Понять, что ты один против всех, значит (для некоторых натур) освободиться от морального гнета. Флер не испытывала угрызений совести, когда вышла из дома Джун. Прочитав осуждение и досаду в синих глазах своей маленькой родственницы, она почувствовала радость, что одурачила ее. Она презирала Джун за то, что старая идеалистка не разгадала ее истинных целей.
Положить конец? Как бы не так! Скоро она им всем покажет, что положила только начало. И она улыбалась самой себе на империале автобуса, который вез ее назад в Мейфер. Но улыбка сбежала с ее губ, спугнутая судорогой предчувствий и тревоги. Совладает ли она с Джоном? Она закусила удила — заставит ли она и его сделать то же? Она знает правду и всю опасность промедления — он не знает ни того, ни другого; разница очень существенная.
«Не рассказать ли ему? — думала она. — Так будет, пожалуй, вернее». Это дурацкое стечение обстоятельств не вправе портить их любовь. Джон должен понять. Этого нельзя допустить. С совершившимся фактом люди всегда рано или поздно мирятся. От этой философской мысли, довольно глубокой для ее возраста, она перешла к соображению менее философическому. Если уговорить Джона на немедленный тайный брак, а потом он узнает, что ей была известна вся правда, — что тогда? Джон ненавидит окольные дороги. Так не лучше ли рассказать ему? Но вставшее в памяти лицо его матери упорно мешало такому намерению. Флер боялась. Мать Джона имеет над ним власть; может быть, большую, чем она сама. Кто знает? Риск слишком велик. Поглощенная этими подсознательными расчетами, она проехала мимо Грин стрит до самого отеля «Ритц». Здесь она сошла и пошла пешком обратно вдоль Грин-парка. Гроза омыла каждое дерево, с них еще капало. Тяжелые капли падали на ее оборки, и, чтобы укрыться, она перешла через улицу под окна «Айсиум-Клуба». Случайно подняв глаза, она увидела в фонаре окна мсье Профона с незнакомым ей высоким толстым человеком. Сворачивая на Грин-стрит, она услышала, что ее окликнули по имени, и увидела догонявшего ее «проныру». Он снял шляпу — глянцевитый котелок, какие она особенно ненавидела.
— Добрый вечер, мисс Форсайт. Не могу ли я оказать вам какую-нибудь маленькую услугу?
— Да — перейти на ту сторону.
— Скажите на милость! За что вы меня так не любите?
— Вам кажется?
— Похоже на то.
— Хорошо, я скажу вам: потому что вы заражаете меня чувством, что жить на свете не стоит труда.
Мсье Профон улыбнулся.
— Бросьте, мисс Форсайт, не огорчайтесь. Все уляжется. Ничто на земле не прочно.
— Нет, многое прочно, — вскричала Флер, — по крайней мере для меня, в особенности приязнь и неприязнь.
— Однако это делает меня немного несчастным.
— А я думала, что вас ничто не может сделать счастливым или несчастным.
— Я не люблю докучать людям, а потому уезжаю на своей яхте.
Флер удивленно вскинула на него глаза.
— Куда?
— В маленькое плавание, к островам Океании или еще куда-нибудь, сказал мсье Профон.
Флер почувствовала и облегчение и обиду. Он явно давал ей понять, что порывает с ее матерью. Как смеет он иметь с нею какую бы то ни было связь и как он смеет ее порывать!
— Всего хорошего, мисс Форсайт! Кланяйтесь от меня миссис Дарти. Право, не такой уж я дурной человек. Всего хорошего!
Он остался стоять на углу со шляпой в руке. Оглянувшись украдкой, она увидела, как он — элегантный и грузный — направился обратно в клуб.
«Он даже любить не может с убеждением, — подумала она. — Что станет делать мама?»
Сны ее в эту ночь были отрывочны и тревожны; она встала с тяжелой головой и сразу принялась за изучение Уитекерского альманаха. Каждый Форсайт убежден в глубине души, что в любой ситуации самое важное — факты. Пусть даже ей удастся одолеть предубеждение Джона, — без точно разработанного плана для выполнения их отчаянного замысла у них ничего не выйдет. Неоценимый справочник сообщил ей, что каждому из них надо достичь двадцати одного года, а иначе требуется чье-то согласие, которого им, конечно, не получить; потом она совсем заблудилась среди указаний о разрешениях, справках, повестках, районах и, наконец, наткнулась на слова «дача ложных показаний». Ерунда! Кто, в самом деле, осудит их, если они неправильно укажут свой возраст ради того, чтобы пожениться по любви? Она кое-как позавтракала и вернулась к Уитекеру. Чем больше она знакомилась с ним, тем меньше у нее оставалось уверенности; и вот, лениво перевернув страницу, она напала на раздел «Шотландия». В Шотландии можно пожениться без всякой канители. Ей нужно только прожить там двадцать один день, а потом приезжает Джон, и они пред лицом двух свидетелей могут объявить себя мужем и женой. И что всего важнее — это действительно делает их мужем и женой. Так будет лучше всего; и Флер тут же перебрала в памяти всех своих школьных подруг. Мэри Лэм! Мэри Лэм — молодчина и живет в Эдинбурге. И у нее есть брат. Можно поехать погостить к Мэри Лэм они с братом и будут свидетелями. Флер прекрасно знала, что многие девушки нашли бы все это излишним; ей с Джоном достаточно было бы поехать куда-нибудь вдвоем на воскресенье, а потом заявить родителям: «Мы фактически муж и жена, теперь надо это узаконить». Но Флер недаром была Форсайт; она чувствовала сомнительность подобного предприятия и заранее боялась выражения лица, с которым ее отец встретит такое заявление. Кроме того, возможно, что Джон на это не пойдет; он так в нее верит, нельзя ронять себя в его глазах. Нет! Мэри Лэм предпочтительней, и сейчас самый сезон для поездки в Шотландию. Значительно успокоенная. Флер уложила свой чемодан, счастливо избежала встречи с теткой и села в автобус на Чизик. Она приехала слишком рано и отправилась в Кью-Гарденс, но не нашла покоя среди его цветов, клумб, деревьев с ярлычками, широких зеленых лужаек и, проглотив в павильоне чашку кофе и два бутерброда с паштетом из килек, вернулась в Чизик и позвонила у подъезда Джун. Австрийка провела ее в столовую. Теперь, когда Флер знала, какое препятствие стоит перед ней и Джоном, ее тяготение к нему возросло в десять раз, как если бы он был игрушкой с острыми краями или ядовитой краской, какие у нее, бывало, отбирали в детстве. Если она не добьется своего и не получит Джона навсегда, она, казалось ей, умрет от горя. Правдой или неправдой она должна его получить — и получит! Круглое тусклое зеркало с очень старым стеклом висело над розовым изразцовым камином. Она стояла и глядела на свое отражение — бледное лицо, темные круги под глазами. Легкий трепет прошел по ее нервам. Но вот раздался звонок, и, подкравшись к окну, она увидела, что Джон стоит перед дверью, приглаживая волосы и облизывая губы, словно и он старался совладать с нервным волнением.
Когда он вошел, она сидела спиною к двери, на одном из двух стульев с плетеными сиденьями, и сразу сказала:
— Садись, Джон, я хочу серьезно поговорить с тобой.
Джон сел на стол рядом с ней, и, не глядя на него, она продолжала:
— Если ты не хочешь меня потерять, мы должны пожениться.
Джон обомлел.
— Как? Ты узнала еще что-нибудь?
— Нет, но я почувствовала это в Робин-Хилле и после, дома.
— В Робин-Хилле... — Джон запнулся. — В РобинХилле все прошло гладко. Мне ничего не сказали.
— Но нам будут препятствовать. Я это ясно прочла на лице твоей матери. И на лице моего отца.
— Ты видела его с тех пор?
Флер кивнула. Идет ли в счет небольшая добавочная ложь?
— Но, право, — пылко воскликнул Джон, — я не понимаю, как они могут сохранять такие чувства после стольких лет!
Флер подняла на него глаза.
— Может быть, ты недостаточно любишь меня?
— Недостаточно люблю? Я! Когда я...
— Тогда обеспечь меня за собой.
— Не говоря им?
— Заранее — нет.
Джон молчал. Насколько старше выглядел он теперь, чем каких-нибудь два месяца назад, когда она увидела его впервые, — на два года старше!
— Это жестоко оскорбило бы маму, — сказал он.
Флер отняла руку.
— Ты должен сделать выбор.
Джон соскользнул со стола и встал перед ней на колени.
— Но почему не сказать им? Они не могут помешать нам, Флер!
— Могут! Говорю тебе — могут!
— Каким образом?
— Мы от них в полной зависимости. Начнутся денежные стеснения и всякие другие. Я не из терпеливых, Джон.
— Но это значит обмануть их.
Флер встала.
— Ты не любишь меня по-настоящему, иначе ты не колебался бы. «Иль он судьбы своей боится...»
Джон силой заставил ее снова сесть. Она продолжала торопливо:
— Я все обдумала. Мы должны поехать в Шотландию. Когда мы поженимся, они скоро примирятся. С фактами люди всегда примиряются. Неужели ты не понимаешь, Джон?
— Но так жестоко оскорбить их! Так он скорей готов оскорбить ее, чем своих родителей!
— Хорошо. Пусти меня!
Джон встал и заслонил спиною дверь.
— Должно быть, ты права, — медленно проговорил он, — но я хочу подумать.
Она видела, что чувства в нем кипят, он им мучительно ищет выражения, но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это нечестно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.
— Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.
— Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.
— О нет, могу.
Джон положил руки ей на плечи.
— Флер, ты что-то узнала и не говоришь мне.
Вот он, прямой вопрос, которого она боялась! Она посмотрела ему в глаза и ответила:
— Нет, — сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И, обвив его шею руками, она его поцеловала в губы. Выиграла! Она почувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закрылись его глаза. — Я хочу обеспечить. Обеспечит! ", — шептала она. — Обещай.
Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения. Наконец он сказал:
— Это все равно что дать им пощечину. Я должен немного подумать. Правда, Флер, должен.
Флер выскользнула из его объятий.
— Ах так! Хорошо.
И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежности Джона не было границ; но он не дал обещания. Она хотела крикнуть: «Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!» — но не смела. С детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена отпором со стороны такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, — и не смела. Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослабляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои поцелуи она не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это бурное маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.
— Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?
Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:
— Нет, нет, благодарю вас! Я сейчас ухожу.
И, прежде чем он успел ее остановить, ушла.
Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки, испуганная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джона и все-таки ни о чем не договорилась, не добилась от него обещания. Но чем темней, чем ненадежней казалось будущее, тем упорней «воля к обладанию» впивалась щупальцами в плоть ее сердца, как притаившийся клещ.
На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин смотреть пьесу, которую одни находили аллегорической, другие — «очень, понимаете, возбуждающей». Уинифрид и Имоджин соблазнились отзывом «других». Флер поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних покосов и кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал ее неостывшие щеки. Еще недавно казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в шипах и колючках. Но тем прекрасней и желанней был для ее упрямого сердца золотой цветок, вплетенный в венок из терновника.
