Будучи, как всегда, предубежденными, мы подумали: «Грезы? В богадельне? Эти люди апатичны и подавлены! Чем же мы сможем поднять их настроение?» Мы только что побывали в мире детей, а теперь вступаем в мир стариков. Миры такие различные и в то же время такие одинаковые! Проблема еще состояла в том, что учитель ушел в арьергард. Мы ждали его подсказок, но их не было; а жаль. Он лишь сказал, что пойдет гулять, но до того как он ушел, Димас, заикаясь и моргая, заговорил:
Веселить… ста… старичков? Как, учитель? Эта пуб… публика вот-вот сыграет в ящик.
Он знал, как украсть у старика кошелек, заставить его нервничать, но ему никогда не хотелось серьезно поговорить со стариком или развеселить его.
Димас, предубеждение старит больше, чем прожитые годы. Вы старше многих из них, — прокомментировал слова Димаса продавец грез и тут же услышал шутливое предложение Бартоломеу.
Что касается меня, то я решу эту задачу за пару минут, — сказал он, намекая на известное ему волшебное решение вопроса. — Влить в них побольше кашасы, и все: цирк зажигает огни.
Импульсивно произнеся эту фразу, он попросил извинения за возвращение к старому. Что касается Эдсона, то творить чудо, которое приносило бы людям радость, он не умел. Соломон тоже не обладал такими способностями. Мы не знали, что делать.
Не успели мы опомниться, как учитель уже ушел. Куда он направлялся, мы не знали. Мы собрались в тесный кружок. Каждый высказал свое мнение, и мы разработали совместный план, после чего пошли за реквизитами и вернулись через два часа.
Краснобай, надев на голову парик с длинными волосами и темные очки, с воодушевлением сказал нам:
Мужики! Давайте прикинемся, что мы нормальные.
Мы засмеялись и пошли в сторону приюта. Прежде чем я успел что-нибудь произнести, Бартоломеу взял инициативу в свои руки и изложил нам нашу «легенду», которую мы одобрили.
Стало быть, так: мы, группа профессиональных музыкантов, собираемся устроить небольшое шоу. Оно будет бесплатным. В деньгах мы не нуждаемся, но отрабатываем кое-какие пожертвования.
Димас был в красной шляпе и темных очках типа «рейбан». Я надел парик с длинными волосами, заплетенными в косички. Соломон приклеил огромные ресницы, подражая Элвису Пресли. Эдсон повязал голову красной лентой и надел длинную рубаху без воротника. Достать этот реквизит было очень трудно, но мы сказали, что собираемся поставить благотворительный спектакль, после чего возвратим все владельцам.
Руководителям приюта не очень понравилось наше предложение; поскольку молодые люди редко интересуются делами стариков, они хотели сначала узнать, что мы собираемся делать, и спросили меня: «Что вы задумали? Ничего из этого не выйдет». Потом была создана импровизированная сцена, и более сотни стариков и старушек чинно уселись перед ней, глядя наустрашающих типов, то есть на нас.
Мы принесли две плачевного вида гитары. Одну взял Чудотворец, который сказал, что научился играть в своем церковном оркестре. Но гитара была расстроена. Вторую взял Соломон, играл он тоже очень плохо. Мне достался саксофон, и я пытался вспомнить несколько нот, которые в свое время выучил под руководством деда по материнской линии. У Димаса — контрабас, но он не знал, что с ним делать. Краснобай выступил как вокалист. Это единственное, что он умел, но пройдоха заверил нас, что находится в прекрасной форме, а раньше пел в разных заведениях, когда был более или менее трезв.
Первый номер исполнялся в стиле романтического рока. Мы очень стеснялись, чувствовали себя скованно. Голос Краснобая был ужасным. Ему следовало бы вообще не раскрывать рта, поскольку он не умел петь в унисон с инструментами. Тем не менее ему казалось, что с ним все в порядке. Старички никак не реагировали. Мы решили, что нужно поддать жару и, прервав первую вещь, заиграли энергичный рок. Этот ритм нам удался! Мы покачивали бедрами, подпрыгивали, но старшее поколение оставалось безучастным. Краснобай совершал прямо-таки гимнастические трюки со своим расстроенным голосом, но развеселить стариков никак не удавалось.
Я подумал: «Это провал. Вместо того чтобы служить им вместо антидепрессантов, мы еще больше усилили чувство подавленности у этих стариков». Краснобай лез из кожи вон. Он пропел национальный гимн — самбу. Мы от души ему аккомпанировали.
Я пью, да, и я живу, а есть такие, что не пьют, но как мухи мрут; я пью, да… — Он повторил припев, посмотрел на стариков и решил, что они развеселятся лишь тогда, когда им в голову ударит алкоголь.
Но никто даже не улыбнулся. Никто не двигался. Никто не аплодировал. Никто не пел. В первый же день, когда мы попытались продать грезы, мы фактически продали собственный стыд. Посмотрев на сестер и братьев милосердия, на нянечек, мы убедились, что и они остаются безучастными. Подобно нам, они, должно быть, думали, что их старички одной ногой стоят в могиле и ожидают скорой смерти. И вот когда этот день показался нам самым скверным с тех пор, как мы пошли за учителем, он появился. Увидев его, некоторые старики и старушки пошли ему навстречу и стали радостно обнимать его. Тогда-то мы и поняли, что он уже не раз бывал в этом приюте.
Учитель вдруг отобрал у нас инструменты и раздал их старикам. Мы-то думали, что они вообще не знают, что такое гитара, контрабас или саксофон. К нашему удивлению, старики — сеньор Лауру, сеньор Мишель и сеньор Лусиу, — взявшие гитары и контрабас, обращались с ними весьма ловко и начали настраивать. Вскоре раздался мощнейший звук. Мы не верили тому, что услышали.
Таким же образом одна сеньора взяла саксофон и исполнила великолепное соло. Я впал в оцепенение. «Однако этот приют далеко не богадельню>, — подумал я. Устыдившись, я понял, и мои товарищи тоже, как и присутствовавший персонал, что на самом деле это отнюдь не так. Приют был собранием опытных людей с подавленным потенциалом.
Учитель с великим удовольствием слушал их. Потом он взял из рук Бартоломеу микрофон, подошел к сеньору весьма преклонного возраста, который почти не мог ходить, и отдал микрофон ему. Мы были без ума от его превосходного голоса, в чем-то похожего на проникновенный тембр Фрэнка Синатры.
Некоторое время спустя учитель пригласил тех, кто мог передвигаться, на площадку и начал с ними танцевать. Я тоже принял участие в танце. Ликование было всеобщим и бурным. Старики перевернули свою богадельню вверх дном. Улыбки людей отражали их настроение. Поначалу они не веселились, потому что мы проявили к ним полное неуважение. Мы дали им самое худшее, решив, что раз они старики, то с памятью у них не все в порядке, мышцы ослабли и для их ушей и эмоций сгодится все что угодно.
У многих из них было чудесное детство, значительно лучше моего; и ребенок, который спал где-то внутри каждого из них, проснулся. Позднее учитель сказал, что отправил нас к старикам не для того, чтобы мы продали им грезы, а для того, чтобы мы сами купили эти грезы у них. Он показал нам, что бесполезных людей не бывает, но есть люди плохо оцененные, плохо использованные, плохо изученные. Услышав эти слова, я понял, какую еще ошибку совершил когда-то. Мой дед по материнской линии Паулу был экстравертом, общительным человеком. Умер он через пятнадцать лет после смерти моей матери. Но я никогда не пытался проникнуть в его внутренний мир. Я чувствовал себя отвергнутым своими дядями и двоюродными братьями и кончил тем, что сам отверг своего деда. У каждой невинной жертвы есть душевные раны, нанесенные преступником. Меня восхищало умение деда играть на музыкальных инструментах, но я никогда не спрашивал его о слезах, которые он пролил, о страхах, которые испытал. Я никогда не обращал внимания ни на его хорошее настроение, ни на его жизненный опыт. Я многое потерял, не взявшись за глубокое исследование удивительного человеческого существа.
