Макс Вебер
ОСНОВНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ
Предварительное замечание. Метод этой вводной дефиниции понятий — необходимой, но неизбежно кажущейся абстрактной и далекой от действительности, — отнюдь не претендует на новизну. Напротив, наша задача состоит лишь в том, чтобы сформулировать (надеемся) в более целесообразных и несколько более корректных выражениях (быть может, это создаст впечатление некоторого педантизма) то же самое, что предполагается любой эмпирической социологией, когда речь в ней заходит о том же предмете. Это от носится и к тем случаям, когда используемые выражения кажутся непривычными или новыми. По сравнению со статьей, опубликованной в журнале (1913) мы здесь основательно упростили терминологию и поэтому также изменили ее, чтобы сделать как можно более понятной. Однако потребность в непременной популяризации иногда не удавалось совместить с потребностью в придании как можно большей точности понятиям, и тогда первая их них должна была уступить последней.
О «понимании» см. «Общую психопатологию» Ясперса (а также некоторые замечания Риккерта во втором издании «Границ естественнонаучного образования понятий» и, в особенности, Зиммеля в «Проблемах философии истории»). В методическом отношении я уже не в первый раз отсылаю читателя к работе Ф. Готтля «Господство слова», правда, трудновато для понимания написанной и не всюду до конца продуманной; в содержательном отношении — к прекрасному труду Ф. Тённиса «Общность и общество». Далее, следует указать на весьма сильно вводящую в заблуждение книгу Р. Штамлера «Хозяйство и право с точки зрения материалистического пони мания истории» и мою критику этого сочинения в «Архиве социальной науки», т. ХХIV (1907), где в значительной мере уже содержались основы нижеследующего изложения.
С методом Зиммеля (в его «Социологии» и «Философии денег») я расхожусь, самым основательным образом разделяя предполагаемый и объективно значимый «смысл», тогда как Зиммель их не только не всегда разделяет, но часто даже преднамеренно допускает, чтобы в его изложении один смысл перетекал в другой.
§ 1. Социологией в том смысле, в каком здесь понимается это весьма многозначное слово, будет называться наука, которая намерена, истолковывая, понять социальное действование и тем самым дать причинное объяснение его протекания и его результатов. «Действованием» будет при этом называться человеческое поведение (все равно, внешнее или внутреннее делание, воздержание или терпение), если и поскольку действующий или действующие связывают с ним субъективный смысл. «Социальным» же действованием будет называться такое, которое по своему смыслу, предполагаемому действующим или действующими, соотнесено с поведением других и ориентировано на него в своем протекании.
Методические основы
1. «Смысл» здесь рассматривается как субъективно предполагаемый либо: а) фактически самими действующими: 1 — в некотором исторически данном случае или 2 — в среднем и приблизительно в некоторой данной массе случаев, либо: б) действующим или действующими, который или которые мыслятся как тип в некотором сконструированном в понятиях чистом типе. Этот смысл не является каким-то объективно «правильным» или метафизически постигаемым «истинным» смыслом. В том и состоит отличие эмпирических наук о действовании — социологии и истории — от всех остальных догматических наук: юриспруденции, логики, этики, эстетики, которые нацелены на изучение в своих объектах «правильного», «значимого» смысла.
2. Граница между осмысленным действованием и сугубо реактивным (как мы будем здесь его называть) поведением, не связанным с субъективно предполагаемым смыслом, чрезвычайно подвижна. Весьма значительная часть всего социологически релевантного поведения, в особенности чисто традиционное действование (см. ниже), находится на границе между ними. Осмысленное, то есть могущее быть понятым, действование при некоторых психофизических процессах вообще не имеет места, в других случаях его могут обнаружить лишь эксперты-профессионалы; мистические, а потому не поддающиеся адекватной передаче в словесной коммуникации процессы в полной мере не понятны тому, кому недоступны такие переживания. Напротив, способность самостоятельно совершить действование того же рода что и действование другого человека не является предпосылкой возможного понимания: «не нужно быть Цезарем, чтобы понимать Цезаря». Полная «сопереживаемость» важна для очевидности понимания, но не является абсолютным условием толкования смысла. Доступные и недоступные пониманию составляющие одного и того же процесса часто смешаны и соединены между собой.
З. Всякое толкование, как и вообще всякая наука, стремится к «очевидности». Очевидность понимания может иметь либо [а] рациональный характер (и тогда он или логический, или математический), либо [б] характер вчувствующего сопереживания (эмоциональный, художественно-рецептивный). Рационально очевидным в области действования является прежде всего то, что вполне и совершенно интеллектуально понято во взаимосвязи предполагаемого действующим смысла. Очевидным для вчувствования является то, что полностью сопережито во взаимосвязи переживаемого в действовании чувства. Рационально понятными, т. е., в данном случае, непосредственно и однозначно интеллектуально постижимыми по смыслу являются прежде всего и более всего смысловые связи математических или логических высказываний. Когда, мысля или аргументируя, кто-то использует формулу «2 х 2 = 4» или теорему Пифагора или «правильно» — с точки зрения наших привычек мышления — выстраивает цепочку логических выводов, мы совершенно однозначно понимаем, что это означает по смыслу. То же самое происходит и в том случае, когда он, исходя из «фактов опыта», которые мы считаем «известными», и данных целей, делает выводы о том, какого рода средства однозначно необходимы (как говорит нам наш опыт) для действования. Всякое толкование рационально ориентированного таким образом целевого действования имеет — для понимания применяемых средств — высшую степень очевидности. Не с той же самой очевидностью, но с достаточно большой, чтобы удовлетворить нашу потребность в объяснении, мы понимаем и такие «заблуждения» (включая и переплетения проблем), которым либо подвержены и мы сами, либо их возникновение может быть сделано доступным переживанию путем вчувствования. Напротив, многие последние «цели» и «ценности», на которые, как говорит опыт, может быть ориентировано действование человека, мы очень часто не способны понять с полной очевидностью, а способны лишь, при некоторых обстоятельствах, к их интеллектуальному постижению, но при этом, чем радикальнее они отличаются от наших собственных последних ценностей, тем труднее нам по средством вчувствующей фантазии сделать их понятными в сопереживании. В зависимости от ситуации, мы тогда должны удовлетвориться только их интеллектуальным истолкованием, или, при определенных обстоятельствах, если и это не удается, даже принять их просто как данности и сделать для себя понятным протекание мотивированного ими действования, исходя из максимально возможного интеллектуального истолкования или максимально возможного приблизительного вчувствующего сопереживания тех моментов, на которые это действование ориентировано. Сюда относятся, например, многие религиозные и милосердные деяния виртуозов, непонятные для того, кто к ним невосприимчив. Сюда относятся равным образом и проявления крайнего рационалистического фанатизма («права человека»), непонятные для того, кто, со своей стороны, радикально отвергает такую ориентацию. Актуальные аффекты (страх, гнев, тщеславие, зависть, ревность, любовь, воодушевление, гордость, жажда мщения, набожность, самоотдача, всякого рода вожделения) и иррациональные (с точки зрения рационального целевого действования) реакции, которые из них следуют, мы способны эмоционально сопереживать с тем большей очевидностью, чем больше мы сами им подвержены, но при этом всякий раз, даже если по степени они абсолютно превышают наши возможности, мы способны их понять, осмысленно вчувствуясь в них, и интеллектуально учесть их влияние на то, какое направление принимает действование и какие средства в нем используются.
Для научного рассмотрения, образующего типы, все иррациональные, аффективно обусловленные смысловые связи поведения, которые влияют на действование, наиболее обозримы, если изображаются и исследуются как «отклонения» от его сконструированного целерационального протекания. Например, при объяснении паники на бирже сначала целесообразно установить, как она происходила бы без влияния иррациональных аффектов действования, а затем уже добавить эти иррациональные компоненты в качестве «помех». Точно так же при объяснении политической или военной акции сначала целесообразно установить, как протекало бы действование при знании всех обстоятельств и всех намерений участников и при строго целерациональном, ориентированном на представляющийся нам значимым опыт в выборе средств. Лишь так затем оказывается возможным каузально вменить отклонения от такого выбора иррациональностям, их обусловливающим. Таким образом, в этих случаях конструкция строго целерационального действования, благодаря его очевидной понятности и его однозначности (свойственной рациональности), служит социологии как тип («идеальный тип»), чтобы понять реальное, подверженное влиянию вся кого рода иррациональностей (аффекты, заблуждения) действование как «отклонение» от его протекания, ожидаемого при чисто рациональном поведении.
Постольку и лишь в силу этой методической целесообразности метод «понимающей» социологии «рационалистичен». Но эту процедуру, конечно, нельзя рассматривать как рационалистический предрассудок социологии, ее следует понимать только как методическое средство и, таким образом, не следует истолковывать, например, так, что в жизни надо всем господствует рациональное. Ибо эта процедура вообще ничего не должна говорить о том, насколько рациональные соображения относительно цели определяют или не определяют в реальности фактическое действование. (Тем самым мы отнюдь не отрицаем реальной опасности совершенно неуместных рационалистических толкований. К сожалению, весь наш опыт подтверждает, что такая опасность существует.)
4. Все науки о действовании рассматривают несмысловые процессы и предметы как поводы, результаты, благоприятные обстоятельства или препятствия для человеческого действования. «Несмысловое» здесь не тождественно «безжизненному» или «нечеловеческому». Всякий артефакт, например, «машину» можно истолковать и понять, только исходя из того смысла, который человеческое действование (направленное, возможно, на совершенно отличные цели) сообщило (или желало сообщить) производству и применению этого артефакта; без обращения к этому смыслу она остается совершенно непонятной. Понятна здесь, таким образом, соотнесенность с ней человеческого действования, либо как «средства», либо как «цели», которая мерещилась одному или многим действующим и на которую было ориентировано их действование. Только в этих категориях происходит понимание таких объектов. Несмысловыми, напротив, остаются все — одушевленные, неодушевленные, случающиеся помимо людей и среди людей — процессы и ситуации без предполагаемого смыслового содержания, коль скоро они не вступают с действованием в отношение «средства» или «цели», но представляют собой только повод к нему, стимул или препятствие. Внезапное появление Долларта* в конце ХIII в. имело (возможно) «историческое» значение, поскольку вызвало известные процессы переселения, весьма серьезно повлиявшие на ход истории. Последовательное угасание и вообще органический круговорот жизни — от беспомощности ребенка до беспомощности старика — имеет, безусловно, первостепенное социологическое значение в силу того, каким образом люди ориентировались и ориентируются на это положение дел в своих действиях. Еще одну категорию образуют недоступные пониманию данные опыта, относящиеся к психическим или психофизиологическим процессам (утомление, упражнение, память и т. д., но также, например, типичная при определенных формах умерщвления плоти эйфория, типичные различия в способах реакции, в зависимости от темпа, вида, однозначности и т. д.). В конечном счете, здесь такое же положение дел, как и в случае с другими данностями, недоступными пониманию: и практически действующий, и понимающий наблюдатель относится к ним просто как к «данным», с которыми приходится считаться.
Конечно, существует возможность, что в будущем исследования обнаружат недоступные пониманию регулярности также и в поведении собственно смысловом, хотя до сих пор это и не удавалось. Например, различия в биологическом наследственном материале («рас») (если и поскольку было бы статистически убедительно продемонстрировано их влияние на характер социологически релевантного поведения, т. е. в особенности на характер соотнесенного со смыслом социального действования) следовало бы принять как социологические данности, подобно тому, как принимают физиологические факты, например, характер потребности в пище или влияние старения на действование. А признание их каузального значения, конечно, даже в малой мере не изменило бы задачу социологии (и наук о действовании вообще): истолковывающим образом понимать осмысленно ориентированные действия. В свои связи мотивации, доступные понятному истолкованию, она только в определенных местах включала бы недоступные пониманию факты (например, типические связи между частотой определенным образом целенаправленных действий или степенью его типичной рациональности и индексом черепа или цветом кожи, или какими бы то ни было еще наследственными физиологическими качествами), подобно тому, как это делается уже сегодня (см. выше).
5. Понимание может означать: 1) актуальное понимание предполагаемого смысла некоторого действия (в том числе и высказывания). Например, мы актуально «понимаем» смысл положения «2 х 2 = 4», которое мы слышим или читаем (рациональное актуальное понимание мыслей) или смысл вспышки гнева, проявляющейся в выражении лица, междометиях, иррациональных движениях (иррациональное актуальное понимание аффектов), или поведение дровосека, или того, кто берется за засов, чтобы закрыть дверь, или прицеливается в зверя ружьем (рациональное актуальное понимание действий). Но понимание может также означать: 2) объясняющее понимание. Мы «понимаем» в соответствии с мотивацией, какой смысл тот, кто высказывает или записал положение «2 х 2 = 4», вложил в то, что он сделал это именно теперь и в данной связи, если мы видим, что он занят торговой калькуляцией, научным доказательством, техническими расчетами или иными действиями, к взаимосвязи которых, согласно их понятному для нас смыслу, «принадлежит» это положение, т. е. оно обретает понятную для нас смысловую связь (рациональное понимание мотивации). Мы понимаем рубку дров или прицеливание ружья не только актуально, но и в соответствии с мотивацией, если знаем, что дровосек совершает это действие за плату или для удовлетворения своей собственной потребности, или чтобы отдохнуть (рационально), или, например, для того, чтобы «дать выход возбуждению» (иррационально), или если мы знаем, что стреляющий действует по приказу с целью казнить осужденного или сражаясь с врагом (рационально) или из мести (аффективно, т. е. в данном случае: иррационально). Наконец, мы понимаем в соответствии с мотивацией гнев, если мы знаем, что в основе его лежит ревность, уязвленное честолюбие, поруганная честь (аффективно обусловленное действие, т. е. иррациональное понимание в соответствии с мотивацией). Все это — понятные смысловые связи, понимание которых мы рассматриваем как объяснение фактического протекания действования. То есть для науки, которая занимается смыслом действования, объяснение означает именно постижение смысловой связи, к которой принадлежит, по своему субъективно предполагаемому смыслу, некоторое актуально понятное действование. (О каузальном значении этого «объяснения» см. п. 6.) Во всех этих случаях, в том числе и при аффективных процессах, мы намерены называть субъективный смысл происходящего, в том числе и смысловой связи, «предполагаемым» смыслом (выходя тем самым за рамки обычного словоупотребления, когда, как правило, о «предполагании» в таком значении говорят лишь применительно к рациональному и целенаправленному преднамеренному действованию).
6. Во всех этих случаях «понимание» означает истолковывающее постижение смысла или смысловой связи: а) который реально предполагался в отдельном случае (при историческом рассмотрении) или б) предполагается в среднем и приблизительно (при социологическом рассмотрении массовых явлений), или в) применительно к чистому типу (идеальному типу) некоторого часто повторяющегося явления, который подлежит научному конструированию («идеально-типический» смысл или смысловая связь). Такими идеально-типическими конструкциями являются, например, понятия и «законы» чистой теории учения о народном хозяйстве. Они показывают, как протекало бы некоторого определенного рода человеческое действование, если бы оно было ориентировано строго целерационально, без помех со стороны заблуждений и аффектов, и, кроме того, если бы оно было совершенно однозначно ориентировано только на одну цель (хозяйство). Таким образом реальное действование протекает лишь в редких случаях (на бирже), и даже тогда оно только приблизительно протекает так, как это сконструировано в идеальном типе.
Всякое толкование стремится к очевидности. Но сколь бы ни было очевидным по смыслу истолкование, как таковое и только в силу этого характера очевидности оно еще не может претендовать на то, что является также казуально значимым толкованием. Само по себе оно есть лишь особенно очевидная каузальная гипотеза.
А. Приводимые действующие «мотивы» и «вытеснения» (т. е. прежде всего: мотивы, в которых он сам себе не признается) достаточно часто скрывают для него самого действительную связь ориентации его действования таким образом, что даже его честные свидетельства о себе самом имеют лишь относительную ценность. В этом случае перед социологией стоит задача выявить эту связь и истолковывающим образом зафиксировать ее, хотя она не бывает осознана или, по большей части, бывает осознана не вполне, не предполагается действующим in concreto: это один из предельных случаев истолкования смысла.
Б. У действующего или действующих в основе внешних процессов действования, которые мы считаем «одинаковыми» или «сходными», могут лежать в высшей степени различные смысловые связи, и мы «понимаем» также весьма сильно расходящиеся, по смыслу прямо-таки противоположные действия в ситуациях, которые мы рассматриваем как нечто между собой «однородное» (примеры смотри у Зиммеля, в его «Probleme der Geschichtsphilosophie»).
В. Действующие люди в данных ситуациях очень часто подвержены противоположным, противоборствующим между собой побуждениям, которые мы «понимаем» в их совокупности. Но в борьбе мотивов содержатся различные соотнесения со смыслами, одинаково понятные для нас, и то, с какой относительной силой они выражают себя в действовании, нельзя в большинстве случаев, как показывает опыт, оценить даже приблизительно, во всяком случае, здесь, как правило, невозможна полная уверенность. Только фактический исход борьбы мотивов вносит ясность. Таким образом, понятное истолкование смысла, подобно проверке любой гипотезы, неизбежно приходится контролировать по результату, т. е. по исходу фактического протекания действий. Относительной точности удается достигнуть только в психологических экспериментах, в очень редких, к сожалению, случаях, которые особенно пригодны для такого толкования. И только с очень разной степенью приблизительности этого удается достигнуть, благодаря статистике, в случаях (тоже весьма немногих), когда массовые явления поддаются исчислению и однозначному вменению. В остальных случаях имеется только возможность сравнивать между собой как можно больше процессов исторической или повседневной жизни, однородных друг другу во всем, кроме одного решающего пункта, а именно, «мотива» или повода, которые исследуются в отношении их практического значения. В этом состоит важная задача сравнительной социологии. Однако часто, к сожалению, в нашем распоряжении остается только более ненадежное средство, «мысленный эксперимент», т. е., чтобы добиться каузального вменения, к цепочке мотиваций додумываются отдельные составляющие и конструируется вероятное тогда протекание действий. Например, так называемый «закон Грешема» — это рационально очевидное истолкование человеческого действования в данных условиях и при идеально-типической предпосылке чисто целерационального действования. Насколько же люди фактически действуют в соответствии с ним, способен показать только опыт (который, в конечном счете, может быть, в принципе, выражен статистически) фактического исчезновения из обращения слишком низко оцениваемых в денежной системе видов монеты; и опыт действительно в большой мере подтверждает значимость этого закона. На самом деле, путь познания был таким: сначала имелись опытные наблюдения, а затем было сформулировано истолкование. Без этого успешного истолкования наша казуальная потребность осталась бы явно неудовлетворенной. Но, с другой стороны, если бы не было продемонстрировано, что мысленно постигаемое — как мы намерены считать — поведение людей до некоторой степени действительно протекает именно таким образом, то даже сам по себе совершенно очевидный закон был бы конструкцией, не имеющей никакой ценности для познания реального действования. В приведенном примере согласие между смысловой адекватностью и проверкой на опыте вполне убедительно, а количество случаев достаточно велико, что бы считать надежной и эту проверку. Остроумная, имеющая характер смысловой очевидности, подкрепляемая указанием на симптоматические процессы (отношение к персам эллинских оракулов и пророков) гипотеза Эд. Майера о каузальном значении битв при Марафоне, Саламине, Платеях для своеобразного развития эллинской (а тем самым — и всей западной) культуры может быть подтверждена лишь путем такой проверки, при которой будет учитываться поведение персов в случае победы (Иерусалим, Египет, Малая Азия) и которая во многих аспектах неизбежно должна остаться несовершенной. Здесь, безусловно, должна помочь значительная рациональная очевидность гипотезы. Однако очень часто кажущиеся весьма очевидными исторические вменения невозможно проверить даже таким образом. И тогда вменение уже окончательно считается «гипотезой».
7. «Мотивом» называется смысловая связь, которую сам действующий или наблюдатель считает осмысленным «основанием» поведения. «Адекватным по смыслу» связно протекающее поведение должно называться в той степени, в какой соотношение его составляющих мы, в соответствии со средними привычками мышления и чувства, характеризуем как типичную (мы обычно говорим: правильную) смысловую связь. Напротив, «каузально адекватной» последовательность процессов должна называться в той мере, в какой, в соответствии с правилами опыта, существует шанс, что она фактически будет всегда одной и той же. (Адекватным по смыслу в принятом здесь понимании является, например, правильное, согласно нашим обычным нормам исчисления или мышления, решение задачи на вычисление. Каузально адекватна в объеме статистического появления — существующая, согласно проверенным правилам опыта, вероятность некоторого «правильного» или «ложного» — с точки зрения обычных для нас сегодня норм — решения, в том числе и типичной «ошибки в вычислении» или типичного «смещения проблем».) Итак, каузальное объяснение означает констатацию того, что, согласно некоторому правилу вероятности, которое можно каким-то образом определить, а в идеальном — редком случае выразить в числовой форме, за определенным наблюдаемым (внутренним или внешним) процессом следует (или наступает вместе с ним) другой определенный процесс.
Правильное каузальное истолкование конкретного действования означает, что его внешнее протекание и мотив познаются верно, и вместе с тем связь их по смыслу познается понятным образом. Правильное каузальное истолкование типичного действования (понятного типа действия) означает, что называемый типичным процесс и представляется (в некоторой степени) адекватным по смыслу, и может быть (в некоторой степени) определен как каузально адекватный. Если нет смысловой адекватности, тогда даже при самой большой регулярности действования. (как внешнего, так и психического), вероятность которой поддается точному числовому выражению, имеется лишь непонятная (или только не вполне понятная) статистическая вероятность. С другой стороны, даже самая очевидная смысловая адекватность лишь в той мере оказывается в рамках социологического познания правильным каузальным высказыванием, насколько удается доказать наличие (как бы его ни определять) некоторого шанса на то, что действование с некоторой [точно] определимой или примерной частотой (в среднем или в «чистом» случае) фактически действительно совершается адекватно смыслу. Лишь такие статистические регулярности, которые соответствуют понятному предполагаемому смыслу социального действования, суть (в нашем смысле слова) понятные типы действования, т. е. «социологические правила». Лишь такие рациональные конструкции понятного по смыслу действования суть социологические типы реальных процессов, которые могут наблюдаться в реальности хотя бы с некоторым приближением. Дело здесь совсем не в том, что в параллельно устанавливаемой смысловой адекватности всегда растут и фактические шансы на то, что возрастет частота совершаемого соответствующим образом. Только внешний опыт может в каждом случае показать, так ли это в действительности. Его дает статистика (статистика смертности, утомляемости, эффективности машинного производства, выпадения осадков), применительно к чуждым смыслу процессам, данные имеют совершенно тот же смысл, что и применительно к процессам смысловым. Но социологическая статистика (уголовная статистика, статистика профессий, цен, посевов) [говорит] только о последних (само собой разумеется, что нередки случаи, в которых сочетается и то, и другое: например, статистика урожаев).
8. Процессы и регулярности, которые, будучи непонятными, в нашем смысле слова, не называются «социологическими фактами» или правилами, конечно, не становятся из-за этого менее важными. В том числе и для социологии, в том смысле, в каком она здесь понимается (ибо мы ограничиваемся «понимающей социологией», которая никому не может и не должна быть навязана). Однако такие процессы и регулярности — и в методическом отношении это совершенно неизбежно — занимают совершенно иное место, чем доступное пониманию действование, а именно, место его «условий», «поводов», «помех», «благоприятных обстоятельств».
9. Действованием в смысле понятной по смыслу ориентации собственного поведения [действующего] мы всегда будем называть только поведение одного или нескольких отдельных лиц.
Для других познавательных целей может быть полезным и нужным понимать отдельного индивида, например, как обобществление «клеток» или как комплекс биохимических реакций, или рассматривать его «психическую» жизнь как конституированную отдельными элементами (как бы их ни квалифицировать). Так приобретается, несомненно, ценное знание (каузальные правила). Однако мы не понимаем выраженное в правилах поведение этих элементов. Так же обстоит дело и с психическими элементами, и даже чем более точно они будут постигаться естественнонаучным образом, тем меньше [мы будем их понимать]: истолкование, исходящее из предполагаемого смысла, здесь вообще невозможно. Но для социологии (в нашем смысле слова, а равным образом и для истории) именно смысловая связь действования является объектом постижения. Мы можем (по крайней мере, в принципе) попытаться наблюдать или даже, исходя из наблюдений, прояснять для себя поведение физиологических единиц, например, клеток, или каких-нибудь психических элементов, [мы можем] найти их правила («законы») и с помощью последних каузально «объяснить» отдельные процессы, т. е. подвести их под правила. Однако истолкование действования лишь в той же самой мере и лишь в том же самом смысле принимает в расчет эти факты и правила, как и любые другие (например, физические, астрономические, геологические, метеорологические, географические, ботанические, зоологические, физиологические, анатомические, чуждые смыслу психопатологические факты или естественнонаучные условия технических фактов).
С другой стороны, для иных (например, юридических) познавательных целей или для целей практических может оказаться целесообразным и прямо-таки неизбежным рассматривать социальные образования ([например] «государство», «товарищество», «акционерное общество», «фонд») точно так же, как рассматриваются отдельные индивиды (например, как носителей прав и обязанностей или как субъекты юридически релевантных действий). Напротив, для понимающего истолкования действования в социологии эти образования суть исключительно процессы и связи специфических действий отдельных людей, так как только эти последние являются для нас понятными носителями осмысленно ориентированного действования. Тем не менее, социология ввиду своих познавательных целей не может, например, игнорировать эти коллективные мыслительные образования, полученные благодаря другим способам рассмотрения. Ибо истолкование действования имеет отношение к этим коллективным понятиям в следующих трех аспектах: а) сама она часто бывает вынуждена работать с весьма сходными (а иногда точно так же и называемыми) коллективными понятиями, чтобы вообще иметь [какую-то] понятную терминологию. Например, как на языке юристов, так и в обыденном языке [термин] «государство» означает и правовое понятие, и те фактические социальные действования, для которых должны иметь значимость юридические правила. Для социологии в «государство» как факт не обязательно включаются только юридически релевантные составляющие, не обязательно именно они. И, во всяком случае, для нее не существует никакой «действующей» коллективной личности. Если она говорит о «государстве» или «нации», или «акционерном обществе», или «семье», или «армейском корпусе», или о сходных «образованиях», то понимает под этим исключительно некоторое определенное социальное действование отдельных людей, фактическое или сконструированное как возможное, т. е. юридическому понятию, которое она использует ввиду его точности и привычности, она приписывает совершенно иной смысл; б) истолкование действования должно принять во внимание следующий фундаментально важный факт: коллективные образования, которые имеются в повседневном мышлении или мышлении юридическом (или другой дисциплины) суть представления в головах реальных людей (не только судей и чиновников, но и «публики») о чем-то отчасти сущем, отчасти долженствующем иметь значимость, на которые ориентируется их действование, и как таковые они имеют мощное, часто прямо-таки преобладающее каузальное значение для того, каким образом протекает действование реальных людей. Прежде всего — как представления о долженствующем иметь значимость (или не иметь ее). (Поэтому современное государство в значительной степени существует именно таким образом — как комплекс специфического совместного действования людей, потому что определенные люди ориентируют свое действование на представлении, что государство существует или должно таким образом существовать, т. е. что порядки такого юридически ориентированного рода имеют значимость. Об этом мы еще скажем ниже.) Хотя, согласно собственно социологической терминологии (см. п. а), и можно было бы полностью элиминировать эти понятия, используемые в обычном языке не только применительно к юридическому долженствованию значимости <Geltensollen> но и применительно к реальным событиям, и заменить их совершенно новообразованными словами (хотя это и было бы крайним и, в основном, излишним педантизмом), однако, что касается данного важного положения дел, даже это, конечно, исключено; в) метод так называемой «органической» социологии (ее классический тип — замечательная книга Шеффле пытается объяснить совместное общественное действование, исходя из «целого» (например, «народного хозяйства» в рамках которого отдельный человек и его поведение затем объясняются подобно тому, как, например, физиология объясняет положение органа тела в «хозяйстве» <Haushalt> организма (т. е. с точки зрения его сохранения). (Ср. знаменитое высказывание в лекции одного физиолога: «Селезенка. О селезенке, господа, мы ничего не знаем. Вот и все о селезенке!» На самом деле, этот физиолог «знал» о селезенке довольно много: ее местоположение, величину, форму и т. д. — он только не мог указать ее «функцию», и эту свою неспособность называл «незнанием».) Насколько такого рода функциональное рассмотрение «частей» «целого» должно (всенепременно) иметь ключевое значение в других дисциплинах, мы здесь обсуждать не намерены — известно, что биохимическое и биомеханическое рассмотрение не могло бы, в принципе, довольствоваться этим. Для истолковывающей социологии такой способ выражения может служить: 1) целям практической наглядности и предварительной ориентации (в этой функции он может быть в высшей степени полезен и нужен, однако, при чрез мерно завышенной оценке его познавательной ценности и ложном реализме понятий, он может также оказаться очень вредным); 2) при определенных обстоятельствах только он может помочь нам выявить то социальное действование, истолковывающее понимание которого важно для объяснения определенной связи. Но в этом пункте только начинается работа социологии (в нашем смысле слова). При [рассмотрении] «социальных образований» (в противоположность «организмам») мы в состоянии, помимо простой констатации функциональных связей и правил («законов»), достичь еще кое-чего, что совершенно недоступно никакой «естественной науке» (поскольку она устанавливает каузальные правила для процессов и образований и выводит из них «объяснения» отдельных событий), а именно, «понять» поведение отдельных участников, тогда как поведение, например, клеток мы не «понимаем», но можем только функционально постигнуть, а затем констатировать в соответствии с правилами его протекания. Этот добавочный результат понимающего объяснения в сравнении с наблюдающим куплен, конечно, ценой того, что результаты, которые можно получить путем истолкования, носят существенно более гипотетический и фрагментарный характер. Однако именно этот [добавочный результат] и специфичен для социологического познания.
