VIII. Джемс в ожидании

 

Вспотев до восстановления душевного равновесия. Сомс пообедал в клубе «Смена» и отправился на Парк-Лейн. Отец в последнее время чувствовал себя хуже. Эту историю придется скрыть от него! Никогда до этой минуты Сомс не отдавал себе отчета в том, какое большое место в его чувствах занимал страх опозорить седины Джемса и свести его преждевременно в могилу; как тесно это было связано с его собственной боязнью скандала. Его привязанность к отцу, всегда очень глубокая, за последние годы еще усилилась, ибо он чувствовал, что отец смотрит на него как на единственную опору своей старости. Ему казалось ужасным, что человек, который всю свою жизнь так заботился, так много сделал для того, чтобы возвысить имя семьи, что оно теперь стало почти синонимом благосостояния и незыблемой респектабельности, должен при последнем издыхании увидеть свое имя во всех газетах. Это было все равно, что помогать смерти, этому исконному врагу Форсайтов. «Придется сказать матери, — думал он, — а когда все это начнется, нужно будет как-нибудь прятать от него газеты. Ведь он теперь почти никого не видит». Открыв дверь своим ключом. Сомс только начал подниматься по лестнице, как вдруг услышал какой-то шум на площадке второго этажа. Голос матери говорил:

— Но ведь ты же простудишься, Джемс. Почему ты не можешь подождать спокойно?

И голос отца отвечал:

— Подождать? Я всегда жду. Почему он не возвращается?

— Ты можешь поговорить с ним завтра утром, вместо того чтобы торчать таким пугалом на лестнице.

— Он может пройти прямо к себе, не зайдя к нам, а я всю ночь не засну.

— Ну иди же в постель. Джемс!

— Ах, да ну, почем ты знаешь, что я не умру до завтра!

— Тебе не придется ждать до завтра. Я сойду вниз и приведу его. Можешь не волноваться.

— Вот ты всегда так, тебе все нипочем. А может быть, он и совсем не придет!

— Ну хорошо, если он не придет, какой толк будет от того, что ты будешь сторожить здесь в халате?

Сомс сделал последний поворот и увидел высокую фигуру отца в коричневом шелковом стеганом халате, перегнувшуюся через перила. Свет падал на его серебряные волосы и баки, образуя как бы сияние вокруг его головы.

— Вот он! — услышал он его голос, прозвучавший возмущенно, и спокойный ответ матери из спальни:

— Ну, вот и хорошо. Иди, я расчешу тебе волосы.

Джемс поманил его длинным согнутым пальцем — казалось, словно поманил скелет — и скрылся за дверью спальни.

«Что это с ним? — подумал Сомс. — Что бы он такое мог узнать?»

Отец сидел перед туалетом, повернувшись боком к зеркалу, а Эмили медленно проводила оправленными в серебро щетками по его волосам. Она делала это по нескольку раз в день, так как это оказывало на него почемуто такое же действие, как почесывание за ушами — на кошку.

— Наконец-то ты пришел! — сказал он. — Я тебя ждал.

Сомс погладил его по плечу и, ваяв с туалета серебряный крючок для застегивания обуви, начал рассматривать на нем пробу.

— Ну как? — сказал он. — Вид у вас, кажется, лучше.

Джемс помотал головой.

— Мне нужно тебе что-то сказать. Мама об этом не знает.

Он сообщил об этом незнании Эмили того, чего он ей не говорил, как будто это была горькая обида.

— Папа сегодня в необыкновенном волнении весь вечер. И я право, не знаю, в чем тут дело.

Мерное «уиш-уиш» щеток вторило ее спокойному, ласковому голосу.

— Нет! Ты ничего не знаешь, — сказал Джемс, — Мне может сказать только Сомс, — и, устремив на сына свои серые глаза, в которых было какое-то мучительное напряжение, он забормотал: — Я старею. Сомс. В моем возрасте... я ни за что не могу ручаться. Я могу умереть каждую минуту. После меня останется большой капитал. У Рэчел и Сиси ли детей нет. Вэл на позициях, а этот молодчик, его отец, загребет все, что только можно. И Имоджин, того и гляди, кто-нибудь приберет к рукам.

Сомс слушал рассеянно — все это он уже слышал и раньше. «Уиш-уиш!» шелестели щетки.

— Если это все... — сказала Эмили.

— Все! — подхватил Джемс. — Я еще ничего не сказал. Я только подхожу к этому, — и опять его глаза с жалобным напряжением устремились на Сомса.

— Речь о тебе, мой мальчик, — внезапно сказал он. — Тебе нужно получить развод.

Услышать эти слова из этих вот уст было, пожалуй. слишком для самообладания Сомса. Он быстро перевел глаза на обувной крючок, а Джемс, словно оправдываясь, продолжал:

— Я не знаю, что с ней стало, говорят, она за границей. Твой дядя Суизин когда-то восхищался ею — он был большой чудак. — Так Джемс всегда отзывался о своем покойном близнеце. «Толстый и тощий», называли их когда-то. — Она, надо полагать, живет не одна.

И, закончив свою речь этим умозаключением о воздействии красоты на человеческую природу, он замолчал, глядя на сына недоверчивыми, как у птицы, глазами. Сомс тоже молчал. «Уиш-уиш!» — шелестели щетки.

— Да будет тебе. Джемс! Сомсу лучше знать, как ему быть. Это уж его дело.

— Ах! — протянул Джемс, и, казалось, это восклицание вырвалось из самых недр его души. — Но ведь речь идет обо всем моем состоянии и об его тоже, — кому все это достанется? А когда он умрет — даже имя наше исчезнет.

Сомс положил крючок обратно на розовый шелк плетеной туалетной салфетки.

— Имя? — сказала Эмили. — А все остальные Форсайты?

— Как будто мне легче от этого, — прошептал Джемс. — Я буду в могиле, и если он не женится, никого после него не останется.

— Вы совершенно правы, — спокойно сказал Сомс. — Я подал о разводе.

Глаза у Джемса чуть не выскочили из орбит.

— Что? — вскричал он. — Вот, и мне никогда ничего не рассказывают!

— Ну, кто бы мог знать, что ты хочешь этого, — сказала Эмили. — Мой дорогой мальчик, но это действительно неожиданно, после стольких лет!

— Будет скандал, — бормотал Джемс, словно рассуждая сам с собой, — но тут уж я ничего не могу поделать. Не нажимай так сильно щеткой. Когда же это будет?

— До летнего перерыва. Та сторона не защищается.

Губы Джемса зашевелились, производя какие-то тайные вычисления.

— Я не доживу до того, чтобы увидеть моего внука, — прошептал он.

Эмили перестала водить щетками.

— Ну конечно доживешь. Джемс. Сомс поторопится, можешь быть уверен.

Наступило долгое молчание, наконец Джемс протянул руку.

— Дай-ка мне одеколон, — и, поднеся флакон к носу, он повернулся к сыну, подставляя ему лоб.

Сомс нагнулся и поцеловал этот лоб как раз в том месте, где начинали расти волосы. Лицо Джемса дрогнуло и разгладилось, словно мучительное беспокойство, грызущее его, вдруг сразу улеглось.

— Я иду спать, — сказал он. — Я не буду читать газет, когда все это случится. Это такая клика; мне не годится обращать на них внимание, я слишком стар.

Глубоко растроганный. Сомс повернулся и пошел к двери; он услышал, как отец сказал:

— Я очень устал сегодня; я помолюсь в постели.

А мать ответила:

— Вот и хорошо. Джемс; тебе так будет удобнее.