Счастливчик из Вавилона

Во главе своего каравана гордо ехал Шарру Нада, торговец из Вавилона. Он любил красивую одежду, и сейчас на нем было богатое изысканное платье. Он любил красивых лошадей и уверенно держался на своем резвом арабском жеребце. Глядя на него, трудно было предположить, что он уже в летах. И еще труднее было заподозрить, что на душе у него неспокойно.

Дорога из Дамаска длинна, а опасностей в пустыне подстерегает немало. Но не это беспокоило его. Хотя арабские племена агрессивны и частенько грабят богатые караваны, он не боялся их нападения, поскольку был окружен верными охранниками.

Тревога его была связана с юношей, который был сейчас рядом с ним. Это был Хадан Гула, внук его давнего партнера Арада Гула, которому он был обязан многим в своей жизни. Ему бы хотелось сделать что-то хорошее для этого мальчика, но чем больше он думал об этом, тем сложнее казалась задача, потому что и сам он еще многого не знал.

Покосившись на кольца и серьги, сверкавшие на юноше, он подумал: «Ему кажется, что побрякушки красят мужчину, и в то же время у него такое же мужественное лицо, как и у деда. Но его дед не носил таких пышных одежд. И все-таки я пригласил его с собой, надеясь, что помогу встать на ноги, особенно после того, как варварски распорядился наследством его отец».

Хадан Гула прервал ход его мыслей: «Зачем ты так много работаешь, гоняя свои караваны в такие дали? У тебя ведь совсем нет времени наслаждаться жизнью».

Шарру Нада улыбнулся: «Наслаждаться жизнью? Как бы ты это делал, будь на моем месте?» — «Если бы я был так богат, как ты, я бы жил как принц. И не стал бы бродить по жаркой пустыне. Я бы тратил шекели так же быстро, как они падают в мой кошелек. Я бы носил самые красивые платья и редкие украшения. Вот такая жизнь мне по душе, ради этого стоит жить».

Оба расхохотались.

«Твой дед никогда не носил украшений, — не подумав, сказал Шарру Нада и тут же шутливо добавил: — А ты бы не оставил себе времени на работу?» «Работа существует для рабов», — ответил Хадан Гула.

Шарру Нада закусил губу и ничего не сказал, и так они ехали молча, пока не достигли горного склона. За перевалом их взорам открылась зеленая долина.

«Видишь эту долину? А вдали уже можно различить стены Вавилона. Самая высокая башня — это Храм Ваала. Если зрение у тебя хорошее, ты сможешь разглядеть вечный огонь, который горит над его крестом». — «Так это и есть Вавилон? Я всегда мечтал увидеть этот город — самый богатый в мире. Вавилон, где мой дед начинал строить свое богатство. Если бы только он был жив! Мы бы так не страдали». — «Зачем же желать, чтобы его душа оставалась на земле дольше положенного срока? Ты и твой отец вполне можете продолжить его дело». — «Да что ты! Ни у кого из нас нет таланта. Мы с отцом не знаем секрета богатства».

Шарру Нада не ответил и направил своего коня вперед. За ними последовал караван, вздымав клубы бурой пыли. Вскоре они достигли царского тракта и свернули на юг, где раскинулись крестьянские поля.

Внимание Шарру Нада привлекли трое стариков, которые вспахивали поле. Они вдруг показались ему удивительно знакомыми. Как странно! Не может такого быть, чтобы, проезжая мимо поля через сорок лет, человек увидел бы тех же пахарей. И все-таки внутренний голос подсказывал ему, что это именно те люди. Один из них нетвердой рукой держал плуг. Двое других упорно толкали быков, ударяя по ним деревянными палками.

Как он завидовал этим пахарям сорок лет назад! С какой радостью согласился бы поменяться с ними местами! И как все изменилось за эти годы. Оглянувшись назад, он с гордостью посмотрел на свой караван породистых верблюдов и ослов, груженных дорогим товаром из Дамаска. Все это принадлежало ему.

Он указал на пахарей: «Все пашут это же поле, как и сорок лет назад». — «Почему ты думаешь, что это те же пахари?» — «Я их видел».

Воспоминания, быстро сменяя друг друга, проносились в его голове. Почему он не может похоронить прошлое и жить в настоящем? И вдруг перед ним возникло улыбающееся лицо Арада Гула. Барьер, существовавший между ним и циничным юношей, тут же растворился.

Но как же помочь этому юноше, увлеченному идеей красивой жизни? Работу можно предложить тем, кто хочет работать, но никак не тем, кто считает себя выше работы? И все-таки он обязан сделать что-то в память об Араде Гула, причем не вполсилы. Они с Арадом Гула привыкли если делать дело, то с полной отдачей. Так уж они были устроены.

План родился внезапно. И тут же появились возражения. Ведь придется пережить все сначала, это будет жестоко, больно. Но, будучи сторонником быстрых решений, он отмел в сторону все сомнения и начал действовать.

«Тебе интересно знать, как твой уважаемый дед и я стали партнерами и добились процветания?» — спросил он. «Почему бы тебе просто не рассказать мне, как ты делаешь золотые шекели? Это все, что мне нужно», — возразил юноша.

Шарру Нада проигнорировал его ответ и продолжил:

«Мы начинали вместе с этими пахарями. Я тогда был не старше тебя. Когда колонна пахарей, в которой шел и я, проходила мимо поля, старик Мегиддо, который был прикован ко мне сзади, посмеялся. «Посмотри на этих лентяев. Тот пахарь, который толкает плуг, не делает никаких усилий, чтобы вогнать его поглубже, а погонщики совсем не следят за быками. Как же они могут рассчитывать на хороший урожай после такой пахоты?» — «Ты сказал, что Мегиддо был прикован к тебе?» — удивился Хадан Гула. «Да, на шеях у нас были бронзовые ошейники, а длинной цепью мы были прикованы друг к другу. Следом за Мегиддо шел Забадо, вор, таскавший овец. Я знал его еще по Харуну. Замыкал цепь человек, которого мы прозвали Пиратом, потому что своего имени он нам не назвал. Мы считали, что он моряк, потому что на груди его красовалась морская татуировка. Колонна была построена так, чтобы узники шли шеренгой по четыре человека», — пояснял Шарру Нада. «Вы были скованы, как рабы?» — Хадан Гула не верил ушам своим. «Разве дед не рассказывал тебе, что когда-то я был рабом?» — «Он часто говорил о тебе, но ни разу даже не намекнул на это». — «Это был человек, который умел хранить чужие секреты. Тебе ведь я тоже могу доверять?» — Шарру Нада взглянул прямо в глаза юноши. «Ты можешь положиться на мое молчание, но я поражен. Расскажи мне, как ты стал рабом».

Шарру Нада пожал плечами. «Это может случиться с любым человеком. Игорный дом и пиво стали причиной моих несчастий. Я стал жертвой неблаговидного поступка, совершенного братом. В ссоре он убил своего друга. Отец отдал меня в залог его вдове, а сам отчаянно пытался выручить его из-под стражи. Но, когда он не смог достать денег, которые требовались для освобождения, вдова в ярости продала меня в рабство». — «Какой позор! Какая несправедливость! — возмутился Хадан Гула. — Но скажи, как же тебе удалось обрести свободу?» — «Мы дойдем до этого, но позже. Позволь мне продолжить свой рассказ. Итак, когда мы проходили мимо поля, пахари посмеялись над нами. Один из них снял свою потертую шляпу и, отвесив низкий поклон, выкрикнул: «Добро пожаловать в Вавилон, гости царя. Он уже ждет вас на вершине стен, где для вас приготовлены кирпичи и грязь». При этом все они дружно загоготали. Пират пришел в ярость и грубо обругал пахарей. «Что они имели в виду, говоря, что царь ждет нас?» — спросил я его. «А то, что тебе предстоит таскать кирпичи, пока не сломаешь спину. А может, тебя забьют палками еще до того, как она сломается. Но со мной это не пройдет. Я убью их».

Тогда заговорил Мегиддо: «Мне кажется, трудолюбивых рабов не станут забивать до смерти. Хозяева любят таких рабов и хорошо обращаются с ними». В разговор вступил Забадо: «А кому охота работать до седьмого пота? Эти пахари знают, что говорят. Они-то как раз не надрываются». Мегидо возразил: «Хорошего результата не добьешься, если не постараешься. Если за. день ты вспашешь гектар, тогда честь тебе и хвала, и любой хозяин отблагодарит за это. Но если ты работаешь вполсилы, это уже не дело. Я люблю работать на совесть. Работа — мой лучший друг. Всем, что я имел — ферму, коров, урожай, — я обязан работе». — «Да, и где теперь все это теперь? — фыркнул Забадо. — Я полагаю, что лучше быть похитрее и получить все даром. Вот посмотришь на меня, когда я выберу себе работенку полегче, — скажем, буду таскать вам воду, а ты будешь надрываться, поднимая кирпичи». И он рассмеялся глупым смехом. В ту ночь меня охватил ужас. Я не мог спать. Когда все уснули, я постарался привлечь к себе внимание стражника по имени Годосо, который в первый раз нес свою вахту. Это был жестокий араб, который, доведись ему украсть у тебя кошелек, перерезал бы тебе горло. «Скажи мне, Годосо, — прошептал я, — когда мы придем в Вавилон, нас отправят на строительство стен?» «Зачем тебе это знать?» — осторожно поинтересовался он. «Разве ты не понимаешь? — с мольбой в голосе произнес я. — Я молод. И хочу жить. Я не могу позволить, чтобы меня забили до смерти на строительстве стен. Есть ли у меня шанс попасть к хорошему хозяину?» В ответ он прошептал мне: «Я тебе скажу кое-что. Ты хороший парень, не доставляешь Годосо неприятностей. Как правило, первым делом мы направляемся на рынок, где продают рабов. А теперь слушай. Когда подойдет покупатель, скажи ему, что ты хороший работник, любишь много трудиться на благо доброго хозяина. Уговори его купить тебя. Если у тебя не получится, на следующий день тебя отправят таскать кирпичи. Это очень тяжелая работа».

Когда он отошел от меня, я лег на теплый песок, уставившись на звезды и размышляя о работе. Мне вдруг вспомнились слова Мегиддо о том, что работа — его лучший друг, и я задал себе вопрос: а может ли случиться так, что и для меня работа станет другом? Разумеется, если она поможет мне в сложившейся ситуации.

Когда проснулся Мегиддо, я шепотом пересказал ему все, что услышал от стражника. В этом была наша единственная надежда. Ближе к вечеру мы подошли к городским стенам и уже смогли разглядеть вереницы рабов, которые сновали вверх-вниз, таская кирпичи для кладки. Нас поразила численность работающих: казалось, что это были тысячи и тысячи. Кто-то месил раствор, кто-то делал кладку, но основная масса рабов трудилась на доставке кирпичей[1].

Надсмотрщики грубо ругались на рабов, охаживали их палками. Бедняги в оборванных одеждах еле стояли на ногах, сгибаясь под тяжестью огромных корзин. От ударов они падали и уже не могли подняться. Вконец обессилевших забивали до смерти, а их тела сбрасывали в ямы, служившие братскими могилами. Это зрелище вызвало во мне озноб. Я представил, что подобная участь ждет и меня, если на рынке мне не повезет.

Годосо оказался прав. Нас провели через городские ворота в тюрьму для рабов, а на следующее утро погнали на рынок. Все рабы были так напуганы, что только окрики стражников и свист плеток заставляли их двигаться, так чтобы покупатели могли получше разглядеть товар. Мы с Мегиддо охотно разговаривали с покупателями, когда они обращались к нам.

Главный надсмотрщик жестоко избил Пирата, который вздумал протестовать. Когда его уводили с помоста, мне было искренне жаль его.

 

Мегиддо чувствовал, что вскоре нам предстоит расстаться. Когда поблизости не было покупателей, он заводил со мной беседу о том, каким благом обернется для меня работа: «Некоторые ненавидят работать. Они видят в работе врага. Но лучше относиться к ней как к другу, любить ее. Пусть тебя не пугает тяжелый труд. Ведь строя хороший дом, ты не задумываешься о том, как тяжело таскать кирпичи, а таская воду, не обращаешь внимания на то, как далеко находится колодец. Обещай мне, мальчик, что, если тебя купят, ты будешь добросовестно работать на своего хозяина. Если даже он будет чем-то не удовлетворен, не печалься. Помни, что хорошо выполненная работа идет во благо человеку. Она делает его настоящим мужчиной». Он замолчал, как только к нам приблизился бородатый крестьянин.

Мегиддо расспросил его об урожае и хозяйстве и вскоре убедил его в том, что лучшего работника ему просто не найти. После упорной торговли с рабовладельцем крестьянин достал из-под платья тугой кошелек, и вскоре Мегиддо исчез вместе с новым хозяином.

За это утро продали еще нескольких рабов. В полдень Годосо сообщил мне, что работорговец устал и не останется в Вавилоне еще на день, так что на закате оставшиеся рабы достанутся покупателю, которого прислал царь. Я впал в отчаяние, когда вдруг на площади показался добродушный с виду мужчина, который поинтересовался, нет ли среди нас пекаря.

Я подошел к нему и сказал: «Зачем такому искусному пекарю, как вы, искать другого пекаря, который окажется заведомо хуже? Не легче ли научить того, кто хочет овладеть этим искусством? Посмотрите на меня: я молод, силен и хочу работать. Дайте мне шанс — и я сделаю все, чтобы заработать для вас золото и серебро».

Мое рвение произвело на него впечатление, и он начал торговаться с работорговцем, который до этой минуты практически не замечал меня, но сейчас проявил ко мне интерес. Я чувствовал себя, словно жирный бык, которого продают мяснику. В конце концов, к моей великой радости, сделка состоялась. Я последовал за своим новым хозяином, ощущая себя самым счастливым человеком.

Мое новое жилище мне пришлось по вкусу. Нана-наид, мой хозяин, научил меня молоть ячмень в каменной мельнице, которая стояла во дворе, разводить огонь в печи и делать кунжутную муку для медовых лепешек. Моя постель находилась в амбаре — там, где хранилось зерно. Пожилая рабыня Свасти, которая помогала по дому, хорошо меня кормила и была довольна тем, как я помогал ей с тяжелой работой.

Словом, я был счастлив тем, что у меня появился шанс стать ценным работником для своего хозяина, и видел в этом путь к свободе. Я попросил Нана-наида научить меня месить тесто испечь хлеб. Он охотно сделал это, довольный моим энтузиазмом. Потом, освоив выпечку хлеба, я попросил научить меня печь лепешки, и вскоре вся работа в пекарне перешла ко мне. Моему хозяину нравилось бездельничать, но Свасти неодобрительно качала головой. «Безделье дурно влияет на человека», — заявила она.

Я почувствовал, что пришло время подумать о том, чтобы начать зарабатывать деньги, а с ними и свободу. Поскольку работа в пекарне заканчивалась в полдень, я решил, что Нана-наид не будет против, если я найду себе дополнительную работу на остаток дня, а свой заработок буду делить с ним. И тут меня осенило: а почему бы не выпекать еще больше медовых лепешек, чтобы продавать их на улицах? Я представил свой план хозяину таким образом: «Если бы я смог работать дополнительно, зарабатывая для вас деньги, не сочтете ли вы справедливым, чтобы я мог оставлять себе часть заработка и тратить его на свои нужды?» «Справедливо, вполне справедливо», — признал он. Когда же я рассказал ему о второй части моего плана, которая предполагала дополнительную выпечку лепешек, он обрадовался еще больше. «Вот что мы сделаем, — предложил он. — Ты будешь продавать их по цене две монеты за штуку, половина денег будут моими, потому что мне надо платить за муку, мед, дрова. Из оставшихся денег я буду брать себе половину, а вторая половина будет твоя».

Я был растроган его великодушием: выходило, что я мог оставлять себе одну четвертую часть выручки от проданных лепешек. Всю ночь я работал, изготавливая поднос, на котором мог бы разместить свой товар. Нана-наид дал мне одно из своих старых платьев, чтобы я выглядел достойно, а Свасти помогла мне привести его в порядок.

На следующий день я напек много лепешек. Они выглядели аппетитными, румяными. Я нес их на подносе, громко зазывая покупателей. Поначалу никто не проявлял к ним интереса, и я упал духом. Но все-таки не ушел, а дождался вечера, когда большинство горожан проголодались, так что очень скоро мои лепешки были распроданы, а я вернулся домой с пустым подносом.

Нана-наид остался очень доволен моим успехом и охотно выплатил мне мою долю. Я был рад каждой монете. Мегиддо был прав, когда говорил, что хороший хозяин ценит трудолюбивого работника. В ту ночь я был так возбужден от собственного успеха, что не мог спать, и все подсчитывал, сколько смогу заработать за год и сколько лет мне предстоит работать, чтобы купить свободу.

Каждый день выходя торговать, я вскоре обзавелся постоянными покупателями. Среди них оказался и твой дед, Арад Гула. Он торговал коврами, и вместе со своим груженым ослом и чернокожим рабом ходил из одного конца города в другой. Он покупал две лепешки для себя и две для раба и, пока ел их, беседовал со мной. Однажды твой дед сказал мне слова, которые я запомнил на всю жизнь. «Мне нравятся твои лепешки, мальчик, но гораздо больше мне нравится то, как ты их продаешь. С таким воодушевлением и задором ты далеко пойдешь».

Сможешь ли ты понять, Хадан Гула, что эти слова значили для меня, юного раба, одинокого в огромном городе, пытающегося всеми силами выбраться из унизительной зависимости?

Месяц за месяцем я откладывал по монетке в свой кошелек. Я уже ощущал его приятную тяжесть на своем поясе. Работа действительно стала моим лучшим другом, как и говорил Мегиддо. Я был счастлив, но Свасти беспокоилась. «Боюсь, твой хозяин проводит слишком много времени в игорном доме», — все чаще замечала она.

Однажды я испытал огромную радость, встретив на улице своего друга Мегиддо. Он вел на рынок трех ослов, груженных овощами. «У меня все очень хорошо, — сказал он. — Хозяин оценил мой честный труд, и сейчас я старший работник. Видишь, он доверяет мне ходить на рынок, к тому же разрешил мне привезти семью. Работа помогла мне оправиться после всего пережитого. Когда-нибудь она поможет мне купить свободу, и тогда у меня снова будет свой дом и хозяйство».

Время шло, и Нана-наид со все большим нетерпением ожидал моего возвращения домой после рабочего дня. Он с жадностью принимался делить заработанные мной деньги, настойчиво призывая меня искать новые рынки сбыта.

Я часто стал выходить за городские ворота, чтобы продавать свои лепешки надсмотрщикам за рабами, которые строили стены. Мне было больно смотреть на эту картину, но в лице надсмотрщиков я нашел активных покупателей. Как-то раз я увидел Забадо, который стоял в очереди за кирпичами, чтобы нагрузить свою корзину. Он был тощим и сутулым, а спина его была испещрена шрамами от побоев. Мне стало жаль его, и я подарил ему лепешку, в которую он впился, словно дикий зверь. Увидев, с какой жадностью он смотрит на еду, я убежал, опасаясь, что он вырвет из моих рук поднос.

«Зачем ты так много работаешь?» — спросил меня однажды Арад Гула. Помнишь, ты тоже задал мне сегодня этот же вопрос? Я ответил ему словами Мегиддо о том, что работа — мой лучший друг. С гордостью показал я ему свой кошелек, набитый монетами, и объяснил, что коплю деньги, дабы купить свободу. «А когда станешь свободным, чем ты будешь заниматься?» — спросил он. «Я хочу стать торговцем», — ответил я. И в этот момент он сделал свое признание. Он сказал то, что я меньше всего ожидал услышать от него. «Знаешь, я ведь тоже раб. Мы партнеры с моим хозяином».

— Стоп, — перебил его Хадан Гула. — Я не стану слушать ложь, порочащую честь моего деда. Он не был рабом. — Глаза его зажглись гневом.

Шарру Над а остался спокоен.

— Я уважаю твоего деда за то, что он сумел подняться над своим несчастьем и стать самым уважаемым человеком в Дамаске. А ты, его внук, разве не вылеплен из того же теста? Разве тебе недостает мужества посмотреть правде в глаза, или ты предпочитаешь жить иллюзиями?

Хадан Гула выпрямился в седле. В его голосе прозвучало глубокое волнение, когда он произнес:

— Моего деда любили все. Его добрых дел не перечесть. Когда пришел голод, разве не он на свое золото купил зерно в Египте и разделил между всеми голодающими? А теперь ты говоришь, будто он был всего лишь презренным рабом из Вавилона.

— Если бы он остался рабом в Вавилоне, его можно было бы презирать, но, когда он из рабства вознесся до самых вершин, став самым почитаемым в Дамаске гражданином, боги наградили его своей милостью и уважением, — ответил Шарру Нада.

Поведав мне о своем положении, — продолжил Шарру Нада, — он рассказал, с какой одержимостью работал, зарабатывая свою свободу. Теперь, когда он накопил достаточно денег и мечта близка к реальности, он очень взволнован тем, что будет делать дальше. Его очень пугала перспектива потерять поддержку хозяина.

Я не одобрил его нерешительности: «Не держитесь за хозяина. Почувствуйте себя свободным человеком. И поступайте как свободный человек! Для начала решите, чем бы вы хотели заняться, а потом ваш труд поможет добиться цели». Он пошел дальше, поблагодарив меня за то, что я пристыдил его за трусость.

Однажды я вновь вышел за ворота и с удивлением увидел огромную толпу людей. Когда я спросил у прохожего, в чем дело, тот ответил:

«Разве ты не слышал? Беглый раб, убивший царского стражника, приговорен к суду и будет казнен. Сам царь будет присутствовать при этом».

Толпа была такой плотной, что я побоялся подойти поближе со своим подносом. Поэтому я взгромоздился на недостроенную стену и стал смотреть на происходящее сверху. Мне посчастливилось увидеть приближение самого царя, который медленно двигался в золотой колеснице. Никогда еще я не видел такой роскоши, сотканной из золота и бархата.

Я не видел самой казни, но до меня доносились истошные крики бедного раба. Мне было непонятно, как наш благородный и красивый государь может выдерживать столь отвратительное зрелище, однако, увидев, как он хохочет и шутит со своими приближенными, я решил, что он жестокий человек, и тогда же мне стало ясно, от кого исходят такие негуманные приказы в отношении рабов, строящих стены.

* В Древнем Вавилоне традиции в отношении рабов строго регулировались законом. Например, раб мог владеть любой собственностью, даже другими рабами, если хозяин не возражал против этого. Рабам было дозволено жениться на свободных женщинах. Дети, рожденные свободными женщинами, тоже считались свободными. Большинство городских торговцев были рабами. Многие становились партнерами своих хозяев и имели долевое участие в прибылях. (Прим. авт.)

 

После казни тело раба подвесили за ноги, чтобы все могли разглядеть его как следует. Когда толпа начала расходиться, я подошел ближе. На волосатой груди казненного я разглядел морскую татуировку — две скрещенные змеи. Это был Пират.

В следующий раз, когда я встретил Арада Гула, он был уже совершенно другим человеком. Он с энтузиазмом приветствовал меня: «Смотри, раб, которого ты знал, стал свободным человеком. В твоих словах заключалась великая мудрость. Моя торговля и прибыли растут с каждым днем. Жена не нарадуется моим успехам. Она была свободной женщиной, племянницей моего хозяина. Ей очень хочется переехать со мной в другой город, где никто не узнает, что когда-то я был рабом. И тогда наши дети не будут испытывать горечи за отцовские несчастья. Работа стала моим лучшим помощником. Она помогла мне вернуть уверенность в себе и былое умение торговать».

Мне было радостно слушать его и вдвойне приятно, что я хотя бы чем-то отблагодарил его за моральную поддержку, которую он когда-то оказал мне.

Как-то вечером Свасти пришла ко мне в глубокой печали: «Твой хозяин в беде. Я боюсь за него. Несколько месяцев тому назад он проиграл много денег. Ему уже нечем платить за зерно и мед. Он не платит ростовщику. Кредиторы в бешенстве и угрожают ему». Я был беспечен. «К чему нам переживать из-за его глупостей? Мы же ему не опекуны». — «Глупый мальчишка, ты же ничего не понял. Ростовщику он отдал тебя в залог. По закону тот может потребовать тебя к себе и продать. Я не знаю, что делать. Он ведь хороший хозяин. Почему? Почему именно с ним произошла такая беда?»

Опасения Свасти оказались небеспочвенны. Когда утром следующего дня я выпекал хлеб, явился ростовщик с человеком по имени Саси. Тот оглядел меня и сказал, что я вполне гожусь.

Ростовщик не стал ждать, когда мой хозяин вернет долг, и велел Свасти передать ему, что он забрал меня. С единственной котомкой на спине и кошельком, болтавшимся на поясе, я был уведен из пекарни. Меня, словно дерево, вырвали с корнем из благодатной почвы моих надежд и швырнули в бурлящее море. Вновь игорный дом и пиво стали причиной моих несчастий.

Саси был грубым и неотесанным. Пока он вел меня через весь город, я рассказывал ему о той работе, что выполнял для Нана-наида и которую мог выполнять и для него. Его ответ не вселил в меня надежды: «Мне не нравится эта работа. Мой хозяин этого не любит. Царь приказал, чтобы он отправил меня на строительство Великого канала. Хозяин велел Саси купить рабов, которые могли бы много работать и завершить строительство как можно скорее. Только разве можно быстро сделать большую работу?

А теперь представь себе пустыню, где не растет ни деревца, лишь низкий кустарник, а солнце так палит, что вода в наших мешках становится кипятком и пить ее невозможно. Представь и ряды мужчин, которые заходят по пояс в котлован и корзинами выносят из него жидкую грязь. И так с рассвета до темноты. Представь пищу в открытых корытах, которую нам приходилось есть, как свиньям. У нас не было ни навесов, ни соломы в качестве подстилок.

Вот в такой ситуации оказался я. Я схоронил свой кошелек в тайнике, слабо надеясь на то, что когда-нибудь смогу откопать его.

Поначалу я работал с желанием, но через несколько месяцев почувствовал, что готов сломаться. И вот тогда-то меня и свалила лихорадка. Я потерял аппетит и едва мог впихнуть в себя немного мяса и овощей. По ночам я мучился от бессонницы.

Одолеваемый жалостью к себе, я задавался вопросом: «Может, прав был Забадо — не стоит так надрываться на работе?» Но потом вспоминал его, согбенного и измученного, и понимал, что его план был не лучше.

Я вспоминал Пирата и думал, что, может быть, лучше протестовать и драться. Но встававшее перед глазами окровавленное тело убеждало в том, что и это не выход.

Потом я вспомнил свою последнюю встречу с Мегиддо. Его руки были покрыты заскорузлыми мозолями от тяжелой работы, но на душе его было светло, а на лице было счастье. Да, его план был лучшим.

Но ведь я работал не меньше, чем Мегиддо. Пожалуй, даже больше. Тогда почему же моя работа не приносила мне счастья и успеха? Что принесло счастье Мегиддо? Неужели я обречен всю жизнь работать не покладая рук, не получая ни счастья, ни успеха? Все эти вопросы теснились в моей голове, и я не находил ответа на них.

Несколько дней спустя, когда мне казалось, что уже наступил предел моей выносливости, а вопросы по-прежнему оставались без ответа, за иной прислал Саси. От моего хозяина пришло послание, в котором меня просили вернуть в Вавилон. Я откопал свой заветный кошелек, надел на себя жалкие лохмотья, некогда служившие мне одеждой, и отправился в путь.

Всю дорогу все те же мысли вихрем носились в моем воспаленном мозгу. Они не давали мне покоя, я ощущал себя песчинкой, которую ураганом несет в неизвестном направлении. Неужели мне предстоит новое наказание неизвестно за что? И какие новые беды и разочарования поджидают меня?

А теперь представь мое изумление, когда, въехав во двор хозяйского дома, я увидел Арада Гула, который ожидал меня. Он помог мне спуститься с коня и обнял, как брата, с которым был в долгой разлуке.

Я пошел было следом за ним, как и подобает рабу идти за своим хозяином, но он остановил меня. Положив руку мне на плечо, он сказал: «Я всюду искал тебя. И когда надежда уже почти оставила меня, встретил Свасти, которая и рассказала мне о ростовщике. Тот направил меня к твоему хозяину. Мы с ним долго торговались, он назначил непомерно высокую цену, но ты стоишь ее. Твоя философия и твои начинания вселили в меня веру в успех». «Это философия Мегиддо, не моя», — перебил я его. «Мегиддо и твоя. Благодаря вам обоим мы отправляемся в Дамаск. Ты мне нужен как партнер. Вот видишь, в одно мгновение ты стал свободным человеком!» — воскликнул он. Сказав это, он достал из кармана своего платья глиняную дощечку, на которой я был записан как раб. Подняв ее высоко над головой, он разломил ее на мелкие кусочки, которые упали на камни. А потом долго растирал их подошвами своих туфель, пока они не стали пылью. Слезы благодарности наполнили мои глаза. Я понял, что я самый счастливый человек в Вавилоне.

Вот видишь, в самые тяжелые моменты моей жизни работа стала для меня лучшим другом. Желание работать избавило меня от участи тех несчастных, которые были посланы на строительство стен. И оно же произвело впечатление на твоего деда, который выбрал меня своим партнером.

И тогда Хадан Гула спросил:

— Работа — и есть секрет богатства моего деда?

— Это был единственный секрет, которым он обладал на момент нашего знакомства, — ответил Шарру Нада. — Твой дед любил работать. Боги оценили его усилия и щедро вознаградили.

— Теперь я начинаю понимать, — задумчиво произнес Хадан Гула. — Работа привлекала к нему много друзей, которым нравилось то, что он делает. Работа принесла ему все почести, какими он был окружен в Дамаске. Работа принесла ему все блага, которыми я когда-то пользовался. А я думал, что работа — это удел рабов.

— Жизнь богата удовольствиями, — заметил Шарру Нада. — Но каждому удовольствию свое место. Я рад, что работа предназначена не только для рабов. Иначе я был бы лишен самой большой радости в жизни. Мне многое доставляет удовольствие, но с работой ничто не сравнится.

Шарру Нада и Хадан Гула подъехали к массивным бронзовым воротам Вавилона. При их приближении стражники почтительно приветствовали уважаемого гражданина. С высоко поднятой головой Шарру Нада провел свой длинный караван сквозь ворота и направил вверх по городской улице.

— Я всегда надеялся, что стану таким же, как мой дед, — признался ему Хадан Гула. — Но ни-

когда прежде я не задумывался над тем, каким же он все-таки был. Вы открыли мне глаза. Теперь я понимаю, что люблю его еще больше, а мое желание стать таким, как он, окрепло, как никогда. Боюсь, я никогда не смогу отплатить вам за то, что дали мне ключ к успеху. Я начну строить свое богатство, как мой дед, — ив этом будет смысл моей жизни, а не в украшениях и дорогих платьях.

С этими словами Хадан Гула снял с ушей свои серьги, а с пальцев — кольца. И, придержав коня, почтительно пропустил вперед хозяина каравана.