Единственной связующей нитью для всех русских людей XIV в. оставалась православная вера. Всякий, кто исповедовал православие и признавал духовную власть русского митрополита, был своим, русским. И хотя «ни-зовцы», считая новгородцев православными, ни на минуту не сомневались, что их надо бить, теологическая основа единства сохранялась. И потому только православная церковь противостояла тогда распаду Руси. Дальнейшие события подтвердили безусловный рост авторитета духовной власти среди народа.
Во время княжения Михаила Тверского произошло событие, на первый взгляд, достаточно незначительное, но в действительности сыгравшее решающую роль в образовании будущего московского государства. В 1305 г. митрополитом владимирским (митрополичий престол с 1299 г. находился именно во Владимире) был избран собором набожный волынский монах Петр. Новый митрополит, поселившийся во Владимире, посещал приходы и монастыри, занимался своим любимым делом — писанием икон. Словом, шло его архипастырское служение хорошо и гладко. К несчастью, епископы, фавориты князя Михаила Тверского, начали интриговать против митрополита Петра и обвинили его в грехе симонии, попросту говоря, во взяточничестве. Продажа церковных должностей считалась серьезным преступлением, грозившим иерарху лишением сана, но для того, чтобы низложить митрополита, требовалось решение собора.
Далее случилось непредвиденное: на собор пришло множество мирян из Владимира, Ярославля, Москвы, Костромы, Рязани и других городов. И когда епископы начали заседание, то народ, приняв участие в «прениях», заставил князя и собор оправдать Петра. Естественно, после этого Петр старался не навещать Тверь, но стал часто ездить в Москву, где его очень хорошо принимали, относясь к владыке с должным уважением. Последствия ссоры с митрополитом, сделавшей главу русской церкви сторонником Москвы, сказались не сразу, но для князя Михаила и всего Тверского княжества они стали роковыми.
У московского князя Даниила было двое сыновей. Старший — Юрий, человек неукротимый, беспринципный и недалекий, был полной противоположностью младшему — тихому, богобоязненному и хозяйственному Ивану. Сближало Юрия с Иваном лишь одно: оба они лишились великого княжения и оба были готовы на все, чтобы его вернуть. Унаследовавший Московское княжество Юрий Данилович ненавидел владевшего великокняжеским ярлыком Михаила Тверского. И судьба улыбнулась московскому князю: сменился хан в Золотой Орде.
Покровитель Михаила — Тохта, направляясь на летнее кочевье, умер при невыясненных обстоятельствах, и власть захватил царевич Узбек (1312). Поддерживали Узбека многочисленные ордынские мусульмане, которые исстари селились в поволжских городах, и таким образом в Сарае пришла к власти новая партия — исламская.
Наследник традиций хана Берке — Узбек — проявил себя как крайне жестокий правитель. Приняв ислам, он под страхом смертной казни потребовал того же от всех своих подданных. Дотоле репрессии по религиозным мотивам в Орде никогда не применялись, поэтому не было ничего удивительного в том, что многие отказались принять «веру арабов». Ведь, по Ясе Чингисхана, хан не мог вмешиваться в вопросы веры, а свобода совести всегда понималась монголами как личная свобода человека. Узбек без колебаний отверг этот принцип — все, отказавшиеся обратиться в мусульманство, в том числе 70 царевичей Чингизидов, были казнены. Но большому количеству татар (христиан и язычников), отказавшихся принять ислам, удалось уехать па Русь и при Узбеке и впоследствии.
Сменой власти в Орде и решил воспользоваться Юрий Данилович Московский в своей борьбе с Михаилом Тверским. Тверь была богаче и воинственнее, чем Москва, по военные столкновения Москвы и Твери не принесли решительного перевеса ни одной из сторон, поэтому без помощи нового золотоордынского хана Юрию Даниловичу обойтись было трудно. Юрий много раз ездил в Орду и сумел не только заручиться поддержкой Узбека, но и стать ханским родственником, женившись на сестре хана — Кончаке. Получив татарскую помощь под тем предлогом, что тверичи «тянут» к врагам татар — литовцам, и заключив союз с Новгородом, Юрий двинулся на Тверь.
Однако полководец из московского князя вышел никудышный. Михаил разбил войско Юрия и захватил в плен его жену, в крещении названную Агафьей. Увы, этот успех погубил тверского князя. Агафья, прожив некоторое время в плену, умерла при очень странных обстоятельствах. Юрий не замедлил воспользоваться этим в своих интересах: прибыв в Орду, он обвинил Михаила в преднамеренном убийстве Кончаки-Агафьи, и судьба великого князя была решена.
Юрий получил «великий стол», отнятый у Михаила Тверского, а тверской князь был вызван в Орду. Не желая подвергать разгрому родной город, Михаил поехал к Узбеку и был казнен по приказанию хана. Привели приговор в исполнение люди Юрия Московского и его соратника, татарина Кавгадыя. Великого князя, посаженного в колодку, долго мучили: плохо кормили, издевались над пленником и наконец зарезали.
Убийство невинного не пошло на пользу инициаторам расправы. Кавгадыя вскоре уличили в преступлениях и тоже казнили. Юрия же встретил в Орде сын Михаила, Дмитрий Грозные Очи, и молодой тверич зарубил московского интригана. Так как право суда и казни в Орде принадлежало исключительно хану, Дмитрия Михайловича казнили за самосуд. Наследник тверского князя погиб, и смерть его имела исключительные последствия. Младший сын Михаила, Александр, узнав о смерти брата, отказался от традиционного союза с Ордой и сделал ставку на Литву.
Дела литовские. Положение Литвы по сравнению с Владимирским княжеством было весьма выигрышным. Литву, как мы знаем, тоже задел пассионарный толчок XIII в., возродивший к жизни несколько литовских племен. Судя по топонимике, литовские племена в древности занимали территорию чуть ли не до нынешнего Тамбова, но к интересующему нас периоду на юге Русской (Восточно-Европейской) равнины они уже исчезли, слившись с местным угро-финским и славянским населением. Древнелитовские племена сохранились только в Прибалтике и Белоруссии, но и там они уже много веков находились в состоянии гомеостаза. Центральную часть литовского ареала занимало собственно племя литва, или литовцы; к западу от него жила жмудь, еще дальше на запад — пруссы. На востоке современной Белоруссии располагались ятвяги, а племя голядь обитало в районе Коломны.
Властителем, создавшим из этих разрозненных осколков единую Литву, стал уже упоминавшийся нами ровесник Александра Ярославича Невского — литовский князь Миндовг (Миндаугас). После трагической смерти Миндовга произошло то, что всегда происходит в начале фазы пассионарного подъема: литовские князья весь XIII в. боролись между собой за власть. И только в начале XIV в. один из них — Гедимин — окончательно победил соперников и начал проводить завоевательную политику.
Первым его завоеванием стала Черная Русь — местность около города Гродно, самая западная часть Руси. Затем Гедимин подчинил города, ныне относящиеся к Белоруссии: Полоцк, Минск, Витебск. После этого литовцы стали постепенно проникать на Волынь и в Галицию, где правили потомки «короля Малой Руси» Даниила Романовича Галицкого — Лев и Андрей. Сил у галицких князей было настолько мало, что они не могли сопротивляться должным образом ни татарам, ни литовцам, ни полякам, ни венграм. Правда, татары в то время подавляли мятеж Ногая и им было не до Волыни, но литовцы активно пытались овладеть этим регионом.
Однако Гедимину не удалось подчинить Галицию. В результате череды мелких войн, перечислять которые не имеет смысла, Галицию заняли поляки, Закарпатскую Русь — венгры, а литовцам досталась лишь восточная Волынь. На очереди был Киев. Киевский князь Станислав решил защищать свой город, на котором еще лежали отблески славы великого прошлого. Станислав пригласил на помощь других русских князей, в том числе северского. У реки Ирпень в 1321 г. он столкнулся с войсками Гедимина. Литовцы победили и затем осадили Киев. Поскольку никакой надежды на помощь не было, киевляне подчинились великому князю Гедимину на основе вассалитета: все «имения» были оставлены за ними, а князь киевский стал просто «подручником» литовского князя Гедимина.
После взятия Киева экспансия литовцев продолжилась. Под натиском неудержимой литовской конницы пали все русские города до Курска и Чернигова. Так при Гедимине и его сыне Ольгерде создалось могучее Великое княжество Литовское. Надо сказать, что характерной чертой Литвы XIII в. было сохранение древней языческой веры в воинственного бога Перуна и весьма плохое отношение к христианам, как к западным, так и к восточным. Однако Гедимин, человек волевой и умный, сам будучи язычником, умел считаться с христианским русским населением.
Политику Гедимина продолжили его сыновья Ольгерд и Кейстут. Русские летописи много сообщают о первом и почти совсем не упоминают о втором, а хроники крестоносцев, напротив, часто рассказывают о Кейстуте и почти не замечают Ольгерда. Это связано с тем, что братья разделили сферы влияния. Кейстут сидел в Жмуди и боролся с немцами, а Ольгерд, стараясь захватить как можно больше русских земель, воевал с Москвой и татарами. При этом Ольгерд и его племянник Витовт приняли, хотя и формально, православие. Литовские князья женились на русских княжнах и объединяли вокруг себя уцелевших Рюриковичей из Турово-Пинской земли. Так, исподволь свершалось включение древнерусских земель в состав Великого княжества Литовского.
Ольгерду удалось подчинить себе огромную территорию с границами почти у Черного моря и Дона. В 1363 г. в решающей битве с татарами у Синих Вод (ныне река Синюха, приток Южного Буга) Ольгерд разбил степняков и, овладев таким образом западной частью Великой степи между Днепром и устьем Дуная, вышел к Черному морю.
Но Литва оставалась зажатой между православной Русью и массивом католической Европы. Литовцы активно воевали с немцами — антипапистскими Ливонским и Тевтонским орденами — и потому их объективными союзниками могли стать сторонники партии гвельфов, прежде всего католики Польши. Вероятно, в связи с этим Гедимин разрешил своим подданным принимать католическую веру. К тому же он, наверное, учитывал, что, кроме идеологического единства, у литовцев была еще одна основа союза с поляками. Литовцы постоянно совершали набеги на Польшу, и прежде всего на Мазовию, откуда привозили польских девушек. Так начался мощный процесс польско-литовской интеграции.
Вспомним чудную балладу А.Мицкевича, переведенную А.С.Пушкиным: «Три у Будрыса сына, как и он, три литвина...» Старик литвин посылает сыновей на войну: одного — грабить русских в богатом Новгороде, другого — на Балтику против крестоносцев, «проклятых крыжаков», а третьего сына шлет в Польшу:
В Польше мало богатства и блеску, Сабель взять там не худо; но уж верно оттуда Привезет он мне на дом невестку. Нет на свете царицы краше польской девицы. Весела, что котенок у печки, И как роза румяна, а бела, что сметана; Очи светятся, будто две свечки! Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже И оттуда привез себе женку; Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю Про нее, как гляжу в ту сторонку.
Конец баллады таков: все трое сыновей отправились в Польшу и привезли оттуда по невесте.
Предпосылки для развития польско-литовского контакта были. Польша, не задетая пассионарным толчком, находилась в состоянии глубокого кризиса. Мазовия граничила с владениями Ордена, захватившего Пруссию;
Малая Польша (историческая область с центром в Кракове) с трудом избавилась от господства чехов, которых выгнал талантливый польский король из династии Пястов — Владислав Локетек.
После прекращения династии Пястов (1370) власть в стране перешла к французу Людовику Анжуйскому, а он в свою очередь передал польскую корону своей дочери Ядвиге. Но, когда Ядвига захотела выйти замуж за любимого ею Вильгельма, сына Леопольда Австрийского, вмешались польские магнаты и предложили королеве ради государственных интересов сочетаться с литовским князем Ягайлой, дабы таким образом объединить силы Польши и Литвы и остановить экспансию немцев. В итоге Вильгельм был отправлен назад в Австрию, а Ядвиге пришлось пойти к алтарю с наскоро окрещенным литвином.
Женившись на Ядвиге, Ягайло стал полноправным властителем объединенной Польши и Литвы и, как таковой, приказал всем нехристианам Литвы принять католичество. Так состоялась Кревская уния (1386). Однако далеко не все встретили такое решение с восторгом. Те литовцы, которые уже связали себя с русскими — потомки Гедимина и соратники Витовта, не хотели принимать католичество. Сам Витовт был сторонником религиозного компромисса, но значительное число ревностных православных в Литве отнюдь не помогало его достижению. Таким образом, литовская пассионарность вследствие пограничного положения Литвы между Польшей и Владимирской Русью оказалась «оттянутой» соседями. Часть литвинов приняла католичество, а другая сочла более приемлемым православие. Таково было следствие пассионарного взрыва.
Церковь и Москва. Усиление влияния католицизма в Литве и ориентация на Литву князя Александра Тверского имели огромные последствия для Москвы. Поскольку Александр заручился поддержкой язычника, литовского князя Гедимина, это сделало его врагом татар, шедших с христианами на компромисс. И потому русская православная церковь высказалась в поддержку Москвы.
Преемник митрополита Петра — грек Феогност — предпочел иметь дело с Москвой, которая показала себя опорой митрополичьего престола, а не с Тверью, ставшей союзницей католиков. Тем временем московское княжение перешло к Ивану Даниловичу Калите, брату погибшего Юрия (1325). Основой политики Калиты стало стремление использовать в интересах Москвы союз с татарами. Кроме того, князь Иван старался покупать у обедневших удельных князей их владения, а тем ничего не оставалось, как продавать свои вотчины: мелкие княжества не могли соперничать с богатой Москвой, которую создал Даниил и унаследовал Иван Калита. За годы своего княжения Иван Калита довольно существенно расширил пределы княжества, в частности приобрел большой старинный город Ростов.
Но основная заслуга Ивана Калиты, до сих пор, как кажется, не оцененная традиционной историографией, состоит в другом. При Иване Калите получил свое окончательное воплощение новый принцип строительства государства — принцип этнической терпимости. В отличие от Литвы, где предпочтение отдавалось католикам, в отличие от Орды, где после переворота Узбека стали преобладать мусульмане, в Москве подбор служилых людей осуществлялся исключительно по деловым качествам. Калита и его наследники принимали на службу и татар (христиан и язычников, бежавших из Орды после победы ислама и не желавших поступаться религиозными убеждениями), и православных литовцев, покидавших Литву из-за нестерпимого католического давления, и простых русских людей, все богатство которых заключалось в коне да сабле. Никаких владений у этих людей не было, и потому они искали службы, то есть государственных военных обязанностей, за выполнение коих от князя московского следовало вознаграждение в виде «корма» с небольшой деревеньки. Силой, связующей всех «новона-ходников», в Москве стала православная вера. Ведь обязательным условием поступления на московскую службу было добровольное крещение. Креститься необходимо было и для заключения брака. Множество татар — ордынских выходцев — женились на русских красавицах, а татарки выходили замуж за русских.
Так, исподволь, во всей Северо-Восточной земле восторжествовало православие, хотя при этом сохранились и некоторые языческие обычаи.
Усиление христианских традиций в Северо-восточной Руси XIV в. коснулось прежде всего служилых людей. Как в Киевской Руси после крещения, так и на Руси XIV в. человек мог стать дружинником, гриднем у князя или ближним у боярина, лишь будучи христианином. Поскольку это условие соблюдалось совершенно неукоснительно, для принципиальных противников христианства (пассионариев-язычников) и для принципиальных противников каких-либо принципов (лентяев-субпассиона-риев) не было возможности делать на Руси карьеру. И тут на помощь русским язычникам пришли татары. Ведь монгольские ханы брали на службу всех, кого угодно. Русские язычники в составе ханских войск шли сначала на Волгу, а затем и на Дальний Восток, в Китай. Так около Пекина возникли русские слободы, жители которых составляли в монгольских войсках отдельные дивизии, ходившие в Индокитай, в Бирму, где сражались и одерживали победы для монгольского хана. Русские поселения в Китае просуществовали до конца XIV в., пока в ходе антимонгольских восстаний не были уничтожены китайцами вместе с их обитателями.
Таким образом, активная антихристианская часть населения Руси просто исчезла в результате миграции, а количество активных христиан в Москве, наоборот, увеличилось из-за притока пассионариев Орды, Литвы и окраинных русских княжеств. Русские православные люди на Москве (общность, сложившаяся из различных субстратов) считали своим главой духовного владыку Руси — митрополита, и потому лейтмотивом, поведенческой доминантой у возникавшей новой этнической целостности стало действенное православие. Сей факт отразился и в названии новой общности. Именно в это время, в XIV столетии, Русь получила название «Святая». Характерный эпитет указывал, что на месте старой Киевской Руси возник совершенно новый этнос — великорусский, со своей этносоциальной системой — Московской Русью.
Поскольку русские владыки и их паства считали своим идеалом соблюдение канона византийского православия, отношения Руси с Константинополем претерпели существенные изменения. Палеологи, захватившие трон василевсов в 1261 г., оказались императорами без империи, владетелями полуразрушенного города, окруженного со всех сторон врагами. Василевсы, не имевшие ни сил, ни средств, должны были искать союзников, самыми сильными из которых могли быть на востоке — турки-османы, на западе — крестоносцы. Поскольку турки наступали на Византию, а крестоносцы покинули Константинополь, то Палеологи попытались заключить договор с папским престолом и получить от Запада необходимую помощь, чтобы оттеснить турок и не дать мусульманам захватить Малую Азию. Но папский престол непременным условием помощи грекам поставил заключение религиозной унии. Это означало, что православная церковь должна подчиниться Риму и принять католический «символ веры», хотя и сохранив основные формы восточных церковных обрядов. В этническом смысле уния означала бы вхождение Византии в западноевропейский суперэтнос со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Отметим и еще одно обстоятельство. Обещая грекам помощь в борьбе против турок, Рим был фактически не в состоянии эту помощь оказать. Войны с германскими императорами, особенно с Фридрихом II, альбигойцами, неудачи в Святой земле лишали престол возможности серьезно и действенно заниматься греческими делами. Да и положение самого папского престола было довольно шатко. Анжуйцы выгоняли из Неаполя папу Николая III Орсини. Французы схватили и посадили в тюрьму папу Бонифация VIII, причем один из его врагов, граф Колонна, даже ударил римского первосвященника по лицу. И кроме того, латиняне не особенно стремились помогать грекам: что им было беспокоиться о «схизматиках»?
Тем не менее переговоры греческих императоров с папами начались, и, естественно, среди искренних православных греков возникла устойчивая оппозиция идее унии. Одним из центров оппозиции стало войско. Греческие полководцы хорошо понимали, что реальной помощи от Рима получить невозможно, а значит, защищаться все равно придется самим. Вторым оплотом оппозиции стали православные интеллектуалы — священники и монахи, отвергавшие унию принципиально, по теологическим соображениям. Поскольку в столице противников унии не жаловали, поборникам православия приходилось покидать Константинополь, и они начали уходить в монастыри на горе Афон.
Так как Афон тоже подчинялся центральному правительству, то и пребывание там особых возможностей для религиозной пропаганды не давало. Тогда православные монахи Афона создали новую форму религиозной жизни — исихазм (от греч. hesychia — покой, безмолвие). Исихасты, приняв обет молчания, говорили только в редких случаях, когда это было необходимо. Понятно, что против монахов-молчальников правительство оказалось бессильно. Так и сложились в Византии два религиозных центра: стремившийся к унии Константинополь и Афон, не только продолжавший православные традиции, но и развивавший их. Родилась новая религиозная система, которая в том же XIV в. была перенесена на Русь.
На Руси люди были прекрасно осведомлены о подоплеке религиозных споров в Византии. Русичи признавали духовную власть константинопольского патриарха, но не могли не понимать, что поскольку патриарха ставил император, склонный к унии, то практически подчиняться ему означало действовать во вред себе. К тому времени русские вполне успели оценить последствия союза с Западом. Ведь Палеологи, нуждаясь в помощи, открыли Босфор и Дарданеллы для итальянских кораблей. Так как Венеция была против нищей Византии, то предпочтение отдали генуэзцам. Генуэзцы построили крепости в Крыму и развернули бойкую торговлю сначала в Поволжье среди татар, а потом и на Руси, распространив свое влияние вплоть до Великого Устюга. Ничего хорошего для местного населения из этого не вышло: недаром Данте в своей «Божественной комедии» писал, что самые нижние круги ада заняты генуэзцами, которые сплошь — мерзавец на мерзавце.
А вот учение афонских монахов вполне соответствовало устремлениям Москвы, поэтому исихазм и киновии (монашеские общежития) получили в XIV в. на Руси заметное распространение. Основателем первой киновии с самым строгим монастырским уставом был великий русский подвижник Сергий Радонежский. Говорил Сергий мало: выполняя свое послушание, он в основном носил воду в монастырь да стоял церковные службы. Но зато, когда Сергий что-нибудь говорил, его слушали, ибо он говорил дело. Эта система поведения нашла много последователей. Вокруг обители Сергия создался ореол святости и уважения, а ученики подвижника стали сами, по его благословению, основывать общежительные монастыри.
Эффективность такого рода духовной экспансии была огромной. Каждый монастырь играл роль не только церкви, но и больницы, и школы, и библиотеки. Конечно, врачей среди монахов было меньше, чем в современной поликлинике, а книг — меньше, чем в библиотеке Академии наук, но врачи лечили, а книги читались. Влияние игуменов и иноков-подвижников росло. Люди, приходившие в монастырь, начинали верить, что православная Русь может жить, помогая сама себе, не опираясь на силы татар или литовцев. И это крепнущее убеждение принципиально отличало русских от византийцев, у которых без помощи турок или итальянцев ни одна партия не достигала успеха. Растущая пассионарность русских людей оказалась направлена ортодоксальным православием к единой цели строительства Святой Руси. В этих условиях Москва смогла перехватить инициативу во внутренней и во внешней политике.
Вопрос о том, почему именно Москва оказалась в наиболее выигрышном положении, ставился на протяжении, по крайней мере, полутораста лет. Многие видели причину в географическом положении Москвы: она-де находилась в центре русской земли, на перекрестке дорог. Но ведь и Тверь была в «центре», а Углич или Кострома находились в гораздо более выгодном положении по отношению к торговым путям, однако столицами новой Руси — России — эти города не стали.
С точки зрения пассионарной теории этногенеза, причина возвышения Москвы состоит в том, что именно Московское княжество привлекло множество пассионарных людей: татар, литовцев, русичей, половцев — всех, кто хотел иметь и уверенность в завтрашнем дне, и общественное положение, сообразное своим заслугам. Всех этих пришельцев Москва сумела использовать, применяясь к их наклонностям, и объединить единой православной верой. При этом на Москву большей частью шли люди энергичные и принципиальные. Так, татары-золотоордынцы, бежавшие после переворота Узбека в Москву, составили костяк русского конного войска, которое впоследствии и обеспечило победу на Куликовом поле.
Совершившийся на московской земле этнический синтез в фазе пассионарного подъема оказался решающим фактором. Пассионарный потенциал Москвы «возобладал» над богатствами Новгорода, удалью Твери и династическими претензиями Суздаля. Еще в первой половине XIV в. Иван Калита, опираясь на поддержку вначале хана Узбека, а затем его сына Джанибека, взял на себя функцию выплаты дани за всю Русь. Теперь Москва собирала дань как налог со всех русских княжеств и выплачивала в Орду то, что называлось «выход». И если, например, тверичи призывали против Москвы литовцев, то татарские отряды, приходившие с Волги, защищали источник доходов хана. Москва стала практически неуязвимой с запада, в то время как Смоленск был захвачен Витов-том, Тверь ослабела, а Новгород погряз во внутренних конфликтах. Падение пассионарности в древних русских центрах являло собой разительный контраст по сравнению с ростом ее в Москве. Те же новгородцы, которые еще в XII—XIII вв. считались настолько буйным народом, что князья отказывались к ним ехать, ибо с ними нельзя было совладать, к XIV в. превратились в тихих обитателей спокойного «мещанского» города.
Б то время, когда Новгород терял свои позиции, московские князья усилились и начали реально претендовать на новгородские владения: уже в XIV в. к Москве был присоединен Великий Устюг, что резко усилило ее вражду с Новгородом. Новгородцы традиционно стремились эксплуатировать огромную территорию севера вплоть до Каменного пояса, то есть до Уральского хребта. Устюжане тоже претендовали на роль колонизаторов севера и были для новгородцев естественными конкурентами. Отряды новгородских ушкуйников, пытавшиеся объясачить заволоцкую чудь — потерявший пассионарность реликтовый этнос, обитавший в бассейне Северной Двины и Сухоны, — встречали сопротивление не только самой заволоцкой чуди, но и устюжан. Всех без исключения пойманных новгородцев устюжане убивали. Естественно, и новгородцы совершали карательные экспедиции в Великий Устюг, также истребляя пленных.
Как видим, война была фактически трехсторонней, а северные территории до Белого и Баренцева морей и до Урала, которые на всех исторических картах показываются новгородскими, являлись лишь зоной новгородского влияния, но не более. И поэтому Новгород усиливал торговлю с Западной Европой. Хотя сами новгородцы не ходили по Балтийскому морю, так как балтийский путь целиком контролировался немцами, западноевропейские купцы приезжали в Новгород и совершали там выгодные торговые сделки. Казалось бы, этого было достаточно для того, чтобы этот древний город мог существовать самостоятельно. Но на самом деле на пути к его полной независимости лежали естественные преграды.
В XIV в. зона увлажнения Евразийского континента сместилась к северу. На северо-западе Евразии часто шли дожди, а значит, постоянно имели место неурожаи. В Новгороде при всем его богатстве хронически не хватало своего хлеба. Поскольку везти зерно из Европы в то время было невозможно, новгородцы получали хлеб «с низу». Следовательно, тот, кто владел областью между Окой и Волгой, всегда мог, остановив караваны с хлебом, принудить Новгород к капитуляции.
Владевшие волго-окским междуречьем сначала суздальские, а потом и московские князья широко пользовались сложившейся ситуацией. Исключение московские князья делали лишь тогда, когда Новгород заключал с ними союз против Твери, ибо Тверь была объявлена Москвой княжеством с изменническими, пролитов-скими устремлениями. Отчасти так оно и было, но для нашей темы существенно другое: сложившаяся на московской земле новая этническая общность — московиты — уже при Иване Калите начала противопоставлять себя населению других городов и княжеств, претендовать на роль третейского судьи в общерусских спорах.
В тот же период москвичи столкнулись с претендовавшей на самостоятельность Рязанью. Назвать рязанцев изменниками православию оказалось трудновато: Рязань, лежавшая в степном пограничье, боролась против татарских набегов, так что обвинить рязанских князей в предательстве было неудобно, но москвичи и с этой задачей справились, выдумав, будто рязанский князь Олег тоже имеет контакты с Литвой. Конечно, никакой дружбы с Литвой Олег не вел, но цель была достигнута: Рязань оказалась в изоляции.
Такая политика, выражавшая стремление Москвы к лидерству и утверждению православия, неуклонно продолжалась и после смерти Ивана Калиты (1340). Заметим, что дети Ивана — Симеон Гордый и Иван Иванович Красный — особыми талантами не обладали. Но при общем пассионарном подъеме этноса иметь на престоле государя, не блиставшего яркой индивидуальностью, было скорее благом, чем злом. Такой князь с удовольствием отдавал инициативу своим ближним боярам, среди которых было много и талантливых воевод, и изворотливых дипломатов, и толковых хозяйственников. Князья Симеон и Иван не мешали таким людям «делать» внутреннюю и внешнюю политику Москвы по своему разумению и ограничивали свой вклад соблюдением придворного этикета, раздачей наград и наложением наказаний.
Фактическим главой государства после смерти Ивана Калиты стал его крестник митрополит Алексей, сменивший на архипастырском служении Феогноста. Алексей происходил из знатного боярского рода Плещеевых и был человеком огромного ума, большого такта, широкого политического кругозора. Он имел поддержку среди большинства православных людей, живших в Московском княжестве, что по тем временам имело решающее значение. В качестве верховного главы русской церкви Алексей обладал вполне реальной властью над всеми русскими князьями без исключения.
Оппонентами Москвы при Алексее стали, помимо тверских, и суздальские князья. У них была собственная система политической ориентации, достаточно гибкая и имевшая глубокую основу. По существу, суздальские князья стояли за Древнюю Русь с ее удельными порядками, хотя в XIV в., как мы помним, большинство исконных земель Киевской Руси было почти без сопротивления отдано литовцам, а удержались лишь те из них, которые находились под властью татар. Традиция близости с татарами у суздальских князей тоже была и, как отмечал А.Н.Насонов, тянулась еще со времен Батыя. Суз-дальцы поддерживали политику Александра Невского, но категорически не хотели никаких перемен. Близость с татарами, спокойными и веротерпимыми, требовавшими минимального «выхода», обеспечивала им беспечальное существование: ведь в состав Суздальского государства входили богатые поволжские города, главным из которых был Нижний Новгород. Богатство, приносимое торговлей, позволяло без труда выплачивать татарам налог на содержание войска, и потому все усилия суздальских князей были направлены на развитие торговли в своем княжестве, а отнюдь не на объединение страны, как это имело место в Москве. Потому и дружили суздальцы с татарами вовсе не так, как москвичи.
