Ложь имеет бесконечное число комбинаций,
тогда как правда бывает только одна.
Жан-Жак Руссо
Подходя к хижине, Мак услышал запах лепешек, или оладий, или чего-то не менее чудесного. Прошел, должно быть, всего час с обеда, если вспомнить о том, как управлялась с фактором времени Сарайю, однако ему казалось, что он не ел уже много часов. Даже если будь он слепым, запросто нашел бы дорогу в кухню. Однако, приблизившись к двери, был удивлен и разочарован, обнаружив, что в кухне никого нет.
— Есть здесь кто-нибудь? — позвал он.
— Я на крыльце, Мак, — послышался через открытое окно ее голос. — Возьми себе что-нибудь выпить и иди сюда.
Мак налил кофе и вышел на крыльцо.
Папа с закрытыми глазами отдыхала в старом кресле-качалке в стиле адирондак[2], нежась на солнышке.
— Что за дела? Бог решил позагорать? Неужели у тебя сегодня не нашлось других занятий?
— Мак, ты понятия не имеешь, чем я сейчас занята.
Напротив нее стояло другое кресло, он и уселся в него, а Папа открыла один глаз. Их разделял столик с подносом, полным аппетитной выпечки, масленкой со свежим маслом и целой батареей плошек с разными джемами и вареньями.
— Ух, какой запах! — воскликнул Мак.
— Налегай. Сделано но рецепту, который я позаимствовала у твоей прапрабабушки. Еще и по сусекам поскребла, — усмехнулась она.
Мак не был уверен, что означает «поскрести по сусекам», когда об этом говорит Бог, но решил не уточнять. Он взял лепешку и, ничем не намазав, откусил. Она была еще теплая и буквально таяла во рту.
— Ишь ты! Вкуснотища! Спасибо!
— Не забудь поблагодарить прапрабабушку, когда с ней увидишься.
— Понадеемся, — проговорил, жуя. Мак, — что это случится не очень скоро.
— А разве тебе не хочется узнать? — спросила Папа, игриво подмигнув, а затем снова закрывая глаза.
Жуя вторую лепешку, Мак набрался храбрости, чтобы выложить тяжелую правду на душе.
— Папа? — позвал он, и в первые ему не показалось нелепым называть Бога Папой.
— Да, Мак? — отозвалась она, открыла глаза и радостно улыбнулась.
— Я здорово на тебя злился.
— Гм, должно быть, София достучалась до тебя.
— Вот уж точно! Я и понятия не имел, что мне придется быть твоим судьей. Это звучит ужасно нахально.
— Так это потому, что так оно и есть, — объяснила Папа.
— Каюсь, я в самом деле не знал… — Мак печально покачал головой.
— Но теперь это в прошлом, и пусть там и остается. Я вовсе не хочу, чтобы ты сожалел об этом, Мак. Я лишь хочу расти вместе с тобою дальше.
— И я тоже хочу. — Мак потянулся за очередной лепешкой. — А почему ты не ешь?
— Угощайся без меня, ты же знаешь, как это бывает, начнешь готовить, там попробуешь, тут попробуешь и не успеешь оглянуться, как наелся. А ты не стесняйся, — и она пододвинула поднос к нему.
Он взял лепешку и откинулся на спинку кресла.
— Иисус сказал, это была твоя идея, позволить мне провести сегодня время с Мисси. Я не могу найти слов, чтобы тебя отблагодарить.
— А, всегда рада, милый. Я и сама была счастлива! Мне так не терпелось устроить ваше свидание, что я насилу дождалась.
— Если бы и Нэн была здесь.
— Тогда все было бы просто идеально! — взволнованно согласилась Папа.
Мак сидел молча, не понимая, что она имеет в виду и как на это реагировать.
— Ну разве Мисси неудивительная! — Она покивала головой. — Боже, боже, боже, я особенно ее люблю!
— И я тоже! — Мак просиял, подумав о своей принцессе у водопада.
Принцесса? Водопад? Погодите-ка! Папа наблюдала, как у него в голове все становится на свои места.
— Совершенно очевидно, что ты знаешь о том, как любит мои дочь водопады и как нравилась ей легенда о принцессе мултномахов. — Папа кивнула. — Так вот к чему все это? Ей пришлось умереть, чтобы я изменился?
— Да ты что, Мак! — Папа распрямилась в кресле. — Я так дела не делаю.
— Но она очень любила эту легенду.
— Конечно любила. Именно благодаря ей пришла к пониманию того, что сделал Иисус для нее и всего человечества. Истории о личностях, готовых по доброй воле отдать свою жизнь ради спасения других, это настоящая путеводная нить в вашем мире, они открывают и ваши устремления, и мое сердце.
— Но если бы она не умерла, я не был бы сейчас здесь…
— Мак, из того, что я в совершенстве умею извлекать добро из невыразимых трагедий, не следует, что я эти трагедии и провоцирую. Даже думать не смей, что если я пользуюсь каким-то моментом, то сама его и подстроила, или же нуждаюсь в нем для осуществления своих целей. Это всего лишь даст тебе ложное представление обо мне. Милосердие не нуждается в страданиях, чтобы существовать, но там, где есть страдания, ты обнаружишь и милосердие, во множестве проявлений и оттенков.
— Слышать это — большое облегчение. Мне было невыносимо думать, что из-за меня оборвалась ее жизнь.
— Она не твоя жертва, Мак. Она была и всегда будет твоею радостью. Для нее в этом и заключен смысл.
Мак откинулся в кресле, обозревая вид, открывавшийся с крыльца.
— Я чувствую себя таким переполненным!
— Ну так ты же слопал почти все лепешки.
— Я не об этом, — засмеялся он, — и ты это знаешь. Мир выглядит в тысячу раз ярче, и я чувствую себя в тысячу раз легче.
— Так и есть, Мак! Нелегко быть судьей целого мира. — Улыбка Папы убедила Мака, что новая тема вполне безопасна.
— Или судить тебя, — прибавил он. — У меня в голове был такой кавардак… Я совершенно не понимал, кто ты в моей жизни.
— Нет-нет, Мак, у нас с тобой были и чудесные моменты. Так что не надо сгущать краски.
— Но мне всегда казалось, что Иисус лучше тебя. Он выглядел таким милосердным, а ты…
— Такой злобной? Печально, не правда ли? Он пришел показать людям, кто я, а большинство поверило, что это он сам и есть. Они до сих пор воспринимают нас как хорошего полицейского и плохого полицейского. Когда они хотят, чтобы другие делали то, что им кажется правильным, им нужен суровый Бог. Когда они ищут прощения, они прибегают к Иисусу.
— Совершенно верно, — произнес Мак, воздев указательный палец.
— Но мы все были в нем. Он в точности выражал мое сердце. Я люблю тебя и приглашаю любить меня.
— Но почему меня? В смысле, почему Макензи Аллена Филлипса? Почему ты любишь такого растяпу и неудачника? После всего, что я чувствовал к тебе в глубине души, после всех высказанных мною обвинений почему ты вообще берешь на себя труд до меня достучаться?
— Потому что это любовь, — ответила Папа, — Помни, Мак, я не задаюсь вопросом, что ты сделаешь, какой выбор предпочтешь. Я уже это знаю. Давай предположим, к примеру, что я пытаюсь научить тебя не прятаться во лжи. Разумеется, только теоретически, — она подмигнула, — И предположим, я знаю, что тебе необходимо будет пережить сорок семь различных событий и ситуаций, прежде чем ты действительно меня услышишь, то есть прежде чем ты услышишь меня достаточно явственно, чтобы согласиться со мной и измениться. Поэтому, когда в первый раз ты не слышишь меня, я вовсе не злюсь и не огорчаюсь, я в предвкушении. Ведь осталось всего сорок шесть попыток. И этот первый раз является кирпичиком, который ляжет в основание моста, ведущего к исцелению, по которому в один прекрасный день, например сегодня, ты пройдешь.
— Ну вот, теперь я чувствую себя виноватым, — признался он.
— Не забудь рассказать, как это у тебя получается, — хихикнула Папа. — Честное слово, — Макензи, все это делается не для того, чтобы ты ощущал себя виноватым. Чувство вины не поможет тебе обрести свободу во мне. В лучшем случае оно заставит упорнее искать утешения в какой-нибудь концепции снаружи. А я пребываю внутри.
— Но то, что ты сказала… Насчет того, чтобы прятаться во лжи. Полагаю, так или иначе я занимаюсь этим всю свою жизнь.
— Милый, ты же из выживших. Здесь нечего стыдиться. Твой отец ужасно обидел тебя. Жизнь обидела тебя. Ложь самое естественное убежище, куда бросается выживший. Она дает ощущение защищенности, это место, где каждый зависит только от себя самого. Однако местечко темное, правда?
— Очень темное, — пробормотал Мак, покачивая головой.
— Но готов ли ты отказаться от власти и защищенности, какие оно тебе обещает? Вот в чем вопрос.
— Что ты имеешь в виду?
— Ложь — это маленькая крепость, внутри ее ты якобы в безопасности, чувствуешь себя полновластным хозяином. Из этой крепости ты пытаешься управлять своей жизнью и манипулировать другими людьми. Однако крепости нужны стены, и ты их строишь. Это оправдания для твоей лжи. Будто бы ты лжешь, чтобы защитить кого-то, кого ты любишь, спасти от боли. В ход идет все, что угодно, лишь бы тебе было уютно внутри твоей лжи.
— Но я не сказал Нэн о письме только потому, что оно могло причинить ей сильную боль.
— Вот видишь? Ты уже начинаешь, Макензи, оправдывать себя. То, что ты сейчас произнес, неприкрытая ложь, и ты не видишь этого, — Она снова подалась вперед, — Хочешь, я скажу, в чем правда?
Мак знал, что Папа глубоко копает, и где-то в глубине души он был рад, что они заговорили об этом, ему даже хотелось засмеяться вслух. Он больше не стеснялся.
— Не-е-ет, — протянул он в ответ и улыбнулся. — Но все равно продолжай.
Она тоже улыбнулась, затем посерьезнела.
— Правда в том, Мак, что ты вовсе не пытался уберечь Нэн от боли, когда не сообщил ей о случившемся. Причина в том, что ты боялся, как бы тебе не пришлось иметь дело с переживаниями, и ее, и своими. Переживания пугали тебя, Мак. Ты лгал, чтобы защитить себя, а не ее!
Он выпрямился в кресле. Папа была совершенно права.
— И более того, — продолжала она, — такая ложь — это есть нелюбовь. Твоя ложь делает невозможными твои взаимоотношения с Нэн и ее взаимоотношения со мной. Если бы ты рассказал ей, может быть, она сейчас была бы здесь.
Слова Папы были словно удар кулаком в солнечное сплетение.
— Ты хотела, чтобы она тоже приехала?
— Это было бы твое и ее решение, если бы ей выпал шанс его принять. Дело в том, что ты просто не сознавал, что происходит, Мак, поскольку был так озабочен, защищая Нэн.
И снова его охватило чувство вины.
— Так что же мне теперь делать?
— Расскажи ей все, Мак. Сразись с боязнью выйти из темноты и расскажи, попроси прощения, и пусть ее прощение тебя исцелит. Попроси ее молиться за тебя, Мак. Рискни быть искренним. Когда ты снова запутаешься, снова попроси у нее прощения. Это же процесс, милый, жизнь достаточно реальна сама по себе, если ее не затеняет ложь. И помни еще, что я больше твоей лжи. Я могу действовать за ее пределами. Однако это не оправдывает наличия лжи, не прекращает начатых ею разрушений и не защищает других от ее ударов.
— А что, если Нэн меня не простит? — Мак сознавал, что это самый большой из страхов, с которыми он живет. Казалось, что безопаснее наслаивать новую ложь на растущую гору предыдущих.
— А это уже вопрос веры, Мак. Вера не живет в доме уверенности. Я здесь не для того, чтобы сказать, что Нэн тебя простит. Может быть, она не простит, не сможет, однако моя жизнь внутри тебя отважится пойти на риск и неопределенность, чтобы изменить тебя, по доброй воле превращая тебя в правдивого человека, и это будет чудо почище воскрешения покойника.
Мак позволил ее словам дойти до своего разума.
— Прости меня, пожалуйста, — произнес он.
— Уже сделано, давным-давно, Мак. Если не веришь мне, спроси Иисуса. Он там был.
Мак отхлебнул кофе, удивился, обнаружив, что он нисколечко не остыл.
— Но я так упорно старался вычеркнуть тебя из своей жизни.
— Люди очень цепкие, когда речь заходит об их воображаемой независимости. Они копят свои болезни, точно сокровища, и держатся за них мертвой хваткой. Они отыскивают свою индивидуальность, дорожат своей надломленностью, оберегают ее до последней капли отпущенных им сил. Неудивительно, что милосердие столь непривлекательно. В этом смысле ты просто пытался запереть двери своей души изнутри.
— Но не преуспел в этом.
— Потому что моя любовь намного больше твоего упрямства, — сказала Папа, подмигивая, — Я заставляю сделанный тобою выбор служить моим целям. На свете много людей вроде тебя. Макензи, заканчивающих тем, что запираются в крошечном пространстве наедине с чудовищем, которое неизбежно обманет их, не выразит и не передаст того, что, как им кажется, должно выразить и передать. Заключенные в темницу наедине с таким ужасом, они снова получают шанс вернуться ко мне. А то самое сокровище, в которое они так верили, становится их погибелью.
— Значит, ты используешь боль, чтобы заставить людей вернуться к тебе? — с неодобрением спросил Мак.
Папа придвинулась и нежно тронула его руку.
— Милый, я простила тебя и за то, что ты думаешь, будто я могу действовать таким способом. Я понимаю, тебе трудно, ты заблудился в своем восприятии реальности и все еще слишком уверен в правильности собственных суждений, чтобы начать видеть хотя бы, не говоря уже о том, чтобы понимать, что есть настоящие любовь и добро. Истинная любовь никогда не принуждает.
— Но если я правильно понял твои слова, последствия нашего эгоизма являются частью процесса, который в итоге приводит нас к крушению иллюзий и помогает обрести тебя. Разве не поэтому ты не предотвращаешь всякое зло? Разве не поэтому ты не предупредила нас, что Мисси в опасности, и не дала нам найти ее?
Обвиняющие нотки больше не звучали в голосе Мака.
— Если бы все было так просто, Макензи!.. Никто не знает, от каких ужасов я спасаю мир, потому что люди не видят того, что не случилось. Все зло проистекает от независимости, а независимость — это ваш выбор. Если бы я противодействовала каждому независимому выбору, мир, каким ты знаешь его, просто прекратил бы свое существование и любовь не имела бы никакого значения. Этот мир вовсе не игровая площадка, на которой я держу своих детишек, не допуская к ним зло. Зло — это хаос той эпохи, какую вы мне принесли, но последнее слово останется не за ним. Сейчас же оно касается каждого, кого я люблю, и тех, кто следует за мной, и тех, кто не следует. Если я ликвидирую последствия людского выбора, я уничтожу и возможность любви. Любовь, навязанная силой, вовсе не любовь.
Мак запустил пальцы в волосы и вздохнул.
— Это так сложно осмыслить.
— Милый, позволь мне назвать одну из причин, которая для тебя лишена какого-либо смысла. У тебя очень узкий взгляд на то, что значит быть человеком. Ты чудо, превосходящее всякое воображение. Только тот факт, что ты совершаешь чудовищный разрушительный выбор, не означает, что ты заслуживаешь меньшего уважения за то, чем являешься: вершиной моего Творения и средоточием моих привязанностей.
— Но… — начал Мак.
— Не забывай также, — перебила она, — что помимо боли и душевных мук ты окружен красотой, чудом Творения, искусством, музыкой и культурой, звуками смеха и любви, шепотом надежды и празднеством новой жизни. Примирением и прощением. Все это также является результатом твоего выбора, пусть и скрытым. Так что же из всего этого богатства мы должны отменить, Макензи? Может, мне никогда не стоило творить? Может быть, Адама нужно было остановить, когда он предпочел свободу? А как насчет твоего решения родить еще одну дочь или решения твоего отца бить своего сына? Ты требовал независимости, а теперь жалуешься на то, что я люблю тебя настолько, что готова дать тебе эту независимость.
Мак улыбнулся:
— Я уже слышал это раньше.
Папа улыбнулась в ответ и протянула руку за лепешкой.
— Я же говорила, что София добралась до тебя. Макензи, моя цель не в моем спокойствии или твоем. Моя цель — выражать любовь. Я стремлюсь отделять жизнь от смерти, нести свободу сломленным духом и обращать тьму в свет. Там, где ты видишь хаос, я вижу фрактал. Все должно свершиться, даже если в результате те кого я люблю, кто наиболее мне близок, окажутся в мире, полном ужасных трагедий.
— Ты говоришь об Иисусе, верно? — тихо спросил Мак.
— Что ж, я люблю этого человека. — Папа отвернулась и покачала головой, — Все в нем, без исключения. Однажды вы все поймете, от чего он отказался. Для этого просто нет слов.
Мак ощущал, как в нем вскипают чувства. Что-то глубоко тронуло его, когда Папа говорила о своем сыне. Он колебался, стоит ли спрашивать, но в итоге все-таки нарушил молчание:
— Папа, ты не поможешь мне понять кое-что? Чего именно достиг Иисус своей смертью?
Она все еще глядела в лес.
— О… — Она махнула рукой. — Ничего особенного. Просто сущности всего, к чему стремилась любовь еще до начала творения.
— Ого, ничего себе абстракция. Нельзя ли поподробнее? — довольно развязно спросил Мак, во всяком случае, осекся он уже после того, как произнес вслух эти слова.
Папа, вместо того чтобы обидеться, улыбнулась.
— Нет, ну разве ты не наглеешь с каждой минутой? Дай человеку палец, и он всю руку отхватит.
Рот у него снова был набит, и он ничего не ответил.
— Как я уже говорила, все ради него. Творение и история — все ради Иисуса. Он центр наших устремлений, в нем мы полностью люди, так что наши устремления и ваша судьба связаны навеки. Можно сказать, что мы сложили все яйца в одну человеческую корзину. Потому что никакого плана «Б» не существует.
— Звучит довольно рискованно, — высказался Мак.
— Может быть, для тебя, но не для меня. С самого начала не вставало вопроса, добьюсь ли я того, чего хочу. — Папа подалась вперед и скрестила руки, положив их на стол. — Милый, ты спрашивал, чего Иисус достиг на кресте, так вот слушай меня внимательно: через его смерть и воскрешение я полностью примирилась с миром.
— С целым миром? Ты имеешь виду тех, кто в тебя верит?
— Со всем миром, Мак. Примирение — это улица с двусторонним движением, и я свою часть работы исполнила, совершенно, полностью, окончательно. Не в природе любви силой навязывать взаимоотношения, зато в природе любви открывать им путь.
— С этими словами Папа поднялась и собрала тарелки, чтобы отнести их в кухню.
— Значит, я не понимаю природы примирения и боюсь переживаний. В этом дело?
Папа не ответила, она помотала головой и направилась в кухню. Мак слышал, как она ворчит под нос:
— Люди по временам такие идиоты!
Он не поверил собственным ушам.
— Что я слышу? Бог обозвал меня идиотом? — крикнул он через дверь.
И услышал ее ответ:
— Если тебе угодно, милый. Да, сэр, если вам угодно…
Мак засмеялся и откинулся в кресле. Его мозг был более чем полон, точно так же, как и желудок. Он отнес оставшуюся посуду в кухню и сложил на стол, поцеловал Папу в щеку и направился к выходу.
