Б. Смешанные конституции и теория естественного права в их историческом развитии

В средневековом мировоззрении концепция смешанной конституции и тео­рия естественного права получили наиболее полное выражение в работах Фомы Аквинского (1225-1274 гг.), который связывал смешанную конституцию с идеями справедливости и стабильности через их соответствие божественному и естественному закону. В числе примеров смешанных конституций он приво­дил божественно заданный порядок Израиля эпохи Моисея, Иисуса и судей, который регулировался старейшинами и племенными вождями, а также по­литическую структуру римской республики эпохи расцвета, где сочеталась власть народного собрания, сената и консулов. Он соглашался с доводами Ари­стотеля о слабости чистых форм монархического, аристократического и демок­ратического правления и склонности их к перерождению в тиранию. Сочетание чистых форм политического правления, по его мнению, представляет собой действенное средство против человеческой слабости и коррупции⁶.

В период позднего Средневековья и в эпоху Ренессанса то или иное прави­тельство оценивалось исходя из его отношения к смешанному правлению и естественному праву. Точно так же, как Израиль в домонархический период и Рим в эпоху республики рассматривались Фомой Аквинским и его сторонни­ками в качестве приближения к идеалу смешанного правления в прошлом, для итальянских политических теоретиков позднего Средневековья и Ренес­санса примером для подражания служила Венеция с монархом-дожем, арис­тократическим сенатом и демократическим Большим советом. Стабильность, богатство и могущество Венеции воспринимались в качестве свидетельства превосходства смешанной системы правления.

Множество княжеств и республик в северной Италии в эти столетия, ам­бициозные претензии соперничавших между собой церкви и империи, вой­ны, захваты, революции, дипломатические переговоры и институциональные нововведения, в которые они были постоянно вовлечены, стимулировали не одно поколение политических мыслителей, которые размышляли и писали об этом политическом опыте⁷. Центральное место в их рассуждениях занимала идея смешанной конституции в той форме, в которой она была изложена Аристотелем и Фомой Аквинским. После сделанного в XVI в. перевода «Исто­рии Рима» Полибия он тоже стал влиятельным автором, особенно во Фло­ренции, и его идеи в значительной мере определили направленность работ Н. Макиавелли (1469—1527 гг.). В период флорентийского кризиса конца XV — начала XVI вв. Макиавелли вступил в полемику с историком Ф. Гвиччардини. Оба оппонента апеллировали к Аристотелю, Полибию и Фоме Аквинскому, а

⁶ Blythe, 1992, ch. 3.

⁷ Blythe. 1992; Pockok, 1975; Skinner, J978.

сама дискуссия сводилась в основном к вопросу о том, какие государства представляли собой лучшие примеры смешанной конституции. Гвиччардини, опираясь на идеи Аристотеля, больше тяготел к венецианско-спартанской аристократической модели политического правления, в то время как Макиа­велли стремился подчеркнуть роль народа и прибегал для обоснования своих взглядов к концепциям Полибия⁸.

Прорыв эпохи Ренессанса был осуществлен благодаря идеям Макиавелли о легитимности политических режимов и политических лидеров. До выхода в свет «Государя» и «Рассуждений» принято было разделять политические ре­жимы на непорочные и коррумпированные, нормативные и ненормативные в изначальном понимании этих терминов Платоном и Аристотелем⁹. Макиавел­ли, рассматривая политику в том виде, в каком она существовала в Италии XV—XVI вв., узаконил существование ненормативной политики как неиз­бежной, необходимой для выживания и существующей объективно, вне за­висимости от воли людей. Государь, неспособный в случае необходимости применить в целях выживания любые доступные для этого средства, не смо­жет творить добро тогда, когда ему представится такая возможность. Тезис Макиавелли о том, что «цель оправдывает средства» в определенном смысле поставил под сомнение основы политической науки, поэтому со временем его имя стало синонимом моральной неразборчивости и политического ци­низма. Проблемы, поднятые такого рода подходом к реальной действительно­сти, и по сей день будоражат умы политологов.

Концепция суверенитета, игравшая чрезвычайно важную роль в Средние века, в эпохи Ренессанса и Просвещения, впервые была всесторонне сформу­лирована Ж. Боденом (1529—1596 гг.). Его доктрина абсолютизма как средства решения проблемы нестабильности и беспорядков противоречит теории сме­шанной конституции. Придерживаясь реалистического, исторического подхо­да, он стремился доказать, что классические примеры применения смешан­ных правительств, таких, которые существовали, например, в Риме и Вене­ции, на самом деле представляли собой концентрированные и централизован­ные режимы; и действительно, любой сколько-нибудь заметный и достаточно долго существовавший режим сосредоточивал законодательную и исполни­тельную власти под контролем центральной власти-авторитета. Его оценка влияния факторов окружающей среды и социальной структуры на тип госу­дарства предвосхитила политическую мысль Монтескье, подчеркивавшего роль антропологических воздействий¹⁰.

Несмотря на то, что в эпоху Просвещения в развитии политической науки был достигнут значительный прогресс, такие авторы, как Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Монтескье, Д. Юм, Дж. Медисон и А. Гамильтон уделяли внимание тем же самым проблемам, которые волновали Платона, Аристотеля, Полибия, Цицерона, Фому Аквинского, Макиавелли и Бодена, — формам и разновид­ностям типов правления и критериям их оценки. Анализируя успехи, достиг­нутые философами эпохи Просвещения, нельзя не отметить новшеств в обла­сти сбора и оценки исходных данных, а также характера их выводов.

Первый научный проект, реализованный Т. Гоббсом (1588—1679 гг.) пред­ставлял собой перевод «Пелопонесских войн» Фукидида — истории сумбур­ной и трагичной эпохи, подобной той, которую переживала в XVII в. сама

⁸ Btythe, 1992, р. 292 ff.

⁹Skinner, 1978, p. 131 ff.

¹⁰ Sabine, Thorson, 1973,ch. 21.

Англия, охваченная гражданской войной, оскверненная убийством короля, диктатурой и изгнаниями. Взгляды Гоббса на природу вещей, на причины, заставляющие людей подчиняться, на сущность политических обязательств и легитимность различных форм правления в значительной степени формирова­лись в процессе размышлений о падении Афин и того насилия и морального хаоса, который царил в современной ему Англии. В работах более позднего периода, «De Cive» и особенно в «Левиафане», Гоббс пришел к выводу о том, что суверенная власть в обществе необходима для того, чтобы избавить его членов от хаоса и насилия. В обмен на исполнение обязанностей и подчи­нение гражданин получает безопасность и защиту. Оптимальной формой прав­ления, логически выводимой из этой рациональной и однозначной предпо­сылки, является абсолютная монархия, ограниченная обязательствами прави­теля обеспечивать защиту и благосостояние всех членов общества. Заслугой Гоббса стал сделанный им вполне логичный вывод о том, что наилучшей является такая форма правления, которая соответствует материальным усло­виям и человеческим потребностям граждан. Он развил свои доводы, выдви­нув в качестве оценочного критерия деятельности правителя, соответствовав­шего как его собственным взглядам, так и опыту исторического развития, «материальные» показатели условий жизни людей, и сделал отсюда однознач­ный логический вывод ¹¹.

Выводы Дж. Локка о происхождении и легитимности правления, изложен­ные в его труде «Два трактата о правительстве», опираются на иную, чем у Гоббса, цепочку умозаключений. Люди позволяют правительству обеспечи­вать себе благополучие и свободу. Естественное состояние у Локка не столь мрачное и предопределенное, как у Гоббса. Существуют некоторые неудобства и потери, а сама передача правительству этих полномочий является условной, определяемой тем, насколько успешно власть предержащие справляются с этими ограниченными функциями. По мере удаления от естественного состо­яния люди уступают общине, к которой они принадлежат, свое право навя­зывать разумные законы для того, чтобы надежнее сохранить жизнь, свободу и собственность. Во взглядах Локка в зачаточной форме присутствует концеп­ция «разделения властей». Предоставляемая обществу власть подразделяется на три составляющие— законодательную, исполнительную и федеративную, при­чем последняя определена достаточно расплывчато и связана преимуществен­но со сферой международных отношений. У Локка, как и у Гоббса, прогресс политической науки связан с логическими умозаключениями о природе и формах правления и об исходных основах власти-полномочии, свободы и обязательств, сделанными в социологическом и психологическом ключе. Зас­луга этих ученых заключается скорее в логическом рационализме, чем в сборе информации.

Хотя было бы преувеличением говорить о том, что сведения, использован­ные Монтескье, собраны и классифицированы в соответствии с жесткими требованиями научного анализа, но в этом отношении он, несомненно, сде­лал шаг вперед, по сравнению с Гоббсом и Локком. Признавая значение законов природы и именно в них находя предпосылки для образования госу­дарственного правления, он заострял внимание на многообразии политичес­кого опыта людей и причинно-следственных связей. Монтескье отправляется вглубь веков в Персию (см. его «Персидские письма»), возвращается в Рим,

¹¹ Sabine, Thorson, 1973, ch 24; Strauss, Cropsey, 1987, p. 396-420.

подразумевая под ним Венецию, изучает многие другие европейские страны, среди которых особое значение имеет Англия, и сравнивает их политические институты с французскими. Его можно назвать компаративистом и каузаль­ным плюралистом. При объяснении многообразия форм политической жизни и государственной политики он принимал во внимание климат, религию, обычаи, экономику, историю и другие факторы. Монтескье полагал, что оп­тимальную форму власти представляет собой правительство, созданное на основе принципа разделения властей, между которыми поддерживается свое­го рода ньютоновское равновесие, которое, с его точки зрения, лучше всего позволяет сохранять свободу и увеличивать благосостояние. В своей работе «О духе законов» (кн. 11) он отмечал, что лучшим примером разделения властей является Англия после принятия «Билля о правах».

По предложенной Монтескье классификации правительства делятся на рес­публики, монархии и деспотии. При этом республики он подразделяет на арис­тократические и демократические. Английское государственное устройство для него — воплощение идеального правления, в котором в диалектической гармо­нии сочетаются демократические, аристократические и монархические соци­альные институты. Его политическая теория объясняющая, системно-функцио­нальная, описывающая условия и процесс политического управления.

Она оказала огромное воздействие на создателей американской конститу­ции. Не исключено, что именно над теорией Монтескье размышлял Гамиль­тон, когда писал: «Наука о политике... стала гораздо совершеннее. Ныне хоро­шо известно действие различных принципов, о которых древние либо вообще ничего не знали, либо знали совсем немного... Хотя, конечно, было бы не­справедливо утверждать, что принципы моральных и политических знаний в целом имеют такую же степень достоверности, как принципы математики, их, тем не менее, следует воспринимать серьезнее..., чем нам бы иногда хотелось» (Hamilton, 1937, р. 48, 189). Медисон и Гамильтон имели все основа­ния считать себя достаточно сильными специалистами в области политичес­кой науки, поскольку они смогли применить теории Монтескье, Локка и других европейских философов к практике тринадцати колоний и Соединен­ных Штатов по условиям конфедеративного договора. Они действовали по­добно инженерам, применяя законы политики, полученные на базе эмпири­ческих и лабораторных исследований, к конкретным ситуациям. Разделяя ис­полнительную, законодательную и судебную власти (о необходимости чего они узнали от Монтескье) и создавая смешанный тип правления с помощью ограничений и противовесов (о чем они узнали из практического опыта три­надцати колоний), эти люди смогли создать формулу политики: «Разделение властей + принцип ограничений и противовесов = свобода».

В. XIX столетие

В XVII и XVIII вв. философы Просвещения предсказывали улучшение матери­альных, политических и духовных условий жизни людей в результате улучше­ния образования и увеличения объемов знания. В XIX и XX вв. ученые и мыслите­ли разрабатывали проблемы прогресса и улучшения условий жизни человече­ства, намечая их различные траектории и предвосхищая многообразные послед­ствия этого процесса. В первой половине XIX в. большой вклад в развитие этих идей внесли такие философы, исходившие из концепции историческо­го детерминизма, как Г. В. Ф. Гегель (1770-1831 гг.), О. Конт (1798-1857 гг.) и

К. Маркс (1818—1883 гг.), которые, опираясь на просветительские традиции, рассматривали историю как однолинейное развитие в направлении свободы и рационального правления. По Гегелю, прусская бюрократическая монархия представляла собой воплощение разума и свободы. Конт полагал, что наука разрывает путы теологии и метафизики, благодаря чему человечество обрета­ет возможность осуществлять рациональный контроль над природой и соци­альными институтами. В соответствии с учением Маркса, капитализм сменил феодализм и, в свою очередь, уступит место сначала пролетарскому социа­лизму, а потом подлинно свободному обществу равноправия.

Гегель, отправной точкой которого были взгляды просветителей, разрабо­тал диалектическую трактовку исторического процесса как борьбы противо­положностей, в результате которой возникает их синтез. Усовершенствован­ным и модернизированным воплощением такого рода синтеза он считал прус­скую бюрократическую монархию, которая сложилась на протяжении не­скольких десятилетий, прошедших после наполеоновских войн¹². В теории Маркса гегелевская диалектика превратилась в принцип классовой борьбы, ведущей в конечном итоге к изменению всего человеческого общества. Как считал Маркс, природа исторического процесса такова, что политические дей­ствия могут определяться общественной наукой, овладение которой позволя­ет принимать правильные решения. В марксистской доктрине общественная наука превратилась во всеобъемлющую схему, на основе которой должны были развиваться экономика, идеология и политика. Вооруженному этой всесильной теорией, образованному авангарду общества предстояло создать новый мир, в котором должны были царить порядок, справедливость и изобилие¹³.

О. Конт, вместе с К. А. де Сен-Симоном (1760—1825 гг.) заложивший начала философского позитивизма, стал основоположником новой науки — «социо­логии», которой был посвящен его шеститомный труд «Курс позитивной философии» (Koenig, 1968). Он доказывал, что каждая наука проходит две стадии развития — сначала теологическую, потом метафизическую — и лишь после этого, на третьей стадии, становится научной или позитивной. Сначала, по его мнению, через эти три стадии прошла астрономия, потом тот же путь повторили физика, химия и физиология. После этого процесс научного ста­новления распространился на социальную физику (общественные науки и психологию). Конт рассматривал эту новую научную социологию в качестве идейной основы для реформирования общества.

Закономерной реакцией на эти глобальные, абстрактные, монистские кон­цепции стала волна эмпиризма, нашедшая отражение в огромном количе­стве описательных, формально-юридических исследований политических ин­ститутов и в нескольких фундаментальных, скрупулезно составленных эм­пирических трудах на ту же тему, в частности, таких, как работы Т. Вулси «Политическая наука или теоретическое и практическое исследование госу­дарства», В. Рошера «Политика: историческое учение о природе монархии, аристократии и демократии» и В. Вильсона «Государство: составные части исторической и практической политики» (Woolsey, 1878; Roscher, 1892; Wilson, 1889). Эти труды представляли собой глубоко продуманные и тщательно составленные опыты классификации, в основе которой лежала система Пла­тона—Аристотеля.

¹² Sabine, Thorson, 1973, ch. 17; Strauss, Cropsey, 1987, p. 732 ff.

¹³ Sabine, Thorson, 1973, ch. 34; Strauss, Cropsey, 1987, p. 802 ff.

Существенное влияние на различные аспекты современной социологии оказали работы отдельных мыслителей второй половины XIX в., которых, в отличие от исторических детерминистов, можно назвать «эволюционистами», поскольку их подход к рассмотрению анализировавшихся проблем характери­зовался большей степенью эмпиризма, а выводы были не столь однозначными и категоричными. К их числу следует отнести Г. Спенсера (1820-1903 гг.), Г. С. Мейна (1822-1888 гг.) и Ф. Тенниса (1855-1936 гг.). Спенсер, ранний сторонник постдарвинистского социального эволюционизма, избегал одно­значности выводов (Spencer, 1965). Он стремился учитывать воздействие куль­турных и политических различий и общего процесса совершенствования. По­литическую централизацию и децентрализацию Спенсер объяснял физичес­кими характеристиками окружающей среды, противопоставляя, в частности, гористую и равнинную местности. Подтверждая свою точку зрения историчес­кими примерами, он стремился доказать, что демократизация представляет собой следствие социально-экономических изменений, происходящих за счет урбанизации и расслоения интересов, обусловленными ростом мануфактур и развитием торговли.

В конце XIX в. большинству авторов, писавших об историческом развитии, было присуще стремление к своего рода дуализму. Мейн усматривал сущность различий между древними и новыми законами в переходе от аморфных ста­тусных отношений к конкретным договорным отношениям (Maine, 1963). Теннис ввел в научный оборот различение Gemeinschaft—Gesellschaft (общины и общества) (Toennies, 1957). На рубеже столетий М. Вебер (1864—1920 гг.) и Э. Дюркгейм (1858—1917 гг.) противопоставили современный рационализм традиционализму (Weber, 1978), и органическую солидарность — механичес­кой (Durkheim, 1960). Тема «развития», «модернизации» продолжала разраба­тываться на протяжение всего XX в. вплоть до наших дней; исследователи пытались определить, оценить, измерить и объяснить суть социально-эконо­мической «модернизации», речь о которой пойдет ниже.

В XIX в. об изучении политики и общества было принято говорить как о науке, поскольку сведения о политике излагались с позиций юридических постулатов о политических институтах и событиях, основанных на конкретных данных, из которых делали соответствующие выводы. С. Коллини, Д. Уинч и Дж. Барроу детально и глубоко разработали эту тему в своей книге «Эта благородная политическая наука» (Collini et al., 1983). Как и в более ранние периоды, историки и публицисты XIX столетия искали в истории «уроки», но значительно усложняли свою задачу. Вспоминая о «методе», который он применял, работая над «Демократией в Америке», А. де Токвиль (1805—1859 гг.) писал: «Хотя в своей книге я крайне редко говорю о Франции, мне было бы очень трудно написать хотя бы страницу, если бы эта страна, так сказать, постоянно не стояла у меня перед глазами»; имея в виду компаративный метод в более широком плане, он тонко подметил: «Разум, не имеющий почвы для сравнений, пребывает в растерянности» (Tocqueville, 1985, р. 59, 191).

Коллини, Уинч и Барроу отметили, что в XIX в. постулаты о сущности политических явлений и их истолкование в большей степени основывались на исторических индукциях, чем на предположениях о человеческой природе. Отчасти такое положение объяснялось простым ростом знаний о современных и исторических обществах. Империализм и колониализм позволили ввести в научный оборот европейских ученых и мыслителей колоссальное количество новых данных о ранее малоизвестных культурах — как сложных и необъят-

ных, подобных той, которая сложилась в Индии, так и менее масштабных и более примитивных, распространенных, в частности, среди американских индейцев и африканских племен. Ранее удаленные и считавшиеся экзотичес­кими области мира теперь стали более доступными, и отношения с ними требовали большей осмотрительности и сдержанности при объяснении при­чинно-следственных связей, чем в случаях, рассматривавшихся в свое время Макиавелли и Монтескье. В самом конце XIX в. в Оксфорде и Кембридже такие крупные ученые, как Е. А. Фриман, Ф. Поллок и Дж. Сили с оптимиз­мом стали говорить о том, что сравнительно-исторические исследования со­ставляют основу для подлинно научного изучения политики (1874; 1890; 1896). Такая точка зрения нашла свое отражение в двух дипломных работах, подго­товленных в форме доклада в Кембридже в 1897 г.: один из них был посвя­щен компаративной или индуктивной политической науке, а второй — ана­литической или дедуктивной политике (Collini et al., p. 341 ff). Еще в 1843 г. Дж. С. Милль (1806—1873 гг.) писал в «Системе логики» о том, что компара­тивный метод в социальных науках в определенном смысле соответствует экс­периментальному методу в естественных науках (Mill, 1961). Полтора столетия тому назад Милль, по сути дела, предвосхитил концепцию «наиболее сходной системной стратегии» Пшеворского и Тьюна (Przeworski, Teune, 1970).

В центре внимания Дж. С. Милля, А. де Токвиля, М. Острогорского, В. Виль­сона и Р. Михельса была демократия в качестве альтернативы другим типам политических режимов. Каждый из них в той или иной степени возвращался к вопросу о «смешанном типе правления». Милль полагал, что для предотвраще­ния коррупции и проявления разрушительного потенциала, скрытого в на­родных массах, основную роль в процессе принятия решений при демократи­ческом правлении должны играть образованные, хорошо информированные и граждански ответственные люди. Токвиль нашел в американской юридичес­кой профессии примесь аристократизма, позволяющую сгладить уравнитель­ные тенденции демократического правления. Острогорский и Михельс усмат­ривали фатальную предрасположенность демократии к неизбежной трансфор­мации в олигархию за счет постепенной бюрократизации массовых полити­ческих партий (Ostrogorski, 1964, vol. 2. Conclusion; Michels, 1949).

Эти тенденции XIX в. быстро уступили место современным стандартам о необходимости точности и логической связности в исследованиях политичес­ких явлений, которые были сформулированы при изучении свойств и легитимности правления.

Связующим звеном между европейской политической теорией и амери­канской политической наукой первых десятилетий XX в. стала концепция «плюрализма»— одна из разновидностей проблематики «смешанного правле­ния». Понятие государственного суверенитета, ассоциировавшееся с идеоло­гией абсолютной монархии, в конце XIX—начале XX в. оспаривалось «плю­ралистами» как правого, так и левого толка. О. Гирке в Германии и Л, Дюгюи во Франции ставили под сомнение неограниченную власть центрально­го правительства (Gierke, 1868; Duguit, 1917). Политические теоретики консервативного направления, такие, как Дж. Фиггис, отстаивали автоно­мию церквей и общин; представители левого крыла теоретиков, к числу которых, в частности, принадлежал Г. Ласки, выдвигали аналогичные тре­бования в отношении профессиональных объединений и профсоюзов (Figgis, 1896; Laski, 1919).

Плодотворные идеи К. Маркса и 3. Фрейда, концепции таких великих со­циологов рубежа веков, как В. Парето, Э. Дюркгейм и М. Вебер, полемика по вопросу о суверенитете и плюрализме — весь этот комплекс проблем соста­вил ту непосредственную интеллектуальную атмосферу, в которой начинала развиваться политическая наука XX столетия.