Юридическая оценка деяния 6 страница

ссудил потерпевшему, и б) того, что, если расписка под-ложна, никто иной, кроме подсудимого, не мог совершить подлога. Главный вывод защитника в этом деле — подсудимый не совершал подлога; но защитник может ограничиться доказательством того, что расписка могла быть подделана другим лицом и подозрение против последнего представляется более основательным, чем против подсудимого.

Связь главного положения или вывода речи с тем, что я называю главными нервами дела, может быть очень близкой и более отдаленной. В упомянутом выше деле поручика ла Ронсьера, осужденного в 1835 году за покушение на изнасилование дочери начальника кавалерийского училища в Сомюре Марии Моррель, главный нерв защиты совпадает с одним из ее отдельных положений. Это положение — Мария Моррель лжет. Главный нерв — Мария Моррель страдает истерией и лжет не злонамеренно, а как больная. Эта мысль примиряет защитников Марии Моррель, то есть врагов подсудимого, с его защитниками; она указывает присяжным возможность оправдать подсудимого, не оскорбляя семьи девушки*. В речи Н. П. Карабчевского** по делу Николая Кашина⁹³, обвинявшегося в убийстве жены, главное (неверное) положение почти совпадает с главным (верным) нервом защиты: главное положение — убийство жены было единственным средством нравственного возрождения подсудимого, это неверно; главный нерв — убийство было средством его нравственного возрождения, это верно. — В деле доктора Корабе-вича (1ч. 1462 ст. и 1463⁹⁴ ст. уложения о наказаниях) главное положение обвинения — девушка умерла от преступной операции, совершенной Корабевичем; главный нерв не в этом и даже не в том, что он вообще занимался такими операциями, а в том, что он делал их ради наживы; главный нерв целесообразной, хотя безнравственной, защиты заключался бы в том, что врачу трудно отказать женщине в противозаконной помощи. — В деле о подлоге завещания от имени штабс-капитана Седкова⁹⁵ главное положение обвинения — Седков был мертв в то время, когда писалось завещание; главный

* Защитительная речь Ше д'Эст Анж по делу ла Ронсьера напечатана в сборнике А. С. Шмакова «Французские судебные ораторы». ** См. ниже, с. 78, 84.

нерв — подлог направлен против тех, кто имел и законное, и нравственное право на наследство, и в пользу той, которая не имела ни того, ни другого.

Главное положение составляет часть формального логического рассуждения о виновности подсудимого, это рассуждение составляется из ряда отдельных последовательных положений. Всякий может найти их чисто рассудочным путем, перебирая в обратном порядке части одного или нескольких силлогизмов. В действительности и этого не приходится делать, так как главный спорный вопрос и условия его решения почти всегда сами бросаются в глаза. Не то — нервы дела; они могут быть совсем в стороне от логического рассуждения; чтобы находить их, нужен живой ум и знание людей.

Указанные выше три разветвления работы в приготовлении оратора к судебному состязанию тесно связаны единством его цели. Вследствие этого, а равно и по свойствам человеческого мышления, останавливаясь мысленно на той или другой из этих трех задач (изучение дела, разбор доказательств, разбор средств убеждения), оратор не может вполне забыть о прочих; они сталкиваются и переплетаются у него в голове. В этом нет беды, но, чтобы твердо владеть оружием в предстоящем бою, оратор должен ясно разделить их с самого начала.

ПОИСКИ ИСТИНЫ

Само собою разумеется, что следует начать с педантичного изучения предварительного следствия. Следует уяснить себе и твердо запомнить все обстоятельства дела, не различая крупных фактов от мелочей, ибо заранее нельзя знать, что окажется важным и что лишенным значения. «Первая, азбучная обязанность публичного обвинителя, — говорит М. Ф. Громницкий*, — изучение дела по предварительному следствию. Изучение это, безусловно, должно быть самое внимательное, всестороннее, от первой страницы до последней, без пропуска самой с виду ничтожной бумаги из полицейского, например, дознания или из каких-либо приложений к делу. Самая ничтожная бумага может неожиданно служить на

* Роль прокурора на суде по уголовным делам. — Журнал Министерства Юстиции. 1896 г., № 1.

суде материалом в разъяснение обстоятельств дела, может дать указание на сильные или слабые стороны защиты, может дать, наконец, иное освещение имеющим значение в деле фактам». Указания эти, конечно, в равной мере применимы и к защите.

Изучив акты следствия, узнав все то, что дано, оратор должен по возможности найти ответы на все существенные недомолвки следователя, вольные и невольные. Знать дело — вовсе не значит знать, что было. Теперь только начинается настоящая работа. Есть по-своему счастливые люди, для которых все сразу бывает ясно; это люди, которых счастье служит их противнику; для других чуть не каждая страница дела бывает полна загадками. Это тоже крайность. Будьте умеренно любопытны и разумно недоверчивы. Он убил и утверждает, что убил по злобе. А что-то говорит вам, что была другая причина; он откровенно рассказывает обо всем, но не хочет сказать о двух днях за неделю до события; почему? где он был? что делал? Факты дела подсказывают, что поджечь должен был тот; почему поджег этот? Два свидетеля дают правдивые и согласные показания; почему так резко противоречат они друг другу в одном незначительном обстоятельстве? Такие вопросы не должны оставаться без ответа. Но как найти ключи к этим разнообразным загадкам?

Я не думаю, чтобы можно было научиться проницательности, но полагаю, что можно приучить себя к последовательности в размышлении и что это весьма важное условие успеха для нас (хотя оно и не соблюдается большинством). Вспомним знаменитое в свое время «Великое Искусство» Раймунда Луллия, столь увлекавшее впоследствии удивительного Джордано Бруно. Оно было основано на механическом сочетании различных основных понятий, расположенных схематически на концентрических кругах, вращавшихся независимо один от другого. Система Луллия, как всякое искание абсолютного знания, давно забыта наукой; но мне представляется, что метод «Великого Искусства» может быть не совсем бесполезным для судебного оратора.

Каким образом?

Это будет видно ниже; прежде чем искать удачного сочетания фактов, нужно знать самые факты. Поэтому первое правило meditationis — размышления о речи — заключается в том, чтобы уяснить себе данные предварительного следствия.

* * *

1. Спросите себя, что было: quis, quid, ubi, quibus auxiliis, cur, quomodo, quando? Кто, что, где, когда, с какой целью, каким способом, с какими соучастниками? Каждое из этих обстоятельств может осветить вам ту или иную сторону дела. Отделите соучастников друг от друга; определите точно, что и почему, с какой целью сделал каждый из них.

В книге «De Inventione»⁹⁶ Цицерон говорит: «Чтобы легче найти нужные соображения, следует как можно чаще обдумывать как свое объяснение события, так и объяснение противника (переведя на наш язык, можно сказать: сравнить данные, установленные предварительным следствием, с объяснениями обвиняемого) и, отметив сомнительное в том и другом, обдумать: почему, с какой целью, с какими шансами на успех было совершено преступление; почему был избран именно этот способ, а не другой; почему исполнителем был этот, а не тот; почему действовал виновник один или почему избрал такого пособника; почему не было сообщников преступления, почему был сообщник, почему был именно этот» и т. п. Посмотрите, как много дали обвинителю в деле о подлоге акций Тамбовско-Козловской железной дороги размышления о том, почему сообщниками зачинщика Колосова явились Феликс и Александр Яроше-

вичи.

* * *

2. Отделите установленные факты от сомнительных и от неизвестного.

По свойству всякой человеческой работы, и особенно по условиям деятельности наших следователей, в протоколах предварительного следствия почти не бывает достоверного. У нас есть превосходные следователи и бывают предварительные следствия, в которых видны не только выдающийся ум и настойчивая работа, но и важнейшее искусство неискоренимо закреплять на бумаге установленные обстоятельства. Таково, например, предварительное следствие по второму делу доктора Корабе-вича. Про такие дела можно сказать, что они не только созданы следователем, но им же главным образом и проведены до конца, то есть до. ответа присяжных. Обвинителю остается только смотреть за тем, чтобы не повре-

дить делу каким-нибудь промахом, защите — играть на случайностях в составе присяжных или коронных членов присутствия. Но таких дел у вас очень немного. Во многих случаях предварительное следствие бывает хуже полицейского дознания; по большей части его можно назвать только посредственным. Если в деле есть акт осмотра пожарища, несомненно, что был пожар; но если по протоколам два свидетеля удостоверяют, что заметили сильный запах керосина, не удивляйтесь, когда на судебном следствии один заявит, что никакого особенного запаха не было, а другой — что пахла тряпка, которой кухарка вытирала жестянку для керосина. Если в деле есть акт вскрытия женского трупа, нет сомнения, что женщина умерла, но если трое экспертов категорически доказали, что умершая не могла повеситься, не удивляйтесь тому, что трое других столь же решительно докажут присяжным противное и один или двое из числа первых согласятся с ними. В Петербурге был случай, когда защитник взял в руку нож — подсудимый обвинялся в покушении на убийство — и двумя пальцами согнул его пополам: следователь не заметил, что лезвие было жестяное.

Возвращая председателю вопросный лист по делу об убийстве Александра Мерка (1908 г.), старшина присяжных спросил, может ли он от лица всего их состава заявить, что они возмущены непозволительной небрежностью предварительного следствия*. По своему содержанию это преступление представляло завлекательнейшую задачу для добросовестного следователя; это было одно из самых интересных дел в Петербурге за последнее время; по милости судебного следователя своим оправдательным приговором оно обратилось в издевательство над правосудием и над смертью ни в чем не повинного юноши. Подобных дел у нас, к сожалению, бывает слишком много.

Итак, общее, основное правило при изучении предварительного следствия таково: достоверно только то, что на таком-то листе дела написано то-то; в каждой строке может оказаться ошибка. Обстоятельство это имеет практическое значение при составлении речи: в основную схему ее могут быть введены только вполне надежные факты.

* См. ниже, с. 92.

Конечно, судебное следствие может и независимо от ошибок следователя изменить многое в предварительном. Но в каждом деле здравый смысл укажет оратору, что можно считать достоверным и где следует допустить возможность ошибки. Можно доказать, что пешеход двигался быстрее всадника, что грамотный намеренно делал ошибки в правописании, здоровый притворился сумасшедшим; что одаренный слухом мог не слыхать, что зрячий не мог видеть. Но нельзя доказать, что предельная скорость человека больше предельной скорости лошади, что безграмотный человек может соблюдать орфографию; что душевнобольной одновременно страдает прирожденным идиотизмом и паранойей, что глухой слышит или слепой увидал. Можно утверждать, что человек, одаренный хорошей памятью, забыл что-нибудь, но нельзя доказать, что он не знал о данном факте, если он собственноручно написал о нем другому; можно доказать, что левша застрелился правой рукой, но нельзя доказать, что он застрелился, если у него оказалось три раны и каждая должна была вызвать мгновенную смерть.

* * *

3. Не удовлетворяйтесь готовыми объяснениями фактов.

Все ошибаются: и потерпевшие, и полиция, и свидетель, и следователь. В 1902 году в Англии одна женщина была осуждена за убийство своей хозяйки. На суде было установлено, что в доме не было никого, кроме убитой и подсудимой, и что все окна и двери были заперты изнутри. Однако из позднейшего признания одного из настоящих двух убийц выяснилось, что они проникли внутрь дома по доске, перекинутой через узкий переулок из окон верхнего этажа соседнего дома в верхний этаж дома убитой, и, совершив убийство, скрылись тем же способом*. Как не сопоставить этого случая с делом об убийстве генеральши Болдыревой⁹⁸? Одной из неопровержимых улик против Александра Тальма признавалось то обстоятельство, что в квартиру покойной нельзя было проникнуть иначе, как со двора. Тальма был присужден к каторге, а через три года Александр Карпов

* N. W. Sibley, Criminal appeal and evidence, London, 1908. •

на глазах у судей и присяжных без труда пролез в форточку окна, выходившего из спальни Болдыревой в соседний переулок. По этим примерам можно судить о том, какие грубые ошибки могут делать и опытный следователь, производящий следствие под наблюдением прокурора окружного суда, и присяжные заседатели, руководимые осторожнейшим английским судьей. Признания людей осужденных часто открывают, что действительные подробности преступления во многом отличались от того, что казалось бесспорным на суде. В известной книге английского судьи W. Wills «An Essay on the principles of Circumstantial Evidence» приведены многие случаи судебных ошибок, поучительные для всякого обвинителя и защитника*.

* * *

4. Ищите внутреннюю связь событий. Помните, что ее объяснение заключается именно в тех фактах, которые кажутся необъяснимыми или безразличными. Иногда для этого нужна большая проницательность, иногда трудность заключается в том, что объяснение слишком просто. В известном рассказе Эдгара По «Убийство на улице Морг» несколько человек, слыхавших один и тот же звук, принимают его за восклицание, произнесенное на чужом языке; при этом каждый новый свидетель называет новый язык. Эти показания противоречат друг другу; противоречие кажется необъяснимым, но оно объясняется тем, что свидетели слыхали голос обезьяны, а не человека. Конечно, угадать это нелегко. В том же рассказе всех сбивает с толку нечеловеческая жестокость убийства; между тем она-то и указывает, что оно совершено не человеком; это просто.

Не торопитесь признавать факты безразличными. Коль скоро вы говорите: подсудимый почему-то пошел туда-то, свидетель почему-то ушел, потерпевший почему-то не говорит об этом, остановитесь и постарайтесь объяснить, почему. Подумайте, не объясняются ли все эти сомнения одним общим ответом.

Ищите незримого виновника. В другом рассказе

* Книга эта была переведена на русский язык под заглавием «Теория косвенных улик», но ее давно нет в продаже. Перевод был, по-видимому, сокращенный; пятое английское издание (1902 г.) представляет объемистый том в 400 страниц. Нельзя не пожелать издания нового русского перевода.

Эдгара По — «Тайна Марии Роже» расследование преступления затрудняется тем, что убийца, чтобы навести полицию на ложный след, печатал вымышленные сведения в газетах. Известно, что рассказ этот написан по поводу действительного происшествия: Эдгар По разгадал прием убийцы и направил розыски против виновного. Но и менее блестящие люди могут сделать не хуже того, что сделал гениальный писатель. Зимой 1909 года в Петербурге разбиралось дело крестьянина Ивана Харитонова, обвинявшегося в убийстве крестьянина Жукова. В деле было четыре факта: 1) мать зарезанного Жукова запретила своему другому сыну разыскивать убийцу из опасения, чтобы не убили и его, 2) перед самым убийством убитый ранил ножом некоего Михаила Сатану, любовница которого указала на подсудимого Харитонова как на виновника; этот Сатана скрылся и остался неразыскан-ным; 3) двое свидетелей давали указание на виновность третьего, по-видимому, вымышленного лица и 4) подсудимый признал себя виновным при первом допросе, но при дальнейшем производстве следствия отказался от своего признания. Эти факты противоречили один другому, и прямая улика — сознание — могла погубить подсудимого. Защитник, молодой человек, сумел найти скрытую связь между фактами. Он сказал присяжным: убийца — Михаил Сатана; подсудимый взял на себя вину, чтобы отвлечь подозрение от влиятельного товарища; свидетели знали это, но, как и мать убитого, боялись настоящего убийцы; а вместе с тем они знали, что полиция остановилась на ложном следу; Харитонов был арестован; чтобы спасти невинного, не выдавая виновного, они назвали третье, вымышленное и потому никому не опасное лицо.

Обсудите обстоятельства, благоприятствовавшие преступлению и затруднявшие его совершение.

* * * 5. Найдите для каждого факта то освещение и объяснение, которое наиболее выгодно для вас, для вашего противника. Цицерон учил: «Выслушав своего клиента, я вступаю с ним в спор от имени его противника; он возражает и, таким образом, высказывает мне все, что ему кажется полезным для дела; когда он ушел, я воплощаю в себе три лица: себя, своего противника и судью, всячески стараясь быть вполне беспристрастным*. Это важно не для

того, чтобы предугадать доводы противника, а чтобы проверить прочность своих.

* * *

6. Отделите более значительные факты дела, расположите их в последовательности по времени и, остановившись на каждом, посмотрите кругом, посмотрите назад, посмотрите вперед. Поставьте себя в положение подсудимого и взгляните вокруг него его глазами перед преступлением, в момент преступления, после него; сделайте то же по отношению к каждому из соучастников, к пострадавшим, к свидетелям, роль которых для вас не вполне понятна. Уясните себе вероятные поступки, встречи и переговоры преступника с жертвой или соучастников преступления между собой в разное время; обратите внимание на то, не переменились ли взаимные отношения их после преступления.

Отношение участников события к отдельным фактам в разные моменты имеет большое значение. В грубых обманах, например, в подлогах под предлогом учета дружеских векселей, в злоупотреблениях с денежными залогами, в обыкновенных мошенничествах и растратах обычным доводом защиты бывает утверждение, что потерпевший не был обманут, а добровольно соглашался на известные операции по небрежности или по расчету. Это доказывается тем, что подсудимый не мог бы решиться на столь грубый обман, а потерпевший не мог бы не заметить его. Но если перенестись к тому времени, когда обман еще не был обнаружен, доверчивость потерпевшего становится не только допустимой, правдоподобной, но и вероятной, а иногда и очевидной.

* * *

7. Меняйте предполагаемые условия места и времени.

Это может открыть вам то, что заинтересованные люди сумели скрыть от следователя. Действительность факта определяется его совпадением в пространстве и времени; причинная связь двух фактов, кроме того, — их последовательностью. В 12 часов 1 января 1909 г. я мог быть на любой улице Петербурга; но если в это время я был на углу Морской и Невского, то ни в каком другом месте быть не мог. Чтобы найти обман или ошибку в

толковании фактов, может быть достаточно изменить одно из упомянутых условий или изменить последовательность событий. Ольга Штейн распространяла слух об открывшемся будто бы для нее миллионном наследстве во Франции; в подтверждение этого вымысла она составила подложную телеграмму на свое имя от имени консульства. Подлог был сделан так грубо, что бросался в глаза при первом взгляде; его нельзя было не заметить. Судившийся вместе с Ольгой Штейн бывший присяжный поверенный фон Д. обвинялся, между прочим, в покушении на мошенничество посредством этой телеграммы. Он доказывал свое добросовестное заблуждение тем, что, убедившись из разговоров с другими лицами в ее подложности и поняв обман, он немедленно заявил об этом одному из высших чиновников министерства иностранных дел. На следствии было установлено, что он грозил своей соучастнице заявить о подлоге министру юстиции и в министерство иностранных дел прежде разговора с людьми, убедившими его в подложности телеграммы. Таким образом, выяснилось, что он грозил доносом, потому что знал о подлоге, а не пошел с доносом вследствие того, что узнал о нем.

Доктор Корабевич не отрицал противозаконной операции, от которой умерла его пациентка; факт операции входил в его защиту; но он утверждал, что она была совершена другим врачом не у него в кабинете, а в убежище акушерки Гертнер.

* * *

8. Ищите противоречий в фактах, не согласных с вашим пониманием дела.

В деле Ольги Штейн было установлено, что фон Д. в продолжение нескольких месяцев носил у себя в кармане упомянутую выше подложную телеграмму и показывал ее разным лицам, выражая уверенность в том, что наследство действительно существовало; на суде он заявил, что считал телеграмму подлинной. Один из потерпевших, Зелинский, показал, что, когда в разговоре, происходившем у него на квартире, он указал фон Д. на явную несообразность уверений Ольги Штейн об этом наследстве, тот не поверил ему; когда же, после долгих рассуждений свидетеля, фон Д. понял наконец, что.был обманут, он схватился за голову, стал рыдать, говорил, что лишается чести, и, потеряв сознание, упал на диван; чтобы вернуть ему силы, свидетель дал ему стакан кофе.

Защитник фон Д. спросил Зелинского, не было ли все это комедией; свидетель с очевидной искренностью сказал: нет; это было действительное отчаяние и настоящий обморок. На другой день суд огласил показание неявив-шегося свидетеля — присяжного поверенного Бентковского. В этом показании значилось, что фон Д. приходил на квартиру Бентковского и показывал ему телеграмму о парижском наследстве; взглянув на нее, Бентковский сразу заметил, что текст ее написан по подчищенному месту; он сказал об этом своему посетителю; фон Д. «был страшно поражен, подбежал к окну... рассматривал телеграмму и, убедившись, по-видимому, в справедливости догадки о подлоге, опустился на кресло со словами: «Теперь я все понимаю; если бы вы знали, что я потерял! все пропало, все!» Сидя в кресле, фон Д. почувствовал себя дурно, и свидетель должен был дать ему воды. «Он производил впечатление человека, глубоко и неожиданно пораженного». Нет сомнения, что если бы этого свидетеля спросили, не комедия ли это, он, как Зелинский, сказал бы решительно: нет. Оба свидетеля давали вполне правдивые показания; оба удостоверяли факты, в отдельности вполне правдоподобные; но сопоставление этих фактов приводило к явному противоречию. Если фон Д. был поражен неожиданным для него открытием в квартире Бентковского, он не мог быть поражен тем же открытием у Зелинского, и наоборот. Чем более естественным казался тому и другому обморок фон Д., тем выше следует ценить его сценические способности. Он, несомненно, лгал или тому, или другому, а другие обстоятельства указывали, что лгал обоим. Назовите это психологией, назовите здравым смыслом — все равно; это — неопровержимая улика, и, так как фон Д. выманил посредством этой телеграммы деньги у своего знакомого после своих обмороков, одно это обстоятельство доказывало преступление.

* * *

9. Примите во внимание то, чего не было.

В плохом рассказе посредственного современного писателя обстановка происшествия заставляет предполагать преступление; на самом деле человек убит лошадью. В разговоре героя с полицейским сыщиком встречается остроумное замечание:

«Обратите внимание на замечательный случай с со-

бакой». — «Позвольте, с собакой ничего не случилось». — «В этом-то и заключается замечательный случай».

Собака не лаяла, потому что не чужой человек, а свой тренер хотел увести лошадь из хозяйских конюшен, и лошадь убила его.

В речи о подлоге завещания от имени штабс-капитана Седкова обвинитель говорит: «Если утром с мужем сделался только припадок, то он должен был поразить жену своею продолжительностью. Он должен был напомнить о входящей в дверь смерти. Но где же естественная в таком случае посылка за священником, за доктором, где испуг, беспокойство, тревога?»

То, чего не было!

В 1872 году в Лондоне Эдуард Кларк, впоследствии генерал-атторней, защищал Патрика Стонтона, обвинявшегося вместе со своей женой, свояченицей и братом в предумышленном убийстве слабоумной жены последнего, жившей в доме Патрика и умершей, по заключению врачей, голодной смертью.

Оратор разбирает показания главной свидетельницы, горничной Клары Броун, о небрежном уходе за покойной в мельчайших подробностях и приводит факты, опровергающие некоторые части ее показаний. Затем он говорит:

«Итак, все, что говорила Клара Броун об уборке комнаты, о чесании волос, рукомойнике, кровати, о постельных принадлежностях, все это исчезает из дела. И разве положение вещей, как оно косвенно вытекает из показания Клары Броун, не является сильным опровержением всего рассказа?»

«Рассказ этот, по моему мнению, не так важен тем, что она говорит, как тем, чего она не говорит. Если вам предлагают признать, что намеренно или по небрежности эту бедную женщину заморили голодом в то время, когда она жила в доме Патрика Стонтона, что намерение это приводилось в исполнение в течение продолжительного времени, то что должны были бы вы найти в объяснениях Клары Броун? Не должны ли бы вы услыхать, что Гарриет Стонтон просила Клару Броун доставать ей еду? Не должны ли бы вы услыхать, что она пыталась бежать? Не должны ли бы вы услыхать, что сама Клара Броун помогала ей и доставляла ей пищу, когда супругов Стонтонов не было дома? В показании Клары Броун нет ни единого слова о том, чтобы Гарриет

Стонтон жаловалась на голод; есть только указания на жалобы, что ей не дают есть досыта; притом эти жалобы, судя по рассказу Клары Броун, повторялись лишь от времени до времени. В деле нет никаких указаний на такие жалобы или на попытку бежать, а также нет — и я очень прошу вас запомнить это обстоятельство потому, что оно особенно важно по отношению к заключению врачей, — в показаниях Клары Броун нет ни слова о каких-либо жалобах г-жи Стонтон на страдания или на болезнь и нет требования ее о том, чтобы к ней был приглашен врач»*.

Во второй своей речи по делу ла Ронсьера Ше д'Эст Анж говорил: «Отчего не кричала она? — восклицал мой противник. — О! бедная девушка хотела схоронить в вечном молчании опозорившее ее преступление; она укрывалась своим девическим стыдом. Покрывая свой позор и свою наготу, она говорила: меня видели!.. Это возможно. Раз преступление было совершено, возможно, что она решилась молчать. Но, я спрашиваю, ранее, до преступления, когда ей еще нечего скрывать, когда она, напротив, должна всего бояться, отчего тогда не кричит она? Если она находит в себе мужество, чтобы защищаться, присутствие духа, чтобы все видеть, все слышать, все запомнить, отчего же не кричит она? Вот о чем я вас спрашиваю, и все ваше красноречие не в силах дать мне ответа».

«А мисс Аллен?»

«Удивительно крепко спит мисс Аллен. Весь этот шум, этот страшный шум не может разбудить ее. Вся эта борьба, со всеми ее подробностями, возгласами, происходила тут, в нескольких шагах от нее, почти в самой ее комнате; дверь сначала была открыта, потом едва притворена; и она ничего не слыхала. Боже мой! Мария зовет на помощь! Бегите, бегите! О ужас! запирают дверь, эту дверь, которая всегда остается открытой; раздаются два голоса!.. Два голоса! Несчастная Мария! Ее оскорбляют, ее хотят убить! Бегите, стучитесь в дверь, зовите на помощь, кричите! Да кричите же, мисс Аллен!...»

«Ни звука!...»

Нетрудно представить себе впечатление слушателей

* Sir Edw. Clarke, Speeches, London, 1907. 87

при этих словах. То, чего не было, также может быть доказательством, и доказательством неотразимым.

Таковы некоторые из руководящих указаний в поисках истины; конечно, у каждого оратора найдутся и другие приемы этого рода.

КАРТИНЫ

Наряду с размышлениями о загадках дела, надо думать и о картинах, необходимых для речи. Эти картины создаются эпизодами самого дела. Но как быть, если в деле нет картинных эпизодов? Чего же проще? Надо сочинить их. Представьте себе виновников драмы и пострадавших от нее, их окружающих, родных и близких при встречах задолго до преступления, в разные дни после того, как оно было обнаружено, перед судом и после суда. Уясните себе их вероятные поступки, угрозы, обещания и попреки при этих встречах; рисуйте их сытыми и голодными, озлобленными и любящими. Подсудимый — разорившийся богач; перенеситесь с ним в утраченную роскошную обстановку; он создал себе состояние; верните его в былую нищету. Вы будете говорить о мошенничестве — возьмите встречу, где сказались дружба и лицемерие, доверие и ложь обманутого и обманщика; о поджоге — изобразите хозяина-поджигателя днем у его кассы за счетами и книгами и ночью у той же кассы с фителем и спичками в руках; в первую картину внесите все его расчеты о выгодах поджога; во второй сравните потревоженное и заботливо унесенное золото с жильцами соседних квартир, безмятежно спящими рядом с крадущимся пламенем...

Вы говорите об убийстве невесты — представьте обряд венчания, как рисовала его себе погибшая девушка или отец ее, и его горе над ее могилой... Идите из леса в город, из петербургских улиц в деревню, из барского особняка в кабак и в ночлежный дом, из уютного угла, согретого и освещенного домашними радостями, к тюремным воротам, где в зимнюю вьюгу, застыв от холода и отчаяния, стоят мать и дети, лишенные своего кормильца. Ищите в этих воображаемых и действительных сценах таких случайностей, которые в сочетании с теми или иными подробностями дела дали бы вам новые, эффектные картины.

Просмотрите речь С. А. Андреевского по делу Андреева, прочтите речь Цицерона De Suppliciis", и увидите, что достигается этим; ищите сами и вы изумитесь удаче ваших поисков.

Некий Ласточкин, заведовавший уличной продажей газет в Москве, растратил несколько тысяч рублей, данных ему разносчиками на ведение предприятия. Обвинитель сказал: