История советской деревни – это путь непрерывных экспериментов, которые проводились в режиме поиска реальных резервов для повышения эффективности сельскохозяйственного производства, для улучшения жизни крестьян, но которые оборачивались провалом и еще большим погружением в бесперспективное будущее.
Беды советской деревни начались с огульного, всеохватывающего процесса создания одной формы собственности – колхозной. А ведь еще в середине 20-х годов, когда деревня после введения нэпа достигла уровня 1914 года, в ней существовало 14 (!) форм собственности (от снабженческо-сбытовой до товариществ по совместной обработке земли) (В.Н.Большаков, 1928). Даже коммуны были порождением творчества части рабочих и крестьян, которые мечтали о коллективных формах хозяйствования. Как показал в своем исследовании В.В.Гришаев, эта форма хозяйствования охватила незначительную часть населения. Но главное, она не навязывалась всем без исключения, хотя и имела некоторые льготы и поддержку со стороны государства (3).
Внедрение однопорядковости в виде колхозной формы собственности подрубило реально существующее многообразие форм собственности, в том числе и индивидуальной, и во многом ограничило как экономические, так и социальные возможности крестьянства. Разве не парадоксом выглядит факт, что приусадебные участки селян, индивидуальные участки земли жителей рабочих поселков и городов, имеющих в своем распоряжении менее 1 % земли, в 70–80-е годы давали 60% товарного картофеля, 30–40% овощей, 20–30% масла и молока.
Это усугублялось тем, что максимально ограничивалась свобода крестьянства: до середины 50-х годов они не имели права самовольно покинуть колхозы, ибо не имели паспортов. Однако в общественном сознании начиная с конца 40-х годов постепенно созревало понимание того, что проводимая в стране долгие годы политическая линия на форсированную индустриализацию за счет села и неэквивалентного обмена с городом дальше продолжаться не может и необходимы решительные меры по укреплению сельского хозяйства.
Эти начинания после смерти Сталина нашли отражение в, постановлениях ЦК КПСС и Совета Министров СССР о мерах по изменению ситуации в сельском хозяйстве. Отчасти это выразилось в ряде экспериментов как экономического, так и социального характера.
Что касается экономических экспериментов, то они были связаны то со всеобщим внедрением кукурузы во всех климатических зонах, то со строительством силосных башен, то с кампаниями по кролиководству и т.д. и т.п. По сути, эти меры решали частные вопросы, кардинально не затрагивающие интересы крестьянства в целом. Даже такая широкомасштабная акция, как освоение целины, подняв в дорогу миллионы людей, искренне поверивших в ее значение, не решила того, на что она была нацелена, – обеспечить продовольствием всю страну.
В 50-60-е годы был обоснован курс на превращение сельской деревни в крупный населенный пункт, способный обеспечить улучшение трудовой и духовной жизни человека, удовлетворить его материальные и культурные потребности. На практике это означало концентрацию сельских поселений.
Предполагалось с 1975 по 1990 год сократить число деревень с 705 тыс. до 250 тыс., т.е. почти в 3 раза. И если учесть, что уже с 1960 по 1970 год в стране «исчезло» 235 тыс. населенных пунктов, то можно утверждать, что политика ликвидации неперспективных деревень опиралась на реальность стихийных процессов. В 70-х годах переехали в укрупненные поселки жители более 26 тыс. хуторов Белоруссии, 24 тыс. – Литвы, 4750 деревень и хуторов Украины, 275 – Ростовской и 242 – Белгородской областей.
Но ликвидация населенных пунктов – задача не только экономическая. Дело не сводилось к тому, что на перестройку деревни требовалось значительное количество материальных ресурсов. Это задача и социальная, ибо связана с созданием новых форм социальной общности людей, их поведения, образа жизни, отдыха. Это и социально-психологическая задача, ведь человеку нередко трудно покинуть родные места, где он вырос и жил, даже тогда, когда он осознает, что переезд на новое место жительства необходим.
Конечно, сселение деревень по замыслу творцов этой программы было нацелено на то, что, собрав жителей в поселках городского типа, можно будет лучше и легче создавать условия для жизни, для удовлетворения культурных и бытовых потребностей. Но этот технократический подход, не принимавший во внимание особенности народной психологии, а также исторический, нравственный и культурный опыт крестьянства, жестоко отомстил. Ликвидация неперспективных деревень обернулась крупными издержками, принесла много бед, ввергла людей в полосу новых страданий. Принятые меры лишь подхлестнули миграцию из деревни, были заброшены миллионы гектаров земли вокруг вымирающих сел, запущены сады, луга, пашня уходила в залежь.
Эта недальновидная политика привела к глубоко ошибочным выводам и соответственно к ущербным результатам – снижению объема сельскохозяйственной продукции, к многомиллиардным непроизводительным затратам. И главное, не остановила уход крестьян из села в город, еще больше деформировала сознание людей, не вернула им верность традициям земледельцев (А.И.Тимуш).
В конце 60-х – 70-е годы была предпринята еще одна попытка повлиять (уже с помощью ученых) на ситуацию в сельском хозяйстве при максимальном учете социальных потребностей сельских жителей. В жизнь пытались внедрить планы социального развития сел, деревень, сельских районов и даже областей. В основе лежала благородная задумка – учесть в комплексе все аспекты производственной и повседневной жизни сельских жителей.
Уверенность, что социальное планирование будет способствовать решению проблем села, привела к появлению более 100 различных методик для колхозов и совхозов, районов и даже сельсоветов. В дальнейшем был поднят вопрос о важности планирования социального развития деревни, а не производственной ячейки – колхоза и совхоза. При этом начали опять ускользать проблемы, прямо выходящие на человека. Становилось очевидным, что планы социального развития нельзя рассматривать как панацею от всех бед. Их анализ показал, что они так и не обеспечили комплексный подход ко всей общественной жизни в деревне. Это проявилось не только в том, что не удалось охватить разные стороны жизни сельских жителей, но и в том, что они в основном были нацелены на достижение производственных целей и, по существу, игнорировали социальные процессы, т.е. не затрагивали интересов жителей села.
В период перестройки, несмотря на признание пагубности произведенных аграрных преобразований, не были найдены и предложены меры, которые бы эффективно решали судьбы крестьянства. Очень много времени ушло на общие разговоры о важности кардинальных изменений в землепользовании, о расширении практики арендных отношений, о введении института фермерства, о многообразии форм собственности на землю. В результате в начале 90-х годов сложилась парадоксальная ситуация: колхозы и совхозы стали кормильцами прошлыми, фермеры – будущими. Но кто будет кормить народ в настоящее время?
Жизнь свидетельствует, что преобразования на селе происходят неоднозначно. Крестьяне, как показывают социологические исследования, с настороженностью и определенной медлительностью воспринимают предложения об организации фермерских хозяйств, опасаются, как бы это не обернулось очередным почином. Взлет надежд на возрождающееся фермерство уже оборачивается разочарованием, неверием в действенную помощь государства, несовершенством и запутанностью взаимоотношений общества и крестьянства. О трудностях становления этой формы собственности говорит хотя бы тот факт, что из 145 тыс. фермерских хозяйств (осень 1992 г.) только 4 тыс. были товарными. Аналогичный опыт в странах Восточной Европы также свидетельствует, что фермерская модель аграрного производства не состоялась: даже в Венгрии, первой ставшей на этот путь, на фермерское хозяйство приходится около 6-7% от общего объема аграрной продукции.
