Всё сказанное даёт основу для выяснения ещё одного аспекта книги, связанного с моими замечаниями относительно несоизмеримости и её последствий для учёных, обсуждающих выбор между сменяющими одна другую теориями[177]. В Х и XII разделах я показал, что участники таких дискуссий неизбежно по-разному воспринимают те или иные экспериментальные и наблюдаемые ситуации, к которым каждый из них обращается. Однако, поскольку лексика, посредством которой они обсуждают такие ситуации, состоит в основном из одних и тех же терминов, они должны по-разному ставить некоторые из этих терминов в соответствие с самой природой, и их коммуникация неизбежно оказывается неполной. В результате превосходство одной теории над другой не может быть окончательно установлено в процессе таких обсуждений. Вместо этого, как я уже подчёркивал, каждый участник пытается, руководствуясь своими убеждениями, «обращать в свою веру» других. Только философы серьёзно исказили действительные намерения этой части моей аргументации. Некоторые из них изложили мою точку зрения следующим образом[178]: сторонники несоизмеримых теорий не могут общаться друг с другом вообще; в результате при обсуждении вопроса о выборе теории бессмысленно апеллировать к надёжным основаниям; вместо этого теория должна быть выбрана, исходя в конечном счёте из личных и субъективных соображений; за фактически достигнутое решение несёт ответственность некоторый вид мистической апперцепции. Те места в моей книге, на которых основывались эти домыслы, более, чем другие части книги, послужили поводом для обвинений в иррациональности.
Рассмотрим в первую очередь замечания относительно доказательства. Этот вопрос, который я уже пытался рассмотреть, довольно простой и давно известен в философии науки. Вопрос относительно выбора теории не может быть облечён в форму, которая полностью была бы идентична логическому или математическому доказательству. В последнем предпосылки и правила вывода определены с самого начала. Если есть расхождения в выводах, то участники обсуждения, между которыми возникают споры, могут проследить ход мысли шаг за шагом, сличая каждое продвижение с первоначальными условиями. В конце этого процесса один или другой из участников спора должен признать, что он допустил ошибку, нарушив ранее принятое правило. После такого признания он не может уже продолжать спор, и доказательство приобретает принудительную силу. Лишь тогда, когда оба участника спора обнаруживают, что они расходятся по вопросу о значении или применении исходных правил и что их прежнее согласие не даёт достаточного основания для доказательства, — лишь тогда спор продолжается в той форме, которую он неизбежно приобретает в период научных революций. Это спор о предпосылках, и формой его является убеждение как прелюдия к возможности доказательства.
Этот относительно известный тезис вовсе не предполагает ни того, что нет надёжных оснований для убеждений, ни того, что эти основания якобы не являются окончательно решающими для группы. Это даже не означает, что основания для выбора отличаются от тех, которые обычно перечисляются философами науки: точность, простота, результативность и тому подобное. Однако наши рассуждения предполагают, что такие основания функционируют как ценности и что они, таким образом, могут применяться по-разному, в индивидуальных и коллективных вариантах, людьми, которые (каждый по-своему) отдают им должное. Если два человека расходятся, например, в оценке относительной результативности их теорий или если они соглашаются в этом, но по-разному оценивают эту относительную результативность и, скажем, пределы возможного выбора теории, то ни одного из них нельзя обвинить в ошибке. Взгляды того и другого являются научными. Нет никакого нейтрального алгоритма для выбора теории, нет систематической процедуры принятия решения, правильное применение которой привело бы каждого индивидуума данной группы к одному и тому же решению. В этом смысле скорее именно сообщество специалистов, а не его индивидуальные члены, даёт эффективное решение. Чтобы понять, почему наука развивается, а в этом нет сомнения, нужно не распутывать детали биографий и особенностей характеров, которые приводят каждого индивидуума к тому или иному частному выбору теории, хотя этот вопрос сам по себе весьма интересен. Следует уяснить способ, посредством которого специфическая система общепринятых ценностей взаимодействует со специфическими опытными данными, признанными сообществом специалистов с целью обеспечить гарантии, что большинство членов группы будет в конечном счёте считать решающей какую-либо одну систему аргументов, а не любую другую.
Процесс, посредством которого это достигается, есть убеждение, но он таит в себе и более глубокую проблему. Два человека, которые воспринимают одну и ту же ситуацию по-разному, но тем не менее используют в дискуссии одну и ту же лексику, видимо, по-разному используют слова, то есть разговаривают, руководствуясь тем, что я назвал несоизмеримыми точками зрения. Каким образом они могут надеяться вести друг с другом дискуссию, тем более как могут они надеяться друг друга убедить? Даже предварительный ответ на этот вопрос требует дальнейшей конкретизации характера отмеченной нами трудности. Я полагаю, что по крайней мере частично ответ должен иметь следующий вид.
Исследования в нормальной науке зависят от почерпнутой из образцов способности группировать объекты и ситуации в сходные между собой системы. Эти системы примитивны в том смысле, что группировка объектов и ситуаций производится без ответа на вопрос: «По отношению к чему их можно рассматривать как сходные?» Один из важнейших аспектов любой революции состоит, далее, в том, что некоторые из отношений сходства изменяются. Объекты, которые до революции были сгруппированы в одну и ту же систему, группируются после неё в различные системы, и наоборот. Вспомните, каковы были представления о Солнце, Луне, Марсе и Земле до и после Коперника; о свободном падении, колебании маятника и движении планет до и после Галилея; о составе солей, о сплавах и о характере смеси порошков серы и железа до и после Дальтона. Поскольку большинство объектов даже в изменённых совокупностях остаются сгруппированными вместе, названия последних обычно сохраняются. Тем не менее в области взаимоотношений между ними обычно часть критических изменений приходится на долю переноса подсистем из одной совокупности в другую. Перемещение металлов из группы соединений в группу элементов играло существенную роль в возникновении новой теории горения, кислотности, физического и химического соединения, и вскоре эти изменения отразились так или иначе на всех разделах химии. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что после того, как произошло подобное перераспределение, двое учёных, которые прежде могли обсуждать проблемы с полным взаимопониманием, вдруг обнаруживают, что они по-разному описывают и обобщают одно и то же наблюдаемое явление. Эти трудности будут ощущаться не во всех сферах даже их специального научного обсуждения, но они всё же возникнут и затем наиболее интенсивно будут концентрироваться вокруг тех явлений, от которых в первую очередь зависит выбор теории.
Такие проблемы, хотя они впервые становятся явными в общении, нельзя считать чисто лингвистическими. Они не могут быть разрешены простым уточнением условий при определении беспокоящих учёного терминов. Поскольку слова, вокруг которых группируются трудности, усваиваются частично благодаря непосредственному приложению их к образцам, постольку учёные, участвующие в преобразовании привычных схем коммуникации, не могут сказать: «Я использую слово „элемент“ (или „смесь“, или „планета“, или „свободное движение“) в значении, определяемом следующими критериями». Иными словами, они не могут прибегнуть к какому-то нейтральному языку, который оба использовали бы одинаково и который хорошо соответствовал бы формулировкам их теорий или даже эмпирическим следствиям теорий, выдвигаемых каждым из них. Частично эти различия существуют до применения языков, в которых они тем не менее находят своё отражение.
Люди, испытывающие ломку подобных коммуникаций, должны иметь, однако, какой-то выход из создавшегося положения. Стимулы, которые на них воздействуют, одинаковы. Они имеют общие механизмы нервной системы, хотя и запрограммированной по-разному. Более того, за небольшим (хотя и очень важным) исключением, сфера опыта даже в программировании их нервной системы, очевидно, почти совершенно одинакова, поскольку они имеют общую историю, если не считать непосредственного прошлого. В результате их обыденный мир, большая часть их научного мира и язык являются общими для них. Если всё это для них является общим, то ясно, что они в состоянии узнать побольше о том, чем они различаются. Однако технические средства, необходимые для исследований, не являются ни простыми, ни удобными и не представляют собою часть арсенала нормальной науки. Учёные редко в полной мере осознают их природу и редко используют их дольше, чем требуется для того, чтобы перейти к другим техническим средствам или убедиться, что они не дают ожидаемых результатов.
Короче говоря, всё, чего могут достигнуть участники процесса ломки коммуникации, — это осознать друг друга как членов различных языковых сообществ и выступить затем в роли переводчиков с одного языка на другой[179]. Рассматривая различия между их подходами, имеющими место внутри группы и между группами, как самостоятельный предмет, заслуживающий изучения, участники этого процесса могут прежде всего пытаться определить термины и выражения, которые, хотя и используются с полной уверенностью в каждом научном сообществе, оказываются тем не менее средоточием всех межгрупповых дискуссий. (Выражения, которые не несут с собой подобных трудностей, могут быть тут же адекватно переведены.) Выделив такие сферы трудностей в научных коммуникациях, они могут затем обратиться к общему для них житейскому словарю с тем, чтобы постараться далее выяснить причину своих трудностей. То есть каждый может попытаться обнаружить, что бы другой увидел и сказал, столкнувшись со стимулом, на который он сам словесно реагировал бы совсем иначе. Если они могут достаточно твёрдо воздерживаться от объяснения аномалии поведения как следствия просто ошибки или безумия, то они могут с течением времени очень хорошо предсказывать поведение друг друга. Каждый будет обучен переводить теорию другого и её следствия на свой собственный язык и в то же время описывать на своём языке тот мир, к которому применяется данная теория. Это и составляет постоянную работу историка науки (или то, что ему надлежит делать), когда он обращается к исследованию устаревших научных теорий.
Перевод, если он убедительный, позволяет участвующим в ломке коммуникаций ощутить некоторые из достоинств и недостатков точек зрения друг друга. Поэтому перевод представляет собой мощное средство и для убеждения и переубеждения. Однако убедить удаётся не всегда, и даже если удаётся, то за этим не обязательно следует обращение к новой парадигме. Два восприятия не одинаковы, и всю важность этого факта я сам полностью осознал только недавно.
Я считаю, что убедить кого-либо — это значит внушить ему, что чьё-то мнение обладает превосходством и может заменить его собственное мнение. По многим вопросам это достигается иногда без обращения за помощью к чему-либо вроде перевода. Если нет такого перевода, то многие объяснения и постановки проблем, одобренные членами одной научной группы, могут быть непонятными для другой. Но каждое сообщество, объединяемое определённым языком, обычно сначала могло добиваться конкретных результатов в исследовании, которые (хотя их можно описать в терминах, понятных для другого сообщества) тем не менее не смогут быть поняты другим сообществом в его собственных терминах. Если новая точка зрения выдерживает испытания временем и остаётся по-прежнему плодотворной, то вполне вероятно, что результаты исследования, облекаемые с её помощью в словесную форму, будут становиться всё более обильными. Для некоторых учёных эти результаты будут сами по себе решающими. Они могут сказать: «Я не знаю, как сторонники новой точки зрения достигли успеха, но я должен учиться; что бы они ни делали, они, очевидно, правы». Такой ответ особенно легко дают те, кто только овладевает своей профессией, так как они ещё не освоили специального словаря и предписаний той или другой группы.
Однако аргументы, которые могут быть сформулированы при помощи словаря, используемого обеими группами одним и тем же способом, обычно не являются решающими; по крайней мере так обстоит дело до самых последних стадий эволюции противоборствующих мнений. Среди тех учёных, кто уже допущен в профессиональное сообщество, немногие будут поддаваться убеждению без обращения к более широким сравнениям, оказавшимся возможными благодаря переводу. Хотя за это приходится часто расплачиваться чрезвычайно длинными и сложными предложениями (вспомните дискуссию между Прустом и Бертолле, в которой они не прибегали к понятию «элемент»), многие дополнительные результаты исследований можно перевести с языка одного сообщества на язык другого. По мере того как осуществляется перевод, некоторые члены того и другого сообщества могут также начать косвенно понимать, каким образом предложение, ранее непонятное, могло казаться объяснением для членов противостоящих групп. Наличие приёмов, подобных этим, конечно, не гарантирует убеждения. Для большинства людей перевод представляет собой процесс, угрожающий и совершенно не свойственный нормальной науке. В любом случае можно найти контраргументы, и не существует правил, которые бы предписывали, каким образом следует нарушать равновесие. Тем не менее, по мере того как аргументы громоздятся на аргументы и один вызов успешно опровергается вслед за другим, только слепое упрямство может в конечном счёте объяснить продолжающееся сопротивление.
В связи с этим становится чрезвычайно важным второй аспект перевода, давно известный историкам и лингвистам. Перевести теорию или представление о мире на язык какого-то научного сообщества — это не значит ещё сделать её принадлежностью данного сообщества, поскольку её надлежит перенять, раскрыть, как она мыслится и работает, а не просто «переложить» с одного языка на другой, с языка, который был раньше чужим. Однако это не такой переход, который отдельный индивид по своему усмотрению может осуществить, а может и не осуществлять, на основе размышления и выбора (какими бы надёжными ни были при этом его мотивы). Всё обстоит иначе. Пока он учится переводить теорию с одного языка на другой, в один прекрасный день он вдруг обнаруживает, что переход уже осуществлён, что он уже перешёл на новый язык, не успев принять по этому поводу никакого сознательного решения. В некоторых случаях, подобно многим, кто впервые познакомился с теорией относительности или квантовой механикой в зрелом возрасте, человек чувствует себя совершенно убеждённым в этой новой точке зрения, но тем не менее не способен «сжиться» с ней, чувствовать себя как дома в том мире, который эти теории помогают создать. Своим разумом такой человек уже сделал свой выбор, но ещё не совершилось «обращение», которое необходимо, чтобы этот выбор стал эффективным. Он может тем не менее использовать новую теорию, но будет вести себя так, как человек, попавший в незнакомую ему страну, и альтернативный способ рассуждений станет ему доступным только потому, что есть местные жители, для которых этот способ — свой. Его работа становится по отношению к ним паразитической, так как ему недостаёт набора готовых мыслительных схем, которые будущие члены сообщества приобретут в процессе образования.
Опыт, который переубеждает человека и который я сравнил с переключением гештальта, составляет, таким образом, сердцевину революционного процесса в науке. Мотивы для переубеждения обеспечивают достаточные основания для выбора теории и создают тот климат, в котором это вероятнее всего происходит. Перевод может, кроме того, обеспечить условия для преобразования программы работы нервной системы, которая должна стать основой переубеждения, хотя на настоящем уровне наших знаний мы ещё не можем знать, как это происходит. Но ни достаточные основания, ни перевод с одного языка на другой не обеспечивают переубеждения. Это такой процесс, который мы должны объяснить, чтобы понять важную форму изменений в научном знании.
Революции и релятивизм
Одно из следствий моей только что изложенной позиции вызвало особое беспокойство ряда моих критиков[180]. Они находят мою точку зрения релятивистской, в особенности в том виде, в каком она развёрнута в последнем разделе книги. Мои замечания относительно перевода выдвигают на первый план основания для обвинения. Сторонники различных теорий подобны, вероятно, членам различных культурных и языковых сообществ. Осознавая этот параллелизм, мы приходим к мысли, что в некотором смысле могут быть правы обе группы. Применительно к культуре и к её развитию эта позиция действительно является релятивистской.
Но этого не может быть, когда речь заходит о науке, и уж во всяком случае такая точка зрения далека от того, чтобы быть просто релятивизмом. Это связано с тем аспектом моей теории, который его критики оказались не в состоянии разглядеть. Учёные-исследователи в развитой науке, если их рассматривать как группу или в составе группы, являются, как я показал, в основном специалистами по решению головоломок. Хотя та система ценностей, которую они применяют при каждом выборе теории, вытекает так же хорошо и из других аспектов их работы, всё же обнаруживаемая исследователями способность формулировать и решать головоломки, которые они находят в природе, остаётся в случае противоречия в ценностях главным критерием для большинства членов научной группы. Подобно любой другой ценности, способность к решению головоломок оказывается неопределённой при применении. Два человека, обладающие такой способностью, могут тем не менее приходить в процессе её использования к различным суждениям. Но поведение сообщества, для которого эта способность является определяющей, будет весьма отличаться от поведения другого сообщества, которое живёт по другим нормам. Я думаю, что в науке приписывание высшей ценности способности к решению головоломок имеет следующие последствия.
Вообразите разветвляющееся дерево, представляющее развитие современных научных дисциплин из их общих корней, которыми служат, скажем, примитивная натурфилософия и ремёсла. Контуры этого дерева, ветвящегося всегда в одном направлении от ствола и до верхушки каждой ветви, будут в таком случае символизировать последовательность теорий, происходящих одна от другой. Рассматривая любые две такие теории, выбранные в точках, не слишком близких от их источника, было бы легко составить список критериев, который дал бы возможность беспристрастному наблюдателю отличить более раннюю теорию от более поздней в каждом отдельном случае. Среди наиболее плодотворных критериев будут, например, точность предсказания, особенно количественного предсказания; равновесие между эзотерическим и обычным предметами исследования; число различных проблем, которые удалось решить данной теории. Менее плодотворными для этой цели факторами, хотя также важными и определяющими научную жизнь, были бы такие критерии, как простота, широта охвата явлений и совместимость с другими специальностями. Подобные списки ещё не те, которые нужны, но я нисколько не сомневаюсь, что они могут быть дополнены. Если это так, то научное развитие, подобно развитию биологического мира, представляет собой однонаправленный и необратимый процесс. Более поздние научные теории лучше, чем ранние, приспособлены для решения головоломок в тех, часто совершенно иных условиях, в которых они применяются. Это не релятивистская позиция, и она раскрывает тот смысл, который определяет мою веру в научный прогресс.
Однако по сравнению с тем понятием прогресса, которое заметно превалирует как среди философов науки, так и среди дилетантов, этой позиции недостаёт одного существенного элемента. Новая научная теория обычно представляется лучшей, чем предшествующие ей, не только в том смысле, что она оказывается более совершенным инструментом для открытий и решений головоломок, но также и потому, что она в каком-то отношении даёт нам лучшее представление о том, что же в действительности представляет собой природа. Часто приходится слышать, что следующие друг за другом теории всегда всё больше и больше приближаются к истине. Очевидно, что обобщения, подобные этим, касаются не решения головоломок и не конкретных предсказаний, вытекающих из теории, а, скорее, её онтологии, то есть соответствия между теми сущностями, которыми теория «населяет» природу, и теми, которые в ней «реально существуют».
Возможно, что есть какой-то путь спасения понятия «истины» для применения его к целым теориям, но, во всяком случае, не такой, какой мы только что упомянули. Я думаю, что нет независимого ни от какой теории способа перестроить фразы, подобные выражению «реально существует»; представления о соответствии между онтологией теории и её «реальным» подобием в самой природе кажутся мне теперь в принципе иллюзорными. Кроме того, у меня как у историка науки сложилось впечатление о невероятности этого мнения. Я не сомневаюсь, например, что ньютоновская механика улучшает механику Аристотеля и что теория Эйнштейна улучшает теорию Ньютона в том смысле, что даёт лучшие инструменты для решения головоломок. Но в их последовательной смене я не вижу связного и направленного онтологического развития. Наоборот, в некоторых существенных аспектах, хотя никоим образом не целиком, общая теория относительности Эйнштейна ближе к учению Аристотеля, чем взгляды того и другого к теории Ньютона. Хотя вполне понятно искушение охарактеризовать такую позицию как релятивистскую, это мнение кажется мне ошибочным. И наоборот, если эта позиция означает релятивизм, то я не могу понять, чего не хватает релятивисту для объяснения природы и развития наук.
Природа науки
Я завершаю книгу кратким обсуждением двух видов повторяющихся время от времени реакций на её основной текст. Одна из них является критической, другая хвалебной, но я думаю, что ни та ни другая не являются полностью верными. Хотя обе эти оценки не связаны ни с тем, о чём говорилось до сих пор, ни друг с другом, они явно преобладают в литературе, и этого достаточно для того, чтобы обе эти реакции заслуживали хотя бы какого-то ответа.
Некоторые из тех читателей, которые ознакомились с первоначальным текстом моей книги, отметили, что я неоднократно перехожу от описательных форм изложения к нормативным, и наоборот. Подобный переход, в частности, отмечается в нескольких местах, начинающихся с фраз «Но в действительности учёные поступают иначе» и заканчивающихся заявлением, что учёным не следует это делать. Некоторые критики утверждают, что я путаю описание с предписанием, нарушая проверенную временем философскую теорему: «есть» не может предполагать «должно быть»[181].
Эта теорема стала фактически избитой фразой и нигде не пользуется больше уважением. Множество современных философов показали, что существуют также весьма важные контексты, в которых нормативные и описательные предложения переплетаются самым теснейшим образом[182]. «Есть» и «должно быть» никоим образом не бывают всегда разделены так, как это казалось. Но для пояснения того, что показалось запутанным в этом аспекте моей позиции, совершенно излишним будет вдаваться в тонкости современной лингвистической философии. На предшествующих страницах излагается точка зрения или теория, раскрывающая природу науки, и так же, как другие философские концепция науки, эта теория имеет следствия, раскрывающие тот путь, по которому должны следовать учёные для того, чтобы их предприятие было успешным. Хотя это не означает, что моя теория обязательно должна быть правильнее, чем любая другая, она даёт законное основание для того, чтобы обосновать ряд различных «должен» и «следует». И наоборот, ряд причин для серьёзного рассмотрения теории сводится к тому, что учёные, методы которых были удачно выбраны и развиты, фактически строили свои исследования так, как предписывала им теория. Мои описательные обобщения очевидны с точки зрения теории именно потому, что они также могут быть выведены из неё, тогда как с других точек зрения на природу науки они приводят к аномалиям.
Если этот аргумент и содержит в себе логический круг, то я не думаю, чтобы этот круг был порочным. Следствия, вытекающие из той или иной точки зрения после её обсуждения, не исчерпываются теми предположениями, которые были выдвинуты с самого начала. Ещё до того, как эта книга была впервые опубликована, я пришёл к выводу, что некоторые элементы теории, которые излагаются в ней, представляют собой плодотворный инструмент для разработки приёмов научного исследования и развития науки. Сравнение этого дополнения с основным текстом книги наводит на мысль, что она по-прежнему играет ту же роль. Не может быть, чтобы просто порочный логический круг мог оказаться таким полезным рабочим орудием.
Что касается положительных откликов о моей книге, мой ответ должен иметь иной характер. Ряд тех, кто получил удовольствие от чтения книги, дали благоприятные отзывы не столько потому, что она освещает науку, сколько потому, что её главные тезисы показались им применимыми точно так же и ко многим другим областям. Я понимаю, что они имеют в виду, и мне не хотелось бы разочаровывать их в попытках расширения позиции, но тем не менее их реакция озадачила меня. В той мере, в какой книга обрисовывает развитие науки как последовательность связанных между собой узами традиции периодов, прерываемую некумулятивными скачками, мои тезисы, без сомнения, широко применимы. Но так оно и должно быть, поскольку они заимствованы из других областей. Историки литературы, музыки, изобразительного искусства, общественного развития и многих других видов человеческой деятельности давно описали свои предметы исследования таким же образом. Периодизация, проводимая на основе революционных переломов в стиле, вкусах, организационной структуре, давно использовалась наряду с другими стандартными приёмами исследования. Если я был в чём-то оригинальным при рассмотрении подобных понятий, то это следует отнести главным образом к применению их к наукам, то есть к областям, которые во многом развивались иначе. По-видимому, понятие парадигмы как конкретного достижения, как образца является вторым моим вкладом в разработку проблем развития науки. Я подозреваю, в частности, что некоторые всем известные трудности, окружающие понятие стиля в искусстве, могут исчезнуть, если картины художников рассматривать как моделируемые одна по другой, а не как написанные в соответствии с некоторыми отвлечёнными канонами стиля[183].
Однако в этой книге я был намерен рассмотреть и вопросы несколько иного плана, которых многие её читатели не смогли отчётливо увидеть. Хотя научное развитие во многом сходно с развитием в других областях деятельности человека в большей степени, чем часто предполагается, тем не менее существуют и поразительные различия. Например, мы будем, видимо, недалеки от истины, если скажем, что науки (по крайней мере перейдя определённую точку в своём развитии) развиваются не таким образом, как любая другая область культуры (что бы мы ни думали о самом понятии развития). Одной из целей книги было рассмотрение таких различий и попытка объяснить их.
Обратите внимание, например, на неоднократно подчёркиваемое выше отсутствие, или, как следовало бы теперь сказать, на относительный недостаток конкурирующих школ в развитых науках. Или вспомните мои замечания относительно того, до какой степени научное сообщество зависит от уникальной в своём роде аудитории и от узкого круга их идей. Вспомните также об особой природе научного образования, о решении головоломок как цели нормальной науки и о системе ценностей, которую развивает научная группа в период кризиса и его разрешения. В книге обращается внимание и на другие особенности, присущие науке. Ни одна из них не является характерной только для науки, но всё вместе они характеризуют её деятельность.
Относительно всех этих черт науке предстоит ещё много узнать. Подчёркивая в самом начале этого дополнения необходимость изучения сообщества как структурной единицы в организации научной деятельности, я закончу его, отмечая необходимость пристального, и прежде всего сравнительного, изучения соответствующих сообществ в других областях. Каким образом человек избирает сообщество, каким образом сообщество отбирает человека для участия в совместной работе, будь она научной или какой-то иной? Каков процесс социализации группы и каковы отдельные его стадии? Что считает группа в целом, как коллектив, своими целями? Какие отклонения от этих общих целей будет она считать допустимыми и как она устраняет недопустимые заблуждения? Более полное понимание науки будет зависеть также и от ответов на другие вопросы. Они принадлежат к сфере, в которой требуется большая работа. Научное знание, подобно языку, по своей внутренней сути является или общим свойством группы, или ничем вообще. Чтобы понять его, мы должны понять специфические особенности групп, которые творят науку и пользуются её плодами.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1]Особое влияние на меня оказали работы: А.Koyré. Etudes Galiléennes, 3 vols. Paris, 1939; E. Meyerson. Identity and Reality. New York, 1930; H. Metzger. Les doctrines chimiques en France du début du XVII e а la fin du XVIII e siècle, Paris, 1923; H. Metzger. Newton, Stahl, Boerhaave et la doctrine chimique. Paris, 1930; A. Maier. Die Vorläufer Galileis im 14. Jahrhundert («Studien zur Naturphilosophie der Spätscholastik». Rome, 1949).
[2]Особую важность для меня имели два сборника исследований Ж. Пиаже, поскольку они описывали понятия и процессы, которые также непосредственно формируются в истории науки: «The Child's Conception of Causality». London, 1930; «Les notions de mouvement et de vitesse chez l'enfant». Paris, 1946.
[3]Уже потом статьи Б. Л. Уорфа были собраны Дж. Кэрролом в книге: «Language, Thought, and Reality — Selected Writings of Benjamin Lee Whorf». New York, 1956. У. Куайн выразил свои идеи в статье «Two Dogmas of Empiricism», перепечатанной в его книге: «From a Logical Point of View». Cambridge, Mass., 1953, p. 20—46.
[4]Эти факторы рассматриваются в книге: Т.S.Kuhn. The Copernican Revolution: Planetary Astronomy in the Development of Western Thought. Cambridge, Mass., 1957, p. 122—132, 270—271. Другие воздействия внешних интеллектуальных и экономических условий на собственно научное развитие иллюстрируются в моих статьях: «Conservation of Energy as an Example of Simultaneous Discovery». — «Critical Problems in the History of Science», ed. M. Clagett. Madison, Wis., 1959, p. 321—356; «Engineering Precedent for the Work of Sadi Carnot». — «Archives internationales d'histoire des sciences», XIII (1960), p. 247—251; «Sadi Carnot and the Cagnard Engine». — «Isis», LII (1961), p. 567—574. Следовательно, я считаю роль внешних факторов минимальной лишь в отношении проблем, обсуждаемых в этом очерке.
[5]В широком плане (итал.). — Прим перев.
[6] J. Priestley. The History and Present State of Discoveries Relating to Vision, Light and Colours. London, 1772, p. 385—390.
[7]Гипотетические построения, специально создаваемые для данного конкретного случая. — Прим. перев.
[8] V. Ronchi. Histoire de la lumière. Paris, 1956, chaps. I—IV.
[9] D. Roller and D. H. D. Roller. The Development of the Concept of Electric Charge: Electricity from the Greeks to Coulomb («Harvard Case Histories in Experimental Science», Case 8, Cambridge, Mass., 1954); I. В. Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as an Example Thereof. Philadelphia, 1956, chaps VII—XII. Некоторыми деталями анализа в данном разделе я обязан ещё не опубликованной статье моего студента Джона Л. Хейлброна. Пока эта работа не напечатана, более подробное и строгое, чем здесь, изложение того, как возникла парадигма Франклина, можно найти в: Т.S.Kuhn. The Function of Dogma in Scientific Research, in: A. C. Crombie (ed.). «Symposium on the History of Science». University of Oxford, July 9—15, 1961. Heinemann Educational Books, Ltd.
[10]Ср. набросок естественной истории теплоты в «Новом Органоне» Бэкона: Ф. Бэкон. Соч. в 2-х томах. «Мысль», М., 1972, т. 2.
[11] D. Roller and D. H. Roller. Op. cit., p. 14, 22, 28, 43. Только после работы, указанной у Роллеров на стр. 43, стал общепризнанным тот факт, что эффекты отталкивания имеют, без сомнения, электрическую природу.
[12]Ф. Бэкон говорит: «Так, слегка тёплая вода легче замёрзнет, чем совершенно холодная…» (Ф. Бэкон. Соч., т. 2, стр. 212.) Частичное рассмотрение ранней истории этого странного наблюдения см. в: М.Clagett. Giovanni Marliani and Late Medieval Physics. N. Y., 1941, chap. IV.
[13] D. Roller and D. H. Roller. Op. cit., p. 51—54.
[14]О трудных случаях взаимного отталкивания отрицательно заряженных тел см.: Cohen. Op. cit., p. 491—494, 531—543.
[15]Следует отметить, что принятие теории Франклина не положило конец дискуссиям. В 1759 году Роберт Саймер предложил двуфлюидный вариант этой теории, и много лет спустя исследователи электрических явлений расходились во взглядах по вопросу, является ли электричество одно– или двуфлюидным. Но обсуждение этого вопроса лишь подтверждает, что говорилось выше относительно того, каким образом универсально признанные достижения науки приводят к объединению учёных. Исследователи электричества, расходясь по-прежнему во мнениях по данному вопросу, быстро пришли к выводу, что не может быть такого эксперимента, который мог бы различить два варианта теории, и следовательно, они эквивалентны. После этого обе школы получили и реализовали возможность пользоваться всеми преимуществами теории Франклина (Ibid., р. 543—546, 548—554).
[16] Ф. Бэкон. Соч., т. 2, стр. 117.
[17]История электричества даёт превосходные примеры, которых можно привести и в два раза больше, если исследовать деятельность Пристли, Кельвина и др. Франклин сообщает, что Ноллет, наиболее влиятельный из континентальных исследователей электричества середины века, «жил, считая себя последним в своей „секте“, за исключением мистера Б., его лучшего и ближайшего ученика» (М.Farrand(ed.). Benjamin Franklin's Memoirs. Berkeley, Calif., 1949, p. 384—386). Ещё интереснее наблюдать стойкость целых школ, всё более и более изолирующихся от профессиональной науки. Примером тому служит астрология, бывшая в своё время частью астрономии. Можно обратить внимание также на продолжение в конце XVIII — начале XIX веков бывшей прежде респектабельной традиции «романтической химии». Эта традиция рассматривается в: Ch. С.Gillispie. The Encyclopédie and the Jacobin Philosophy of Science: A Study in Ideas and Consequences. — «Critical Problems in the History of Science», ed. М. Clagett. Madison, Wis., 1959, p. 255—289; The Formation of Lamarck's Evolutionary Theory. — «Archives internationales d'histoire des sciences», XXXVII, 1956, p. 323—338.
[18]Основание для существования (франц). — Прим. перев.
[19]Разработка проблем электричества после Франклина отмечена значительным возрастанием чувствительности приборов для измерения величины электрических зарядов, появлением и повсеместным распространением надёжных методов измерения зарядов, развитием понятия ёмкости и его соотношением с заново уточнённым понятием электрического напряжения, а также количественным выражением электрической силы. Обо всём этом см.: D. Roller and D. H. D. Roller. Op. cit., p 66—81; W. C. Walker. The Detection and Estimation of Electric Charges in the Eighteenth Century. — «Annals of Science», I, 1936, p. 66—100; E. Hoppe. Geschichte der Elektrizität. Leipzig, 1884, Part. I, chaps. III—IV.
[20]Люблю, любишь, любит (лат.). — Прим. перев.
[21]Хвалю, хвалишь, хвалит (лат.). — Прим. перев.
[22] В. Barber. Resistance by Scientists to Scientific Discovery. — «Science», CXXXIV, 1961, p. 596—602.
[23]Прецессия перигелия Меркурия является, по общему признанию, единственной давнишней точкой преткновения, успешно объяснённой теорией относительности. Красное смещение в спектре излучения далёкой звезды может быть установлено на основании более простых соображений, чем принципы теории относительности. То же самое возможно при истолковании отклонения лучей света вблизи Солнца. Вопрос этот в настоящее время несколько спорный. Во всяком случае, данные измерений последнего явления остаются сомнительными. Ещё одно дополнительное затруднение было установлено совсем недавно: гравитационное смещение излучения Мёссбауэра. Возможно, вскоре появятся и другие проблемы в этой области, теперь динамичной, но ранее долго находившейся в состоянии застоя. Современный широкий обзор рассматриваемых проблем см.: L.I.Schiff. A Report on the NASA Conference on Experimental Tests of Theories of Relativity. — «Physics Today», XIV, 1961, p. 42—48.
[24]О двух телескопах для определения параллаксов см.: A.Wolf. A History of Science, Technology, and Philosophy in the Eighteenth Century. 2d ed. London, 1952, p. 103—105. О машине Атвуда см.: N.R.Hanson. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, p. 100—102, 207—208. О последних двух видах специальной аппаратуры см.: M.L.Foucault. Methode générale pour mesurer la vitesse de la lumière dans l'air et les milieux transparants. Vitesses relatives de la lumière dans l'air et dans l'eau… — «Comptes rendus… de l'Académie des sciences», XXX, 1850. p 551—560; C. L. Cowan, Jr., et al. Detection of the Free Neutrino: A Confirmation. — «Science», CXXIV, 1956, p. 103—104.
[25]Д. Пойнтинг рассматривает около двух дюжин попыток измерения гравитационной постоянной в период с 1741 по 1901 год в: «Gravitation Constant and Mean Density of the Earth». — «Encyclopaedia Britannica», 11th ed. Cambridge, 1910—1911, XII, p. 385—389.
[26]О полном перенесении понятий гидростатики в пневматику см.: «The Physical Treatises of Pascal». New York, 1937, с введением и примечаниями Ф. Барри. Введение аналогии Торричелли («мы живём на дне океана воздушной стихии») встречается первоначально на стр. 164. Её быстрое развитие показано в двух основных трактатах.
[27] D. Roller and D. H. D. Roller. The Development of the Concept of Electric Charge: Electricity from the Greeks to Coulomb. («Harward Case Histories in Experimental Science», Case 8, Cambridge, Mass., 1954), p. 66—80.
[28] T. S. Kuhn. The Function of Measurement in Modern Physical Science. — «Isis», LII, 1961, p. 161—193.
[29] Т S. Kuhn. The Caloric Theory of Adiabatic Compression. — «Isis», XLIX, 1958, p. 132—140.
[30] C. Truesdell. A. Program toward Rediscovering the Rational Mechanics of the Age of Reason. — «Archive for History of the Exact Sciences», I, 1960, p. 3—36; Reactions of Late Baroque Mechanics to Success, Conjecture, Error, and Failure in Newton's «Principia». — «Texas Quarterly», X, 1967, p. 281—297; T. L. Hankins. The Reception of Newton's Second Law of Motion in the Eighteenth Century. — «Archives internationales d'histoire des sciences», XX, 1967, p. 42—65.
[31] Wolf. Op. cit., p. 75—81, 96—101; W. Whewell. History of the Inductive Sciences, rev. ed. London, 1847, II, p. 213—271.
[32] R. Dugas. Histoire de la mécanique. Neuchatel, 1950, Books IV—V.
[33]Разочарование, вызванное конфликтом между ролью личности и всеобщей моделью развития науки, иногда может быть тем не менее довольно серьёзным. По этому вопросу см.: L.S.Kubie. Some Unsolved Problems of the Scientific Career. — «American Scientist», XLI, 1953, p. 596—613; XLII, 1954, p. 104—112.
[34]Краткое рассмотрение эволюции этих экспериментов см. в лекции К. Дж. Дэвиссона в: «Les prix Nobel en 1937», Stockholm, 1938, p. 4.
[35] W. Whewell. History of the Inductive Sciences, rev. ed. London, 1847, II, p. 101—105; 220—222.
[36]На этот вопрос меня навёл У. О. Хегстром, чья работа в области социологии науки кое-где перекликается с моей.
[37]Об этих аспектах теории Ньютона см.: I. В.Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as an Example Thereof. Philadelphia. 1956, chap. VII, особенно на стр. 255—257, 275—277.
[38]Этот пример подробно обсуждается в конце Х раздела.
[39] H. Metzger. Les doctrines chimiques en France du début du XVII e siècle а la fin du XVIII e siècle. Paris, 1923, p. 359—361; Marie Boas. Robert Boyle and Seventeenth-Century Chemistry. Cambridge, 1958, p. 112—115.
[40] L. Königsberger. Hermann von Helmholtz. Oxford, 1906, p. 65—66.
[41] J. E. Meinhard. Chromatography: A Perspective. — «Science», CX, 1949, p. 387—392.
[42]О корпускуляризме см.: M.Boas. Establishment of the Mechanical Philosophy. — «Osiris», X, 1952, p. 412—541. О его влиянии на химию Бойля см.: Т.S.Kuhn. Robert Boyle and Structural Chemistry in the Seventeenth Century. — «Isis», XLIII, 1952, p. 12—36.
[43]М. Поляни блестяще развил очень сходную тему, доказывая, что многие успехи учёных зависят от «скрытого знания», то есть от знания, которое определяется практикой и которое не может быть разработано эксплицитно. См. его работу: M.Polanyi. Personal Knowledge. Chicago, 1958, особенно главы V и VI.
[44] L. Wittgenstein. Philosophical Investigations. N. Y., 1953, p. 31—36. Однако Витгенштейн почти ничего не говорит о характере деятельности, необходимой для подтверждения названной процедуры, которую он описывает. Поэтому позиция, излагаемая далее, лишь частично может быть приписана ему.
[45]О развитии этого тезиса применительно к химии см.: H.Metzger. Les doctrines chimiques en France du début du XVII e а la fin du XVIII e siècle. Paris, 1923, p. 24—27, 146—149; M. Boas. Robert Boyle and Seventeenth-Century Chemistry. Cambridge, 1958, chap. II. О развитии того же тезиса применительно к геологии см.: W.F.Cannon. The Uniformitarian-Catastrophist Debate. — «Isis», LI, 1960, p. 38—55; С. С. Gillispie. Genesis and Geology. Cambridge, Mass., 1951, chaps. IV—V.
[46]О спорах в квантовой механике см.: J.Ullmo. La crise de la physique quantique. Paris, 1950, chap. II.
[47]О статистической механике см.: R.Dugas. La théorie physique au sens de Boltzmann et ses prolongements modernes. Neuchatel, 1959, p. 158—184; 206—219. Для представления о работах Максвелла см.: M.Planck. Maxwell's Influence in Germany. — «James Clerk Maxwell: A Commemoration Volume, 1831—1931», Cambridge, 1931, p. 45—65, особенно стр. 58—63; S. P. Thompson. The Life of William Thomson Baron Kelvin of Largs. London, 1910, II, p. 1021—1027.
[48]Пример битвы с аристотелианцами см.: А.Koyré. A Documentary History of the Problem of Fall from Kepler to Newton. — «Transactions of the American Philosophical Society», XLV, 1955, p. 329—395. О спорах с картезианцами и последователями Лейбница см.: Р.Brunet. L'introduction des théories de Newton en France au XVIII siècle. Paris, 1931; A. Koyré. From the Closed World tu the Infinite Universe. Baltimore, 1957, chap. XI.
[49]Этим исследователем был Джеймс К. Сеньор, которому я признателен за устное сообщение. Некоторые подобные вопросы рассмотрены в его статье: J. К.Senior. The Vernacular of the Laboratory. — «Philosophy of Science», XXV, 1958, p. 163—168.
[50]По поводу дискуссии об открытии кислорода, которая считается классической до сих пор, см.: А.N.Meldrum. The Eighteenth-Century Revolution in Science — the First Phase. Calcutta, 1930, chap. V. Недавний, не вызывающий возражений обзор, включая рассмотрение предшествующих споров, дал М. Дома: M.Daumas. Lavoisier, théoricien et expérimentateur. Paris, 1955, chaps. II—III. Более полный анализ и библиографию см. также: Т.S.Kuhn. The Historical Structure of Scientific Discovery. — «Science», CXXXVI, June 1, 1962, p. 760—764.
[51]О другой оценке роли Шееле см.: UnoBocklund. A Lost Letter from Scheele to Lavoisier. — «Lychnos», 1957—1958, p 39—62.
[52] J. В. Conant. The Overthrow of the Phlogiston Theory: The Chemical Revolution of 1775—1789. — «Harward Case Histories in Experimental Science», Case 2. Cambridge. Mass., 1950, p 23. Эта очень полезная брошюра воспроизводит много необходимых документов.
[53] H. Metzger. La philosophie de la matière chez Lavoisier. Paris, 1935; Daumas. Op. cit., chap. VII.
[54]Наиболее авторитетное изложение причин неудовлетворённости Лавуазье было предпринято в: H.Guerlac. Lavoisier — the Crucial Year: The Background and Origin of His First Experiments on Combustion in 1772. Ithaca, N. Y., 1961.
[55] L. W. Taylor. Physics, the Pioneer Science. Boston, 1941, p. 790—794; T. W. Chalmers. Historic Researches. London, 1949, p. 218—219.
[56] E. Т. Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, I, 2d ed. London, 1951, p. 358, n. 1. Джордж Томсон сообщил мне о втором досадном просчёте. Если бы Вильям Крукс был бы более внимателен к странным образом засвеченной фотопластинке, он также встал бы на путь открытия.
[57]Партикулярная теория катодных лучей — теория, рассматривающая катодные лучи как поток движущихся микрочастиц. — Прим. перев.
[58] S. P. Thompson. The Life of Sir William Thomson Baron Kelvin of Largs London, 1910, II, p. 1125.
[59] Conant. Op. cit., p. 18—20.
[60] K. K. Darrow. Nuclear Fission. — «Bell System Technical Journal», XIX, 1940, p. 267—289. Криптон, один из основных продуктов деления, невозможно было обнаружить химическим способом до тех пор, пока реакция не была правильно понята. Барий, второй продукт, был почти обнаружен химическим путём на поздней стадии исследования, потому что оказалось, что элемент, присоединяемый к радиоактивному раствору, осаждает тяжёлый элемент, ради которого химики затевали эксперимент. Неудачи отделений связанного бария от радиоактивного продукта в конце концов привели (после того как реакция неоднократно исследовалась в течение почти пяти лет) к следующему заключению: «Как химики, мы должны прийти через это исследование… к изменению всех наименований в предшествующей схеме реакции и, таким образом, писать Ba, La, Ce, вместо Ra, Ac, Th. Но, как „ядерные химики“ с уклоном в физику, мы не можем совершать скачок, который был бы опровержением всего предшествующего опыта атомной физики. Возможно, что наши результаты являются обманчивыми вследствие серии странных случайностей» (О.HahnandF.Strassman. Über den Nachweis und das Verhalten der bei der Bestrahlung des Urans mittels Neutronen entstehended) Erdalkalimetalle. — «Die Naturwissenschaften», XXVII [l 939], S. 15).
[61]О различных этапах эволюции лейденской банки см.: I.B.Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as an Example Thereof. Philadelphia, 1956, p. 385—386, 400—406, 452—467, 506—507. Последняя стадия описана Уиттакером: Whittaker. Op. cit., p. 50—52.
[62] J. S. Bruner and L. Postman. On the Perception of Incongruity: A Paradigm. — «Journal of Personality», XVIII, 1949, p. 206—223.
[63]Ibid., p. 218. Мой коллега Постмен сказал, что, зная все детали эксперимента заранее, он тем не менее, глядя на нелепые карты, испытывал сильное чувство неловкости.
[64] A. R. Hall. The Scientific Revolution, 1500—1800. London, 1954, p. 16.
[65] M. Clagett. The Science of Mechanics in the Middle Ages. Madison, Wis., 1959, Parts II—III. А. Койре обнаружил ряд моментов, заимствованных Галилеем у средневековых мыслителей, в его работе «Etudes Galiléennes». Paris, 1939; особенно том I.
[66]О Ньютоне см.: Т.S.Kuhn. Newton's Optical Papers, in: «Isaac Newton's Papers and Letters in Natural Philosophy», ed. I. B. Cohen. Cambridge, Mass., 1958, p. 27—45. О введении в волновую теорию см.: E.T.Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, I, 2d ed. London, 1951, p. 94—109; W. Whewell. History of the Inductive Sciences, rev. ed. London, 1847, II, p. 396—466.
[67]О термодинамике см.: S.P.Thompson. Life of William Thomson Baron Kelvin of Largs. London, 1910, I, p. 266—281. О квантовой теории см.: F.Reiche. The Quantum Theory. London, 1922, chaps. I—II.
[68] J. L. E. Dreyer. A History of Astronomy from Thales to Kepler, 2d. ed. N. Y., 1953, chaps. XI—XII.
[69]Альфонс X Мудрый (1221—1284 гг.) — один из королей средневековой Испании, король Кастилии и Леона. — Прим. перев.
[70]Основной труд Н. Коперника «De revolutionibus orbium coellestium libri VI». Norimbergee, 1543; в русском переводе — «Об обращениях небесных сфер» в кн.: Николай Коперник. Сб. статей к 400-летию со дня смерти. М.—Л., 1947. — Прим. перев.
[71] Т. S. Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge. Mass., 1957, p. 135—143.
[72] J. R. Partington. A Short History of Chemistry, 2d ed. London, 1951, p. 48—51, 78—85, 90—120.
[73]Много нужного материала содержится в работе: J.R.PartingtonandD.McKie. Historical Studies on the Phlogiston Theory. — «Annals of Science», II, 1937, p. 361—404, III, 1938, p. 1—58, 337—371; IV, 1939, p. 337—371, хотя в ней рассматривается главным образом более поздний период.
[74]Химия газов. Название сохранилось как исторический термин, охватывающий период развития химии от первой половины XVII до конца XVIII века. — Прим. перев.
[75] H. Guerlac. Lavoisier — the Crucial Year. Ithaca, N. Y., 1961. Вся эта книга документирует эволюцию и первое осознание кризиса; для ясного представления ситуации, касающейся Лавуазье, см. стр. 35.
[76] M. Jammer. Concepts of Space: The History of Theories of Space in Physics, Cambridge, Mass., 1954, p. 114—124.
[77] J. Larmor. Aether and Matter… Including a Discussion of the Influence of the Earth's Motion on Optical Phenomena. Cambridge, 1900, p. 6—20, 320—322.
[78] R. Т. Glazebrook. James Clerk Maxwell and Modern Physics, London, 1896, chap. IX. Об окончательной точке зрения Максвелла см. его книгу: «A Treatise on Electricity and Magnetism», 3d. ed. Oxford. 1892, p. 470.
[79]О роли астрономии в развитии механики см.: Т.Kuhn. Op. cit., chap. VII.
[80] Whittaker. Op. cit., I, p. 386—410; II (London, 1953), p. 27—40.
[81]О работе Аристарха Самосского см.: Т.L.Heath. Aristarchus of Samos: The Ancient Copernicus. Oxford, 1913, Part II. О крайнем выражении традиционной позиции пренебрежения достижением Аристарха Самосского см.: A.Koestler. The Sleepwalkers: A History of Man's Changing Vision of the Universe. London, 1959, p. 50.
[82] Partington. Op. cit., p. 78—85.
[83]См., в частности: N.R.Hanson. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, p. 99—105.
[84] T. S. Kuhn. The Essential Tension: Tradition and Innovation in Scientific Research, in: «The Third (1959) University of Utah Research Conference on the Identification of Creative Scientific Talent», ed. Calvin W. Taylor (Salt Lake City, 1959), p. 162—177. Для сравнения о подобном явлении в искусстве см.: F.Barron. The Psychology of Imagination. — «Scientific American», CXCIX, September 1958, p. 151—166, esp. 160.
[85] W. Whewell. History of the Inductive Sciences, London, 1847, II, p. 220—221.
[86]По вопросу о скорости звука см.: Т.S.Kuhn. The Caloric Theory of Adiabatic Compression. — «Isis», XLIV, 1958, p. 136—137. По вопросу о вековом изменении в перигелии Меркурия см.: E.T.Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, II. London, 1953, p. 151, 179.
[87]См.: Т. S. Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge, Mass., 1957, p. 138.
[88] A. Einstein. Autobiographical Note, in: «Albert Einstein: Philosopher-Scientist», ed. P. A. Schilpp, Evanston, Ill., 1949, p. 45.
[89] R. Kronig. The Turning Point, in: «Theoretical Physics in the Twentieth Century: A Memorial Volume to Wolfgang Pauli», ed. M. Fierz and V. F. Weisskopf. N. Y., 1960, p. 25, 25—26. Многие из этих статей описывают кризис в квантовой механике в период, непосредственно предшествующий 1925 году.
[90] Н. Butterfield. The Origins of Modern Science, 1300—1800. London, 1949. p 1—7.
[91] Hanson. Op. cit., chap. I.
[92]Об исследовании Кеплера относительно Марса см.: J.L.E.Dreyer. A History of Astronomy from Thales to Kepler, 2d ed., N. Y., 1953, p. 380—393. Незначительные ошибки не мешают краткому изложению Дрейера служить в качестве материала, необходимого в данном случае. О Пристли см. его собственную работу. J. Priestley. Experiments and Observations on Different Kinds of Air. London, 1774—1775.
[93]О философских противоречивых тенденциях, которые сопутствовали развитию механики XVII века, см.: R.Dugas. La mécanique au XVII e siècle. Neuchatel, 1954, особенно гл. XI. Об эпизодах подобного рода в XIX веке см. более раннюю книгу того же автора: R.Dugas. Histoire de la mécanique. Neuchatel, 1950, p. 419—443.
[94] T. S. Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Mélanges Alexandre Koyré», ed. R. Taton and I. B. Cohen. Hermann, Paris, 1964.
[95]О новых оптических открытиях вообще см.: V.Ronchi. Histoire de la lumière. Paris, 1956, chap. VII. Об объяснении этих эффектов см.: J.Priestley. The History and Present State of Discoveries Relating to Vision, Light and Colours. London, 1772, p. 498—520.
[96] A. Einstein. Loc. cit.
[97]Это обобщение о роли молодости в фундаментальном научном исследовании настолько общеизвестно, что превратилось в штамп. Более того, достаточно взглянуть почти в любой список фундаментальных достижений в научной теории, чтобы это впечатление усилилось. Тем не менее это обобщение очень нуждается в систематическом исследовании. Г. Леман (H.C.Lehman. Age and Achievement. Princeton, 1953) приводит много любопытных данных, но он не пытается в своей работе назвать исследователей, которые участвовали в концептуальном перевооружении науки. Кроме того, в его работах не рассматриваются особые обстоятельства, если они всё-таки есть, которые способствуют продуктивности учёных в более старшем возрасте.
[98] S. P. Thompson. Life of William Thomson Baron Kelvin of Largs. London, 1910, I, p. 266—281.
[99]См., например, заметки П. П. Винера в: «Philosophy of Science», XXV, 1958, p. 298.
[100] J. В. Conant. Overthrow of the Phlogiston Theory. Cambridge, 1950, p. 13—16; J. R. Partington. A Short History of Chemistry, 2d ed. London, 1951, p. 85—88. Наиболее полное и систематическое изложение теории флогистона представлено в: H. Metzger. Newton, Stahl, Boerhaave et la doctrine chimique. Paris, 1930. Part II.
[101]Сравните выводы, полученные с помощью совершенно иного типа анализа: R. В. Braithwaite. Scientific Explanation. Cambridge, 1953, p. 50—87, особенно стр. 76.
[102]О корпускуляризме вообще см.: M.Boas. The Establishment of the Mechanical Philosophy. — «Osiris», X, 1952, p. 412—541. О воздействии формы частиц на вкусовые ощущения см.: Ibid., p. 483.
[103] R. Dugas. La mécanique au XVII e siècle, Neuchatel, 1954, p. 177—185, 284—298, 345—356.
[104] I. В. Cohen. Franklin and Newton: An Inquiry into Speculative Newtonian Experimental Science and Franklin's Work in Electricity as an Example Thereof. Philadelphia, 1956, chaps. VI—VII.
[105]Об электричестве см.: Ibid., chaps. VIII—IX. О химии см.: Metzger. Op. cit., part I.
[106] E. Meyerson. Identity and Reality. New York, 1930, chap. X.
[107] E. T. Whittaker. A History of the Theories of Aether and Electricity, II. London, 1953, p. 28—30.
[108]В качестве блестящей и вполне современной попытки втиснуть развитие науки в это прокрустово ложе можно рекомендовать: С. С.Gillispie. The Edge of Objectivity: An Essay in the History of Scientific Ideas. Princeton, 1960.
[109]Оригинальные эксперименты были осуществлены Дж. М. Стрэттоном: G.M.Stratton. Vision without Inversion of the Retinal Image. — «Psychological Review», IV, 1897, p. 341—360, 463—481. Более современное рассмотрение дано X. А. Карром: H.A.Carr. An Introduction to Space Perception. New York, 1935, p. 18—57.
[110]См., например: A.H.Hastorf. The Influence of Suggestion on the Relationship between Stimulus Size and Perceived Distance. — «Journal of Psychology», XXIX, 1950, p. 195—217; J. S. Bruner, L. Postman and J. Rodrigues. Expectations and the Perception of Color. — «American Journal of Psychology», LXIV, 1951, p. 216—227.
[111] N. R. Hanson. Patterns of Discovery. Cambridge, 1958, chap. I.
[112] Р. Doig. A Concise History of Astronomy. London, 1950, p. 115—116.
[113] R. Wolf. Geschichte der Astronomie. München, 1877, S. 513—515, 683—693. Отметим, в частности, сложность вольфовского объяснения этих открытий как следствий из закона Боде.
[114] J. Needham. Science and Civilization in China, III. Cambridge, 1959, p. 423—429; 434—436.
[115] T. S. Kuhn. The Copernican Revolution. Cambridge, Mass., 1957, p. 206—209.
[116] D. Roller and D. H. D. Roller. The Development of the Concept of Electric Charge. Cambridge, Mass., 1954, p. 21—29.
[117]См. обсуждение в VII разделе.
[118] G. Galilei. Dialogues concerning Two New Sciences. Evanston. Ill., 1946, p. 80—81, 162—166.
[119]Ibid., p. 91—94, 244.
[120] M. Clagett. The Science of Mechanics in the Middle Ages. Madison, Wis., 1959, p. 537—538, 570.
[121] J. Hadamard. Subconscient intuition, et logique dans la recherche scientifique (Conférence faite au Palais de la Découverte le 8 Décembre 1945 [Alençon, n. d.], p. 7—8). Гораздо более полное рассмотрение, хотя исключительно ограниченное математическими нововведениями, см. у того же автора: «The Psychology of Invention in the Mathematical Field». Princeton, 1949.
[122] Т. S. Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Mélanges Alexandre Koyré», ed. R. Taton and I. B. Cohen. Hermann, Paris, 1964.
[123] A. Koyr é. Etudes Galiléennes. Paris, 1939, I, p. 46—51; и «Galileo and Plato». — «Journal of the History of Ideas», IV, 1943, p. 400—428.
[124] Т. S. Kuhn. A Function for Thought Experiments, in: «Mélanges Alexandre Koyré».
[125] Koyr é. Etudes… II, p. 7—11.
[126] Clagett. Op. cit., chaps. IV, VI and IX.
[127] N. Goodman. The Structure of Appearance. Cambridge, Mass., 1951, p. 4—5. Это место стоит привести более полно: «Если все те и только те постоянные жители Уилмингтона в 1947 году, которые весили от 175 до 180 фунтов, имели рыжие волосы, тогда „рыжеволосые постоянные жители Уилмингтона в 1947 году“ и „постоянные жители Уилмингтона, весящие от 175 до 180 фунтов в 1947 году“, могут быть объединены в конструктивном определении… Вопрос о том, „может ли быть“ такой субъект, которому можно приписать один, а не другой предикат, не имеет никакого значения… раз мы определили, что не может быть таких людей… Это счастье, что нечего больше выяснять, ибо понятие „возможных“ случаев, которые ещё не существуют, но могут существовать, далеко не ясно».
[128] H. Metzger. Newton, Stahl, Boerhaave et la doctrine chimique. Paris, 1930, p. 34—68.
[129]Ibid., p. 124—129, 139—148. О Дальтоне см.: L.K.Nash. The Atomic-Molecular Theory («Harvard Case Histories in Experimental Science», Case 4). Cambridge, Mass., 1950, p. 14—21.
[130] J. R. Partington. A Short History of Chemistry. 2d ed. London, 1951, p. 161—163.
[131] A. N. Meldrum. The Development of the Atomic Theory: (1) Berthollet's Doctrine of Variable Proportions. — «Manchester Memoirs», LIV, 1910, p. 1—16.
[132] L. К. Nash. The Origin of Dalton's Chemical Atomic Theory. — «Isis», XLVII, 1956, p. 101—116.
[133]Тем самым (лат.). — Прим. перев.
[134] А. N. Meldrum. The Development of the Atomic Theory: (6) The Reception Accorded to the Theory Advocated by Dalton. — «Manchester Memoirs», LV, 1911, p. 1—10.
[135]О Прусте см.: А.N.Meldrum. Berthollet's Doctrine of Variable Proportions. — «Manchester Memoirs», LIV, 1910, p. 8. Подробное освещение истории постепенных изменений в измерениях химического состава и атомных весов ещё предстоит
