Глава 11 Новогодние каникулы

Незадолго до новогодних каникул Ромка написал письмо родителям. Возможность писать письма во Внешний мир своим матери и отцу у Ромки появилась сравнительно недавно — летом они наконец обзавелись почтовым ящиком, который с помощью Прозора и Акулины подключили к всемирной сети магических сообщений. В предновогоднем письме Ромка просил разрешения у родителей остаться на Новый год в Троллинбурге. Ему отчаянно не хотелось в праздник вновь разносить подносы или помогать отцу на кухне их семейного ресторана, расположенного на Ялтинской трассе.

Ромкины родители ответили в тот же день. Его мама сдержанно сообщала, что они с отцом, разумеется, были бы рады его видеть, но, если он предпочитает отпраздновать Новый год с друзьями, они не станут возражать. И в конце письма добавила, что так у них появляется шанс, что новогодняя ночь в кои-то веки обойдется без эксцессов, а клиенты не разбегутся раньше полуночи.

Ромкину маму было не трудно понять: два года назад Ромка устроил в зале ресторана винный фонтан заклинанием «Гидро Акрос», а в прошлом году оживил голову умерщвленного для готовки поросенка и подал ее на блюде одному из клиентов. Так что Ромкина мама вздохнула не менее облегченно, чем сам Ромка, когда было решено, что на Новый год к родителям он не поедет.

Огорчало Ромку только одно: его друзья и однокашники, все до единого, на праздники разъезжались по домам. Еще за две недели до конца декабря Акулина сообщила Миле, что встречать Новый год они будут в компании Прозора в доме N 13. К сожалению, без Коротышки Барбариса, поскольку он слишком много времени в связи с работой Акулины в Думгроте проводит во Внешнем мире и на праздники хочет повидать свою семью. Векши тоже уезжали домой — по прогнозам Белки в этот раз ее маму не должны были вызвать на дежурство, что ее, разумеется, радовало. Как обычно, уезжали Иларий с Костей, Берманы и Мишка Мокронос. Впрочем, Ромка жизнерадостно заявлял, что даже абсолютное одиночество в Львином зеве во сто крат лучше, чем разносить подносы в шумном зале ресторана или шинковать овощи на кухне отца.

Несмотря на показную веселость, Мила с Белкой замечали, что иногда лицо у Ромки становилось унылым, и в такие моменты им было неловко оттого, что они уезжают и бросают его здесь одного.

Все разрешилось неожиданно просто. Когда Мила поделилась с Акулиной своими сомнениями, спросив, а не стоит ли ей остаться ради друга в Троллинбурге, Акулина мгновенно откликнулась:

— И почему люди всегда все усложняют?! Скажи ему, что я приглашаю его отпраздновать Новый год с нами. Прозор будет чертовски рад — он любит большие компании!

Мила чуть не подпрыгнула от радости, поцеловала Акулину в щеку и побежала передавать Ромке ее приглашение, которое он с удовольствием принял.

* * *

К Новому году Акулина и Прозор преобразили дом до неузнаваемости. На стенах появилась обивка из зеленого бархата. Возле стены с портретом черной кошки — обладательницы разноцветного полосатого хвоста и золотых колец в носу и ушах — выросла роскошная новогодняя елка. Яркие сверкающие шары всех цветов радуги и вьющийся змейкой вокруг ветвей серебряный дождик создавали потрясающее ощущение праздника.

Но Акулина не была бы Акулиной, если б ограничилась только украшением елки. К новогоднему застолью она напекла пирогов. Правда, съедобными они были условно. Из пирога в форме граммофона неслись торжественно-возвышенные звуки оперы Римского-Корсакова «Снегурочка». Мучное изделие круглой формы, смутно напоминающее древний радиоприемник, раскрывая широченный рот, бодро напевало: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла, зимой и летом стройная, зеленая была…» А из трубки старинного телефонного аппарата, ароматно пахнущего гигантским пельменем, чей-то беспрерывно хихикающий голосок без устали травил анекдоты про Деда Мороза. Услышав все это пиршество многозвучия, Ромка с Милой попадали на стулья и долго не могли подняться, изнемогая от смеха.

Всем без исключения хозяйкой дома были выданы новогодние остроконечные шляпы с широченными полями. Седовласый Прозор даже в таком несоответствующем его профессорской внешности головном уборе смотрелся интеллигентно. Шляпа Акулины была разрисована черными кошками и очень ей шла. У Милы на тулье был изображен дракон. Зеленый ящер кольцом обвивался вокруг тульи. Чтобы замкнуть круг, этому бедолаге пришлось укусить себя за хвост. Что касается Ромки, то ему выпала наилучшая возможность оценить тонкий юмор Акулины. На полях его шляпы сидела самая настоящая белка и громко грызла орехи.

— Нет, ну почему не хомяк какой-нибудь? — вопрошал с неподдельным страданием Ромка. — Почему не дятел, не саблезубый тигр, не стадо диких бизонов, в конце концов? Почему белка? Я не люблю белок!

Пока Акулина, Прозор, Мила и Ромка уплетали за обе щеки жаркое из гуся, фаршированный болгарский перец, вареный картофель с мясной подливкой и другие блюда, которых в обилии было на столе, их развлекали волшебные пироги.

— Решил однажды Дед Мороз развезти подарки не на оленях, а в ступе, — глупо хихикая, вещала трубка телефона-пельменя, — но не рассчитал траекторию и — БА-БАХ! — стал привидением… Отсюда мораль: никогда не покупайте ступы в «Пороховой стреле»! Их продукция не гарантирует даже качественного несчастного случая и полноценного перехода в мир иной!

Когда с первыми блюдами было покончено, все приступили к десертам. Глядя, с каким аппетитом Мила и Ромка уминают приготовленные ею сладости, — торт с клюквой, печеные яблоки, политые сладким сиропом, запеканку с абрикосовым вареньем и миндальным орехом, — Акулина не могла нарадоваться. А волшебные пироги все соревновались друг с другом, развлекая обитателей дома N 13. Голос, поющий про родившуюся в лесу елочку, сливался с арией Снегурочки из оперы Римского-Корсакова, но в итоге все это служило лишь фоном для анекдотов про Деда Мороза.

— Когда Дед Мороз стал совсем-совсем старым, — слезным голосом пробормотала трубка телефона-пельменя и громко шмыгнула невидимым носом, — он перестал посылать подарки… — После этого из трубки послышалось коварное «хи-хи-хи», и голос жизнерадостно закончил фразу: — Он стал посылать подальше!

Мила с Ромкой сползли под стол от смеха.

— Акулина, твой телефонный аппарат, кажется, портится, — протирая запотевшие стекла очков, заметил Прозор. — Анекдоты у него — чем дальше, тем непристойнее.

— Портится? — удивленно вскинула глаза Акулина. — Надо же… А выглядит бодрячком. Так давайте его съедим, пока он не испортился окончательно!

Аппарат вдруг истошно завопил, но, быстро придя в себя от шока, прокашлялся и тоном вышколенного хориста принялся подпевать радиоприемнику: «Метель ей пела песенку: спи, елочка, бай-бай. Мороз снежком укутывал: смотри, не замерзай!»

Акулина с наигранным умилением всплеснула руками.

— Хорошо поет, правда? — с лукавой улыбкой спросила она у остальных. — Давайте его пока не будем есть? Жалко же: он, оказывается, петь умеет, а ведь я этого даже не задумывала.

Когда все наелись, наговорились и насмеялись и Мила с Ромкой начали отчаянно зевать, Акулина определила Ромку на ночлег в комнату, где обычно жила Мила, а Миле приготовила другую — комнату, смежную с ее собственной спальней.

Уже засыпая, Мила услышала, как Ромка настукивает по батарее мотив какой-то песенки. Прислушавшись, она поняла, что это очень напоминает «В лесу родилась елочка». Мила тихо засмеялась и почти мгновенно провалилась в безмятежный, сладкий сон.

* * *

На следующий день, ближе к полудню, когда все проснулись и позавтракали, Ромка неожиданно спросил у Акулины об архиве в подвале дома N 13 и о том, есть ли в этом архиве его родословная. А когда узнал, что родословная есть, тут же попросил разрешения посмотреть. Акулина с легкостью разрешила.

— Мила, ты покажешь своему другу, где находится ряд с родословными колдунов Таврики? — спросила Акулина.

Мила кивнула, и они с Ромкой отправились в подвал.

Нужный ящик с биркой «Лапшины» они нашли почти сразу. Ромка тут же открыл его и попросил Милу, держащую в руках канделябр с горящими свечами, посветить ему.

— О, смотри-ка! — жадно поедая глазами свиток, выуженный из ящика, воскликнул Ромка. — Когда-то мы были первородными! Вот, гляди сюда!

Он повернул свиток так, чтобы Мила могла видеть черные с завитками буквы, нанесенные на пергамент чернилами.

— Каждый новорожденный был магом! Несколько веков назад мои предки были первородными! — с восторгом делился Ромка. — Прадед мне никогда не говорил об этом! Да это же просто супер!

Мила прочла несколько имен в списке:

«Неждан, сын Петра… 1468–1618…

Чародей, сын Неждана… 1490–1662…

Чаруша, дочь Неждана… 1492–1691…

Петр, сын Неждана… 1558–1581…

Степан, сын Чародея… 1524–1673…

Добродея, дочь Чаруши… 1513–1631».

Да, Ромка был прав: все дети одного из его далеких предков были колдунами или колдуньями. И их дети — тоже. Причем, для того чтобы не прерывался чародейский род, было вовсе не обязательно, чтобы рождались только девочки или только мальчики.

— А потом магическая сила дала сбой и маги стали рождаться только через два поколения на третье, — с разочарованием сказал Ромка.

Мила оторвала взгляд от свитка и испытующе посмотрела на приятеля.

— А мне всегда казалось, что тебе все равно, каким магом быть: первородным или третьего поколения, — сказала она, удивленно приподняв бровь.

Ромка мгновенно изменил выражение лица и с наигранным равнодушием ответил:

— А мне все равно. С чего ты взяла, что мне не все равно?

— Не знаю. Мне показалось, ты расстроился.

— Тебе показалось, — категорично заявил Ромка.

— Значит, показалось, — беспечно хмыкнула Мила.

Она была уверена, что поняла Ромкины чувства верно, но Ромка ни за что бы этого не признал, поэтому Мила не стала настаивать.

— Просто интересно, — сворачивая пергамент в свиток, произнес Ромка, — почему это произошло?

— Спроси у Акулины с Прозором, — посоветовала Мила. — Они наверняка знают.

— Точно, — согласился Ромка, закрывая ящичек со своей родословной.

Он с трепетным вздохом окинул взглядом стеллаж.

— Н-да, однако, представляешь, сколько здесь имен! Все, до единого, маги, которые когда-либо жили на этих землях. А ты свою родословную читала?

Ромка повернулся к Миле с вопросом во взгляде.

— Нет, — покачала головой Мила.

— Не понял, — удивился Ромка. — Почему? У тебя же этот архив уже несколько лет под носом. И ты даже из любопытства не поинтересовалась?!

— Ну а вдруг я там обнаружу, что мои предки тоже были первородными, и расстроюсь? Вот как ты! — Мила с трудом сдерживала улыбку, глядя на возбужденного Ромку.

— Я?! Я расстроился? — возмутился Ромка. — Да ничего подобного! Да мне вообще плевать на все эти… — Он вдруг запнулся и растерянно наморщил лоб. — Блин, забыл…

Мила не удержалась и хихикнула.

— Архаизмы, — подсказала она. — Твой прадед называл это архаизмами.

Ромка с обидой посмотрел на Милу.

— Ну и чего ты расхихикалась? Я серьезно. Мне абсолютно все равно, маг я третьего поколения или…

— Как скажешь, как скажешь! — сдаваясь, подняла руки Мила и, невинно округлив глаза в ответ на недоверчивый взгляд приятеля, добавила: — Я верю, правда.

— Так-то лучше, — широко заулыбался Ромка.

Он еще раз окинул взглядом стеллажи, но теперь без всякого трепета, лишь с одним только праздным любопытством.

— А ты хоть знаешь-то, где он — твой ящик?

Мила отрицательно покачала головой.

— Нет.

— Ну ты даешь! — не переставал удивляться ей Ромка, продолжая читать имена на многочисленных бирках, словно рассчитывал обнаружить бирку с фамилией «Рудик». Мила почему-то была уверена, что Ромка сейчас вряд ли сообразит, что у колдуний-женщин, да еще не первородных, фамилии меняются от поколения к поколению. Если честно, она и сама не знала, какую фамилию ей следует искать на бирках, чтобы найти весь свой род в одном из этих ящичков. Но точно не «Рудик» и, с большой долей вероятности, не «Ветерок».

— О, гляди! — воскликнул Ромка, и у Милы даже сердце заколотилось как бешеное, когда она подумала, что произошло невозможное и Лапшин нашел ящик с ее фамилией на бирке. Но уже в следующее мгновение Ромка ее успокоил. — Родословная нашего гостя из Италии.

— Буффонади?! — не поверила своим ушам Мила. — Это невозможно, он же…

— Ну конечно, невозможно, — фыркнул Ромка. — Его родословной здесь делать нечего — в этом ряду только отечественные колдуны, а где маги с Апеннин, я понятия не имею. Я говорю о Бледо!

С этими словами он указал на один из ящиков, где на бирке было выгравировано: «Ф. Квит».

— А ты уверен, что это родословная Бледо? — засомневалась Мила. — Мало ли в Таврике и на близлежащих территориях было Квитов?

— Хм, давай посмотрим, — сказал Ромка и без колебаний направился к ящику.

Потянув за ручку, он открыл ящик и вытащил лежащий на самом верху свиток.

— Ромка, я не уверена, что это можно делать, — нахмурилась Мила, с сомнением косясь в ту сторону, откуда доносились звуки новогодних мелодий.

— Прокомпостировали, — беспечно отмахнулся от нее Ромка. — Уже читаю. И, между прочим, я был прав — это родословная Бледо. Смотри сюда.

Он протянул Миле свиток и ткнул указательным пальцем в самые нижние строки.

— Читай.

Мила взяла свиток в руки и послушно прочла:

«Бледо Квит, сын Тераса Квита… 1992—…».

Она подняла глаза чуть выше и прочла предпоследнюю строчку в списке:

«Терас Квит, сын Ригора Квита… 1969–1992…».

— Ничего себе! — ошеломленно прошептал Ромка. — Отец Бледо умер в тот год, когда Бледо родился. — Он озадаченно покачал головой, не в силах справиться с изумлением, и повторил: — Ничего себе…

Мила пробежалась взглядом по строчкам. Она тоже была озадачена, но по другой причине.

— Ромка, у меня такое чувство, что я знаю это имя. — Она указала пальцем на строчку с именем отца Бледо. — Терас Квит… Я это где-то слышала… Или… Нет, не помню. Но имя мне точно знакомо.

Ромка пожал плечами.

— Не знаю. Мне не знакомо. Может быть, ты просто слышала, как кто-то говорил об отце Бледо?

— Говорил об отце? — машинально повторила Мила и с сомнением покачала головой. — Нет, тут что-то другое… Хотя… Может, ты и прав.

Она вернула Ромке свиток.

— Положи лучше обратно. Если Акулина увидит, что мы тут роемся, она превратит нас в мебель. Она это любит — людей в мебель превращать.

— Так я тебе и поверил, — усмехнулся Ромка, но все же вернул свиток в ящик.

Миле уже показалось, что он собирается ящик закрыть, как Лапшин вдруг вытянул оттуда какой-то бесформенный клочок темно-желтого пергамента.

— О, а это что такое? — с интересом уставившись в пергамент, пробормотал Ромка. — Адрес какой-то… — Игнорируя многозначительные возмущенные вздохи Милы, он прочел: — «Обратиться к господину Эшу Мезарефу, улица Угрюмых Непостояльцев, дом четыре, квартира одиннадцать».

— Ромка! — сердито шикнула на него Мила, начиная терять терпение. — Верни это в ящик и закрой его наконец!

— Ой, ну ладно, ладно, — недовольно проворчал Лапшин, но, к огромному удовольствию Милы, бросил клочок желтого пергамента поверх свитков и демонстративно закрыл ящик. Повернувшись к Миле, он разочарованно заявил: — Ты сейчас ведешь себя точно как Белка. И знаешь что?

— Что? — уже спокойно поинтересовалась Мила.

— Меня это пугает.

Прищелкнув языком, Ромка с озабоченным видом покачал головой, словно доктор, объявляющий неутешительный диагноз пациенту. Мила смотрела на него секунд пять и, не выдержав, тихо рассмеялась. После чего, старательно подражая Белкиной интонации, заявила:

— Если бы я была твоей мамой, я бы непременно держала тебя подальше от приличного общества. Ты просто невыносим!

Под задорный смех Ромки Мила развернулась и направилась к выходу из архива.

Ближе к вечеру по всемирной сети магических сообщений пришло письмо от родителей Ромки, а точнее — от его отца. Господин Лапшин писал, что все же надеется увидеть своего сына до конца зимних каникул. Добавлял, что после новогодней ночи клиентов в ресторане немного, поэтому Ромка может не беспокоиться — носить подносы ему не придется. И выражал надежду, что сын все же навестит родителей, хотя бы для того, чтобы рассказать, как у него идут дела в школе.

Акулина не дала Ромке времени на раздумья, заявив, что тот просто обязан откликнуться на просьбу отца. В итоге Ромка собрался, попрощался с Милой, сказав: «Увидимся после каникул», и сел в черный автомобиль Прозора.

Зная секрет черного авто, Мила была уверена, что Ромкины родители увидят своего сына уже через несколько минут.

* * *

Ближе к Рождеству Акулина с Милой вернулись в Троллинбург — Акулине нужно было подкорректировать учебную программу на второе полугодие.

В Львином зеве не было никого, кроме Альбины. Впервые Дом показался Миле таким тихим и одиноким, ведь прежде, даже если уезжали к родителям все ее одноклассники, оставался кто-нибудь из старших учеников. Сейчас же из пустых комнат не доносилось ни звука, никто не стучал столовыми приборами за обедом, и, кроме ее собственных шагов, ничьих других не было слышно.

Вечером, когда она ложилась спать в пустой комнате, мысль о том, что кроме Альбины в соседней башне в Львином зеве больше нет ни единого человека, показалась особенно удручающей.

Ночью Мила снова видела во сне Многолика. Однако когда она утром проснулась, то никак не могла вспомнить деталей своего сновидения, хотя при этом чувствовала себя так, будто всю ночь убегала от кого-то, кто гнался за ней по пятам.

После плохого сна за завтраком Мила обнаружила, что у нее совсем нет аппетита. Кусок не лез в горло, и она с тоской вспомнила, как всего лишь несколько дней тому назад они с Ромкой с удовольствием насыщались всевозможной снедью, приготовленной к Новому году Акулиной. И тут же Мила поняла, чем вызваны такие разительные перемены.

Вчера она приехала в Троллинбург из Внешнего мира, где у нее не было тяжелых сновидений, где было легко и весело. Потому что во Внешнем мире не было кристалла Фобоса.

За эти несколько дней Мила успела забыть, что Троллинбург, который она так любила, сейчас заражен эпидемией страха. Именно поэтому в первую же ночь здесь ей приснился Многолик.

К обеду Мила почувствовала, что ей хочется сбежать от своего мрачного настроения и угнетающей непривычной тишины Львиного зева. Она оделась и вышла на январский мороз. Ей показалось, что прогулка по улицам Троллинбурга пойдет ей на пользу.

Людей на улицах было немного — зима выдалась очень холодной. Мила побродила по центральной части города, где располагались магазины, торгующие самыми разнообразными товарами, и незаметно для себя самой вышла на Главную площадь.

Задрав голову, она окинула взглядом памятники Трем Чародеям и каменного тролля. Все четыре фигуры были словно одеты в снежные шубы и шапки. Почему-то их вид, неизменно величественный и невозмутимый, внушил ей спокойствие и уверенность. В это мгновение у нее возникло очень ясное и сильное чувство: что бы ни случилось, они будут стоять здесь, как будто никакая сила не властна над ними, — даже если весь остальной мир бесследно исчезнет.

Мила подошла к ближайшей скамье и, смахнув снег рукой в перчатке, села на самый край. Сидеть было холодно, но ей было так спокойно рядом с Тремя Чародеями, что уходить не хотелось.

Наверное, она даже не заметила, как, усыпленная крепким морозом, задремала.

— Эй, да ты уснешь так! — Чей-то голос словно вытянул ее из ватного кокона сонливости.

Мила подняла глаза — перед ней стоял Гарик.

— Чем занимаешься по ночам, признавайся? — насмешливо спросил он.

— Сплю! — поспешно ответила Мила, с возмущением глянув на своего куратора.

Их взгляды встретились, и, не сговариваясь, они оба засмеялись. Отсмеявшись, Мила кивнула:

— Да в общем-то… Сплю последнее время как-то не очень. Сны снятся… дурацкие.

Гарик очистил от снега место на скамье и сел рядом с Милой. Потом, бросив на нее быстрый взгляд, спросил:

— Твой самый большой страх?

Мила кивнула. Последовала пауза, но молчание не показалось Миле неловким, хотя в ее жизни было не так много людей, рядом с которыми она чувствовала себя естественно, не разговаривая больше тридцати секунд.

— Какой он? — спросил Гарик.

Не поворачиваясь к Миле, он стянул с правой руки перчатку и с помощью волшебного перстня принялся на расстоянии вырисовывать что-то в белой толще снега, словно кистью по бумаге выводил черточки, кружочки, волнистые линии. Они появлялись на снегу будто сами по себе, и пока еще было не понятно, что именно Гарик пытается изобразить.

Мила вздохнула. Она еще ни разу не сказала правду о своих страхах, но сейчас ей почему-то захотелось поделиться.

— Я очень боюсь стать похожей на одного человека, — ответила она.

Гарик прищурил глаза и озадаченно хмыкнул.

— Не поверишь, но я боюсь того же.

— Правда? — Мила с нескрываемым интересом посмотрела на сидящего рядом парня — такого взрослого по сравнению с ней.

Гарик глубоко втянул в легкие холодный воздух с запахом мороза и, сосредоточенно продолжая рисовать что-то на снегу, произнес:

— Мой приемный отец — глава одной из верхних палат Менгира: сухой, черствый и холодный, как могильник. С моего глубокого детства он последовательно меня во всем не одобряет. Считает, что у меня есть вредная склонность растрачивать свою силу и способности на всякую ерунду. А я, сколько себя помню, всегда боялся вырасти и стать таким, как он, поэтому, прежде чем что-то сделать, думал, а как бы поступил он, и делал в точности наоборот.

Гарик улыбнулся, видимо, пришедшим на память детским воспоминаниям, а Мила, вспомнив строгого, холодного господина, который сидел рядом с Гариком на представлении Буффонади, спросила:

— Приемный? А где твой родной отец?

Гарик ответил не сразу. Он прикусил нижнюю губу, то ли потому, что ему не очень приятно было говорить на эту тему, то ли от усердия, с которым он продолжал вырисовывать линии на снегу. Мила решила, что, наверное, второе — Гарик не выглядел мрачным или расстроенным. Но когда он ответил, она засомневалась, что правильно понимает его настроение.

— Гильдия, — коротко произнес он, но этого было вполне достаточно, чтобы Мила все поняла. — И мама тоже.

Мила опустила глаза на свои ботинки, облепленные по краям снегом, как ватой. Ей подумалось, что у них с Гариком больше общего, чем ей казалось поначалу.

— Когда был маленький, больше всего на свете хотел вырасти и стать очень сильным магом, чтобы отомстить, — ровным голосом сказал Гарик. — А когда вырос, понял, что мстить некому. Я живу здесь и сейчас, а Гильдия, как и смерть моих родителей, остались в прошлом. Мы не совпали по времени.

А в этом они были не похожи: Гарик жил сегодняшним днем, а она, Мила, одержимо искала связь с прошлым и ничего не могла с собой поделать.

— А если бы было кому мстить, ты бы отомстил? — неожиданно для себя самой спросила она вдруг.

Гарик наконец перестал чертить на снегу и, надев перчатку, повернулся к Миле.

— Да. Если было бы кому, я бы отомстил.

В его голосе не было ненависти или обиды, простая констатация факта: именно так бы он поступил.

Мила кивнула и решила сменить тему.

— Почему твой приемный отец считает, что ты тратишь свои способности на ерунду? Что он имеет в виду?

Гарик лукаво улыбнулся и кивком головы указал куда-то вперед.

— Да вот что-то вроде этого.

Взгляд Милы остановился на неуклюже изображенной прямо на снегу фигурке. Гарик тихо засмеялся, глядя на растерянную Милу. Рассматривая смешную девочку с растопыренными ручками и длинными кудрявыми волосами, Мила и сама улыбнулась. Видимо, чтобы у нее не оставалось никаких сомнений в том, кого изобразил автор, справа, возле фигурки, имелась подпись: «Мила».

— Похоже, — с трудом сохраняя серьезность в голосе, сказала Мила.

— Я старался, — в тон ей ответил Гарик.

Переглянувшись, они дружно засмеялись. Потом Гарик поднялся со скамьи и, протянув Миле руку, спросил:

— Хочешь горячего шоколада? В «Слепой курице» сейчас наверняка можно найти свободный столик.

Мила кивнула, соглашаясь: да, в любимом кафе всех студентов Думгрота в эти дни и правда не должно было быть людно — большинство из них уехало из Троллинбурга на каникулы; и да, она очень хотела горячего шоколада.

Она положила руку в его ладонь и почувствовала, как он несильно сжал ее пальцы и потянул руку на себя, помогая подняться со скамьи. Памятники Трем Чародеям, одетые в снежные мохнатые шубы, казалось, завистливо наблюдали за ними, словно и сами были бы не прочь угоститься горячим шоколадом в теплой и уютной зале троллинбургского кафе, вместо того чтобы торчать тут на морозе. Обернувшись, Мила благодарно улыбнулась им — ей казалось, они знают, за что.

Когда ребята уже миновали Главную площадь и свернули на улицу, ведущую к «Слепой курице», Мила заметила, что Гарик все еще держит ее за руку. Ощущение было странное и непривычное. Но отнимать руку она не стала.

* * *

На Рождество в Львином зеве по-прежнему было пусто. И тем не менее под елкой в гостиной высилась целая гора рождественских подарков от многочисленных родственников, друзей и знакомых обитателям Львиного зева. Мила подумала, что подарки пролежат здесь, как минимум, еще пару дней в ожидании адресатов — когда меченосцы начнут возвращаться с каникул. Она решила посмотреть, нет ли в этом ворохе упаковок и свертков чего-нибудь и для нее.

Ожидания ее не обманули. Почти сразу же она обнаружила сверток со своим именем, перевязанный блестящей лентой с огромным бантом, — посылка от ее опекунши.

Акулина подарила Миле красную кофту. На левой стороне, на груди, был вышит меч, а на правой — вензель с начальными буквами ее имени «МР». Кроме того, к кофте прилагались новые синие джинсы. Мила подумала, что если она оденет эти вещи одновременно, то будет выглядеть как ходячий флаг Львиного зева. Может, Акулина именно на это и рассчитывала? Это было бы не удивительно, учитывая ее чувство юмора.

В этот момент под елкой в нагромождении подарочных упаковок что-то шевельнулось. Мила отложила в сторону кофту и джинсы и наклонила голову. С минуту она смотрела, не отрываясь, но никакого движения не заметила. Озадаченно хмыкнув, Мила взяла в руки подарки Акулины, чтобы сложить в пакет и отнести наверх, но краем уха опять уловила какой-то шорох.

Она во второй раз отложила одежду и решительно повернулась к пакетам. Осторожно подняла самую верхнюю нарядную упаковку, перехваченную фиолетовыми лентами. Ничто не шелохнулось. Потом подняла еще одну, с таким ощущением, что сейчас из самой глубины новогодних подарков на нее бросится какое-нибудь неизвестное существо. Протягивая руки к плоскому свертку, обернутому в бумагу с большими красными маками, Мила громко ойкнула, потому что соседняя коробка вдруг подпрыгнула и ударила ее по пальцам.

Квадратная коробка средних размеров в зеленой упаковочной бумаге была перевязана толстым канатом и вверху закреплялась большим узлом. С одной стороны к канату был прикреплен небольшой свиток. Мила протянула руку, чтобы снять свиток и посмотреть, кому предназначен подарок. И снова коробка яростно подпрыгнула, а падая, разбросала в стороны другие подарочные упаковки. Одновременно с этим от каната отскочил желтый свиток, угодив прямо на колени Милы.

Она взяла его в руки, развернула и с удивлением посмотрела на текст. Судя по имени, указанному в этом свитке, подарок предназначался ей:

«Миле Рудик. Львиный зев»

И подпись — «Непрошеный друг».

Коробка еще раз подпрыгнула, и Мила поняла, что у нее нет никакого желания ее открывать. И что значит «непрошеный друг»? От таких друзей можно ожидать чего угодно.

И все же после долгих колебаний Мила решила раскрыть упаковку. Каково же было ее удивление, когда изнутри на нее уставилась пара желтых глаз.

* * *

Маленькое существо, размером не больше футбольного мяча, с интересом смотрело на Милу сияющими янтарными глазами. Кончик синего языка забавно выглядывал из пасти, что придавало выражению мордочки крайне любопытствующий вид. А маленький драконий хвост с похожим на наконечник стрелы уплотнением на конце осторожно елозил по дну коробки: то влево, то вправо. По всем признакам, перед Милой был самый настоящий щенок драконовой собаки.

И видимо, щенку надоело рассматривать Милу, потому что он вдруг прыгнул вперед, словно и правда вообразил себя мячом, и, пролетев полметра, растянулся в шаге от Милы, раскорячив все четыре лапки: передние — собачьи, задние — драконьи.

Мила рассмеялась — до того забавно выглядел щенок с лапами, торчащими в стороны от туловища, — но тут же ей пришлось проглотить смех, поскольку малыш, подскочив на все четыре лапы, вдруг оскалился, продемонстрировав не по возрасту внушительные клыки, и грозно зарычал.

— Эй, я пошутила! — миролюбиво сказала Мила, поднимая руки ладонями вперед. — Я больше не буду над тобой смеяться, честно!

Она и забыла о повышенном самолюбии драконовых собак, которые не терпят, когда над ними потешаются.

Щенок тут же перестал рычать, словно понял, что сказала ему Мила (а может быть, и правда понял), и решил пойти на мировую.

— А ты симпатяга, — улыбнулась Мила, когда щенок с любопытством принялся обнюхивать ее колени. И вдруг опомнилась. Потянувшись за отброшенным в сторону свитком, она развернула его и еще раз прочла: «Миле Рудик. Львиный зев». После чего, озадаченно улыбнувшись, посмотрела на щенка. — А ты знаешь, что мне тебя подарили?

Драконовый щенок в этот момент пытался забраться к ней на колени. Мила протянула руки и, подхватив щенка под передние лапы, подняла в воздух. Она села на пол, вытянув вперед ноги, и положила щенка на юбку.

— А раз тебя мне подарили, — рассуждала Мила, наблюдая, как щенок топчется по ее ногам, соскальзывая и съезжая вниз то одной лапкой, то другой, — то значит ты теперь мой.

Новоявленный питомец наконец умостился у Милы на коленях и, приподняв мордочку, с интересом уставился на свою новую хозяйку большими янтарными глазами.

— Как же мне тебя назвать? — спросила вслух Мила, поглаживая мягкую бурую шерстку, переходящую на спине в красноватую ороговевшую чешую.

Она снова подняла его в воздух, поднеся поближе к лицу. Внимательно осмотрела со всех сторон и, нахмурившись, спросила у неуклюже болтающего задними драконьими лапами щенка:

— У тебя имя есть?

Щенок протянул мордочку и, явно играя, лизнул синим языком лицо Милы. Она засмеялась, отстраняя его от себя. Потом все-таки решила опустить на пол, чтобы вытереть свой мокрый нос.

— Я поняла, — заявила щенку Мила. — Ты, наверное, голоден.

Щенок согласно завилял драконьим хвостом, и Мила поднялась на ноги.

— Тогда пошли в столовую.

Но, кажется, «непрошеный гость» не нуждался в провожатых. Смешно перебирая лапками, он побежал вперед — к двери, ведущей из гостиной. Когда Мила вслед за ним вышла в коридор, то лишь в последний момент успела заметить мелькнувший в проеме двери в столовую красновато-бурый драконий хвостик.

Мила скормила щенку все овсяное печенье, которое нашла на обеденном столе Львиного зева. Она вдруг подумала, что понятия не имеет, что еще едят драконовые псы, а значит, обязательно нужно будет еще раз наведаться к Ориону. А заодно и поблагодарить. К тому же ей было важно узнать, как Ригель отнеслась к тому, что у нее забрали детеныша — а Мила ни на секунду не сомневалась, что это щенок Ригель. Он был такой маленький, что про себя Мила называла его детенышем, хотя ему было уже четыре месяца — именно столько прошло с тех пор, как он вылупился из янтарного яйца.

Вернувшись вместе со щенком в гостиную, после того как он, не моргнув глазом, уплел маленькую корзинку овсяного печенья, Мила водрузила своего питомца на кресло и опустилась на корточки рядом.

— И все-таки, — задумчиво произнесла она, почесывая щенка за мохнатым ухом, — как же мне тебя назвать?

Щенок с довольным видом лег на бок, а потом вдруг игриво перекатился на спину, вывалив язык и лениво раскинув лапки. Вероятно, это указывало на то, что он сыт и теперь намерен поваляться и побездельничать.

Мила засмеялась уморительному виду щенка, тут же одернула себя, прикрыв рот рукой, но щенок, похоже, настолько обленился от сытости, что на ее смех даже не обратил внимания: он довольно щурил янтарные глаза, словно собирался вздремнуть.

— Ясно, — с улыбкой сказала Мила. — Я тебя назову Шалопай. Нравится?

Щенок заелозил драконьим хвостом по обивке кресла, не меняя положения тела, и впервые негромко тявкнул.

— Значит, согласен! — радостно воскликнула Мила и объявила: — Так и запишем: драконий пес по кличке Шалопай.

Когда она ложилась спать этим вечером, в ее ногах, поверх одеяла, уютно устроился маленький драконий щенок.

Львиный зев больше не казался Миле таким покинутым.