В ночь, когда наша любовь стала вечной

С А Ш А А Н Д Е Р С

ШОКОЛАД

 

Истомленную тишину ночи нарушает звонок Ее телефона. Мой разум, еще не проснувшийся, прислушивается к ее легким, почти невесомым, движениям: Она приподнимается с подушек, берет мобильный, несколько секунд смотрит на экран, словно пытается понять кто звонит, вспомнить давно забытое имя или лицо из прошлого, затем медленно встает с постели, закутавшись в одеяло.

- Алло…

Я слышу в ее голосе улыбку, в которой смешались нежность, грусть и отголоски радостных воспоминаний. Мое сердце тревожно сжимается, и где-то внизу живота черной дырой разрастается страх, причины которого я еще не понимаю, или точнее не желаю принимать.

То, что может произойти, не обязательно должно случиться.

Я глубоко вздыхаю, открываю глаза и сажусь в постели. Она стоит у окна, одной рукой придерживая на груди собранное в узел одеяло, в другой держит телефон. Блеклый свет холодной луны и отблески уличных фонарей, легли на ее обнаженные плечи, запутались серебренными и золотыми искрами в светлых волосах, все еще заплетенных в косу, растрепанную моими пальцами. Ее голос, бархатный и глубокий, словно ночное небо, звучит приглушенно, и все же я могу расслышать в нем искорки смеха, будто звезды, проступившие из-за облаков, черных, как и сам небосвод, а потому не видных взгляду. Я не хочу знать о чем она говорит с… я не знаю с кем… и все же, искреннее нежелание разума оставаться в неведении бессильно против яростного желания сердца знать о ней все, пусть даже от этого будет невыносимо больно. И я весь обращаюсь вслух, сливаясь в единое недвижимое целое с пространством спальни, ловлю каждой клеточкой существа ее слова, мечтая раствориться и по магнитным и электрическим потокам проникнуть в ее разговор с невидимым собеседником, или, что еще лучше и желаннее, разорвать связь.

Напряжение, сковавшее меня так велико, что даже когда она прекращает разговор, и медленно, закусив нижнюю губу, возвращается к постели, я все еще не в силах пошевелиться.

- Прости… я разбудила тебя, - Она ласково улыбается, не чувствуя за собой вины. Садится на кровать, позволяя одеялу упасть, открывая взору гладкую белую грудь с темно-коричневыми сосками, плоский живот с крошечной впадинкой пупка, в которой мерцает, словно капелька росы, бриллиантовая сережка.

Я продолжаю молчать, изо всех пытаясь согнать напряжение, вернуться в состояние покоя, радости, безумного счастья или иступленной страсти… все, что угодно, лишь избавиться от скованности и страха. Смотрю на ее прекрасное лицо, пытаюсь во взгляде темно-карих глаз прочесть те слова, которые так боюсь услышать. И она, догадавшись о чем я думаю, опускает взгляд, затем голову, волосы завесой падают на ее лицо, тяжелая коса медленно скользит по плечам на грудь. Ее руки, будто бы против воли, сжимают ее, стягивают заколку, и начинают перебирать шелковистые пряди, пока не расплетают всю косу; тогда она резко выпрямляется, позволяя волосам окутать ее защитной пеленой, скрыть худые плечи и упругую грудь, улыбается смело и открыто, так обычно улыбаются люди, принявшие важное решение. В тоже мгновение, будто под ударом молота или звуковой волны отгремевшего взрыва, разбивается мое оцепенение, и я тяну к ней руку, нежно глажу ее лицо, волосы, легонько касаюсь большим пальцем выступающей ключицы.

- Ты уезжаешь? – наконец спрашиваю я.

- Да, - она радостно улыбается, пересаживается так, что бы смотреть мне прямо в лицо. – Ты же знаешь, я люблю проводить рождество в Европе…

Нет, я не знаю. Ты никогда об этом не говорила.

- … в Италии я еще не была. Надеюсь, там бывают новогодние распродажи… я бы хотела обновить гардероб сестре и накупить милых вещичек племянникам… Знаешь, он единственный из всех моих мужчин, кто искренне любит ходить со мной по магазинам…

Неправда. Я безумно люблю смотреть, как ты примеряешь новые наряды, по-детски радуешься обновкам, с серьезностью и забавной настойчивостью, отчего хочется дразнить тебя еще сильнее, заставляешь покупать вещи для себя или моих родных.

- …в Коллизей, наверняка он похож на те полуразрушенные амфитеатры, что я видела в Греции, но… ты не слушаешь...

Она наклоняет голову к правому плечу, внимательно вглядывается в мое лицо, прикусывает нижнюю губу, а затем ласково проводит рукой по моей щеке. Улыбается печально, даже с некоторой обреченностью. Или это сочувствие? Я знаю, она их тех редких людей, которые способны искренне сопереживать чувствам других, перенимать на себя чужую боль. Наверное, это, и еще безумная откровенность, граничащая с обнаженной вульгарностью, так пленили меня. А возможно, детская искренность и непосредственность, ранимость и беззащитность, поразительным образом сочетавшиеся с холодной утонченностью, изысканной элегантностью и дерзкой самоуверенностью взрослой одинокой женщины.

Ей тридцать семь лет. На одиннадцать лет больше, чем мне. Пусть возраст и не измеряется в категориях «больше, меньше», но подобными величинами можно измерить разницу в опыте, которая сказывается между нами намного сильнее и контрастнее, а иногда встает непреодолимой стеной, которую мне никогда не разрушить, ведь большую часть банальных жизненных истин, которые она уже прожила, мне только предстоит открыть и осознать.

- С кем ты едешь? – наконец, спрашиваю я. Мой голос звучит глухо, словно издалека, из другой реальности, в которой никогда не было этого телефонного звонка.

- Ты его все равно не знаешь, - Она пожимает плечами. – А даже если знаешь… какое это имеет значение?

- Ты возвращаешься к нему? – пальцы с силой сжимают простыни.

- Возвращаюсь? – Она хмуриться, затем морщится. – Нет. Зачем же… Для того, что бы к кому-то вернуться надо изначально принадлежать этому человеку… а ты же знаешь, это не про таких, как я.

- Я не понимаю, что ты подразумеваешь, говоря «про таких, как я»… Ты самая удивительная…

- Тише, - она ладошкой закрывает мой рот, я тут же целую ее, теплую и мягкую. – Без неуместных комплиментов, пожалуйста. Они портят мое собственное представление о себе. – Насмешливо улыбается. - Я всего лишь хотела сказать, что женщина, однажды подарившая себя мужчине, всю целиком, без остатка, без гордости и сожаления, а после, когда за безумным счастьем, последовали боль и отчаяние саморазрушения, из разрозненных осколков собравшая себя в единое нерушимое целое, более никогда и никому не будет принадлежать, ни от кого не будет зависеть, и ни к кому не будет стремиться.

Я убираю ее руку с моих губ, но не отпускаю, крепко сжимаю ее тонкие пальцы. Мне безумно хочется сдавить их, услышать, как она закричит от боли. И от осознания того, что я впервые хочу причинить ей боль, а не уберечь от нее, чего хотел ранее, меня бросает в холодный пот. Стыдясь собственных желаний, я отпускаю ее руку, снова, до жалостного скрипа, впиваюсь в простыни.

- Этот, что зовет тебя в Италию… тот самый?

- Нет, конечно, не он. – Она звонко смеется, будто я сказал самую большую глупость на свете. - Да и говорила я не о себе.

- Тогда о ком? В твоей жизни не было того, кто разрушил тебя, твои мечты о семье и детях, превратил в одинокую женщину, ищущую легких отношений или секса без обязательств, но избегающую привязанностей или сильных чувств?

- Так вот, что ты думаешь обо мне. – Снова смеется. – Ты прав, таких женщин, разочаровавшихся в мужчинах и любви, очень много… мне такие женщины напоминают горький шоколад с привкусом кофе. Но, согласись, в них есть своя прелесть… мужчины знают, что таких женщин можно бросить, и они послушно уйдут, не будут звонить и искать новых встреч, так как они смирились со своей участью. Да, мужчины, пользуются такими женщинами, и с каждым разом привкус кофе становится более горьким и насыщенным, придавая им еще больше очарования, делая их еще более доступными и желанными.

- Нет, ты не такая… у тебя вкус молочного шоколада. Яркая сладость растворяющаяся в терпкую нежность.

- Неправда… я натуральный шоколад, бархатный и насыщенный, обволакивающая сладость которого оставляет горькое послевкусие.

- Не думаю, что твой уход оставит лишь горькое послевкусие… скорее это будет безумное, всепоглощающее отчаяние.

- Мы же говорили о шоколаде… - Она всплескивает руками, недовольно морщится, театрально вздыхает. И, вдруг, становится серьезной, тянется к прикроватной тумбочке, включает ночник. Ее лицо, освещенное мягким золотым светом, напоминает своей строгостью и красотой изображения греческой богини правосудия Афины.– Ты хочешь, что бы я ушла?

- Нет, именно этого я не хочу больше всего на свете. Точнее, этого я боюсь сильнее всего на свете.

- Тогда почему ты говоришь о моем уходе?

- Ты собираешься ехать в Италию с другим мужчиной… ведь не для того, что бы просто любоваться красотами, встретить католическое рождество и побродить по магазинам…

- Что больше всего тебе претит? То, что я буду с ним счастлива… или то, что я буду делить с ним постель?

Мои губы двигаются, но я не произношу ни слова, так, вытащенная из воды рыба, корчится, в немом крике открывая и закрывая рот.

- Этот человек, пусть на короткое время, может подарить мне множество ярких мгновений, наполнить меня новыми впечатлениями и счастьем… тем счастьем, которое может дать только он… ведь, не смотря на свою юность, ты ведь уже знаешь, что каждый человек дарит нам разное счастье… и каждое по своему неповторимо…

- То есть с ним тебе будет лучше, чем со мной? – мне с трудом удается произнести эту простую фразу, и оттого мой голос звучит хрипло, как у больного ангиной.

- Не понимаешь… Не лучше и не хуже, просто по-другому. С тобой я тоже счастлива… но знаешь, это счастье становится уже привычным, все более скучным и банальным, подобному любимому шоколаду, вкус которого приелся, и более не вызывает предвкушения и удовольствия.

Она замолкает, смотрит на меня внимательно, с надеждой, будто умоляет понять ее. И, вдруг, что-то щелкает во мне. Сердце загорается радостью в тысячу солнц и взрывается оглушительной пустотой.

- Поэтому ты избегаешь длительных отношений? Боишься стать несчастной?

Она вздыхает, так что все ее тело на мгновение сжимается, будто из него выкачали весь воздух, а затем гордо распрямляется и наполняется жизнью, так навстречу утренним лучам солнца раскрывается бутон цветка.

- Да… это самое страшное, что может произойти с людьми, состоящими в отношениях. Когда наступает тот момент, когда они уже не заботятся о том, что бы дарить друг другу радость и счастье, не ищут в самих себе и в партнере любовь, более не считают свои чувства чудом… и постепенно становятся чужими, совершенными незнакомцами, откровенность и доверие между которыми просто невозможны… то есть теми далекими людьми, которыми были до первого соприкосновения взглядов, до знакомства друг с другом… только, по странному стечению обстоятельств, спящими не в разных квартирах, а в одной постели.

- Так было с тобой?

- Почему тебе так важно знать о тех, кто был до тебя? – В раздражении, она садится на край постели, отдаляясь от меня. Я, невольно, придвигаюсь к ней.

- Нет, мне плевать на тех, кто был до меня. Главное, что бы никого не было после меня… Думаю, если узнаю, почему ты стала такой, почему перестала верить в любовь, то смогу избежать ошибок и… и удержать тебя. – Я беру ее за руку, и сжимаю нежно, ласково, пытаясь показать, что могу контролировать себя, свои эмоции.

- Это невозможно… Ты просто еще наивен и глуп, и веришь, что настоящая любовь способна преодолеть любые преграды, быть сильной и вечной… как в стихах, книгах и фильмах. Думаешь, что те сильные чувства, которые дарит тебе любимый человек, никогда не угаснут, не станут скучными и обыденными… не понимаешь самой простой истины, что тот человек может сам измениться, а вместе с ним и твои чувства к нему. Это просто течение жизни, в которой все изменяется, иначе не будет движения, не будет прогресса, а состояние покоя есть смерть… - Она тянется ко мне, касается ладонью моей щеки, целует в губы. – Мне понадобилось слишком много времени, что бы это понять, пережить и принять, но теперь я свободна от ложных и надуманных представлений о вечной любви и идеальных отношениях. Ты ведь замечал, что красивая любовь бывает лишь в кино и книгах… а в жизни только в самом начале отношений, на том этапе, когда ты узнаешь человека и в тебе сильнее всего желание обладать им, привязать к себе, подчинить; а когда получаешь то, что хотел, ты будто останавливаешься, и отношения, которых так жаждали сердце, разум и плоть замирают вместе с тобой, застаиваются и со временем начинают загнивать. Такова жизнь. – Она вновь пожимает плечами, насмешливо улыбается.

- Сколько лет тебе было, когда ты поняла, что настоящей любви не бывает?

- Почему же не бывает? Просто она не вечна… а точнее, срок ее весьма короток и самое лучшее, что ты можешь для нее сделать – это не превратить любовь в привычку или того хуже: в ненависть или в равнодушие. На самом деле, я поняла это дважды… Только в первый раз не захотела признать, была еще глупой.

Она на мгновение замолкает, задумывается, будто решает стоит рассказывать или нет, а потом, улыбнувшись самой себе, продолжает:

- Ты не знал меня юной наивной девчонкой… не сравнивал бы тогда с шоколадом, назвал бы карамелькой… сладкой до противности, оставляющей после себя дикое желание избавиться от послевкусия, скорее запить, вымыть липкие руки, губы. Ведь знаешь, есть такие невкусные конфеты... Я была глупой, без собственного мнения, без интересов и целей, без способности понимать других людей и дарить им радость, но с отчаянным желанием эту радость от других получать. Я все ждала принца, того самого, особенного мужчину, который разбудит меня, подарит свою любовь и научит меня любить. Мне исполнилось двадцать три, когда я поняла, что этого не произойдет. Разочарованная в самой себе и в жизни, я совсем запуталась и отказалась от своих прежних представлений и убеждений, утешившись иллюзией – вместо настоящей любви возжелала отношений - сама выбрала себе парня, придумала любовь, в красках разрисовала какой она будет. И потом, когда эти выдуманные отношения не сложились, горько страдала и мучилась. Я смогла пережить расставание, только вернувшись к глупой вере в истинную любовь. И все же, когда одиночество становилось невыносимым и жажда получить то, что есть у всех кроме меня, то есть – отношения, непреодолимой, я вновь поддавалась самообману, говорила себе, что полюблю потом, что быть одной неправильно, всякие глупости, в обшем… и выбирала тех мужчин, с которыми не могла, быть собой, стать по настоящему счастливой, желанной, как женщина…

Я слушаю ее внимательно, затаив дыхание. Самым краешком сознания отмечаю, что было ошибкой заставлять ее рассказывать свою историю. Если я ее пойму, если исчезнет ощущение загадочности и желание познать ее суть… будет ли она по-прежнему так притягательна для меня? Будет ли вероятность потерять ее столь отчаянно невозможной?

- Я стала такой же, как те женщины с привкусом кофе… А время шло, я становилась старше, все вокруг твердили, что я должна либо выйти замуж, либо родить ребенка… и в тот момент, когда я была готова поддаться всеобщему настроению, и чужое желание семьи признать за свое собственное, я встретила его. Мне было тридцать три, ему двадцать три… Как и ты, он был намного младше меня… а еще он безумно напоминал меня в юности своей жаждой любви, он тоже хотел получать, но не отдавать. Но между мной юной и ним в том же возрасте было существенное отличие – он не был готов притворяться ради отношений и жертвовать, он откровенно, со всей своей мальчишеской необузданностью, страстью и жаждой ярких впечатлений хотел наслаждаться жизнью и получать от нее желаемое. Да, прежде всего, нас отличала жажда жизни… Именно он научил меня переживать всю полноту и яркость чувств, стремиться к большему и никогда не соглашаться на меньшее. С ним я, как и когда-то мечтала, будто спящая красавица, проснулась от вечного сна… Впервые ощутила себя живой, настоящей, научилась чувствовать, сопереживать, научилась отдавать, ничего не требуя взамен, наоборот, получала от этого еще большее удовольствие и ощущение истинности проживаемой жизни… не знаю, будто раньше мое сердце было едва тлеющим угольком, тусклым и безрадостным, а с ним разгорелось в пламя, отблески которого наполнили счастьем и светом всю мою душу. То есть, я изменилась… а вместе с тем изменились мои чувства к нему и его ко мне, и той магии любви, что свела нас вместе, подарила столько счастливых моментов, больше не существовало. Вечность нашей любви измерялась тремя годами обернувшимися бесконечностью равнодушия, к счастью не ненависти… хотя, я до сих пор не определила для себя, что на самом деле хуже. Я плакала, пила, ненавидела себя, не его – к тому времени я научилась не требовать от людей желаемого отношения… мне было очень тяжело признать, что наша любовь закончилась вот так банально, как у всех… Знаешь, я до сих пор помню, ту безумную легкость и бесшабашную свободу, когда поняла, что вечность подразумевает под собой смерть… что смерть отвратительна и страшна лишь тогда, когда она насильственна, а от того противоестественна и уродлива до омерзения и отвращения, а во всех остальных случаях она прекрасна, потому, что смерть есть движение за которым следует перерождение и новая жизнь, более совершенная, более прекрасная… таков закон жизни. А значит и любых отношений… которые могут быть вечными, лишь в том случае, если они живы… если волшебная искорка любви не угаснет в повседневности совместной жизни и жаждой взаимного обладания… именно обладание, суть которого заключается в подчинении и разрушении, уничтожает радость и счастье любви. Так я для себя решила, и больше не собираюсь отступать от своих убеждений в угоду чужим желаниям и чувствам.

Она замолкает, смотрит на меня, будто пытается понять дошли ли до моего сознания ее слова, коснулись ли сердца и души, оставив в них следы. Я тоже молчу, не столько пытаясь понять сказанное ею, сколько принять свои собственные заблуждения на ее счет. Она права... не молочный шоколад, совсем нет. А стопроцентный настоящий шоколад, горький, а от того такой сладкий и пленительный на вкус. Нет… я по-прежнему хочу наслаждаться этим вкусом, но теперь я понимаю, насколько более сильным будет вкус и ярким послевкусие, если съесть всю плитку не сразу, целиком, давясь от жадности, а маленькими порциями, через некоторое время, возможно все увеличивая интервал.

- Я… - Наклоняюсь к ней, целую в губы страстно, медленно и сильно, пробуждая в ней желание. – Потом… если я позвоню тебе через некоторое время, ты ответишь?

Она обнимает меня, ее руки возбуждающе нежно скользят по моей спине.

- Конечно… если через недели, месяцы или даже годы, я все еще буду в твоем сердце, твоей душе, и мысли обо мне, о встрече со мной по-прежнему будут наполнять тебя счастьем и радостным предвкушением, и твой голос, напомнив о нас, о нашем счастье, пробудит во мне те же самые чувства, то - да, я отвечу…

- Тот итальянец… - Я обнимаю ее, жадно, властно, на мгновение поддавшись привычному желанию – быть с нею безраздельно, всегда. - Так было и с ним?

- Нет… я уже говорила, с ним было и будет по-другому… Поцелуй меня, как целуют на прощание…

Прежде чем исполнить ее просьбу, я обхватываю ее лицо обеими руками, заглядываю в темно-карие глаза.

- Ты же останешься со мной до утра? В последний раз…

- Утром тебе будет сложнее отпустить меня…

- Я справлюсь…

 

Но холодное зимнее солнце, равнодушно заглянувшее в комнату, и как бы нечаянно скользнувшее по ее обнаженному телу, развеяло в прах мое намерение отпустить Ее. Несколько долгих минут я любуюсь красотой ее стройного тела, едва касаясь, дотрагиваюсь до светлого шелка волос, перламутровой щеки, вдыхаю ее терпкий, чуть сладковатый запах. И трусливо, стараясь не потревожить ее сон, натягиваю вчерашнюю одежду и спешу выйти из квартиры. Я иду вперед, вдоль домов, дорог, заполненных машинами, магазинов и людей, пока ноги не подкашиваются; тогда я сажусь на какой-то ящик у моста, прислоняясь спиной к перилам, достаю из кармана телефон. Сегодня 13 декабря… я листаю календарь. Когда я теперь снова смогу позвонить ей? А если Она будет с другим, бросит ли его ради меня? Но ведь, поступила же так со мной? Не сойду ли я с ума, в ожидании того дня, когда снова смогу любить ее? Пусть и на короткое время… Я закрываю глаза, вспоминаю горький вкус шоколада…

 

В ночь, когда наша любовь стала вечной.