Комната в “Гранд-Отеле”, Пикадилли. 4 страница

–...купили драгоценное время для моей фабианской стратегии [[34]]!

И еще, и еще, и все – про войну. Теперь генерал сошел с трибуны и начал тыкать своей тростью в экран.

– Силы Лопеса де Санта-Аны располагались здесь – с лесом по левому их флангу и речными болотами Сан-Хасинто в тылу. Его саперы окружили обоз окопами и частоколом из заостренных бревен – все это обозначено здесь. Однако моя армия из шести сотен человек, преодолев в тайне от неприятеля Бернемовский брод, заняла лесистую заболоченную низину Буффало. Атака началась коротким артобстрелом из техасского центра... Теперь мы видим передвижения техасской легкой кавалерии... Пехота смяла врага, мексиканцы в панике бежали, бросив артиллерию, которую они даже не успели поставить на лафеты.

Голубые квадраты и ромбы медленно наседали на прогибающиеся красные полосы мексиканских полков, преследуя их по бело-зеленой мешанине болот и лесов. Сибил поерзала на сиденье, пытаясь облегчить боль в натертых кринолином ягодицах. Кровожадная похвальба Хьюстона достигла апогея.

– Окончательный подсчет показал: погибли двое техасцев и шестьсот тридцать захватчиков. Трагедии Аламо и Голиада были отомщены кровью сантанистов! Две мексиканские армии были полностью разгромлены, мы захватили четырнадцать офицеров и двадцать пушек!

Четырнадцать офицеров и двадцать пушек – вот оно, пора.

– Отомстите за нас, генерал Хьюстон! – взвизгнула Сибил, но горло у нее перехватило от страха, и крик получился еле слышный. Она сделала еще один заход, заставила себя встать на ноги и взмахнуть рукой: – Отомстите за нас, генерал Хьюстон!

Хьюстон смолк в некотором замешательстве.

– Отомстите за нашу честь, сэр! – пронзительно кричала Сибил. – Отомстите за честь Британии!

В зале зашумели и зашевелились; Сибил чувствовала на себе взгляды, шокированные взгляды, какими награждают помешанных.

– Мой брат... – выкрикнула она, но от страха не сумела продолжить. Это было хуже, чем петь со сцены, много хуже.

Хьюстон поднял обе руки, полосатое одеяло широко распахнулось и стало похоже на тогу античного героя. Странным образом этот жест успокоил людей, снова переключил их внимание на генерала. Над его головой медленно остановился кинотроп, кубики повернулись раз, другой и замерли, оставив победу при Сан-Хасинто незавершенной.

– В чем дело, юная леди? Что вас тревожит? Скажите мне.

Суровый – и в то же время смиренный – взгляд Хьюстона горел желанием понять и помочь. Сибил схватилась за спинку переднего кресла, зажмурилась и пошла по заученному тексту:

– Сэр, мой брат – в техасской тюрьме! Мы – британцы, но техасцы бросили его в тюрьму, сэр! Они отняли ферму и скот! Они украли даже железную дорогу, на которой он работал. Британскую железную дорогу, построенную для Техаса... – Ее голос сорвался.

Мику это не понравится. Мик будет ругаться. Эта мысль встряхнула Сибил, влила в нее новые силы, заставила открыть глаза.

– Этот режим, сэр, воровской техасский режим... Они украли британскую железную дорогу! Они ограбили рабочих в Техасе и акционеров здесь, в Британии, никому ничего не заплатили.

С исчезновением яркой игры картинок кинотропа атмосфера в театре изменилась. Все обрело некую странную интимность, словно она и генерал оказались каким-то образом в одной рамке, две фигуры на посеребренном дагерротипе. Молодая лондонская женщина в шляпке и элегантной шали с красноречивым отчаянием взывает к старому чужеземному герою; два актера под удивленными взглядами безмолвной публики.

– Вы пострадали от хунты? – спросил Хьюстон.

– Да, сэр! – крикнула Сибил, в ее голосе появилась заученная дрожь. “Не пугай их, – учил Мик, – бей на жалость”. – Да, это сделала хунта. Они швырнули моего брата в свою кошмарную тюрьму безо всякой вины, сэр. Мой несчастный брат попал в тюрьму только потому, что он был человеком Хьюстона! На выборах президента Техаса он голосовал за вас! Он проголосовал бы за вас и сегодня, но я очень боюсь, что они скоро его убьют!

– Как звать вашего брата, моя дорогая леди? – встревожился Хьюстон.

– Джонс, сэр, – торопливо крикнула Сибил. – Эдвин Джонс из Накогдочеса, он работал на железнодорожную компанию Хеджекокса.

– Кажется, я помню молодого Эдвина! – объявил Хьюстон, в голосе его звучало удивление. Он сжал трость и гневно нахмурился.

– Слушай, Сэм, слушай! – прогремел низкий голос.

Сибил встревоженно обернулась. Это был человек из “Аргайл Румз” – толстый рыжий актер в бархатном жилете.

– Эти мошенники из хунты прибрали хеджекоксовскую железную дорогу к своим грязным лапам! Хорошенькие дела, и это считается наши союзники! Так-то они отблагодарили Британию за столько лет и защиты, и помощи! – Пузатый актеришка сел.

– Они просто воры и бандиты! – резво продолжила Сибил. Она порылась в памяти, вспоминая роль. – Генерал Хьюстон! Я беззащитная женщина, но вы человек высокого полета, человек великих свершений! Неужели в Техасе невозможна справедливость? Неужели все эти злодеяния так и останутся неотомщенными? Неужели мой несчастный брат сгниет в этом кошмарном застенке, а жулики и тираны так и будут красть нашу британскую собственность?

Но цветистую риторику Мика заглушал нарастающий в зале шум. Сквозь общее одобрительное бормотание прорывались отдельные громкие выкрики; засевшие на галерке мальчишки радостно вопили.

Ну что ж, деньги плочены – надо развлекаться. Может быть, подумала Сибил, кто-то из них поверил в трогательную историю, проникся жалостью. Большинство же просто гогочет и упражняется в остроумии, радуясь нежданному оживлению занудной лекции.

– Сэм Хьюстон всегда был верным другом Британии! – взвизгнула она в поднятые лица зрителей.

Бесполезные слова потерялись в шуме. Сибил прижала руку ко взмокшему лбу. Сочиненные Миком реплики кончились, так что она позволила своим дрожащим ногам подломиться и упала в кресло.

– Воздуху мисс Джонс! – встревоженно громыхнул Хьюстон. – Леди дурно!

Сквозь полуприкрытые веки Сибил смотрела на расплывчатые фигуры обступивших ее людей. Темные фраки и шорох кринолина, тонкие духи, мужской запах табака; кто-то взял ее за руку и стал щупать пульс. Одна из женщин обмахивала Сибил веером, тихонько подкудахтывая. Господи, брезгливо съежилась Сибил, да это же толстая мамаша из переднего ряда. С этим невыносимым масленым видом доброй женщины, исполняющей свой нравственный долг. Ее передернуло от стыда и отвращения. На какое-то мгновение она почувствовала неподдельную слабость, с покорной легкостью погружаясь в тепло их заботы; с полдюжины хлопотунов бормотали вокруг нее, притворяясь – или искренне считая? – будто что-то понимают в таких вещах. Хьюстон же тем временем гремел что-то со сцены, хрипло и возмущенно.

Она позволила поставить себя на ноги. Увидев это, Хьюстон замолк; зал негромко зааплодировал. Сибил чувствовала себя слабой, опустошенной. Она бледно улыбнулась и покачала головой, страстно желая сделаться невидимой.

– Сэр, помогите мне, пожалуйста, выйти, – прошептала она мужчине, щупавшему ей пульс.

– Я провожу леди домой, – сообщил окружающим невысокий человек с умными голубыми глазами и первыми признаками седины в разделенных на пробор волосах. Он накинул пелерину, надел цилиндр и галантно предложил даме чуть согнутую в локте руку. Сибил почти повисла на своем спасителе и вышла в проход, пряча глаза от окружающих. Теперь зрители были в полном восторге. Возможно, они только теперь начали воспринимать Хьюстона как человека, а не как некий диковинный экспонат.

Маленький джентльмен отвел перед Сибил замызганную бархатную портьеру, и они вышли в фойе, сырое, холодное помещение с грязными потеками на искусственном мраморе стен и облезлыми купидонами.

– Вы очень любезны, сэр. Даже не знаю, что бы я делала без вашей великодушной помощи, – осторожно закинула удочку Сибил. Судя по виду, у этого человека могут быть деньги. – Вы, наверное, врач?

– Учился когда-то, – пожал плечами джентльмен; на его щеках пылали красные пятна.

– Это накладывает особый отпечаток, – сказала Сибил без какой-либо определенной цели, а просто чтобы не молчать. – Я имею в виду серьезное образование.

– Да нет, мадам. Ко мне это вряд ли относится. Я не столько изучал науки, сколько виршеплетствовал. Должен сказать, вы сейчас выглядите вполне оправившейся. Очень жаль, что вашего брата постигло такое несчастье.

– Благодарю вас, сэр. – Сибил искоса взглянула на несостоявшегося медика. – Боюсь, я вела себя несколько опрометчиво, но меня захватило красноречие генерала Хьюстона.

Он бросил на нее скептический взгляд – взгляд мужчины, подозревающего, что женщина водит его за нос.

– Честно говоря, я не разделяю вашего энтузиазма. – Джентльмен судорожно закашлялся в скомканный носовой платок, потом вытер им рот. – Этот лондонский воздух когда-нибудь меня прикончит.

– И тем не менее, я благодарю вас, сэр. Жаль, конечно, что никто нас не познакомил...

– Китс [[35]], – представился джентльмен. – Мистер Китс. – Он вытащил из жилетного кармана серебряный хронометр, прибор размером с небольшую картофелину, и взглянул на один из многочисленных циферблатов. – Мне не очень знаком этот район, – неуверенно сказал он. – Я думал поймать для вас кабриолет, но в такой час...

– О, нет, мистер Китс, благодарю вас, я прекрасно доеду подземкой.

Глаза джентльмена удивленно расширились. Ни одна респектабельная женщина не поедет подземкой без провожатого.

– Но вы так и не назвали мне свою профессию, мистер Китс, – сказала Сибил в надежде отвлечь его от своего грубого ляпа.

– Кинотропия, – ответил Китс. – Приемы, использованные в сегодняшнем шоу, крайне интересны. При том, что разрешение экрана более чем скромно, а скорость замены просто черепашья, удалось достичь воистину замечательных эффектов, надо думать – посредством алгоритмического сжатия... Боюсь, я утомляю вас техническими вопросами. – Он убрал хронометр. – Так вы решительно отказываетесь от моих услуг в поисках кэба? Вы хорошо знаете Лондон, мисс Джонс? Я мог бы сопроводить вас к ближайшей остановке омнибуса – это такой безрельсовый экипаж...

– Нет, сэр, благодарю вас. Вы были исключительно добры.

– Всегда к вашим услугам, – с плохо скрываемым облегчением сказал мистер Китс и придержал перед Сибил створку стеклянных дверей. В то же мгновение откуда-то сзади появился тощий мальчишка; он проскользнул мимо них и выскочил на улицу. На плечах мальчишки болтался длинный грязный брезентовый плащ, вроде рыбацкого. Странная одежда для лекции, подумала Сибил, хотя на бедных можно увидеть и не такое. Рукава дождевика свободно болтались, как будто мальчишка обнимал себя руками – может быть, от холода, да и шел он как-то странно, согнувшись в три погибели, словно пьяный или больной.

– Эй! Молодой человек!

Мистер Китс извлек монету, и Сибил догадалась, что он хочет послать мальчишку за кэбом. Мальчишка обернулся – влажный блеск испуганных глаз на бледной маске лица – и тут же рванул вперед, явно не настроенный выполнять какие бы то ни было поручения. Не успел он пробежать и нескольких шагов, как из-под грязного дождевика вывалился некий темный круглый предмет – вывалился, весело запрыгал по мостовой и завершил свой путь в сточной канаве. Мальчишка настороженно оглянулся на Сибил и мистера Китса.

– Да это же шляпа! – догадалась Сибил. – Цилиндр.

Мальчишка потрусил назад, по-прежнему не спуская с них глаз, подхватил цилиндр, сунул его за пазуху и растворился во тьме, хотя на этот раз не столь поспешно.

– Ну надо же, – с отвращением проговорил мистер Ките. – Да этот малец – вор! Его макинтош набит шляпами зрителей!

Сибил не нашлась что ответить.

– Надо думать, мошенник воспользовался суматохой, которую вы учинили. – В голосе Китса проскальзывало подозрение. – Жаль! В наше время никогда не знаешь, кому доверять.

– Сэр, по-моему, вычислитель уже разводит пары для кинотропа...

Мистер Китс нырнул в двери театра столь поспешно, что даже не попрощался с дамой.

 

* * *

 

“Вытяжная вентиляция, – писала "Дейли Телеграф", – заметно улучшила воздух в метрополитене, однако лорд Бэббидж придерживается мнения, что современная подземная дорога должна работать исключительно на принципах пневматики, без сгорания какого бы то ни было топлива, подобно тому, как в Париже передается почта”.

Сидя в вагоне второго класса и стараясь не дышать слишком глубоко, Сибил думала, что все это чистый треп, по крайней мере в том, что касается “улучшения”, ну а насчет будущего – там дело другое, радикалы способны сотворить любые чудеса. Только разве не в их газетах печатались статьи продажных врачей, что, мол, сернистый дым полезен от астмы? Дым... а тут ведь не только паровые машины дымят, тут еще и зловоние сточных вод, просачивающихся в туннель, и утечки из резиновых баллонов, питающих эти вот, в стеклянных абажурах и проволочных сетках, газовые рожки, да чего тут только нет.

Странное это дело, подземка, если думать о ней, сидя в громыхающем поезде, который несется сквозь тьму под Лондоном, где работяги наткнулись на свинцовые трубы римского водопровода, на монеты, и мозаики, и подземные ходы, и слоновьи бивни тысячелетней давности...

А проходка продолжалась – сегодня, как и во все прочие ночи, – потому что, стоя рядом с Миком на тротуаре Уайтчепела, она слышала пыхтение огромных машин. Экскаваторы работали беспрестанно, выкапывая новые, все более глубокие линии под лабиринтами канализационных и газовых труб, под изгнанными с поверхности в глубь земли, превращенными в улицы речками. Новые линии одеваются сталью, и скоро бездымные поезда лорда Бэббиджа заскользят по ним беззвучно, как угри, хотя в этом было что-то нечистое.

Резкий толчок потревожил подачу газа, и все лампы вагона вспыхнули разом; лица пассажиров вынырнули из полумрака: смуглый господин, чем-то похожий на удачливого трактирщика, круглощекий старый квакерский священник, пьяный денди в пальто нараспашку, канареечный жилет густо забрызган кларетом...

Женщин, кроме нее, в вагоне не было.

“Прощайте, милостивые господа! – мысленно воскликнула Сибил. – Оставайтесь в своем Лондоне”. Отныне она авантюристка, присягнувшая на верность учителю, она на пути в Париж, пусть даже первый этап этого пути – будничное, за два пенни, возвращение в Уайтчепел...

Священник поднял голову, заметил Сибил и брезгливо скривился.

 

* * *

 

Холод стоял собачий, у Сибил зуб на зуб не попадал; по пути на улицу Флауэр-энд-Дин она успела сто раз пожалеть, что вышла из дома не в привычной теплой накидке, а в этой щегольской шали. В лужах газового света свежезаасфальтированная мостовая искрилась злым, колючим инеем.

Из месяца в месяц булыжник лондонских улиц исчезал под липкой черной массой, которая раскаленным вонючим потоком извергалась из утроб огромных фургонов; чумазые рабочие разравнивали ее граблями, затем приезжал паровой каток.

Мимо пронесся смельчак, в полной мере использующий преимущества новой шершавой поверхности. Парень полулежал в поскрипывающей раме четырехколесного велосипеда, ботинки его были привязаны к педалям, изо рта вырывались белые клубы пара. Он был с непокрытой головой, в защитных очках и в костюме из толстого полосатого джерси, за спиной трепетал длинный вязаный шарф. Изобретатель...

Лондон прямо кишел изобретателями; те, что победнее и побезумнее, сходились на площадях, чтобы, разложив чертежи и модели, изводить прохожих своей болтовней. За последнюю только неделю Сибил успела полюбоваться на зловещего вида приспособление для завивки волос электричеством, детский волчок, игравший Бетховена, и устройство для гальванического серебрения трупов.

Свернув с асфальта на булыжную мостовую Рентон-пасседж, она различила вдалеке вывеску “Оленя” и услышала дребезжание пианолы. Это миссис Уинтерхолтер устроила ей комнату над “Оленем”. Сам по себе этот паб был местом вполне приличным, женщины в него не допускались. Приказчики и клерки, составлявшие основную массу посетителей “Оленя”, стекались сюда ради новомодного развлечения – игральной машины.

Жилые комнаты располагались над трактиром, к ним вела крутая лестница, не освещенная ничем, кроме окна в крыше, покрытого толстым слоем копоти. Выходила лестница на площадку с парой совершенно одинаковых дверей; правая квартира сдавалась жильцам, левую мистер Кэрнз, домохозяин, оставил для себя.

Сибил вскарабкалась по ступеням, выудила из муфты коробок и щелкнула люцифер [[36]] о стенку. Здесь, на площадке, Кэрнз держал свой двухколесный велосипед, приковав его цепью к железным перилам; в свете горящей спички ярко блеснул латунный висячий замок. Сибил потушила люцифер, надеясь, что у Хетти хватило ума не закрывать замок на защелку. Хватило – ключ гладко повернулся в замке.

Тоби чуть не сшиб хозяйку; он выписывал восьмерки, бесшумно ступая по некрашеным доскам пола, отирался о ее ноги то с одной, то с другой стороны и оглушительно мурлыкал.

Масляная лампа, стоявшая в прихожей на столике, едва горела, над ней вился широкий язык копоти. Нагар нужно снять, подумала Сибил. И зря это Хетти оставила горящую лампу в таком месте, вот прыгнул бы Тоби, и что тогда? Но все-таки как приятно приходить в освещенную квартиру. Она взяла кота на руки и почувствовала запах рыбы.

– Так, значит, Хетти тебя покормила?

Тоби тихонько мяукнул и тронул лапой ленту ее капора.

Свет лампы плясал на стенах. В прихожей не было окна, сюда никогда не проникало солнце, и все же цветы на обоях поблекли, почти сравнялись по цвету с пылью.

В комнате Сибил было целых два окна; к сожалению, они упирались в глухую, заросшую копотью кирпичную стену, упирались почти буквально: только заколоченные оконные рамы мешали потрогать стену рукой. И все же погожим днем, когда солнце стояло высоко, сюда проникало немного света. Комната Хетти попросторнее, зато окно там всего одно. Или спит уже Хетти, одна, безо всяких гостей, или дома ее нет – вон же, ни лучика света из-под двери.

Приятно было иметь собственную комнату, хоть какое-то уединение. Сибил опустила протестующего Тоби на пол и перенесла лампу в свою комнату. Там все было так, как она оставила перед уходом, хотя Хетти, похоже, заходила: на подушке лежал последний номер “Иллюс-трейтед Лондон Ньюс”. На передней полосе – гравюра, горящий город. Опять Крым. Сибил поставила лампу на потрескавшуюся мраморную крышку комода и задумалась, что делать дальше. Тоби вился вокруг ног, словно надеясь получить еще рыбы.

Тиканье большого жестяного будильника, казавшееся иногда невыносимым, теперь успокаивало; по крайней мере, часы идут, да и время на них вроде бы правильное, четверть двенадцатого. Сибил подзавела будильник – просто так, на всякий случай. Мик придет в полночь, а предстоит еще многое решить, он посоветовал не брать с собой слишком много вещей.

Она достала из комода щипцы для нагара, сняла с лампы стекло и привела фитиль в порядок. Свет стал получше. В комнате было очень холодно; Сибил сменила шаль на старую теплую накидку, откинула крышку черного жестяного сундучка и взялась перебирать свои богатства. Две смены белья, а что еще? Чем меньше возьмешь с собой, тем больше вещей купит ей в Париже Денди Мик, так и только так должна рассуждать начинающая авантюристка!

Но были в сундучке и некоторые самые любимые вещи, расставаться с которыми просто сил не было; одна за другой все они отправились туда же, куда и белье, – в гобеленовый саквояж с разошедшимся швом (“Ну сколько раз я себе говорила: почини, почини!”). Хорошенький флакончик розовой портлендской воды, наполовину полный, брошка с зелеными стразами (подарок мистера Кингсли), набор щеток для волос с ручками под черное дерево, миниатюрный пресс для цветов с видом Кенсингтонского дворца, немецкие щипцы для завивки, прихваченные как-то в парикмахерской. Чуть подумав, она добавила к ним зубную щетку с костяной ручкой и жестяную коробочку камфорированного зубного порошка.

Покончив со сборами, Сибил взяла крохотный посеребренный выдвижной карандашик, подарок мистера Чедвика, и присела на край кровати, чтобы написать записку Хетти. На карандаше была гравировка: “Корпорация столичной железной дороги”; из-под вытертого серебра начинала проглядывать латунь. Писать пришлось на рекламке растворимого шоколада, другой бумаги в комнате не было.

“Моя дорогая Харриет, – начала Сибил, – я уезжаю в Париж...”

Тут она помедлила, сняла колпачок карандаша, прикрывавший резинку, и стерла два последних слова.

“...уезжаю с одним джентльменом. Не тревожься. Со мной все в порядке. Бери из моей одежды все, что хочешь. Позаботься, пожалуйста, о Тоби, корми его рыбой. Искренне твоя, Сибил”.

С каждым написанным словом Сибил чувствовала себя все тревожнее, а затем она посмотрела на Тоби и чуть не заплакала: “Предательница я, самая настоящая предательница”. Следом за мыслью о собственном предательстве неожиданно пришла полная уверенность в предательстве Мика.

– Нет, он придет, - яростно прошептала Сибил; поставив лампу на узкую каминную полку, она придавила ей сложенную вдвое записку.

На каминной полке лежала плоская яркая жестянка с названием дорогой табачной лавки на Стрэнде. Сибил знала, что там турецкие сигареты. “Попробуй, вот увидишь, тебе понравится”, – убеждал ее в прошлом месяце один из молодых джентльменов Хетти, студент-медик. Вообще-то Сибил сторонилась медиков – изучают всякие гадости да еще этим гордятся, – но сейчас, в сильном нервном возбуждении, она открыла коробочку, вытащила хрусткий бумажный цилиндр и вдохнула резкий пряный запах.

Мистер Стэнли, хорошо известный среди модной публики адвокат, беспрестанно курил сигареты. Во времена их с Сибил знакомства Стэнли часто говаривал, что сигарета для игрока – первое дело, нервы укрепляет.

Сибил вставила сигарету меж губ, в точности как это делал Стэнли, и чиркнула люцифер, не забыв, что нужно переждать, пока сгорит шарик серы на конце, и уж только потом поднести палочку к сигарете. Она опасливо затянулась, получила в награду порцию едкого, отвратительного дыма и судорожно закашлялась. “Да выбросить нужно эту гадость”, – думала Сибил, вытирая брызнувшие из глаз слезы. Но упрямство оказалось сильнее: она встала перед камином, время от времени затягиваясь сигаретой и сбрасывая хрупкий бледный пепел на угли, точно так же, как это делал Стэнли.

Нет, решила Сибил через пару минут, долго я такого не вынесу, да и где же, кстати, обещанный эффект? И тут ей стало совсем плохо, к горлу подступила тошнота, руки стали ледяными. Задыхаясь от кашля, она уронила сигарету на угли; та вспыхнула ярким пламенем и мгновенно рассыпалась в пепел.

Будильник тикал, тикал и тикал... Биг Бен прозвонил полночь. Где же Мик?

Сибил проснулась в темноте, исполненная безликого, безымянного страха. Потом она вспомнила о Мике. Масло в лампе кончилось. Камин потух. С трудом поднявшись на ноги, она нащупала коробок Люциферов; жестяное тиканье будильника привело ее к комоду.

Освещенный серной спичкой циферблат качнулся и поплыл куда-то в сторону.

Половина второго.

Может, он приходил, пока она спала, постучал, не достучался и ушел? Нет, только не Мик, уж он-то что-нибудь придумал бы, не ушел бы так просто, не проверив, дома она или нет. Так, значит, он попросту ее кинул, кинул как дуру последнюю – а кто же она еще, если не дура? Развесила уши, размечталась – Париж, Париж, поедем в Париж!

Ее охватило странное спокойствие, все приобрело безжалостную, как в свете калильной горелки, отчетливость. Перед глазами встали маленькие цифры в углу билета – дата и время отправления парома. Мик отплывает из Дувра завтра вечером, так что спешить ему особенно некуда. Лекция кончается поздно, трудно поверить, что они с генералом Хьюстоном сорвутся с места глухой ночью – безо всякой к тому необходимости. Нужно идти в “Гранд”, найти там Мика и поговорить с ним напрямую. Просить, угрожать скандалом, разоблачениями – да все что угодно.

Деньги лежат в муфте. В Майнориз возле Гудменс-Ярда есть стоянка кэбов – туда-то и нужно идти. Разбудить кэбмена и ехать на Пикадилли.

Как только дверь за Сибил закрылась, из опустевшей квартиры донеслось жалобное мяуканье. Притаившийся в темноте велосипед больно ободрал ей лодыжку.

На полпути к Гудменс-Ярду она вспомнила о забытом саквояже, но возвращаться не стала.

Сибил отпустила кэб за квартал от “Гранда” – не было ни малейшей надежды, что ночной швейцар, мрачный тяжеловес с ледяными глазами, длинными, до подбородка, бакенбардами и негнущейся ногой, встретит ее с распростертыми объятиями. Она заметила его издалека – здоровенный, весь в галунах громила околачивается на мраморных ступеньках парадного входа под затейливыми, с коваными дельфинчиками фонарями. Сибил знала швейцаров как облупленных – они играли в ее жизни весьма заметную роль.

Одно дело – войти в “Гранд” днем, под руку с Денди Миком. А вот нагло заявиться туда ночью, без провожатого – это уже совсем другое. Так поступают одни только шлюхи, а шлюху швейцар не пропустит ни под каким видом. Надо что-то придумать, историю какую-нибудь. Может, что и получится, если вранье будет звучать достаточно убедительно, а этот тип или глуп, или беспечен, или носом клюет, потерял бдительность. Или подкупить его, только вот денег после кэба осталось всего ничего. Еще слава Богу, что одежда вполне пристойная – в ярких, как у потаскухи какой-нибудь, тряпках и надеяться было бы не на что. А может, отвлечь его как-нибудь? Рассадить окно булыжником и проскочить, пока он там выясняет, что и почему. В кринолине не больно-то побегаешь, так ведь и он не самый главный спортсмен, с калечной-то ногой. А чтобы бегать поменьше, найти какого-нибудь оборванца, заплатить, и пусть он бьет окна, а самой притаиться рядом со входом...

Сибил стояла в тени у высокого ограждения строительной площадки, увешанного огромными, с простыню рекламными плакатами. “ДЕЙЛИ НЬЮС” РАСХОДИТСЯ ПО ВСЕМУ МИРУ – сообщали отсутствующим в такое время суток прохожим яркие, несколько пострадавшие от дождя буквы. “ЛЛОЙД НЬЮС” – ВСЕГО ЗА ОДИН ПЕННИ, ЮГО-ВОСТОЧНАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА, РЕМСГЕЙТ и МАРГЕЙТ 7/6. Вынув руку из муфты, Сибил принялась грызть пропахший турецким табаком ноготь и лишь немного удивилась, что пальцы ее посинели от холода и отчаянно дрожат.

Спасла ее чистая удача, а может, на небесах кто-нибудь сжалился, – из-за угла донеслось громкое “чух-чух-чух”, и к “Гранду” подкатил сверкающий паровой экипаж. Одетый в ярко-синюю ливрею машинист спрыгнул на мостовую и опустил складную подножку. На улицу вывалилась шумная толпа пьяных французов в подбитых алым плащах, парчовых жилетах и с вечерними тросточками, украшенными кистями, двое из них – с подружками.

Сибил подобрала юбки и бросилась вперед. Словно пехотинец, умело использующий рельеф местности, она пересекла улицу под прикрытием сверкающего лаком экипажа, затем обогнула высокие, с деревянными спицами и резиновыми шинами колеса и смело присоединилась к компании. Французы парлевукали друг с другом, поглаживали усы и гоготали; Сибил они даже не заметили, а может, заметили, но только им было до фонаря, кто там к ним присоседился и зачем. Сибил благочинно улыбалась всем и никому в частности, стараясь держаться поближе к длинному, в драбадан пьяному парню. Гуляки, пошатываясь, взобрались по мраморным ступеням, а длинный с беспечной легкостью человека, не знающего цену деньгам, сунул в руку швейцара фунтовую банкноту. Тот ошалело сморгнул и почтительно тронул рукой раззолоченную фуражку.

Все прошло без сучка без задоринки. Вместе с не умолкающими ни на секунду французами Сибил пересекла пустыню полированного мрамора до конторки портье, где они разобрали ключи и, зевая и ухмыляясь, побрели вверх по плавно изгибающейся лестнице, оставив Сибил у конторки одну.

Ночной портье, понимавший по-французски, похохатывал над какой-то случайно услышанной фразой. Отсмеявшись, он скользнул вдоль сверкающей, красного дерева конторки.

– Чем могу служить, мадам? – На этот раз улыбка предназначалась лично Сибил.

– Не могли бы вы сказать мне, мистер Майкл... – Слова давались с трудом, она почти заикалась. – Или скорее... генерал Сэм Хьюстон еще проживает у вас?

– Да, мадам. Я сам видел генерала Хьюстона в начале вечера. Но сейчас он в курительной комнате... Может быть, вы оставите для него сообщение?

– В курительной?

– Точно так, мадам. Это вон там, за акантом. – Портье кивнул в сторону массивной, украшенной растительным орнаментом двери в углу вестибюля. – Разумеется, дамы не ходят в курительную... Прошу прощения, мадам, я вижу, что вы несколько расстроены. Если дело важное, я могу послать к нему рассыльного.

– Да, пожалуйста, – кивнула Сибил. – Это было бы чудесно.

Портье услужливо предложил лист роскошной кремовой бумаги с эмблемой отеля и собственную, с золотым пером, самописку.

Поспешно набросав несколько строк, Сибил сложила записку и накарябала на обороте: “Мистеру Майклу Рэдли”. Портье звякнул колокольчиком, поклонился в ответ на ее благодарности и вернулся к своим делам.

Через минуту унылый, судорожно зевающий мальчишка водрузил записку на выложенный пробкой поднос и потащился нога за ногу к резной двери.

– Это для личного секретаря генерала, – догнала его Сибил.

– Не бойтесь, мисс, я его знаю. – Одной рукой он потянул дверь курительной.

Пока дверь за рассыльным медленно закрывалась, Сибил успела разглядеть багровое, лоснящееся от пота, совершенно пьяное лицо Хьюстона и его ногу, бесцеремонно закинутую на стол; подошва тяжелого ботинка находилась в опасной близости от хрустального графина. Генерал сосредоточенно сосал трубку и что-то рубил большим складным ножом... нет, строгал – пол вокруг кожаного кресла был усыпан стружкой.