За завтраком все обходили молчанием инцидент, происшедший накануне, но это не удивило Сомса: естественно, что в присутствии молодого американца говорить не следует; однако Сомс заметил, что Флер бледна. Ночью, когда он не мог заснуть, в нем зародились опасения юридического порядка. Можно ли в присутствии шести человек безнаказанно назвать «предательницей» даже эту рыжую кошку? После завтрака он отправился к своей сестре Уинифрид и рассказал ей всю историю.
— Прекрасно, мой милый, — одобрила она. — Мне говорили, что эта молодая особа очень бойка. Знаешь ли, у ее отца была лошадь, которую побила французская лошадь — не помню ее клички — на этих скачках в... ах, боже мой, как называются эти скачки?
— Понятия не имею о скачках, — сказал Сомс.
Но к вечеру, когда он сидел о «Клубе знатоков», ему подали визитную карточку:
Лорд Чарльз Феррар Хай Маршес
У него задрожали было колени, но на выручку ему пришло слово «выскочка», и он сухо сказал:
— Проводите его в приемную.
Он не намерен был спешить из-за этого субъекта и спокойно допил чай, прежде чем направиться в этот малоуютный уголок клуба.
Посреди маленькой комнаты стоял высокий худощавый джентльмен с закрученными кверху усами и моноклем, словно вросшим в орбиту правого глаза. Морщины пролегли на его худых увядших щеках, в густых волосах пробивалась у висков седина. Сомсу нетрудно было с первого же взгляда почувствовать к нему антипатию.
— Если не ошибаюсь, мистер Форсайт?
Сомс наклонил голову.
— Вчера вечером, в присутствии нескольких человек, вы бросили моей дочери в лицо оскорбление.
— Да. Оно было вполне заслужено.
— Значит, вы не были пьяны?
— Ничуть.
Его сухие, сдержанные ответы, казалось, привели посетителя в замешательство. Он закрутил усы, нахмурился, отчего монокль глубже врезался в орбиту, и сказал:
— У меня записаны фамилии тех, кто при этом присутствовал. Будьте добры написать каждому из них в отдельности, что вы отказываетесь от этих слов.
— И не подумаю.
С минуту длилось молчание.
— Вы, кажется, стряпчий?
— Адвокат.
— Значит, вам известно, каковы могут быть последствия вашего отказа.
— Если ваша дочь пожелает подать в суд, я буду рад встретиться с ней там.
— Вы отказываетесь взять свои слова обратно?
— Категорически.
— В таком случае, до свидания!
— До свидания!
Сомс был бы рад поколотить посетителя, но вместо этого он отступил на шаг, чтобы дать ему пройти. Вот наглец! Ему ясно вспомнился голос старого дяди Джолиона, когда он еще в восьмидесятых годах говорил о ком-то: «кляузный человечишка, стряпчий». И он почувствовал потребность отвести душу. Конечно, «Старый Монт» знает этого субъекта; нужно повидаться с ним и расспросить.
В клубе «Аэроплан» он застал не только сэра Лоренса Монта, казавшегося необычайно серьезным, но и Майкла, который, видимо, рассказал отцу о вчерашнем инциденте. Сомс почувствовал облегчение: ему тяжело было бы говорить об оскорблении, нанесенном его дочери. Сообщив о визите лорда Феррара, он спросил:
— Этот... Феррар — каково его положение?
— Чарли Феррар? Он кругом в долгах; у него есть несколько хороших лошадей, и он — прекрасный стрелок.
— На меня он не произвел впечатления джентльмена, — сказал Сомс.
Сэр Лоренс поднял брови, словно размышляя о том, что ответить на это замечание, высказанное о человеке с родословной человеком, таковой не имеющим.
— А его дочь отнюдь не леди, — добавил Сомс.
Сэр Лоренс покачал головой.
— Сильно сказано, Форсайт, сильно сказано! Но вы правы — есть у них какая-то примесь в крови. Шропшир — славный старик, его поколение не пострадало. Его тетка была...
— Он назвал меня стряпчим, — мрачно усмехнувшись, сказал Сомс, — а она назвала меня лжецом. Не знаю, что хуже.
Сэр Лоренс встал и посмотрел в окно на Сент-Джемс" стрит. У Сомса зародилось ощущение, что эта узкая голова, высоко посаженная над тонкой прямой спиной, в данном случае окажется ценнее его собственной. Тут приходилось иметь дело с людьми, которые всю жизнь говорили и делали, что им вздумается, и нисколько не заботились о последствиях; этот баронет и сам так воспитан — ему лучше знать, что может прийти им в голову.
— Она может обратиться в суд, Форсайт. Ведь это было на людях. Какие вы можете привести доказательства?
— Я своими ушами слышал.
Сэр Лоренс посмотрел на уши Сомса, словно измеряя их длину.
— Гм! А еще что?
— Эта заметка в газете.
— С газетой она договорится. Еще?
— Ее собеседник может подтвердить.
— Филип Куинси? — вмешался Майкл. — На него не рассчитывайте.
— Что еще?
— Видите ли, — сказал Сомс, — ведь этот молодой американец тоже кое-что слышал.
— А, — протянул сэр Лоренс. — Берегитесь, как бы она им тоже не завладела. И это все?
Сомс кивнул. Как подумаешь — маловато!
— Вы говорите, что она назвала вас лжецом. Вы тоже можете подать на нее в суд.
Последовало молчание; наконец Сомс сказал:
— Нет! Она — женщина.
— Правильно, Форсайт! У них еще сохранились привилегии. Теперь остается только выжидать. Посмотрим, как повернутся события. «Предательница»! Должно быть, БЫ себе не представляете, во сколько вам может влететь это слово?
— Деньги — вздор! — сказал Сомс. — Огласка — вот что плохо!
Фантазия у него разыгралась: он уже видел себя в суде. Вот он оглашает злобные слова этой нахалки, бросает публике и репортерам слово «выскочка», сказанное об его дочери. Это единственный способ защитить себя. Тяжело!
— Что говорит Флер? — неожиданно обратился он к Майклу.
— Война во что бы то ни стало.
Сомс подпрыгнул на стуле.
— Как это по-женски! Женщины лишены воображения.
— Сначала я тоже так думал, сэр, но теперь сомневаюсь. Флер рассуждает так: если не схватить Марджори Феррар за волосы, она будет болтать направо и налево; если же предать дело огласке, она не сможет причинить вреда.
— Пожалуй, я зайду к старику Шропшир, — сказал сэр Лоренс. — Наши отцы вместе стреляли вальдшнепов в Албании в пятьдесят четвертом году.
Сомс не понимал, какое это может иметь отношение к делу, но возражать не стал. Маркиз — это, как-никак, почти герцог; быть может, даже в наш демократический век он пользуется влиянием.
— Ему восемьдесят лет, — продолжал сэр Лоренс, — страдает подагрой, но все еще трудолюбив как пчела, Сомс не мог решить, хорошо это или плохо.
— Откладывать не стоит, пойду к нему сейчас.
На улице они расстались; сэр Лоренс повернул на север, по направлению к Мейферу.
Маркиз Шропшир диктовал своему секретарю письмо в Совет графства, настаивая на одном из пунктов своей обширной программы всеобщей электрификации. Один из первых встал он на защиту электричества и всю жизнь был ему верен. Это был невысокий, похожий на птицу старик с розовыми щеками и аккуратно подстриженной белой бородкой. Одетый в мохнатый суконный костюм с синим вязаным галстуком, продетым в кольцо, он стоял в своей любимой позе: одну ногу поставил на стул, локтем оперся о колено и подпер подбородок рукой.
— А, молодой Монт! — сказал он. — Садитесь.
Сэр Лоренс сел и положил ногу на ногу. Ему приятно было слышать, что в шестьдесят шесть лет его называют «молодым Монтом».
— Вы мне опять принесли одну из ваших чудесных новых книг?
— Нет, маркиз, я пришел за советом.
— А! Мистер Мэрси, продолжайте: «Таким путем, джентльмены, вы добьетесь для наших налогоплательщиков экономии по меньшей мере в три тысячи ежегодно; облагодетельствуете всю округу, избавив ее от дыма четырех грязных труб, и вам будет признателен ваш покорный слуга Шропшир».
— Вот и все, мистер Мэрси; благодарю вас. Итак, дорогой мой Монт?
Проводив глазами спину секретаря и поймав на себе блестящие глаза старого лорда, глядевшие с таким выражением, точно он намерен каждый день видеть и узнавать что-нибудь новое, сэр Лоренс вынул монокль и сказал:
— Ваша внучка, сэр, и моя невестка хотят затеять свару.
— Марджори? — спросил старик, по-птичьи склонив голову набок. — Это меня не касается. Очаровательная молодая женщина; приятно на нее смотреть, но это меня не касается. Что она еще натворила?
— Назвала мою невестку выскочкой, сказала, что она гоняется за знаменитостями. А отец моей невестки назвал вашу внучку в лицо предательницей.
— Смелый человек, — сказал маркиз. — Смелый. Кто он такой?
— Его фамилия Форсайт.
— Форсайт? — повторил старый пэр. — Форсайт? Фамилия знакомая. Ах, да! «Форсайт и Трефри» — крупные чаеторговцы. Мой отец покупал у них чай. Нет теперь такого чая. Это тот самый?
— Быть может, родственник. Этот Форсайт — адвокат, сейчас практикой не занимается. Все знают его коллекцию картин. Он человек стойкий и честный.
— Вот как! А его дочь действительно гоняется за знаменитостями?
Сэр Лоренс улыбнулся.
— Ей нравится быть окруженной людьми. Очень хорошенькая. Прекрасная мать. В ней есть французская кровь.
— А! — сказал маркиз. — Француженка! Они сложены лучше, чем наши женщины. Чего вы от меня хотите?
— Поговорите с вашим сыном Чарльзом.
Маркиз снял ногу со стула и выпрямился. Голова его заходила из стороны в сторону.
— С Чарли я не говорю, — серьезно сказал он. — Мы уже шесть лет как не разговариваем.
— Простите, сэр. Не знал. Жалею, что побеспокоил вас.
— Нет, нет! Я очень рад вас видеть. Если я увижу Марджори... я подумаю, подумаю. Но, дорогой мой Монт, что поделаешь с этими молодыми женщинами? Чувства долга у них нет, постоянства нет, волос нет, фигуры тоже. Кстати, вы знаете этот проект гидростанции на Северне? — Он взял со стола брошюру. — Я уже столько лет приставал к ним, чтобы начинали. Будь у нас электричество, даже мои угольные копи могли бы дать доход; но они там все раскачиваются. Американцев бы нам сюда.
Видя, что у старика чувство долга заслонило все остальные помыслы, сэр Лоренс встал и протянул руку.
— До свидания, маркиз. Очень рад, что нашел вас в добром здоровье.
— До свидания, дорогой Монт. Я всегда к вашим услугам. И не забудьте, пришлите мне еще что-нибудь из ваших книг.
Они пожали друг другу руку. Оглянувшись в дверях, сэр Лоренс увидел, что маркиз принял прежнюю позу: поставил ногу на стул, подбородком оперся на руку и уже погрузился в чтение брошюры. «Вот это да», как сказал бы Майкл, — подумал он. — Но что мог сделать Чарли Феррар? Почему старик шесть лет с ним не разговаривает? Может быть, «Старый Форсайт» знает..."
В это время «Старый Форсайт» и Майкл шли домой через Сент-Джемс-парк.
— Этот молодой американец, — начал Сомс. — Как вы думаете, что побудило его вмешаться?
— Не знаю, сэр. А спрашивать не хочу.
— Правильно — мрачно отозвался Сомс: ему самому неприятно было бы обсуждать с американцем вопросы личного достоинства.
— Слово «выскочка» что-нибудь значит в Америке?
— Не уверен; но коллекционировать таланты — это в Штатах особый вид идеализма. Они желают общаться с теми, кого считают выше себя. Это даже трогательно.
Сомс держался другого мнения: почему, он затруднился бы объяснить. До сих пор его руководящим принципом было никого не считать выше самого себя и своей дочери, а говорить о руководящих принципах не принято. К тому же, этот принцип так глубоко затаился в нем, что он и сам не знал о его существовании.
— Я буду молчать, — сказал он, — если он сам не заговорит. Что еще может сделать эта особа? Она, вероятно, член какой-нибудь группы?
— Неогедонисты.
— Гедонисты?
— Да, сэр. Их цель — любой ценой получать как можно больше удовольствий. Никакого значения они не имеют. Но Марджори Феррар у всех на виду. Она немножко рисует, имеет какое-то отношение к прессе, танцует, охотится, играет на сцене; на воскресенье всегда уезжает в гости. Это хуже всего — ведь в гостях делать нечего, вот они и болтают. Вы когда-нибудь бывали на воскресном сборище, сэр?
— Я? — сказал Сомс. — Ну что вы!
Майкл улыбнулся — действительно, величины несовместимые.
— Надо как-нибудь затащить вас в Липпингхолл.
— Ну нет, благодарю.
— Вы правы, сэр. Скука смертная. Но это кулисы политики. Флер считает, что это мне на пользу. А Марджори Феррар знает всех, кого мы знаем, знает и тех, кого мы не знаем. Положение очень неловкое.
— Я бы держал себя так, словно ничего не случилось, — сказал Сомс. Но как быть с газетой? Следует их предостеречь, что эта женщина — предательница.
Майкл с улыбкой посмотрел на своего тестя.
В холле их встретил лакей.
— К вам пришел какой-то человек, сэр. Его фамилия — Бегфилл.
— А, да! Куда вы его провели, Кскер?
— Я не знал, что мне с ним делать, сэр: он весь трясется. Я его оставил в головой.
— Вы меня простите, сэр, — сказал Майкл.
Сомс прошел в гостиную, где застал свою дочь и Фрэнсиса Уилмота.
— Мистер Уилмот уезжает, папа. Ты пришел, как раз вовремя, чтобы попрощаться.
Если он испытывал когда-нибудь чувство благожелательности к посторонним людям, то именно в такие минуты. Против молодого человека он ничего не имел, пожалуй даже ему симпатизировал, но чем меньше около тебя людей, тем лучше. Кроме того, перед Сомсом стоял вопрос: что подслушал американец? Трудно было устоять перед компромиссом с самим собой и не задать ему этого вопроса.
— До свидания, мистер Уилмот, — сказал он. — Если вы интересуетесь картинами... — он приостановился и добавил: — Вам следует заглянуть в Британский музей.
Фрэнсис Уилмот почтительно пожал протянутую руку.
— Загляну. Счастлив, что познакомился с вами, сэр.
Пока Сомс недоумевал, почему он счастлив, молодой человек повернулся к Флер.
— Из Парижа я напишу Джону и передам ему ваш привет. Вы были удивительно добры ко мне. Я буду рад, если вы с Майклом поедете в Штаты и навестите меня. А если вы привезете с собой вашу собачку, я с удовольствием разрешу ей еще раз меня укусить.
Он поцеловал руку Флер и вышел, а Сомс задумчиво уставился в затылок дочери.
— Несколько неожиданно, — сказал он, когда дверь закрылась. — Что-нибудь с ним случилось?
Она повернулась к нему и холодно спросила:
— Папа, зачем ты устроил вчера этот скандал? Несправедливость обвинения бросалась в глаза, и Сомс молча закусил ус. Словно он мог промолчать, когда ее оскорбили в его присутствии!
— Как, по-твоему, какую пользу ты этим принес? Сомс не пытался дать объяснение, но ее слова причинили ему боль.
— Ты сделал так, что теперь мне трудно смотреть людям в глаза. И все-таки скрываться я не буду. Если я — выскочка, не пренебрегающая никакими средствами, чтобы создать «салон», я свою роль проведу до конца. Но ты, пожалуйста, впредь не думай, что я ребенок, который не может постоять за себя.
Снова Сомс промолчал, оскорбленный до глубины души.
Флер быстро взглянула на него и сказала:
— Прости, но я ничего не могу поделать; ты все испортил.
И она вышла из комнаты.
Сомс вяло подошел к окну и посмотрел на улицу. УвнДел, как отъехало такси с чемоданами; увидел, как голуби опустились на мостовую и вновь взлетели; увидел, как в сумерках мужчина целует женщину, а полисмен, закурив трубку, уходит со своего поста. Много любопытных вещей видел Сомс. Он слышал, как пробил Большой Бэн. Ни к чему все это. Он думал о серебряной ложке. Когда родилась Флер, он сам сунул ей в рот эту ложку.
