Зрелость и психологический возраст

Развитие человека в зрелости тесно связано с динамикой его психологического возраста.

Выделяют три взаимосвязанных, но не совпадающих друг с другом возраста: хронологический (паспортный), физический (или биологический) и психологический. Общеизвестно, что физический возраст человека нередко сильно отличается от паспортного. Например, в 40 лет можетвыглядеть и, главное, иметь состояние всех систем организма как у молодого человека, а можно обнаруживать все признаки старения, увядания.

Психологический возраст характеризует то, каким че­ловек себя чувствует и осознает. Он во многом влияет на физический возраст, хотя тоже далеко не всегда и во всем с ним совпадает.

Выше (глава 5 раздела I) мы обращали внимание на то, что границы возрастных периодов относительны. Б. Г. Ана­ньев полагал, что чем более поздним является возрастной период, тем менее определенными становятся его начало и конец. С возрастом увеличивается индивидуальный раз­брос. В детстве и отрочестве имеет место сходность для раз­ных детей условий жизни:„в семье, детском саду, школе. После окончания школы развитие в гораздо большей сте­пени определяется индивидуальным жизненным путем.

Психологический возраст — это возрастная идентифи­кация, которая может быть разной степени осознанности. Человек, относя себя к определенному возрасту (чувствуя или осознавая себя молодым, зрелым или старым), ориен­тируется не столько на возрастные рамки, сколько на со­держание периода — специфическую для него область со­циальных отношений, образ жизни (характер деятельнос­ти, интересов, жизненный ритм и др.), приобретаемые личностные новообразования.

Психологический возраст, возрастная идентификация — это аспект самосознания, связанный с представлениями о времени. Восприятие времени, формирование представле­ний о возрасте, пусть вначале и неадекватных, невозмож­но без включения памяти в структуру личности. Напом­ним, что до 3 лет ребенок живет «настоящей минутой», эмоционально реагирует только на то, что непосредствен­но воспринимает. Память и воображение становятся важ­нейшим моментом в развитии личности начиная с дош­кольного возраста. С 3—4 лет появляются первые детские воспоминания. Становление сложных форм воображения приходится тоже на это время. Ребенок приобретает, по­мимо настоящего, прошлое и будущее, т.е. целостную вре­менную перспективу.

Временная перспектива, по Курту Левину, представля­ет собой включение будущего и прошлого, реального и идеального плана жизни в план данного момента. Психо­логическое прошлое и будущее оказываются частями пси­хологического поля в настоящем, влияя на поведение че­ловека.

Временная перспектива с возрастом расширяется, На рис. III.1. показано жизненное пространство маленького ребенка (а) и ребенка более старшего возраста (б). Возрастное развитие в детстве дает большую дифференцированность пространства по трем параметрам: диапазону временной перспективы, а также по числу областей жизненного мира и разграничению реального и идеального.

В зрелости изменения временной перспективы связаны с разным ощущением течения времени, которое может субъективно ускоряться и замедляться, сжиматься и ратягиваться, переживаться как непрерывное и прерывистое «разорванное» на отдельные отрезки.

 

ного   ного     ного   ьного

 

Рис. 111. 1. Дифференциация жизненного пространства на разных этапах онтогенеза

С возрастом меняется ценность времени, оказывается все более значимым «личное время» благодаря развитию самосознания, осознанию конечности своего существования и необходимости реализовать свои возможности на протяжении не такой уж длительной жизни. Психологическое время наполнено событиями, будущими целями мотивами развернутой в настоящем деятельности. Bpeмя, вместившее в себя много впечатлений, достижений, событий и т.п., воспринимается как быстро протекающее затем, став психологическим прошлым, кажется продол­жительным. И наоборот, малая заполненность времени приводит к замедлению его скорости в настоящем и крат­кости в прошлом. Важно и то, как связаны события в жиз­ненном пространстве человека, имеют ли они уже реали­зованные, или потенциальные связи, или связи актуаль­ные, соединяющие психологическое прошлое, настоящее и будущее. Здесь, разумеется, существуют разнообразные индивидуальные варианты.

Психологический возраст непосредственно зависит от сложившейся у человека временной перспективы, вне ее он не существует. Когда прошедшее время не воспринима­ется как насыщенное, психологическое прошлое невелико по своему объему, а психологическое будущее видится го­раздо более протяженным (жизненно важные цели еще только предстоит достигнуть и «вся жизнь впереди»), пси­хологический возраст будет соответствовать более раннему возрастному этапу. Когда психологическое прошлое значи­тельно, богато событиями, а психологическое будущее ту­манно и не слишком продолжительно, появится иденти­фикация с более поздним возрастным периодом. Таким образом, модель К. Левина, представленная на рис. III. 1, может сжиматься с одной стороны и растягиваться с дру­гой. Помимо индивидуальных особенностей, эти деформа­ции вызываются прежде всего общими возрастными тен­денциями. Как отмечалось выше, последние тем значимее, чем меньше возраст.

В дошкольном и следующем за ним младшем школьном возрасте психологическое прошлое и отдаленное будущее еще очень мало. Видимо, благодаря этому психологичес­кий возраст в детстве адекватен. Свой возраст для детей с неразвитой личностной рефлексией — такая же существен­ная, но внешняя характеристика, как рост, цвет волос и глаз, с которых они обычно начинают описывать себя.

Подросток ориентируется на молодежную субкультуру, претендует на равноправие с родителями, хотя экономи­чески зависит от них и имеет социальный статус школьни­ка; даже физически не соответствует тому возрасту, на ко­торый претендует. Возникновение чувства взрослости и тен­денции к взрослости обусловливают в этот период резкое повышение психологического возраста.

Юность отличает устремленность в будущее, более со­держательная и реалистичная, чем в отрочестве. В ранней юности, в 16—17 лет, создаются первые серьезные жизненные планы, временная перспектива по-новому осознается и становится важным фактором личностного развития. Время воспринимается юношей противоречиво. Он чувствует себя то очень юным, даже маленьким, то старым все испытавшим. Обостренное чувство необратимости времени сочетается с ощущением, что время остановилось.

В молодости, обладающей большой субъективной притягательностью, вероятность соответствия психологического возраста хронологическому весьма велика. В то же время возрастная идентификация может зависеть от социального положения, достижения «стандартных» жизненных целей успел ли вовремя получить образование, жениться и т.д. Если социально значимая цель не достигнута, психологический возраст может отставать от хронологического.

В зрелости психологический возраст в гораздо большей степени зависит от индивидуальных особенностей человека, от направленности его личности, специфики жизненных целей и их реализации. В то же время дальнейшее развитие личности во многом определяется, как было отмечено, динамикой психологического возраста.

В зрелости возможны все три варианта соотношение психологического возраста с хронологическим: адекватность, отставание и опережение. Однако следует иметь виду, что содержание каждого из этих понятий применительно к зрелости сильно отличается от их содержания в предыдущих возрастах. На более ранних этапах развития адекватность, и отставание, и опережение увязываются с «пере-живанием и из-живанием» (А.В. Толстых) данно возраста, т.е. с полнотой решения конкретных конечных для него задач. Не говоря уже о более ранних возрастах, задачи и юности (личностное и профессиональное самоопределение), и молодости (овладение выбранной профессией, создание семьи) — конечны. Здесь отставание всего негативно, это задержка в развитии, а опережение, за редким исключением (дети — «маленькие старички»), благотворно сказывается на развитии личности. В зрелости же ситуация более сложная и неоднозначная. Это связано как с обшей спецификой возраста, в пределах которого с определенного момента начинается биологическое старение, так и с резким повышением значимости индивидуально-личностных особенностей.

Опережение психологическим возрастом хронологического в зрелости обычно означает преждевременное старение. Чаще всего это связано с конечностью поставленных и реализованных жизненных целей, что отбирает дальние перс­пективы. Обратимся к роману Л.Н. Толстого «Война и мир».

 

«На краю дороги стоял дуб... Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными, давно видно, суками и с обломанною ко­рой, заросшею старыми болячками... Он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию и не хотел видеть ни весны, ни солнца.

«Весна, и любовь, и счастие! — как будто говорил этот дуб. — И как не надоест вам все один и тот же глупый и бессмысленный обман. Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья...»

Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.

«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, — думал князь Анд­рей, — пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, — наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей, безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим ду­бом возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь и пришел к тому же прежнему, успокоительному и безнадежному, заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая».

 

В этом отрывке необыкновенно точно показано не толь­ко душевное состояние князя Андрея Болконского, но и феномен идентификации: герой в свои 30 лет отождеств­ляет себя со старым дубом, много испытавшим и не имею­щим сил на новый расцвет. Это именно возрастная иден­тификация, связанная с оценкой пройденного жизненно­го пути (большое по объему психологическое прошлое) и отсутствием значимых перспектив (небольшое психологи­ческое будущее). Психологический возраст здесь намного больше хронологического.

Преждевременное старение нередко бывает связано с несчастьем — утратой близкого человека, тяжелой болез­нью, природной или социальной катастрофой (включая зем­летрясения и войны) и т.д. В романе «Война и мир» показа­но резкое и необратимое старение матери после гибели сына:

 

«Графиня лежала на кресле, странно-неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.

- Наташу! Наташу!.. — кричала графиня. — Неправда, неправ­да... Он лжет... Наташу! — кричала она, отталкивая от себя окружающих. — Подите прочь все, неправда! Убили!., ха-ха-ха!.. не­правда!

Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, об­няла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней...

Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгно­вение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмыс­ленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.

— Наташа, ты меня любишь, — сказала она тихим, доверчи­вым шепотом. — Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?..

И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, от­казываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цвету­щий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительно­сти в мире безумия.

...Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, — говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокаивал графиню.

Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети ото­рвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежею и бодрою пятидесятилетнею жен­щиной, она вышла из своей комнаты полумертвою и не прини­мающею участия в жизни — старухой».

 

Любовь, творческие достижения, у некоторых людей - успехи близкого человека или даже подъем по карьерной ле­стнице могут привести к движению в обратном направле­нии — в сторону психологической молодости. Литературной иллюстрацией этого феномена может служить снижение пси­хологического возраста того же Андрея Болконского, начав­шееся после встречи с Наташей, обретения любви.

Отставание психологического возраста от хронологи­ческого может иметь в зрелости различный характер.

Известен тип «вечного юноши», который не может и не хочет взрослеть. Например, сильное и длительное отстава­ние психологического возраста может иметь место в случае описанных выше симбиотических отношений между мате­рью и единственным ребенком. Став взрослым, он остает­ся пассивным, беспомощным и требующим постоянной заботы от близкого человека — матери или жены (мужа), если рискнет завести свою семью.

Зрелые по паспортному возрасту люди с выраженными чертами инфантильности наиболее полно и интересно описаны К. Юнгом: «Очень часто встречающиеся невротичес­кие расстройства зрелого возраста имеют нечто общее: они пытаются перенести психологию фазы молодости через порог зрелого возраста. Кто не знает тех трогательных по­жилых господ, погрязших в беспросветном мещанстве, которые все снова и снова вытаскивают на свет божий дав­но уже забытые студенческие годы и, только возвращаясь в прошлое, к своему героическому гомеровскому време­ни, способны разжечь пламя жизни? Однако у них, как правило, есть преимущество, которое нельзя недооцени­вать, — они не невротики, а большей частью всего лишь скучные и стереотипные люди.

Невротиком скорее является тот, кому никогда не уда­валось осуществить в настоящем то, чего бы ему хотелось, и кто поэтому не может радоваться прошлому. Так же, как раньше, он не сумел отделаться от детства, так и теперь он не в состоянии избавиться от фазы молодости. Наверное, он не может найти себя в мрачных мыслях старения и по­этому напряженно смотрит назад, поскольку смотреть впе­ред для него невыносимо...»

В таких случаях отставание психологического возраста приводит к реализации инфантильных установок личнос­ти, а ориентация на давно сложившиеся стереотипы, ис­кусственное продлевание стиля жизни, свойственное пре­дыдущему возрастному периоду, приобретает функции за­щитного механизма.

Совсем иным является характер ощущения себя более молодым у людей деятельных, творческих. Здесь сохранение чувства молодости связано с реальной продуктивной рабо­той в настоящем и значительными планами на будущее.

Если человек «отдается делу, которому он себя посвя­тил» (В. Франкл), то его работа не связана с конечными целями; соответственно, психологическое прошлое, как бы велико оно ни было, всегда меньше психологического бу­дущего. При творческом отношении к своему делу перед человеком постоянно открываются новые перспективы, ведь процесс творчества бесконечен.

В этом втором случае «отставание» психологического возраста от паспортного, по сути, не является отставани­ем: сохранение черт молодости (протяженной перспекти­вы, постоянного повышения продуктивности) отнюдь не отрицает адекватности психологического возраста главной задаче зрелости — наиболее полной реализации себя, наи­более полной продуктивности своей жизни. Напротив, она выполняется при этом гораздо более успешно. Есть все ос­нования говорить в данном случае о более высоком, чем при просто адекватном психологическом возрасте, уровне зрелости.

Основные линии онтогенеза

Содержание жизни в зрелости, как и в молодости, оп­ределяется направленностью личности.

При гедонистической направленности человек фактичес­ки не достигает зрелости, он вступает в этот возраст толь­ко хронологически. Его личностное развитие, как и ранее, не осуществляется, главные стороны жизни остаются не­представленными. Соответственно, он не исполняет свое­го человеческого предназначения. Вспомним основное со­держание жизни Ильи Ильича Обломова в те его годы, которые соответствовали периоду зрелости.

 

В лице молодой хозяйки снятой им квартиры он встре­тил любящего и преданного человека, стремящегося со­здать ему все условия для беспечной жизни.

«Он сближался с Агафьей Матвеевной — как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее, но которого любить нельзя... Ему не было скучно, если утро проходило и он не видал ее; после обеда, вместо того, чтоб остаться с ней, он часто уходил соснуть часа на два; но он знал, что лишь только он про­снется, чай ему готов, и даже в ту самую минуту, как проснется.

И главное, все это делалось покойно: не было у него ни опу­холи у сердца, ни разу он не волновался тревогой о том, увидит ли он хозяйку или нет, что она подумает, что сказать ей... — ни­чего, ничего.

Никаких понуканий, никаких требований не предъявляет Ага­фья Матвеевна. И у него не рождается никаких самолюбивых же­ланий, позывов, стремлений на подвиги, мучительных терзаний о том, что уходит время, что гибнут его силы, что ничего не сделал он, ни зла, ни добра, что празден он и не живет, а прозя­бает.

Его как будто невидимая рука посадила, как драгоценное ра­стение, в тень от жара, под кров от дождя и ухаживает за ним, лелеет».

«Илья Ильич жил как будто в золотой рамке жизни, в кото­рой, точно в диораме, только менялись обычные фазисы дня и ночи и времен года; других перемен, особенно крупных случай­ностей... не бывало.

...Обломов был полным и естественным отражением и выра­жением того покоя, довольства и безмятежной тишины. Вглядываясь, вдумываясь в свой быт и все более и более обживаясь в нем, он наконец решил, что ему некуда больше идти, нечего искать, что идеал его жизни осуществился, хотя без поэзии, без тех лучей, которыми некогда воображение рисовало ему барское, широкое и беспечное течение жизни в родной деревне, среди крестьян, дворни.

Он смотрел на настоящий свой быт как продолжение того же обломовского существования... И здесь, как в Обломовке, ему уда­валось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застра­ховать себе невозмутимый покой...

А если еще закипит у него воображение, восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашеве­лятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь — он спит не­спокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности...

Потом он взглянет на окружающее его, вкусит временных благ и успокоится... решит, что жизнь его не только сложилась, но и созда­на, даже предназначена была так просто, немудрено, чтоб выразить возможность идеально покойной стороны человеческого бытия...

С летами волнения и раскаяние являлись реже, и он тихо и постепенно укладывался в простой и широкий гроб остального своего существования, сделанный собственными руками, как старцы пустынные, которые, отворотясь от жизни, копают себе могилу».

 

Не забудем, что речь идет о гончаровском Обломове, «честном», «благородном», «чистом». В большинстве же случаев гедонистическая направленность личности ведет, как отмечалось, к отсутствию каких бы то ни было мо­ральных устоев, к алкоголизации и мелкому криминалу, нередко к наркомании, т.е. к полной деградации. В итоге очень часто лица с данной направленностью и физически уходят из жизни в возрасте, соответствующем зрелости, не доживая до хронологической старости. Впрочем, и при том наилучшем из вариантов, каким предстает Обломов, жизнь обычно обрывается рано. Вспомним, как она закончилась у Ильи Ильича, когда ему было, судя по хронологии романа И.А. Гончарова, около 40 лет:

 

«Илья Ильич кушал аппетитно и много, как в Обломовке, ходил и работал лениво и мало, как в Обломовке. Он, несмотря на нарастающие лета, беспечно пил вино, смородиновую водку и еще беспечнее и подолгу спал после обеда.

Вдруг все это переменилось.

Однажды, после дневного отдыха и дремоты, он хотел встать с дивана — и не мог, хотел выговорить слово — и язык не повиновался ему. Он в испуге махал только рукой, призывая к себе на помощь...

Илью Ильича привели в чувство, пустили кровь и потом объ­явили, что это был апоплексический удар* и что ему надо пове­сти другой образ жизни.

* Кровоизлияние в мозг.

 

Водка, пиво и вино, кофе, с немногими и редкими исклю­чениями, потом все жирное, мясное, пряное было ему запре­щено, а вместо этого предписано ежедневное движение и уме­ренный сон только ночью.

Без ока Агафьи Матвеевны ничего бы этого не состоялось, но она умела ввести эту систему тем, что подчинила ей весь дом и то хитростью, то лаской отвлекала Обломова от соблазнитель­ных покушений на вино, на послеобеденную дремоту, на жир­ные кулебяки».

«Как зорко ни сторожило каждое мгновение его жизни лю­бящее око жены, но вечный покой, вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили машину жизни...

Никто не видал последних его минут, не слыхал предсмерт­ного стона. Апоплексический удар повторился еще раз, спустя год, и опять миновал благополучно: только Илья Ильич стал бле­ден, слаб, мало ел, мало стал выходить в садик и становился все молчаливее и задумчивее, иногда даже плакал. Он предчувство­вал близкую смерть и боялся ее.

Несколько раз делалось ему дурно и проходило. Однажды ут­ром Агафья Матвеевна принесла было ему, по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящимся на одре смер­ти, как на ложе сна...»

При эгоистической направленности личности, как было показано в предыдущих главах, и профессия, и зачастую семейные отношения определяются каким-либо эгоисти­ческим мотивом.

Несмотря на то что при данной направленности чело­век, как правило, осуществляет не собственно профессио­нальную деятельность, а профессиональные действия, опос­редствующие достижение доминирующего эгоистического мотива, здесь мы, в отличие от гедонистической направ­ленности личности, можем говорить о профессиональной продуктивности. Разумеется, речь идет о вариантах, когда основным средством достижения мотива является та или иная профессия, а не криминальные действия.

Связывая с освоением какой-либо профессии матери­альный достаток, продвижение по карьерной лестнице, возможность выделиться, быть первым и т.д., человек дол­жен добиться определенного профессионального мастер­ства. Прежде всего это относится к престижной мотивации. Выше мы отмечали, что мотив первенства нередко застав­ляет работать на пределе сил, определяет стремление де­лать свое дело быстрее и лучше других. При наличии соот­ветствующих способностей этим, естественно, достигает­ся высокая продуктивность.

Овладение профессией, высокое мастерство и продук­тивность приводят к важному для личностного развития чувству профессиональной компетентности. В то же время при доминировании эгоистических мотивов (и, соответ­ственно, отсутствии общей ориентации на духовно-нрав­ственные ценности, т.е. твердых моральных устоев) дости­жение доминирующего мотива может быть опосредствова­но не только овладением профессией, но и различными действиями, несовместимыми с моралью (интриги и т.п.), в том числе криминальными. Напомним также, что эгоис­тические мотивы, включая и престижную мотивацию, не дают возможности проявиться творческому потенциалу.

Наличие при эгоистической направленности личности профессиональной продуктивности позволяет рассмотреть здесь и вопрос «акмэ», представленности либо отсутствия пика наибольших профессиональных успехов. В условиях сложного и трудного жизненного мира, в котором как внут­ренний, так и внешний его аспекты контролируются прин­ципом реальности, человек обычно ставит конечные цели. Как отмечалось выше, сам доминирующий эгоистический мотив определяется по оптимальному соотношению пара­метров значимость — достижимость. Активность индивида (и, соответственно, его профессиональная продуктивность) в связи с этим возрастают при приближении к намеченной жизненной цели и идут на убыль по ее достижении. Напри­мер, если доминирует мотив карьеры, то, достигнув наме­ченного рубежа и освоив его, человек основное внимание начинает уделять сохранению своего положения. Его про­фессиональная продуктивность при этом снижается. Таким образом, эгоистическая направленность личности предпо­лагает наличие «акмэ», пика профессиональной продук­тивности.

Иначе может обстоять дело тогда, когда доминирую­щий эгоистический мотив приобретает гипертрофирован­ную в сравнении с другими мотивами значимость. Это слу­чаи атавистического «опрощения» жизненного мира, при котором конечная цель определяется только трудностью его внешнего аспекта, внутренние ограничения отсутствуют, а деятельность характеризуется «истовостью» (Ф.Е. Василюк). Если при этом основным средством реализации мо­тива все же остается профессиональная продуктивность (например, при престижной мотивации), то выраженное «акмэ» может отсутствовать. Индивид будет проявлять мак­симум активности до тех пор, пока внешние препятствия не станут непреодолимыми.

Для семейных отношений при данной направленности личности также характерна определяющая роль эгоисти­ческих мотивов. Героя романа Ч. Диккенса «Домби и сын» в семейной жизни интересует только появление наследника его дела. Когда сын, наконец, родился, он радуется появ­лению именно наследника как фактора, способствующего процветанию его фирмы:

 

«— Миссис Домби, — сказал мистер Домби, — фирма снова будет не только по названию, но и фактически Домби и Сын. Дом-би и Сын!

Эти слова подействовали столь умиротворяюще, что он при­совокупил ласкательный эпитет к имени миссис Домби (впро­чем, не без колебаний, ибо не имел привычки к такой форме общения) и сказал: «Миссис Домби, моя... моя милая»...

...Они были женаты десять лет, и вплоть до сегодняшнего дня, когда мистер Домби, позвякивая массивной золотой цепочкой от часов, сидел в большом кресле у кровати, у них не было потомства... о котором стоило бы говорить, никого, кто был бы достоин упоми­нания. Лет шесть назад у них родилась дочь, и вот сейчас девочка, незаметно пробравшаяся в спальню, робко жалась в углу, откуда ей видно было лицо матери. Но что такое девочка для Домби и Сына? В капитале, коим являлось название и честь фирмы, этот ребенок был фальшивой монетой, которую нельзя вложить в дело...»

 

Домби «был по-своему опечален» сообщением врачей о том, что его жена после родов может заболеть:

 

«...Он чувствовал, что если жена заболеет и зачахнет, он будет очень огорчен и обнаружит среди своего столового серебра, мебели и прочих домашних вещей отсутствие некоего предмета, которым весьма стоило обладать и потеря коего не может не вызвать искрен­него сожаления. Однако это было бы, разумеется, холодное, дело­вое, приличествующее джентльмену, сдержанное сожаление».

 

Смерть жены была воспринята им сквозь призму своего доминирующего эгоистического мотива:

 

«...Это было сознание потери, понесенной скорее ребенком, чем им самим, пробудившее в нем вместе с грустью чуть ли не досаду. Было унизительно и тяжело думать, что из-за пустяка жизни и развитию, на которые он возлагал такие надежды, с самого же начала грозит опасность, что Домби и Сын может пошатнуться из-за какой-то кормилицы».

 

Конечно, чисто прагматические отношения в семье даже у лиц с эгоистической направленностью встречаются да­леко не всегда. Однако доминирование у них эгоистических мотивов обычно накладывает на эти отношения отпеча­ток: члены семьи во многом становятся лишь носителями определенных функций. Сущностные отношения вообще и в семье в частности для лиц с данной направленностью личности нехарактерны.

При духовно-нравственной и сущностной направленности личности человек, как мы ранее отмечали, стремится к сущностности всех сторон своей жизни. Но даже при сущност­ной направленности (генерализованном мотиве сущностного единения с миром), отдельные, иногда значимые, стороны жизни могут иметь несущностный характер. Тем не менее в сущностном мире основное содержание жизни определяет­ся именно сущностными связями, вследствие чего проис­ходит генерализация отношения к жизни и сложность жиз­ненного мира, как и трудность, не является значимой. Даже отдельные важные нереализованные стороны жизни не вли­яют на характер отношения к жизни в целом.

По-другому обстоит дело при духовно-нравственной направленности личности. Несмотря на общую ориента­цию на духовно-нравственные ценности, несущностный характер либо нереализованность некоторых сторон жиз­ни приводит здесь к значимости сложности внутреннего мира. В результате отношение к жизни характеризуется противоречивостью, в нем нет целостности. Напомним, что общая ориентация на духовно-нравственные ценнос­ти определяется большой ролью в содержании жизни сущ­ностных связей. Она еще недостаточна для сущностного отношения к жизни в целом, но уже приводит к появле­нию принципа ценности, доминированию духовно-нрав­ственных мотивов.

Наиболее важными, главными сторонами жизни обыч­но выступают при этом профессиональная деятельность и (или) семейные отношения. Главной стороной жизни мо­гут быть также увлечения — любимые занятия, не связан­ные с профессией (см. табл. 1.3). Иногда чрезвычайно важ­ную, определяющую роль играет любовь к родине, сочета­ющаяся с любовью к природе (С.А. Есенин, М.М. Пришвин). Если эта сторона жизни есть у человека, она очень важна для него независимо от того, связана она или нет с его профессией. В то же время любовь к родине и природе часто оказывает влияние на профессиональное творчество литераторов, музыкантов, художников и т.д. Помимо Есе­нина и Пришвина, можно назвать П.И. Чайковского, В.Д. Поленова, И.И. Левитана, К.Г. Паустовского, А.А. Фета, Ф.И. Тютчева, П.П. Бажова и многих других.

Очень благоприятным сочетанием, нередко определяю­щим сущностность жизненного мира в целом, являются любовь к своему делу и отношения любви в семье. От раз­ных людей можно услышать очень близкие, практически совпадающие слова, оценивающие значение для них этих сторон жизни: «Я счастлив, потому что каждый день с ра­достью иду на работу. И я счастлив, потому что каждый день с радостью возвращаюсь домой».

Мы отмечали, что независимо от того, находит или не находит человек в своей профессии призвание, единствен­ное свое «предназначение», ее выбор при духовно-нрав­ственной и сущностной направленности личности опреде­ляется интересом к ней. В связи с этим создаются предпо­сылки к развитию сущностного мотива, любви к своему делу и проявлению творчества, раскрытию своего творчес­кого потенциала.

Любовь к своему делу, обусловливая творческое отно­шение к профессии, определяет и малую вероятность «акмэ», ограничения наибольшей профессиональной про­дуктивности узким периодом. Исключение составляют про­фессии, в которых, как указывалось выше, пик продук­тивности обусловлен самим их характером. В остальных же случаях связанные с любовью к своему делу рост профес­сионального мастерства и, главное, творческое к нему от­ношение восполняют возможное общее снижение с возра­стом уровня отдельных функций.

В сущностных отношениях все психические процессы функционируют в особом режиме, на максимально воз­можном для данного человека уровне. Непреходящесть сущ­ностной мотивации, беспредельность связанного с ней процесса творчества определяют возможность постоянно­го роста профессиональной продуктивности. В этом прин­ципиальное отличие профессиональной продуктивности при рассматриваемых видах направленности личности от того, что мы имеем в случае эгоистической направленнос­ти. Там профессиональная продуктивность обычно связана с достижением тех или иных конечных целей, после чего активность индивида идет на убыль.

При духовно-нравственной и сущностной направлен­ности личности в профессиональной продуктивности иног­да тоже может наступить временный или постоянный спад. Но это связано здесь не с внутренними, мотивационными факторами, а с какими-либо внешними неблагоприятны­ми обстоятельствами (тяжелой болезнью, психической трав­мой и т.п.). В то же время широкий круг сущностных связей с миром обычно позволяет человеку преодолеть эти обсто­ятельства, найти новые возможности для продуктивной профессиональной деятельности, продолжать жить насы­щенной духовными интересами жизнью. Приведем отры­вок из интервью с известным летчиком-космонавтом, пер­вым человеком Земли, совершившим выход в открытый космос, А.А. Леоновым*.

*МК. 2000. 29 мая.

 

«— В отставку меня отправили в 90-м году, в возрасте 55 лет. Считаю, это было незаслуженное увольнение, я мог бы плодо­творно служить и заниматься тем делом, которое люблю и в ко­тором имею большой опыт... Уйдя в отставку, я получил предло­жение поработать в структуре «Альфа-групп» и был избран пре­зидентом специализированного инвестиционного фонда «Альфа-капитал».

— Взяли свадебным генералом?

— Я тоже так вначале подумал, но оказалось, что людям был нужен мой опыт руководителя, — до этого долгое время работал в структуре ВПК, был связан со многими предприятиями «обо­ронки». Сейчас меня повысили в должности, я являюсь вице-президентом «Альфа-банка».

...Много занимаюсь живописью. Все картины, которые вы видите на стенах, — это мои чувства, мои настроения. Стараюсь больше времени отдавать семье — жене, детям, внукам. Я их всех очень люблю...»

Семейные отношения при рассматриваемых видах направ­ленности личности складываются по-разному, в зависи­мости от того, создалась ли семья на основе любви (взаим­ного сущностного чувства) либо преходящей влюбленнос­ти. Приведенные в предыдущей главе примеры семейных отношений Н.Н. Миклухо-Маклая и Джузеппе Гарибальди иллюстрируют непреходящесть сущностного единения суп­ругов. И в том и в другом случае любовь была для обоих супругов «навсегда». Для Н.Н. Миклухо-Маклая и Аниты Гарибальди она оборвалась вместе с их преждевременно оборвавшимися жизнями. Для их супругов любовь не ушла со смертью любимых, она завершилась лишь спустя много лет, с их собственным уходом из жизни.

Если же влюбленность оказалась ложной, не перешла в любовь, гармония в отношениях супругов не достигается. Семейные отношения постепенно становятся для обоих либо для одного из них источником глубоких разочарова­ний и тяжелых переживаний, а зачастую трудно переноси­мым бременем. В предыдущей главе мы кратко коснулись историй сватовства и женитьбы А.С. Пушкина и Л.Н. Тол­стого. Напомним, как сложились их семейные отношения.

Вот два отрывка из воспоминаний современников А.С. Пушкина, касающиеся последнего года его жизни.

Н.М. Смирнов пишет: «Домашние нужды имели боль­шое влияние на нрав его; с большой грустью вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и опустив руки в карманы широких панталон, и уны­ло повторял: «Грустно! тоска!»... И... снова, став к камину, шевеля что-нибудь в своих широких карманах, запоет про­тяжно: «Грустно! тоска!»

Безрадостная картина предстает и в воспоминаниях К. Брюллова: «Вскоре после того, как я приехал в Петер­бург, вечером ко мне пришел Пушкин и звал к себе ужи­нать. Я был не в духе, не хотел идти и долго отказывался, но он меня переупрямил и утащил с собой. Дети Пушкина уже спали, он их будил и выносил ко мне поодиночке на руках. Не шло это к нему, было грустно, рисовало передо мной картину натянутого семейного счастья, и я его спро­сил: «На кой черт ты женился?» Он мне отвечал: «Я хотел ехать за границу — меня не пустили, я попал в такое поло­жение, что не знал, что мне делать, — и женился».

А вот что пишет о трагичном финале семейных отноше­ний Пушкина П.К. Губер: «В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. Но это было еще полбеды. Гораздо хуже оказалось то, что спокойного женственного достоинства, которое Пушкин превознес в лице Татьяны, не хватало его супруге... Она кокетничала с государем, потом с Дантесом. Прококетничала жизнь своего гениального мужа».

Последняя из дневниковых записей Л.Н. Толстого, про­цитированная нами в предыдущей главе, была сделана им 30 сентября 1861 г., через несколько дней после свадьбы. Приведем отрывки из его дневников разных лет, касаю­щиеся отношений писателя с супругой, С.А. Толстой.

 

1861 г. «27 декабря. Мы в Москве. Как всегда, я отдал дань нездоровьем и дурным расположением. Я очень был недоволен ей, сравнивал ее с другими, чуть не раскаивался, но знал, что это временно, и выжидал, и прошло...»

1863 г. «5 января... Люблю я ее, когда ночью или утром я про­снусь и вижу — она смотрит на меня и любит. И никто — главное, я — не мешаю ей любить, как она знает, по-своему. Люблю я, когда она сидит близко ко мне, и мы знаем, что любим друг друга, как можем... Люблю, когда мы долго одни и я говорю: что нам делать? Соня, что нам делать? Она смеется... Люблю я, когда она меня не видит и не знает, и я ее люблю по-своему...»

«8 января. С утра платье. Она вызывала меня на то, чтоб сказать против, я и был против, я сказал — слезы, пошлые объяснения... Мы замазали кое-как. Я всегда собой недоволен в этих случаях, особенно поцелуями, это ложная замазка.

...За обедом замазка соскочила, слезы, истерика. Лучший при­знак, что я люблю ее, я не сердился, мне было тяжело, ужасно тяжело и грустно. Я уехал, чтобы забыть и развлечься...»

1863 г. «15 января... Встал поздно, мы дружны. Последний раз­дор оставил маленькие следы... Каждый такой раздор, как ни ничтожен, есть надрез — любви. Минутное чувство увлечения, досады, самолюбия, гордости — пройдет, а хоть маленький над­рез останется навсегда...»

1865 г. «9 марта... С Соней мы холодны что-то. Я жду спокойно, что пройдет...»

«26 сентября... Вернулись с Соней домой. Мы так счастливы вдвоем, как, верно, счастлив один из миллионов людей».

«15 октября... С Соней вчера — объяснение. Ни к чему — она беременна».

1881 г. «11 июля... Соня в припадке. Я перенес лучше, но еще плохо. Надо понимать, что ей дурно, и жалеть, но нельзя не отворачиваться от зла».

1884 г. (56-й год жизни писателя). «3 мая... Искал письмо Па­мятки и нашел письмо жены. Бедная, как она ненавидит меня. Господи, помоги мне. Крест бы, так крест, чтобы давил, разда­вил меня. А это дерганье души — ужасно, не только тяжело, боль­но, но трудно».

«5 мая. Во сне видел, что жена меня любят. Как мне легко, ясно все стало! Ничего похожего наяву. И это-то губит мою жизнь...»

 

Уже из этих отдельных выдержек видно, что супружес­кие отношения Л.Н. Толстого и С.А. Толстой развивались очень сложно. Напомним, что жена гениального писателя целиком посвятила ему свою жизнь. С обеих сторон было сильное стремление наладить гармоничные отношения. Но достичь понимания, которое возникает лишь при «едине­нии сутью», им не удалось. Как отметил М.М. Пришвин, «Толстой... не знал настоящей любви».

Рассматривая различные линии онтогенеза, мы долж­ны иметь в виду, что определяющие их типы жизненного мира (и соответствующие виды направленности личнос­ти) могут быть промежуточными. Особенно часто встреча­ется, как мы отмечали выше, сочетание эгоистической и духовно-нравственной направленности, с двойным доми­нированием соответствующих мотивов.

Подчеркнем еще раз и другой важный момент: дифферен­цировавшиеся уже в дошкольном возрасте линии онтогенеза жизненного мира, хотя обычно и сохраняются в процессе пос­ледующего развития, могут в силу тех или иных условий и обстоятельств меняться — в сторону как своей оптимизации, так и регресса. Примером деградации может служить герой повести Гоголя «Портрет». Талантливый художник, променяв призвание на дешевый успех и деньги, потерял вместе с ним и свой талант, способность к творчеству.

Интереснейшим и очень важным для нас примером оптимизации линии онтогенеза является личностное раз­витие М.М. Пришвина, сумевшего в зрелом возрасте пе­рейти к сущностной форме жизни. Дневниковые записи писателя показывают эволюцию его жизненного мира от сложного и «как бы легкого», подконтрольного принципу ценности к сущностному, в котором сложность мира, как и трудность, перестает быть значимой.

В 1907 г., когда Пришвину шел 31-й год, была издана и принесла ему известность его первая книга о природе - «В краю непуганых птиц». Уже была обретена очень важная сущностная связь с миром — призвание, дело жизни, ос­вещавшее ее до самого конца. Оно связано с многообраз­ным комплексом любви к земле, к природе, ко всему жи­вому, который во многом определил его творческую и че­ловеческую судьбу. Вот как он выражает свою любовь к земле в дневниковой записи от 4 мая 1907 г.:

 

«Земля прекрасна!.. Земле... просто земле, убранной и зелене­ющей, я готов бы молиться.

...Правда, мне хочется собрать все пережитое и лучшее из него отнести к земле, передать его ей и творить из этого что-то пре­красное о земле...

...Земля — для меня это родина, это черноземная равнина. А потом и всякая земля. Но без родины — нет земли».

 

Итак, любовь к природе, земле сливается с чувством родины, составляющим еще один многообразный комп­лекс сущностных связей. Ярко проявился в творчестве При­швина и третий эмоциональный комплекс - глубокий интерес к человеку. Он также тесно смыкается с двумя пре­дыдущими, взаимопроникает в них. М.М. Пришвин под­черкивал, что все, о чем он писал, представлено через че­ловека и в связи с человеком.

Казалось бы, писатель уже в молодые годы обладал всем необходимым для становления «чувства целого», для сли­яния его многочисленных отдельных «люблю» в генера­лизованный мотив сущностного единения с миром. Но, как мы отмечали выше, требуемая для этого степень ох­вата проявлениями любви всего содержания жизни инди­видуальна. Несмотря на все указанные моменты, недоволь­ство общим содержанием жизни лейтмотивом проходит через дневниковые записи, относящиеся к значительной части зрелости.

Одной из причин, затруднивших обретение сущност­ной формы жизни, без сомнения, была неудавшаяся лю­бовь к В.П. Измалковой. Напомним, что сам М.М. При­швин указывает на большое влияние этой любви на его творчество. Но она во многом обусловила и сложность его жизненного мира. Следствием неудовлетворенности общим содержанием жизни были неопределенность суждений о счастье, нередкие пессимистические настроения, присту­пы острой тоски:

 

1909 г. «16 апреля... Сколько отмерено человеку в ширину, столько и счастья, сколько в глубину — столько несчастья. Итак, счастье или несчастье — это зависть наша одного человека перед другим. А так нет ничего: счастье или несчастье — это только две меры судьбы...»

«15 июня... Так легко вращается прекрасный зеленый мир, а я не верчусь вместе с ним, я иду трудной тяжелой дорогой... пря­мой, прямой... И тупо глядит на меня этот путь. И все чужое во­круг...»

1914 г. «1 января... Пробудившись в Новый год, я сильно стра­дал весь день, неизбывная грызла тоска...»

1919 г. «18 января... Идеал — движение: горе и счастье одина­ково могут открыть и закрыть путь».

1920 г. «6 января. Душа моя завешена кругом, а жизнь идет сама по себе, и часто я с удивлением спрашиваю себя, как это так может быть, чтобы жизнь шла без души, иногда стучусь — нет! Все запечатано, закутано».

Примерно с 45—47 лет общее отношение к жизни посте­пенно начинает меняться. Все реже в дневниках встречаются записи, связанные с состоянием тоски, все чаще появля­ются замечательные поэтические строки, выражающие ра­дость бытия, различные проявления любви. И именно с про­явлениями любви все чаще связываются мысли о счастье.

1924 г. «16 мая. Красит человека только любовь, начиная от первой любви к женщине, кончая любовью к миру и человеку -все остальное уродует человека...»

1927 г. «3 апреля. Да, это очень верно, что я держусь верой в людей и что в Бога начинают, должно быть, по-настоящему ве­рить, когда теряют последнее зерно веры в человека».

1934 г. «17 марта. Наклюнулся месяц, тихонечко где-то, очень несмело для самого близкого друга журчала вода, а какое нежное небо и звезды... Все старое, лучшее, оказалось, живет со мной, и я думаю: именно в этом и есть смысл жизни...»

«4 декабря... Явилось солнце, и в оснеженном еловом лесу на просеке было до того прекрасно... Бывает до того красиво, что и в голову не приходит записывать, а только жить хочется, и вот это именно и есть настоящее счастье!»

1937 г. «19 марта. Я буду рассказывать о великом богатстве жиз­ни на каждом месте, о счастье непомерном, которое каждый может достичь себе и создать из ничего. Всякий родился и некоторое время живет радостной жизнью, но не всякий, страдая, достига­ет радостной старости».

1938 г. «14 июля... И когда я понял себя, что я могу быть сам с собой, тогда тоже все вокруг меня стало как целое... Теперь каж­дое явление, будь то появление воробья или блеск росы на траве... все это были черты целого, и во всякой черте оно было видно все...»

1939 г. «30 июля. Есть в душе чувство собственности, заполня­ющее весь мир: все мое и я во всем...»

 

Две последние записи однозначно свидетельствуют о том, что М.М. Пришвин обрел сущностную форму жизни. Видеть мир «как целое» возможно лишь при достижении собственной сущностной целостности, когда человек мо­жет «быть сам с собой» (самим собой). Писатель осознает единство внутреннего и внешнего в познании. Осознание своего сущностного единения с миром отражено и в сло­вах: «все мое и я во всем».

Последовавшая встреча с В.Д. Лебедевой, разделенная любовь к женщине закрепляет обретенную сущностную форму жизни. До конца осознается всеобщность и сущностность любви, ее роль в достижении сущностной целостно­сти человека:

 

1940 г. «29 августа... Утверждаю, что на земле у людей суще­ствует великая любовь, единая и беспредельная. И в этом мире любви, предназначенной человеку для питания души в той же мере, как воздух для крови, я нахожу единственную, которая соответствует моему собственному единству, и только через это соответствие единства с той и другой стороны вхожу я в море всеобщей любви человеческой... Только через любовь можно най­ти себя самого как личность, и только личность может войти в мир любви человеческой».

«Найти себя самого как личность», т.е. стать самим собой, человек может «только через любовь».

 

* * *

Зрелость — самый длительный и самый значимый пе­риод в жизни человека, когда он должен раскрыть свой потенциал, реализовать себя во всех сферах, исполнить свое предназначение. В этом смысле зрелость — цель развития, но эта цель не обязательно предполагает его конец. Это достижение расцвета, за которым может следовать не увя­дание, а дальнейшее развитие.

Зрелость окончательно выявляет характер различных линий онтогенеза, доводит их до логического конца. Для одних людей она является лишь чисто хронологическим понятием, ничего не прибавляя к ранее сложившемуся сте­реотипному существованию. Другие в зрелости исчерпыва­ют себя, достигают определенных целей и снижают свою жизненную активность. Третьи продолжают развиваться, постоянно расширяя свои жизненные перспективы. У час­ти людей в середине периода возникает еще один кризис, происходит еще одна корректировка жизненного пути.

Центральным возрастным новообразованием зрелости является продуктивность — как в профессиональном пла­не, так и в плане воспитания следующего поколения.

Глава 4. Поздняя зрелость (после 60-70 лет)

Обычно последний период жизни человека называют ста­ростью. Д. Б. Бромлей выделяет помимо старости (55—70 лет) еще дряхлость (после 70 лет). Мы будем вслед за Э. Эриксоном называть последний период жизни поздней зрелостью.

Мы полагаем, что такое название в большей степени отве­чает содержанию завершающего этапа человеческой жизни. Кроме того, данный период для многих людей не соответ­ствует тому, что обычно принято понимать под старостью и что кратко выражено поговоркой: «Старость — не радость». М.М. Пришвин, например, писал: «Неважно прошло у меня и детство, и отрочество, и юность, и вся молодость — все суета. Но старости начало (65 лет) меня радует...»

Различная трактовка последнего периода жизни отра­жает присущее ему резкое расхождение разных линий он­тогенеза, резкие различия его содержания в зависимости от индивидуально-личностных особенностей человека.

Пожалуй, наиболее распространенное отношение к это­му периоду жизни передано грустно-лирическими слова­ми известного русского философа В.В. Розанова: «Тишина вечера естественно наступает для всякого человека в 70 лет».

А. В. Толстых приводит два афоризма, выражающих про­тивоположные точки зрения на данный возраст. Один из них принадлежит родоначальнику протестантизма Марти­ну Лютеру: «Старость — это живая могила». Другой — изве­стному французскому писателю Андре Моруа: «Старость - это дурная привычка, для которой у активных людей нет времени». Заметим, что оба суждения очень психологичны: и то и другое указывает на зависимость содержания после­днего возрастного этапа от формы жизни человека, от его мотивации.