Спустя несколько часов

 

Маленькая гостиная на первом этаже, почти полностью занятая очень удобной кожаной тахтой. В потолке две неяркие лампы, а посредине, над тахтой, висит писанный маслом портрет очень старого, очень почтенного джентльмена, одетого по моде 1860‑х годов.

За сценой звучит музыка фокстрота.

Розалинда сидит на тахте, слева от нее – Хауорд Гиллеспи, нудный молодой человек лет двадцати четырех. Он явно страдает, а ей очень скучно.

 

Гиллеспи (вяло). В каком смысле я изменился? К вам я отношусь все так же.

Розалинда. А мне вы кажетесь другим.

Гиллеспи. Три недели назад вы говорили, что я вам нравлюсь, потому что я такой пресыщенный, такой равнодушный, – я и сейчас такой.

Розалинда. Только не по отношению ко мне. Раньше вы мне нравились, потому что у вас карие глаза и тонкие ноги.

Гиллеспи (беспомощно). Они и сейчас карие и тонкие. А вы просто кокетка, вот и все.

Розалинда. Кокетки меня интересуют только те, что в модных журналах. Мужчин обычно сбивает с толку то, что я вполне естественна. Я‑то думала, что вы никогда не ревнуете. А вы теперь глаз с меня не спускаете, куда бы я ни пошла.

Гиллеспи. Я вас люблю.

Розалинда (холодно). Знаю.

Гиллеспи. И вы уже две недели не даете себя поцеловать. Мне казалось, что после того, как девушку поцелуешь, она… она завоевана.

Розалинда. Это в прежнее время так было. Меня каждый раз надо завоевывать сызнова.

Гиллеспи. Вы шутите?

Розалинда. Как всегда, не больше и не меньше. Раньше были поцелуи двух сортов: либо девушку целовали и бросали, либо целовали и объявляли о помолвке. А теперь есть новая разновидность – не девушку, а мужчину целуют и бросают. В девяностых годах, если мистер Джонс похвалялся, что поцеловал девушку, всем было ясно, что он с ней покончил. Если тем же похваляется мистер Джонс выпуска тысяча девятьсот двадцатого года, всем понятно, что ему, значит, больше не разрешается ее целовать. В наше время девушка, стоит ей удачно начать, всегда перещеголяет мужчину.

Гиллеспи. Так зачем вы играете мужчинами?

Розалинда (наклонясь к нему, доверительно). Ради первой секунды – пока ему только любопытно. Есть такая секунда – как раз перед первым поцелуем – одно шепотом сказанное слово – что‑то неуловимое, ради чего стоит все это затевать.

Гиллеспи. А потом?

Розалинда. А потом заставляешь его заговорить о себе. Скоро он уже только о том и думает, как бы остаться с тобой наедине – он дуется, не пробует бороться, не хочет играть – победа!

 

Входит Досон Райдер – двадцати шести лет, красив, богат, знает себе цену, скучноват, пожалуй, но надежен и уверен в успехе.

 

Райдер. По‑моему, этот танец за мной, Розалинда.

Розалинда. Как приятно, что вы меня узнали, Досон. Значит, я не слишком накрашена. Познакомьтесь: мистер Райдер – мистер Гиллеспи.

 

Они пожимают друг другу руки, и Гиллеспи уходит, погрузившись в бездну уныния.

 

Райдер. Что и говорить, ваш вечер – большая удача.

Розалинда. Да, кажется… Не берусь об этом судить. Я устала… Посидим немного, вы не против?

Райдер. Против? Да я в восторге. Вы же знаете, я ненавижу торопиться и торопить других. Лучше видеться с девушкой вчера, сегодня, завтра.

Розалинда. Досон!

Досон. Что?

Розалинда. Интересно, вы понимаете, что влюблены в меня?

Райдер (поражен). О, вы замечательная девушка.

Розалинда. А то ведь со мной, знаете ли, сладить трудно. Тот, кто на мне женится, не будет знать ни минуты покоя. Я скверная, очень скверная.

Райдер. Ну, этого я бы не сказал.

Розалинда. Правда, правда – особенно по отношению к самым близким людям. (Встает.) Пошли. Я передумала, хочу танцевать. Мама там, наверное, уже голову потеряла.

 

Уходят. Входят Алек и Сесилия.

 

Сесилия. Вот уж повезло – в перерыве между танцами оказаться с родным братом.

Алек (мрачно). Пожалуйста, могу уйти.

Сесилия. Ни в коем случае. С кем же мне тогда начинать следующий танец? (Вздыхает.) С тех пор как уехали французские офицеры, балы уже стали не те.

Алек (хмурясь). Я не хочу, чтобы Эмори влюбился в Розалинду.

Сесилия. Да? А мне казалось, что ты именно этого хочешь.

Алек. Я и хотел, но как посмотрел на этих девиц, что‑то засомневался. Эмори мне очень дорог. Он уязвимая натура, и я вовсе не хочу, чтобы сердце у него оказалось разбитым из‑за девушки, которой он безразличен.

Сесилия. Он очень красивый.

Алек (все еще хмурясь). Замуж она за него не выйдет, но разбить человеку сердце можно и без этого.

Сесилия. Чем она их привораживает? Хорошо бы узнать секрет.

Алек. Ах ты, хладнокровный котенок. Счастье еще, что у тебя нос курносый, а то никому бы спасения не было.

 

Входит миссис Коннедж.

 

Миссис Коннедж. Господи, да где же Розалинда?

Алек (в тоне милой шутки). Да уж, ты знала, у кого спросить. С кем же ей быть, как не с нами!

Миссис Коннедж. Отец созвал восемь холостых миллионеров, специально чтобы представить ей.

Алек. Ты их построй по ранжиру, и шагом марш по всему дому.

Миссис Коннедж. Я не шучу – с нее станется в вечер первого бала удрать с каким‑нибудь футболистом в кафе «Кокос». Ты пойди влево, а я…

Алек (непочтительно). А может, тебе лучше послать дворецкого поискать в погребе?

Миссис Коннедж (на полном серьезе). Неужели ты думаешь, что она там?

Сесилия. Да он шутит, мама.

Алек. Мама уже представила себе, как она пьет пиво прямо из бочки с каким‑нибудь чемпионом.

Миссис Коннедж. Пойдемте же, пойдемте ее искать.

 

Уходят. Входят Розалинда и Гиллеспи.

 

Гиллеспи. Розалинда, я вас спрашиваю еще раз – неужели я вам совершенно безразличен?

 

Быстро входит Эмори.

 

Эмори. Этот танец за мной. Розалинда. Мистер Гиллеспи, это мистер Блейн, познакомьтесь.

Гиллеспи. Мы с мистером Блейном встречались. Вы ведь из Лейк‑Джинева?

Эмори. Да.

Гиллеспи (хватаясь за соломинку). Я там бывал. Это… это на Среднем Западе, так, кажется?

Эмори (с издевкой). Более или менее. Но меня всегда больше прельщало быть провинциальным рагу с перцем, чем пресной похлебкой.

Гиллеспи. Что?!

Эмори. О, прошу не принимать на свой счет.

 

Гиллеспи, отвесив поклон, удаляется.

 

Розалинда. Очень уж он примитивен.

Эмори. Я когда‑то был влюблен в такой вот примитив.

Розалинда. В самом деле?

Эмори. Да, да, ее звали Изабелла – и ничего в ней не было, кроме того, чем я сам ее наделил.

Розалинда. И что получилось?

Эмори. В конце концов я убедил ее, что мне до нее далеко – и тогда она дала мне отставку. Заявила, что я все на свете критикую и к тому же непрактичен.

Розалинда. В каком смысле непрактичен?

Эмори. Ну, понимаете, вести автомобиль могу, а шину сменить не сумею.

Розалинда. Что вы намерены делать в жизни?

Эмори. Да еще не знаю, избираться в президенты, писать…

Розалинда. Гринич‑Вилледж?

Эмори. Боже сохрани, я сказал «писать», а не «пить».

Розалинда. Я люблю деловых людей. Умные мужчины обычно такие невзрачные.

Эмори. Мне кажется, что я вас знал тысячу лет.

Розалинда. Ой, сейчас начнется рассказ про пирамиды!

Эмори. Нет, у меня была в мыслях Франция. Я был Людовиком XIV, а вы – одной из моих… моих… (Совсем другим тоном.) А что, если нам влюбиться друг в друга?

Розалинда. Я предлагала притвориться влюбленными.

Эмори. Нам бы это легко не прошло.

Розалинда. Почему?

Эмори. Потому что именно эгоисты, как ни странно, способны на большую любовь.

Розалинда (поднимая к нему лицо). Притворитесь.

 

Долгий, неспешный поцелуй.

 

Эмори. Милых вещей я говорить не умею. Но вы прекрасны.

Розалинда. Ой, только не это.

Эмори. А что же?

Розалинда (грустно). Да ничего. Просто я жду чувства, настоящего чувства – и никогда его не нахожу.

Эмори. А я только это и нахожу кругом и ненавижу от всей души.

Розалинда. Так трудно найти мужчину, который удовлетворял бы вашим эстетическим запросам.

 

Где‑то отворили дверь, и в комнату ворвались звуки вальса. Розалинда встает.

 

Слышите? Там играют «Поцелуй еще раз».

 

Он смотрит на нее.

 

Эмори. Так что?

Розалинда. Так что?

Эмори (тихо, признавая свое поражение). Я вас люблю.

Розалинда. И я вас люблю – сейчас.

 

Поцелуй.

 

Эмори. Боже мой, что я наделал?

Розалинда. Ничего. Не надо говорить. Поцелуй меня еще.

Эмори. Сам не знаю, почему и как, но я полюбил вас с первого взгляда.

Розалинда. И я… я тоже, сегодня такой вечер…

 

В комнату не спеша входит ее брат, вздрагивает, потом громко произносит: «Ох, простите», – и выходит.

 

(Едва шевеля губами.) Не отпускай меня. Пусть знают, мне все равно.

Эмори. Повтори!

Розалинда. Люблю – сейчас. (Отходят друг от друга.) О, я еще очень молода, слава богу, и, слава богу, довольно красива, и, слава богу, счастлива… (После паузы, словно в пророческом озарении, добавляет.) Бедный Эмори!

 

Он снова ее целует.