Слуга начальника священных покоев

Луис шагал в сторону дома по одной из улиц на вершине холма, чтобы избежать давки, вызванной возвращением армии. Ему казалось, что спрятанное за пазухой золото оттопыривает тунику так, будто он затолкал туда живого козла, однако деваться некуда — придется идти с ценным грузом в свой квартал.

С возвращением армии весь город пришел в движение, еще более оживленное, чем обычно, поэтому его торопливая походка не привлекала особенного внимания, хотя время от времени, в особо опасных местах, он переходил на бег.

И погода внушала тревогу. Небо стало каким-то странным — пока Луис беседовал с евнухом, необычная призрачная дымка желтого цвета подернула весь небосклон и солнце как будто завернулось в вуаль. Свет стал сумеречным, хотя еще не миновал полдень.

Он спешно шагал по бедным улицам. Здесь не горели высокие факелы, купцы не торговали здесь золотом и шелками. Главные улицы Константинополя, прямые и праздничные, были подобны цветам, украшавшим его форумы и площади. А здесь начиналась спутанная масса корней, питавших их: узкие, извилистые переулки, темные даже в самые солнечные дни. На этих задворках правили уличные хищники: банды юнцов с жадными глазами, которые слонялись без дела, вынашивая преступные замыслы, грязные женщины и пьяные мужчины. На Средней улице продавали кожи. Здесь же искусанные блохами дети шарили в сточных канавах, выуживая навоз и дохлых собак, чтобы продать их кожевникам, жившим за городской стеной. Люди сытые и набожные крестились и молились, спеша в соборы и церкви. Диковинный цвет неба и пришедший холод вселяли в людей страх и неуверенность, они спешили помолиться и исповедаться в грехах.

Он пытался успокоиться. «Посмотри на город другими глазами, Луис». Вот прошел человек, явно врач, в хорошем платье оттенка шафрана. Три священника спешно прошмыгнули в сумраке, дети и взрослые хватали святых отцов за руки, прося благословения и защиты в этот странный день. Нумери — солдаты из постоянного городского гарнизона, названные так, потому что они отводили арестованных в Нумеру, — стояли на углах улиц, вселяя хоть какую-то уверенность. Однако они предпочитали таращиться в небеса, а не поддерживать общественный порядок.

В обычный день Луис взбодрился бы от ощущения опасности, исходящего из переулков, но сегодня, с золотом начальника за пазухой, испуганный предстоящим ему делом, он ощущал собственную уязвимость и подозрительность.

Луис заставил себя перейти на размеренный шаг. Его страхи никак не были связаны с цветом неба, ни даже с золотом, которое он нес. Он боялся того задания, какое поручил ему начальник священных покоев, — найти за три месяца заклинание, защищающее от магии. Возможно ли это? Он и сам не знал. Благочестиво ли это? Нет.

Он возьмет Беатрис и сейчас же уберется из Константинополя. Корабли на север и на Аравийский полуостров отходят каждый день. В Арабском Халифате изучают науки, возможно, там пригодится такой ученый, как он. Он не предаст Бога ни ради начальника священных покоев, ни ради кого-то еще.

Луис миновал кирпичную коробку цистерны Этиоса, вместилища питьевой воды для большей части города, которое построили рядом с оливковыми рощами — деревья находились под особой защитой императора, — и свернул в свой квартал.

Теперь он шагал по самым узким улицам квартала у маяка.

Они были на удивление пустынны. Народ разбежался по домам, все ставни были закрыты. Луис поглядел на небо. Желтизна сгущалась и темнела, солнце превратилось в размытое пятно. На головы посыпался то ли дождь, то ли снег. Он задрожал, и не только от холода. Он прекрасно понимал, что небо не должно быть такого цвета.

Луис забежал в дом, где они жили, пронесся по темным коридорам и лестницам. Когда он был уже на самом верху, пришлось идти на ощупь, потому что совсем стемнело.

— Беатрис, Беа?

Нет ответа. Он нашарил дверь и постучал, зная, что она заперта изнутри. Тишина. Он толкнул дверь, и она открылась.

В распахнутое окно проникал слабый свет странного дня. В комнате было холодно. Не было ни Беатрис, ни их пожитков. Ощущая, как его захлестывает волной страха, Луис ринулся во вторую комнату, на женскую половину. Здесь тоже было пусто.

Он вернулся в переднюю комнату. Осталась только кровать с матрасом, ночной горшок и маленький столик с пятном красного воска. Они не позволяли себе восковых свечей. Он подошел ближе. На воске оттиск печати. Он поднял столик и перенес к окну. На воске была отпечатана звезда и полумесяц, и еще несколько слов на латыни, которые он так и не смог прочитать.

Луис схватился рукой за подоконник. Звезда и полумесяц символы города, а также императора и его начальника священных покоев. Он все же испытал некоторое облегчение. Беатрис не бросила его, ее не схватили воины ее отца. Зато теперь он понимал, что ректор Магнавры говорил чистую правду, уверяя, что отныне он полностью принадлежит начальнику священных покоев.

Небо потемнело еще сильнее, над морем сгущались темно-серые тучи, солнце золотило их края, и эти черные сгустки, подернутые золотом, походили на чудовищные головешки. Из-за них море стало как будто дегтярным, а залив приобрел неестественный синюшный оттенок.

Луис дрожал от холода и не только. Его сковал страх. Эта мерзопакостная погода — ненормальная. Это вызвано каким-то колдовством! И вместо того, чтобы забрать Беатрис и спасаться бегством, ему придется остаться и выяснить причину. Глядя в уже почти черное небо, он верил, что за ним явились демоны.

Луис высунул руку из окна. На ладонь падал грязный снег. Он поднес пальцы ко рту и лизнул. На пальцах остался песок, а на языке — привкус пепла.

Однажды на рынке он видел представление: зев ада разверзался, чтобы поглотить падающих в него грешников, из разинутой пасти валил дым, который пускали с помощью какого-то хитроумного механизма. Может, это оно? Может, это врата ада распахнулись, выпуская дым и вонь пожарища? Может, судный день наступил?

Ему пришли на ум слова из Откровения Иоанна Богослова: «И взял Ангел кадильницу, и наполнил ее огнем с жертвенника, и поверг на землю: и произошли голоса и громы, и молнии и землетрясение».

Всего несколько дней назад в небе висела комета. Может, то была кадильница?

Но в следующий миг он позабыл о своих домыслах, вспомнив о жене.

— Беатрис! — воскликнул он.

Луис слетел вниз по лестнице и побежал обратно во дворец.

Глава девятая

Нумера

Глаза Элифа привыкли к свету факелов, пока его вели в недра Нумеры. Его охраняли четыре стражника, двое шли впереди, двое сзади. Они остановились перед открытой дверью в конце коридора. Оттуда выходил горячий воздух, спертый и зловонный, хотя и сдобренный ладаном. А еще он услышал музыку: флейта чуть гнусаво выводила замысловатую мелодию под незнакомый, странный для его слуха ритм. Мужской голос пел нечто весьма похожее на песнь радости.

Его подтолкнули в спину древком копья, и он, споткнувшись, вошел в светлое помещение, большую комнату со сводчатыми потолками, в которой горели камышовые факелы. Повсюду были люди — женщины, дети, мужчины в богатых одеждах. Слева от Элифа на изящном стуле сидел купец в желто-зеленых шелках, он ел виноград, держа целую гроздь, а женщина стояла на коленях рядом с ним, поднося кубок с вином. Все это походило бы на сцену из повседневной жизни любого богатого дома, если бы не одна деталь — на ногах у купца были кандалы, а руки сковывала железная цепь.

Человек с флейтой сидел в углу, скрестив ноги, а сидевшие вокруг него хлопали в ладоши, отбивая неровный ритм. Некоторые, кажется, даже умудрялись здесь торговать, у двоих были пергаменты и стилосы. Здесь было совсем не так, как представлялось Элифу. Это место походило на рыночную площадь.

Стражник с копьем снова толкнул его в спину и сказал что-то по-гречески. Слов Элиф не понял, однако смысл был вполне очевиден. «Тебя ведут не сюда. Двигай дальше».

Они прошли через комнату с высокими сводами к очередной двери, где стоял стражник, кивая в такт музыке. Тюремщик с копьем снял с веревки на поясе маленький черный диск и протянул стражнику у двери. Тот повесил его на такую же веревку у себя на поясе. После чего отпер дверь, и они двинулись дальше.

Протянулся длинный ряд колонн, между ними и стеной справа от Элифа оставался узкий проход. В неровном свете камышовых факелов колонны напомнили Элифу осенний лес. Вот только запах был далек от запаха лесной свежести. Здесь откровенно воняло, разило человеком.

Они пошли вдоль ряда колонн. В темноте сверкали глаза, люди кричали:

— Ты пришел за мной, Михаил, сынок?

— Хлеба... Я умираю...

Кто-то пел высоким чистым голосом. Это был церковный гимн, как догадался Элиф, такие поют христиане, и, хотя он не понял ни слова, от песни веяло великой скорбью. Он догадался, что в ней говорится о смерти.

В основном люди мычали и бормотали что-то себе под нос. Но Элиф учуял в воздухе запах еды. Он понял, что это далеко не самое худшее место Нумеры.

Они подошли к каменным ступеням в полу, которые уходили куда-то вниз, в темноту. Элиф подергал свои веревки. Он ослаблял путы с той минуты, как его связали. И теперь они болтались на руках. Он заговорил вполголоса, повторяя старинные стихи, которые приходили к нему во время видений в горах.

— Взирает волк серый, свирепый, на обитель богов...

Один из стражников покосился на него, но ничего не сказал. Элиф мысленно повторял фразу снова и снова, сосредоточившись на ритме слов, на том, как ускоряются и замедляются звуки, как они дробятся и растягиваются, приобретая для него свойства природных явлений: ветер над водой, камень на камне.

Стражники повели его вниз, разгоняя факелами тьму. Элиф услышал стоны, приглушенные молитвы и ужасные сипы. Повсюду разило человеческим дерьмом.

Лестница завернула и снова повела вниз, в большие природные пещеры, переходящие в тоннели с черными зевами.

В темноте угадывалось что-то живое. Должно быть, здесь внизу сидело не меньше тысячи человек, хотя места хватало только для половины. Здесь никто не ел виноград, узники были прикованы к полу короткими цепями. Они моргали от света факелов, некоторые были такими бледными, словно личинки, живущие под камнем, некоторые пока еще выглядели вполне здоровыми. То тут, то там в оковах лежали мертвецы, истлевшие до костей, которые до сих пор прижимались к живым, лежавшим рядом с ними.

— Кровавый дождь льется... — Элиф был уже не совсем здесь, его сознание освобождалось от оков человеческой плоти. Он уже говорил вслух, не замечая того.

Один стражник сказал что-то другому. Тот поглядел на Элифа и пожал плечами.

— Построен ткацкий станок,

вдаль распростерт,

смерть предвещает.

Тянет челнок

уток человеческих судеб.

Основа суровая,

из копий валькирий,

сплетется с кровавым утком.

Слова грохотали в ушах Элифа, словно кровь. Стражник зажал ему рот рукой, отчего человек-волк должен был притихнуть. Но он не замолчал:

— Мы соткем ткань из копий.

Мы соткем ткань из копий.

Элиф раскачивался вперед-назад, застыв на месте. Один из стражников засмеялся. Тюремщик с кустистой бородой усмехнулся, взял кандалы и по-видимому отпустил какую-то непристойную шутку, потому что его товарищи зашлись от хохота. Элифу было наплевать на все это.

Песнь продолжалась:

— Кровавые тучи

сгустились на небе,

девы смерти поют...

Руки и ноги у Элифа сделались гибкими и пружинистыми. Песня растекалась по сознанию, пробуждая в нем волка, заглушая все человеческое, пока от человека не остались одни лишь слова.

Тюремщик протянул руку, чтобы снова заткнуть ему рот, но в том уже не было нужды. Слова сами прекратились, когда все человеческое смыло с волкодлака, унесло, словно цветок течением реки. Жестоким ударом головы он размозжил стражнику нос, раздался глухой стук, как будто топор мясника опустился на колоду. Ноги стражника подогнулись. Он осел на пол, хватаясь за человека-волка, но вместо опоры получил удар коленом в лицо. Тюремщик завалился на спину, голова его с влажным чавканьем ударилась о камни. Остальные стражники выхватили мечи, но выронили факел, который замерцал на полу и едва не погас.

Элиф освободился от веревок и кинулся на ближайшего стражника, увернувшись от меча другого раньше, чем тот успел его поднять. Он надавил большими пальцами на глазницы противника, вцепился зубами ему в шею, вырвал кусок плоти, заливая факел каплями крови. Стражник упал, когда его товарищи были уже в каком-то шаге, Элиф успел выхватить у мертвеца меч, который вонзил бородатому греку прямо в грудь. Завывая по-волчьи, он бросился на оставшегося тюремщика, который, перелезая через стонущих и вопящих узников, пытался спастись бегством. Элиф прыгнул и удушил последнего противника.

Заключенные кричали, некоторые возмущались, потому что мертвецы упали прямо на них, другие просто взвизгивали и бормотали что-то невнятное, обезумевшие от отчаяния.

Элиф опустился на корточки. Ему на ум снова пришла песня, и теперь он держался за нее, как за спасительную нить, ведущую к человеку в нем. Он задышал размеренно.

— Девы смерти поют...

Он стряхнул с себя исступление битвы. В темноте рыдали люди, выкрикивая имена своих жен, друзей и детей.

Он ничем не может им помочь. Даже если он освободит узников, их перебьют стражники наверху.

Элиф вполголоса проговорил имя.

— Адисла.

Имя девушки, которую он никогда не видел наяву, только мысленным взором, впадая в транс. Он представлял ее на фоне горного пейзажа и возносил молитву богам вод и снегов, чтобы никогда не повстречать ее в настоящей жизни. Он любил ее раньше, в других воплощениях, умирал за нее. Он умрет снова, но на этот раз навсегда. Она, он и другие люди стали игрушками богов, их смерти, их страдания приносят в жертву судьбе, чтобы отсрочить день, когда сами боги сойдутся в последней битве.

Хватит!

Он произнес другое слово.

— Рагнарёк.

Сумерки богов, когда погибнет старый безумный бог, одержимые кровью и сражениями боги будут повержены, и на земле воцарится мир. Время близится, думал он, время близится. Его видения завели его сюда, и до сих пор все в них сбывалось на деле. Конец богов уже близко. Он понял это по комете, которая освещала небо, по желтой мгле, которая висела над куполом собора, он почувствовал это в дымном запахе дождя над полем битвы. Ему предстоит кое-что сделать. Финал зависит от него. Один, князь асов [9], повелитель магии, поэзии, смерти, войны и безумия, поручил ему сыграть роль в этом представлении, чтобы отсрочить гибель богов. Только он не станет играть.

Он вспомнил горы, Стену Троллей с ее пещерами, вспомнил, как взывала к нему земля, как он спускался в темные недра, теряя по пути себя, следуя за призрачным волком. Пещеры внизу были пусты, в них царила кромешная тьма, и он шел, распознавая дорогу, как отыскивает ее животное. Он набрел на холодные озера, и ему показалось правильным сидеть и мерзнуть в их водах, он обнаружил острые камни, манившие его, словно мягкая постель. Страдая от голода, холода и боли, он открыл для себя замыслы бога.

Когда он выбрался из тех подземелий, где воздух двигался и что-то вздыхало, словно он оказался в легких спящего великана, он наполовину превратился в зверя. Он охотился как зверь, застигая жертву врасплох и убивая без копья и пращи, он дрался как зверь, когда спускался с гор, чтобы отнять у путников еду и одежду, совершенно не обращая внимания на их золото и драгоценности. Однако человек в нем не желал безропотно принимать судьбу, как принимает ее зверь. Он увидел ее в своих снах, ту девушку у воды, с играющим в волосах солнцем, он был навечно связан с ней, связан через боль, страдания и смерть, повторяющиеся из жизни в жизнь.

В своих видениях он встречал и себя самого, точнее, не себя, а своего брата, который был похож на него как две капли воды. Его брат был волком, настоящим волком, а не человеком, который ищет волка внутри себя, слушая в горах пение духов и исполняя вслед за ними болезненные обряды. Еще его брат был охотником, он выслеживал Элифа и девушку, он снова и снова приводил их к смерти на протяжении многих жизней. Бог Один находил способ воплотиться на земле и умереть от зубов волка, чтобы ублажить судьбу и отсрочить тот день, когда он умрет по-настоящему. Однако, умирая, он снова и снова заставлял страдать и умирать других. Бог был подобен водовороту на реке, а смертные были листьями, попавшими в эту пучину.

Лицо девушки во сне лишило его покоя, он знал, что его связь с нею похожа на любовь, только гораздо крепче любви, они связаны судьбой, роком. Он разорвет эту связь. Он разрушит козни богов, он убежит от нее, от своего брата, сам натянет нити своей судьбы, сам соткет ткань.

Элиф целый год прожил на той горе, страдая от мороза и жары, от голода и жажды, чтобы понять, как ему быть дальше. Он видел, что ему предначертано умереть от клыков бра- та-волка. Если Элиф сумеет избежать этой судьбы, если его убьет сам бог, тогда узор на ткани, возможно, будет испорчен, и он сам, его брат и девушка переродятся, свободные друг от друга, свободные от бога.

В итоге видения завели его в императорскую палатку на поле боя, но бог отринул меч и отказался его убить. Поэтому теперь ему предстоит спуститься под землю, чтобы найти нечто, скрытое там, — источник Мимира [10], за глоток мудрости из которого Один когда-то отдал глаз. Бог пришел с востока, это известно, и Элиф был уверен теперь, что угадал местоположение источника. Он находится здесь, внизу, под тюрьмой Нумеры, где-то в старых тоннелях, которые начинаются в самых нижних ярусах тюрьмы. И здесь он обретет мудрость и поймет, как приблизить богов к гибели.

В дрожащем свете факела Элиф обыскал стражников. У того, кто нес факел, оказалось огниво и трут. Он взял их себе. Потом постучал факелом об пол, чтобы погасить, и тюрьма снова погрузилась в кромешную тьму. Когда погас свет, люди стонали и сыпали проклятиями, умоляя снова зажечь факел, однако он не стал. Волку свет нужен куда меньше, чем тем, кто идет по его следу.

Элиф двинулся дальше в темноте, его вели инстинкты, обостренные обрядами и медитациями, он ориентировался по запаху, по отголоскам криков людей, по отсвету других факелов.

Хитаерос наконец-то заметили отсутствие товарищей, с криками побежали вниз, неся с собой огни. Когда воины наткнулись на мертвые тела, Элиф давным-давно ушел по тоннелям в недра земли, чтобы встретиться с судьбой, ища, как и Один, смерти.

Глава десятая

«Варварская официя»

Луис, задыхаясь, бежал по Средней улице. Желтизна неба сменилась чернотой, темные тучи, которые он видел над морем, теперь расползались над городом, словно чернила в блюдце с водой. Ветер с песком хлестал по лицу. Когда от усталости он замедлил бег, пот под рубашкой тут же заледенел, как будто ему на руки поставили холодную припарку.

Переполненный дурными предчувствиями, он обогнул Нумеру и побежал в сторону дворца. Солнце скрылось, улицы были залиты синим полусветом. Облака приобрели ненормальный темно-серый, почти черный, оттенок, они казались такими тяжелыми, будто вот-вот упадут и накроют его. Даже в Нормандии не бывало таких дождевых туч. Он задрожал, но не от холода. Неужели это очередная проделка чародеев? Вдруг его вызовут, чтобы он немедленно объяснил суть происходящего и отвел угрозу?

Тревога за Беатрис не отпускала его, прогоняя прочь остальные страхи. Где же она? Может, ее забрал начальник священных покоев? Или кто-то еще? Он глубоко задышал, стараясь успокоиться. Должно быть, это препозит. Никакой обычный злоумышленник не оставил бы печати.

Он взбежал по ступенькам дворца под высокий портик, где не фризе были изображены сцены битв и побед. Два грека-стражника преградили ему путь.

— Я слуга начальника священных покоев, — сказал он. — Так мне велено сказать.

Стражники оглядели его с головы до ног.

— Ты схоластик, причем не из лучших.

— Я схоластик начальника священных покоев.

— Тогда где твое шелковое платье и башмаки? Почему от тебя разит доками вместо запаха благовоний и масел?

Луис стоял на своем.

— Я схоластик Луис, назначенный начальником священных покоев на важную работу. Я должен назвать себя у входа во дворец, где меня ждут мои комнаты и одежда. Работа срочная, и если вы меня задержите, то пеняйте на себя. Когда начальник спросит, почему я не сделал того, что он велел, я отвечу, что вы не пустили меня, нарушив его приказ.

Стражники ничего не ответили, но один из них ушел во дворец. Вернулся он с коротышкой в желтом шелковом халате и в треугольной синей шляпе.

— Эта дверь не для бедняков, — сказал коротышка. — Если хочешь просить милостыню, ступай на кухню с другой стороны дворца.

— Я слуга начальника священных покоев, — сказал Луис, — я схоластик Луис.

— Боже мой, это ты? — Коротышка изумился так, будто ему сказали, что его зубочистка, которую он сломал после обеда, была щепкой с креста Иисуса.

— Подобающее... — Луис старался подыскать слова, — подобающее одеяние мне обещано. Отведи меня к жене. Я знаю, что она здесь.

— Об этом мне ничего не известно.

— Ее должны были привести примерно час назад.

— Моя смена только началась. — Коротышка изучал свою дощечку с записями. — Ты в этом списке, — сказал он, — и тебя ждут с нетерпением. Входи и сейчас же иди прямо через зал.

Луис вошел, и мир переменился. Снаружи, под клубящимися тучами, все здания казались синими и серыми. Здесь же, в свете ламп, на всех предметах играли тысячи богатейших красок.

На улицах почти не было людей, а здесь, хотя зал был огромный, собралась настоящая толпа. Для Луиса все вокруг было чудом, предстающим в свете масляных ламп, которые давали мягкий желтый свет. Все поверхности были как будто живые. На полу была выложена мозаика из цветов и водяных лилий, изображающая пруд, из середины которого выскакивали сверкающие медные рыбки. Стены были обрамлены деревьями, но не теми деревьями, что растут в лесу. Эти были сделаны из золота и серебра, с плодами из рубинов и листьями из зеленого стекла. Их ветви сплетались под потолком, между ними проглядывали серебряные луны и мерцающие звезды — алмазы или стекло, он не смог определить. Богатые и красивые люди сидели и лежали на кушетках, слуги в золотистых и изумрудно-зеленых туниках, отделанных кружевами, подносили им напитки и закуски в кубках и тарелках из серебра.

Когда он вошел, в зале воцарилась полная тишина, и все обернулись, чтобы на него посмотреть. Луис внезапно осознал, что он в той же самой одежде, в какой бежал из Нормандии, если не считать балахона ученого, доставшегося ему от кого-то из прежних студентов, и он буквально лишился дара речи перед всеми этими людьми, которые походили на сказочных рыб, плещущихся в водах чудесного фонтана.

Вперед вышел один человек. Он был невысок, лыс, со смуглой кожей и в наряде из зеленого бархата.

Коротышка в желтых шелках показал ему дощечку с записями.

— Схоластика нужно проводить в его комнаты, — сказал он, — и как можно скорее.

Смуглый человек улыбнулся.

— Следуй за мной, господин, — предложил он.

Пока он вел Луиса через зал, то успел ему сообщить:

— Зал Девятнадцати Диванов. Здесь ожидают аудиенции императора. Народу заметно прибавилось с той минуты, как зев ада распахнулся над городом. Люди полагают, что император защитит их от легионов дьявола.

— А ты знаешь, что происходит с небом?

— Знать это — твоя работа, разве не так?

— Что тебе известно о моей работе?

— Это же Константинополь, приятель. Старинный город Ви-зан-ти-я. — Он по слогам произнес старое название города, причем его тон был далек от дружеского. — Здесь все знают всё обо всех. А если не знают, то выдумывают.

Луис сглотнул комок в горле.

— Так это зев ада? Ты уверен?

— Это всего лишь фигура речи. Ты сам скажи, что это такое.

— Я не знаю. В данный момент меня интересует только одно: где моя жена. Она уже здесь?

Провожатый ничего не ответил, просто вывел Луиса из Зала Девятнадцати Диванов в бронзовые двери, украшенные эмблемой города: полумесяцем и звездой. Они прошли по короткому коридору.

Луис рассматривал своего спутника. Он был так озабочен судьбой Беатрис, что до сих пор почти не обращал на него внимания. Луис принял его за слугу, но его речь была не похожа на речь слуги. И на нем был наряд из зеленого бархата. Никто не одевает слуг в бархат, даже самый спесивый господин.

Коридор был так же великолепен, как и зал с диванами, стены переливались зелеными и синими красками — на них был изображен подводный мир с морским богом Посейдоном, который ехал на колеснице, запряженной конями из морской пены. Свет давали лампы, расставленные вдоль всей стены, и большое окно в конце коридора. Окно было открыто, и за ним виднелся прекрасный сад с апельсиновыми деревьями. Луис задрожал, когда из окна пахнуло сквозняком, но куропалату, «ответственному за дворец», просто не пришло в голову закрывать окно в разгар лета.

Они миновали коридор и анфиладу комнат с великолепной отделкой. Луису хотелось бы увидеть здесь побольше христианских символов, однако он знал, что император и его окружение люди благочестивые, и им никак не могут повредить произведения искусства прежних времен. Люди любят разные легенды, и до тех пор, пока они видят в них только легенды, никакого вреда для души нет. Но где же Беатрис?

Они свернули в коридор, украшенный не так изысканно, но все-таки и не совсем просто. Мозаика здесь была только на полу, сценки из сельской жизни: дети кормят ослов, мужчины убирают сено.

— Между прочим, твое назначение вызвало во дворце переполох.

— Какого рода переполох?

— Нашлись такие, кто утверждал, будто это подрывает доверие к существующим службам разведки.

В конце коридора было несколько бронзовых дверей. Может, Беатрис за одной из них?

— Я не имею никакого отношения к разведке.

— Так ты считаешь, злыми колдунами могут оказаться ромеи? Ты в нашем городе без году неделя, а уже клевещешь на нас?

— Нет. Я ничего не знаю. Я даже не приступал к работе.

— Вот именно, не приступал, потому что не сообразишь с чего начать. Позволь, я подскажу тебе.

— Я буду признателен.

Они остановились, и провожатый посмотрел Луису прямо в глаза. Казалось, будто этот человек сделан не из плоти и крови, а из чего-то более прочного, может, из мрамора?

— Варяги. Не нужно быть великим ученым, чтобы это понять. Стоит ясный летний день, никаких проблем. Тут приходят варяги — и небо чернеет. Теперь вернемся немного назад. Мятежник Фока повержен с помощью магии. Кто был на поле боя? Варяги. Император провел без них три сражения, и исход решали мечи и щиты. А здесь — магия. Их приход предвещала комета.

— Но это никак не объясняет болезнь василевса.

— А разве император болен?

— Нет, я...

— Ай-ай-ай, надо следить за своим языком, схоластик. Это же государственная измена или ты не знаешь?

— Я ничего не говорил.

Провожатый огляделся по сторонам.

— Конечно, не говорил. Но ты простак-северянин, и в один прекрасный день можешь снова совершить ошибку, причем при свидетелях, и тогда тебе понадобятся друзья. Я могу оказаться таким другом. Позволь мне дать тебе совет. Во всем виноваты варяги. И никаких вопросов. Сосредоточь свое внимание на них. Уменьшишь количество жертв.

— Каких жертв?

— Ну, для начала мы очистим город от уличных гадателей, как только получим приказ императора.

— Ты же говоришь, во всем виноваты варяги.

— И я в это верю. Однако ситуация непростая. Варягов шесть тысяч вооруженных воинов, пройдет время, пока мы сломим их сопротивление, посадим под замок их предводителей, осудим за преступления. А небо бурлит, и толпа в нетерпении. Уличных чародеев же двести безумных женщин и бормочущих всякую чушь мужчин. Господь прогневался на них. Что еще может означать такое небо?

— Но ты же знаешь, что они ни при чем.

— Я подозреваю, что они ни при чем в этом деле, но кто знает, в чем еще они замешаны? Они же враги Христа, а во времена, подобные нынешним, мы должны окружать себя одними лишь друзьями Спасителя. Начальник священных покоев до сих пор был противником подобных мер, однако теперь он согласится, я уверен.

— Я постараюсь, чтобы он не согласился.

Провожатый улыбнулся.

— Смотри, схоластик Луис, чтобы я не сделался твоим врагом.

— Этого я вовсе не желаю.

— Наши желания мало что значат в жизни. Важны только наши поступки. Одно твое присутствие здесь подрывает авторитет некоторых главных учреждений государства. Когда люди узнают, что ты проводишь расследование — а многие уже знают, — они решат, что власти не верят определенным службам, а без доверия императора эти службы будут уважать меньше, будут меньше бояться. Истребление гадателей несет практическую пользу. Оно поможет держать народ в страхе.

— Ценой вашей бессмертной души!

— Эти люди с дьяволом на короткой ноге. Если Христос вдруг вернется сегодня, он первый потребует их крови. А теперь прошу меня извинить. То, что ты ищешь, — за дверью.

Он постучал в дверь, а затем двинулся обратно тем же путем.

— Я буду выступать против твоего предложения, — бросил Луис в его удаляющуюся спину. Придворный остановился и обернулся.

— Если пожелаешь, можешь воспрепятствовать ему прямо сейчас.

— Как же?

— Откажись от работы.

— Но этим я подпишу себе смертный приговор.

Придворный склонил голову набок, саркастически усмехаясь.

— Выходит, твоей любви к низшему сословию имеется предел.

— Я же не святой мученик, — сказал Луис.

— Пока нет, — согласился придворный. — Если вдруг захочешь спешно покинуть город, испачкай чернилами мизинец и большой палец на левой руке. Мои люди свяжутся с тобой.

— Кто ты такой?

Однако придворный уже шагал прочь и в следующий миг исчез за углом.

Луис смотрел ему вслед, уверенный, что если вдруг захочет прибегнуть к его помощи, из города его препроводят на тот свет, а средством передвижения будет кинжал в спину.

Луис постучал в дверь. Спустя несколько мгновений дверь приоткрыл рослый, пожилой евнух.

— Входи, господин.

Он открыл дверь пошире, и перед Луисом предстало видение. Беатрис в длинном платье изумительного темно-синего цвета, с воротником из золотой парчи. Служанка как раз укладывала в прическу ее золотистые локоны. Рядом с ней, на столике, стоял серебряный кубок и тарелка с виноградом.

— Луис! Как ты долго, они сказали, что ты будешь с минуты на минуту. Посмотри на себя. Ты весь мокрый и в грязи. На тебя напали?

— Нет, боже сохрани, нет. Ты же меня знаешь. Никто не посмеет безнаказанно меня оскорбить. — Он потряс кулаками и зарычал, пытаясь рассмешить и успокоить ее.

— Ах, Луис, иди же, обними меня.

Он подошел и обнял, обхватил руками, страстно желая защитить.

— Ты видела, какое там небо? — спросил он.

— А какое небо?

— Тебя привели сюда раньше, чем все случилось?

— А что случилось?

— Неважно. Просто погода испортилась.

— Когда я пришла во дворец, погода была прекрасная.

— Кто же тебя привел?

— Слуги из официи начальника священных покоев. Сначала я испугалась их, но они были так изысканно одеты, у них были печати, поэтому я пошла с ними.

— Я волновался за тебя.

— Они сказали, ты знаешь, куда меня отведут.

— Неважно. Кажется, ты уже устроилась?

— И еще как! Разве здесь не чудесно? Какое прекрасное место! Пол теплый, как кошка, взгляни на одежду, которую приготовили для тебя. Даже мой отец мечтать не мог о таком великолепии. Мой умный-разумный муженек! Я знала, что однажды тебя ждет награда!

Беатрис указала на кушетку, где лежал богатый наряд темно-синего цвета, но без воротника. Воротник полагался только особам королевской крови. Он был рад, что благородное происхождение Беатрис не было оставлено без внимания. Ему приготовили также льняное белье и туфли из синего шелка, отделанные золотой парчой.

— А это что? — спросил Луис у евнуха. Он рассматривал новое платье. На спине золотыми нитками была вышита эмблема: Иисус, изгоняющий демонов и вселяющий их в стадо свиней. Послание от препозита с указанием, что ему следует делать, читалось ясно.

— Знак принадлежности к официи, господин, все слуги начальника священных покоев носят такую эмблему.

— Ты можешь передать начальнику священных покоев несколько слов?

— Да, господин.

— Можешь сказать ему, что я немедленно должен увидеться с ним лично?

— Да, господин.

— Вечно ты только и думаешь что о работе, Луис, — сказала Беатрис. — Посмотри на все эти чудесные вещи. Подумай, как нам повезло, какой ты умный, что сумел переселить нас сюда. Ты можешь принять ванну, дальше по коридору устроена чудесная теплая ванная комната. Попробуй, Луис.

— Попробую. Я слышал о подобных удобствах, но никогда не видел собственными глазами, — сказал он, приближаясь к Беатрис и отрывая от грозди виноградину. — Понадеемся, что я смогу и прижиться здесь. — Ради нее он улыбнулся.

— Сможешь. Я знаю, что ты сможешь, Луис, — ответила Беатрис. Она казалась такой оживленной, такой радостной, что наконец-то покинула зловонную лачугу на берегу. Он поцеловал ее, не обращая внимания на слугу в комнате.

— Все для тебя, — сказал он, — ради тебя смогу.

Глава одиннадцатая

Битва Змееглаза

Змееглаз казался себе сильным и непобедимым в армянском доспехе, с греческим мечом на поясе, с закинутым за спину щитом всадника-стрелка. Он почти не снимал доспехи с тех пор, как получил их. Император не стал задерживаться в Константинополе и отправился в Битинию на востоке, едва успев с триумфом въехать в город. Его внимание переключилось с мятежников на арабскую угрозу.

Переводчики с арабского были теперь нужнее переводчиков со скандинавского, и Змееглаз остался при огромном варяжском войске, размещенном за стенами города, дожидаться указаний императора, которому предстояло решить, где теперь будут полезны северяне. Поначалу Змееглаз наслаждался своим новым положением посредника, он разъезжал между лагерем Болли Болисона и его воинов и многочисленными официями города, решая проблему продовольствия. Трудность заключалась в том, что армия Болли Болисона была велика, неугомонна и считала себя обделенной. Им же обещали сверкающие улицы Константинополя, этого Асгар- да на земле, места, достойного богов, не говоря уже о людях. Вместо того их оставили на промерзшем берегу под черным небом.

Змееглаз довольно скоро понял, что его положение — доверенного лица императора и Болли Болисона — доставляет одни неприятности. Люди переоценивали его влияние, спрашивали, почему им не разрешают входить в город, почему так мало вина и так далее. Они даже заявили, что он обязан достать для славных победителей шлюх покрасивее, и предложили составить ему компанию, чтобы он не промахнулся с выбором.

А потом начался дождь, такой же неистовый ливень, как и тот, что поливал поле боя под Абидосом. Если до сих пор воины только ворчали, то теперь принялись сетовать вслух, даже роптать. К тому моменту как дождь прекратился, их лагерь превратился в болото.

Змееглазу повезло и не повезло одновременно. Он был в городе, пытался договориться о поставке свинины варягам, когда хлынул дождь. Сквозь завесу воды было невозможно что-либо разглядеть уже в пяти шагах от себя, и мальчик остался там, где был, — торговец постелил ему в чулане.

Поэтому на следующее утро Змееглаз явился в лагерь сухой и чистый. Он добрался до палатки, рядом с которой его отец устроил кузнечный горн, на самом деле просто выкопал яму в земле. Тут же сидел рослый викинг, ожидая, пока кузнец наточит ему боевой топор. Рядом с викингом стоял сын, того же возраста, что и Змееглаз, однако у него уже пробивалась жидкая бородка, на поясе висел топор, и, судя по порезу на ухе, он уже испытал, что такое битва.

— А ты совсем не промок, — заметил отец Змееглаза.

— Непогода застала меня в Миклагарде. Один купец пустил меня переночевать в своем чулане.

Рослый викинг презрительно фыркнул.

— Ты считаешь, что я должен был сидеть и мокнуть под дождем?! — вспыхнул Змееглаз.

Викинг ничего не ответил.

Змееглаз схватился за рукоять меча.

— А вот это не самый разумный поступок, — заметил рослый викинг.

— Не очень умно фыркать себе под нос, и просто трусость — молчать о том, что у тебя на уме!

Слово «трусость» прозвучало громко. И подействовало подобно магическому заклинанию. Все звуки в лагере затихли. Мужчины перестали разговаривать. Те, кто шел мимо, остановились, дожидаясь развязки. Одна женщина, выбивавшая коврик, уронила его к ногам и уставилась на них.

— Еще больший дурак тот, кто называет молчание трусостью. Ты ездишь к своим греческим хозяевам, ты пользуешься всем, в чем отказано твоим сородичам, у тебя есть укрытие от холода и проливного дождя под этим небом Хеля. И я молчу. Но назови меня трусом, и я поправлю тебя.

Змееглаз выхватил меч. Сын викинга уже взялся за топор, хотя сам викинг только усмехался в лицо сыну кузнеца.

— Ты мальчишка, поэтому глупость тебе простительна. Извинись сейчас же, а твой отец просто сделает для меня работу бесплатно в знак примирения. Иначе ты умрешь.

— Отец, ты ведь не позволишь ему уйти просто так! — воскликнул сын рослого викинга.

— Мне и не надо ничего позволять, — сказал Змееглаз. — Идите сюда, вы оба, и та шлюха, с которой ты зачал своего ублюдка, будет сегодня рыдать!

Викинг рванулся к нему. Его движение показалось Змееглазу замедленным, он запросто успел бы ткнуть его мечом. Однако в который раз рука подвела, и желание драться улетучилось. Кулак угодил в челюсть, голова Змееглаза запрокинулась, и он рухнул на землю.

Мальчишка пытался подняться и снова получил хороший удар по лицу. Что было потом, он уже не помнил, пока кто- то не усадил его — на него смотрел какой-то варяг со светлыми, почти льняными волосами. Кто-то кричал:

— Я убью его! Убью! Пустите меня!

— Что ты наделал?

Отец Змееглаза лежал мертвый на земле, подросток с топором тоже, голова у него была пробита справа. Очевидно, отец Змееглаза ударил его кузнечным молотом, однако поплатился за это. Несколько человек навалились на рослого викинга.

— Вставай, поднимайся! — Викинг с льняными волосами дернул Змееглаза за рубаху.

— Я требую мести! Он назвал меня трусом, а его отец убил моего сына. Он спровоцировал драку, а сам удрал в кусты. Я хочу мести!

Волнение охватило весь лагерь, все бежали, чтобы узнать, что случилось. Через массу людей протолкался громадный воин в красном. Это был сам Болли Болисон.

Змееглаз потянулся к рукояти меча, желая доказать, что он готов к драке, однако светловолосый викинг отшвырнул его меч в сторону.

Болли Болисон указал на мертвые тела.

— Объяснись.

Рослый викинг кричал, что его оскорбили и теперь отказывают в справедливой мести, его сын мертв, и он хочет возмещения ущерба.

— Успокойся, Арнульф, — проговорил Болли Болисон. — Все будет по справедливости, даю слово. Ты, мальчишка, что скажешь в свое оправдание?

— Я хочу драться с ним, — проговорил Змееглаз. Он вскочил на ноги, пошатнулся.

— Тогда иди сюда, щенок, я перережу тебе глотку, — прорычал Арнульф.

Болли Болисон возвышался перед Змееглазом.

— Я слышал о тебе, — начал он. — Говорят, от тебя одни беды. Если бы ты не служил императору, я позволил бы Арнульфу пригвоздить тебя копьем к этому паршивому берегу.

— Пусть попробует.

Голова у Змееглаза раскалывалась после тумаков. Ну почему этот викинг просто побил его? Почему не убил? Потому что не воспринимал его всерьез, потому что презирал его как мальчишку.

Теперь отец уже не увидит, как он сделается прославленным воином. Отец был кузнецом, ему приходилось сражаться только в случае крайней нужды, он был слишком ценным мастером, чтобы погибнуть в бою. Кузнецы пользовались особым уважением, их ремесло считалось в чем-то сродни магии, и никому бы в голову не пришло винить кузнеца за то, что он опоздал к началу битвы. Змееглаз неожиданно почувствовал себя странно свободным. Его дед по материнской линии был прославленным берсеркером [11]по имени Тьёрек. Может, проклятие трусости в их роду пришло со стороны отца?

Он не станет плакать по отцу, он будет за него мстить.

— Позволь мне сражаться с ним, — обратился он к Болли Болисону.

— Ты ребенок. Ты не можешь сражаться и не будешь, — отрезал Болли.

— Я такой же мужчина, как и тот, что лежит сейчас на земле, — заявил Змееглаз.

— Хочешь, чтобы я спустил с тебя штаны и предъявил доказательства? Ты не мужчина, и это видно каждому. Ты пытаешься вести себя как мужчина, но у тебя ничего не получается. — Он обратился к Арнульфу. — Мальчишка еще не готов сойтись с тобой на хольмганге [12]. Он еще ребенок, по моему разумению, и для тебя будет бесчестьем драться с ним.

— Тогда пусть за него дерется кто-нибудь из друзей или родичей. Я должен отомстить за смерть сына.

— Его отец лежит мертвый.

— И мой мальчик тоже! А за первое оскорбление, обвинение в трусости, пока еще никто не ответил. Я требую возмещения ущерба. Это мое законное право.

Болли Болисон пожал плечами.

— Он прав. У тебя есть дядя, который сможет драться вместо тебя?

— Я пришел сюда с отцом.

— А друзья у тебя есть?

— Нет у него никаких друзей, — бросила одна женщина. — Он просто кусок дерьма, которому до сих пор сильно везло.

— Значит, пусть дерется сам! — проревел Арнульф.

Болли Болисон помотал головой.

— Нет, — сказал он, — если его убить, хлопот не оберешься. Император к нему благоволит, он переводит его слова, он пригодится нам, когда император вернется. Однако бесчестно заботиться только об общем благополучии, когда он так глубоко оскорбил тебя, Арнульф, и причинил тебе столько горя. Есть еще один выход.

Он указал на Змееглаза.

— Ты изгоняешься из лагеря, хоть ты и переводчик императора, — произнес он. — Ты вернешься сюда только тогда, когда станешь мужчиной и сможешь сражаться с Арнульфом на равных или же приведешь кого-то, кто согласится сражаться вместо тебя. А пока тебя здесь не будет, постарайся хоть немного подрасти. Жизнь и без того посылает нам множество сражений, не хватало еще драться между собой.

— Но это позор для меня, — возразил Змееглаз. — Я не потерплю такой несправедливости.

— Тогда я сейчас сам выпущу тебе кишки, — пообещал Болли Болисон.

— Буду рад, — ответил Змееглаз.

Болли Болисон воздел глаза к небесам. У него наконец лопнуло терпение. Военачальник викингов славился своим крутым нравом и вот теперь, кажется, был готов показать себя во всей красе.

— Берись за меч, — сказал он, — и мы с тобой потанцуем как полагается. Гедин, дай ему свой меч! — Последние слова он проревел Змееглазу в лицо с такой силой, что мальчик отшатнулся на несколько шагов, и все вокруг засмеялись.

Викинг с льняными волосами протянул Змееглазу меч, и тот попытался поразить им Болли Болисона, однако его снова сковали оковы битвы — он не смог заставить руку сделать то, что требовалось. Змееглаз вышел вперед, нелепо выставив перед собой меч, однако мышцы руки настолько обмякли, что кончик меча волочился по земле. В итоге оружие увязло в грязи, и он неловко вывернул руку, удерживая его. Болли Болисон, который был на две головы выше Змееглаза, быстро преодолел разделявшее их расстояние, наступил на меч левой ногой. Под тяжестью викинга клинок вырвался из руки мальчика, шлепнувшись в грязь. Болли Болисон сильно ударил его, и Змееглаз завалился на спину. Викинг не стал мешкать — он шагнул вперед, поставил ногу на грудь Змееглаза и вдавил его в грязь. Змееглаз схватил Болли Болисона за ногу обеими руками, однако воин был неподвижен, словно какая-нибудь статуя со Средней улицы.

— Как я и говорил, — начал Болли Болисон бесстрастно, — ты всего лишь мальчишка. Возвращайся, когда станешь мужчиной, если такое вообще когда-нибудь случится, и я обещаю тебе, ты получишь свой хольмганг.

Люди вокруг Змееглаза смеялись и показывали пальцем. Только Арнульф был вне себя от гнева. Смерть вовсе не страшила мальчика, однако его больно задевали насмешки.

Предводитель викингов убрал ногу и махнул рукой на меч Змееглаза.

— Пойдешь на меня с этим, и я тебе задницу надеру.

В душе Змееглаза все бурлило от унижения, лицо покраснело, руки и ноги окаменели. Он подобрал меч и побрел прочь из лагеря, направляясь в сторону города, а в спину ему летели горькие упреки и ядовитые насмешки. Ему хотелось развернуться, сбить насмешников с ног, но он знал, что ничего не получится. С тем же успехом он мог сжимать в руке не меч, а веер византийской дамы. Он не сомневался, что на нем лежит заклятие. Однажды он разрушит его и вернется, чтобы написать свое имя кровью тех, кто потешался над ним. Вот только нужно понять, как это сделать.

Глава двенадцатая

Приглашение

Начальник священных покоев не удовлетворил просьбу Луиса об аудиенции, и ученый сидел за своей конторкой, уронив голову на руки. Пока ни о какой резне на улицах не было слышно, и стражники у дворцовых ворот сказали, что приказа истреблять уличных гадателей не поступало. Прошло уже две недели с того разговора с придворным, и Луису больше не было страшно за свою жизнь. Страшно было на улицах. Выходить за ворота дворца представлялось весьма рискованной затеей. Многие поверили, что настали последние деньки, и, не стараясь больше казаться цивилизованными людьми, принялись грабить и даже убивать. Городские стражники пытались противостоять бесчинствам. По крайней мере, во дворце они с Беатрис в безопасности. Пока что в безопасности.

Луис постучал по пергаменту. Необходимо привести мысли в порядок. При других обстоятельствах он был бы в восторге от подобной работы. Кто-то оплачивает все затраты, чтобы он занимался одним из любопытнейших философских вопросов. Нет ничего дурного в том, чтобы исследовать оккультные и магические науки, пока ты занимаешься только теорией, но ведь начальник покоев желает получить действующее заклинание. Разве от этого граница между теорией и практикой не размывается? Луис ощущал в глубине души, что так и есть. Христос не допускает обманов и компромиссов. Либо за, либо против, да или нет. А на какой стороне теперь он?

Но кроме того существовала и непосредственная угроза жизни. Наказание за неудачу будет суровым. В итоге он может обречь себя на адские муки, а начальник священных покоев незамедлительно устроит ему переселение в ад. Он должен бежать, убираться из этого кошмарного города. Беатрис женщина здравомыслящая, она сумеет подавить разочарование и бросить роскошный дворец, если он объяснит ей, какая опасность им угрожает. Но сможет ли он бежать? Здесь у него есть все, вообще все: еду ему приносят, постель застилают, книги, которые он просит, доставляют незамедлительно, душистые травы заменяют каждый день. Он достаточно хорошо знал таких людей, как начальник священных покоев, чтобы понимать — они не станут тратить на тебя время и деньги, чтобы потом отпустить просто так. Этот человек знал о нем все, когда он жил в лачуге в квартале у маяка, что же он знает о нем теперь, когда Луис оказался прямо у него перед носом?

Тревоги Луиса затеяли у него в голове гонки на колесницах. У него имеются враги, это-то совершенно очевидно, причем среди дворцовых чиновников тоже, однако пока ему никто не угрожал. Он подумал о препозите с его утонченными чертами лица, с как будто сонными, полуприкрытыми глазами, которые словно даже и не смотрят, но замечают все. Евнух не поверит в несчастный случай, если Луиса найдут мертвым в переулке.

Луис склонялся к мысли, что начать надо с изучения демонов, с работ тех ученых мужей, которые дали им названия и классифицировали. Однако его всегда учили начинать с основ, поэтому он обратился к астрологии. Прокл говорил, что симпатии и антипатии предопределены самой природой. Судьбы людей связаны с созвездиями, под которыми они родились, с планетами, с животными, даже с приливами. Астрология была коньком Луиса, хотя он полагал, что она гораздо лучше описывает характер и склонности человека, нежели предсказывает будущее. Но все же ему придется изучить все влияния, какие оказываются на императора, прежде чем давать советы, как эти влияния ослабить. Книги, хранящие древнюю мудрость — работы греков, арабов и персов, — были разбросаны вокруг ученого.

Он изучил звездные карты. Луна, Марс и Меркурий находились в соединении. Он взял латинский перевод Гефестиона Фиванского. «В соединении Луны, Марса и Меркурия рождаются люди, сведущие в магии, обладающие тайными знаниями». Он коротко рассмеялся. Хотел бы он знать, где ему сейчас отыскать такого. Он внимательнее рассмотрел планеты: Луна-мать, Марс-воин и Меркурий, вестник богов, навевающий сны. Викинги! В Нормандии их было полно, диких родственников местной нормандской знати, только что сошедших со своих кораблей, с морской солью за ушами, нелепо одетых, но от этого не менее грозных. Они поклонялись Меркурию, которого знали под другим именем — Один, безумный бог, как они считали. Меркурий находился на асценденте, его влияние нарастало. Как и влияние викингов, оставшихся за городскими стенами. Меркурий планета, управляющая магией.

Так что же могло повлиять на императора? Луис знал время рождения Василия и составил его гороскоп, справляясь по книгам о положении звезд. На это ушел почти весь вечер, и никаких результатов это не принесло. Если верить планетам, император был благословен. Тогда Луис изучил последние пять лет, чтобы выявить особенные влияния звезд в этот период. Ничего. Некоторые колебания, трудности, однако ничего серьезного, никаких катастроф.

Он принялся читать другую книгу, «Древние святотатства», в которой описывались верования, искорененные в разных землях. Он пролистал сочинение, ни на чем особенно не задерживаясь, пока не наткнулся на одну страницу. Геката, богиня-покровительница Константинополя. Возможно ли, что она демон и Господь ополчился на город, который поклоняется ей? Он принялся читать: богиня перекрестков, богиня мертвых, богиня стен и границ, в том числе границы между мертвыми и живыми, она ассоциировалась с собаками, с ядами и поэзией. Как будто по команде, две дворцовые собаки принялись лаять, отчего Луис вздрогнул. Гекате оказывали почести в конце каждого месяца, люди приносили в жертву черных барашков на развилках дорог и в священных местах.

Как много слов, как мало пользы.

Когда Беатрис вернулась — она была в гостях у придворных дам, — по всей комнате были разбросаны пергаменты, и она спросила, можно ли их убрать. Он позволил, а затем, когда она подошла и остановилась у него за спиной, глядя на его записи, он взял ее за руку.

— Небо все еще темное?

— Темное, — ответила она.

— Что говорят об этом дамы при дворе?

— Говорят, дурное знамение, что еще они могут сказать? Сначала комета, теперь вот это.

— А что думаешь ты?

— Наше положение заметно улучшилось, когда небо потемнело. Но, должно быть, Господь сердится на людей. Так говорит госпожа Стилиана. И комета, согласно утверждениям ученых арабов, это доказывает.

— Кто такая госпожа Стилиана?

— Придворная дама. Между прочим, сестра начальника священных покоев.

Луис постарался скрыть свой испуг.

— А она сведуща в астрологии?

— Ее покойный муж занимался астрологией, — сказала Беатрис.

Луис улыбнулся.

— Надеюсь, что ты, Беатрис, не станешь водиться с ведьмами.

— Она не ведьма. Астрология изучает природу, разве не ты это говорил?

— Да, изучает. Когда этим занимаются ученые мужи. А не скучающие и легковерные дамочки. Тогда она превращается в подобие чародейства.

— Госпожа Стилиана не скучающая и не легковерная. Она удивительная женщина. Ты должен с ней познакомиться. Хотя лучше не надо. Она очень красива, не хочу, чтобы ты знакомился с ней, когда нашей судьбой управляют темные звезды.

Она поцеловала его.

Луис подумал о комете и содрогнулся. Она точно не предвещала ничего хорошего: исчезновение солнца и рождение непреходящей тьмы. Но причина болезни императора не в этом. Тьма пришла совсем недавно, а император страдает уже давно.

Беатрис отправилась спать, а он остался работать перед тремя зажженными свечами. Голова раскалывалась от напряжения. Может быть, он что-нибудь поймет, если сосредоточится на влиянии кометы?

Он сверился с книгами и составил свою карту, начертив путь кометы по небу так, как запомнил сам. Абу Машар — арабский математик — очень помог ему в этом, Луис рассчитал все углы и начертил свою карту в точности, как советовал этот мудрец. Он вычертил по линейке семь главных линий, с лихорадочной поспешностью водя карандашом. На линии удачи имелись незначительные затруднения, на линии души — кое-какие сложности. Ничто не указывало на поразившую василевса болезнь.

Беатрис шевельнулась во сне. В какой-то миг ему захотелось лечь рядом, однако сон уже прошел, и он отчаянно жаждал найти ответ. «Так, значит, вернемся назад». Он вернулся, но опять ничего не нашел.

На следующее утро Беатрис разбудила его — он уснул прямо за столом, от свечей натекла лужица воска.

— Как продвигается работа?

— Нормально, — ответил он, не желая ее волновать.

В дверь постучали, и вошел евнух.

— Привет, — сказал Луис.

Беатрис погладила его по голове.

— Ты очень любезен, Луис, однако мы же при дворе. Если будешь так себя вести, тебя не будут уважать. — Он и позабыл, что рабов не полагается приветствовать как равных.

— У меня сообщение, господин, — проговорил евнух.

Луис покосился на Беатрис.

— Вот теперь ответь. — Она засмеялась и снова погладила его по голове.

— Что говорится в сообщении? — спросил Луис преувеличенно официальным тоном.

— Госпожа Стилиана сегодня в полдень примет госпожу Беатрис в своих покоях.

— Похоже, у тебя появилась подруга, — заметил Луис.

— Это официальная аудиенция для особенных друзей госпожи, — продолжал евнух.

Беатрис поглядела на Луиса.

— Как ты думаешь, мне пойти?

— Если хочешь.

— Для нас подобное знакомство может оказаться очень и очень полезным.

Луис улыбнулся. Беатрис выросла при дворе, и для нее мыслить подобными категориями было столь же естественно, как для Луиса — вовсе не задумываться об этом. Такая жена поможет ему сделать карьеру, если он не погрязнет в пучине магии. Она интуитивно понимала, как поступить лучше. Он опасался сильных мира сего, ее же к ним тянуло.

— Приглашение распространяется и на господина, — сказал евнух.

Луис с Беатрис переглянулись.

— На меня?

Евнух опустил глаза, подтверждая свои слова.

— Зачем это ей понадобился я? Разве придворные дамы берут с собой мужей на такие приемы? — спросил он.

Беатрис слегка покраснела.

— Не знаю, правильно ли я поступила, но я упомянула при ней о твоей работе.

Луис сглотнул комок в горле, стараясь подумать, прежде чем отвечать. Его охватила паника и еще гнев — Беатрис подвергает их обоих огромной опасности.

— Я ничего не говорила о болезни императора, — продолжала Беатрис, — сказала только, что ты, по приказу начальника священных покоев, изучаешь магические влияния.

Луис сложил руки в молитвенном жесте. Он понял, что произошло. Беатрис доверяла этой женщине, она случайно обмолвилась о чем-то при ней, а та ухватилась за ее слова. Он не мог винить жену. Он поставил ее в опасное положение одним тем, что вообще рассказал о порученной работе. Опасна ли для них Стилиана? Кто знает? Однако он уже понимал, что при дворе у каждой группки свои интересы, просто ему предстоит столкнуться с очередной такой группкой.

— Что ж, — произнес он, поглядев на бесполезные результаты своих ночных занятий, — послушаем, что она скажет. Как знать, может, и будет какая-нибудь польза.

По крайней мере, он сможет поговорить с сестрой начальника о судьбе уличных гадателей, вдруг она сумеет как- нибудь защитить их.

Он пожал руку Беатрис и от души улыбнулся ей.

Глава тринадцатая

В помощь охотникам

Под небом янтарного цвета Може с Аземаром брели мимо собора Святой Софии. Окна собора ярко светились, несмотря на мрачный день. Основание купола обрамляли сияющие арки, и молодому монаху на миг представилось, что это окна Небес, через которые Господь и святые смотрят на землю.

Строение было невероятное, воздвигнутое во славу Господа, заповеди которого Аземара заставляют нарушать. Он представил, что его душа стоит, окруженная этими окнами, а Бог восседает на престоле в судный день и требует ответа за то, что он помогал Може убить друга.

— Сюда приходят ученые? — спросил Може.

— Да, думаю, лучше всего начать отсюда, — сказал Азе- мар. — Это церковь Божественной Мудрости. Где еще искать ученого, если не здесь?

— Ну, ты в этом разбираешься, — заметил Може, — я тебе доверяю.

Аземар покосился на длинный матерчатый сверток, который рыцарь таскал на спине. Это была его постель, но в нее был завернут меч.

— Но ты же не собираешься рубить ему голову прямо посреди собора?

— Если увидишь его, только покажешь мне, а остальное уже не твое дело.

— Тебе придется следить за ним, чтобы найти дочь герцога.

Може посмотрел на Аземара так, что стало ясно: рыцарь давно уже обо всем подумал.

Аземар содрогнулся. Это небо пугало его, солнце превратилось в бледно-желтый диск, похожий на собачий глаз, а потом и вовсе исчезло. Вяло падал снежок, булыжники мостовых стали блестящими и скользкими, а немощеные улицы превратились в грязное месиво. Богачи сидели по домам, бедняки рыдали и молились, забиваясь под портики домов и в церкви.

Единственное хорошее в этом было то, что Луис, скорее всего, тоже сидит дома. В соборе оказалось довольно много бедняков, и их голоса отдавались эхом от высоких сводов. Один голос возвышался над общим гомоном, выговаривая слова Пасхального канона громко и ясно:

— Аще и во гроб снизшел еси, Безсмертне, но адову разрушил еси силу и воскресл еси [13].

Аземар перекрестился.

— Спрашивай. — Може тронул Аземара за локоть.

— Что спрашивать?

— Спроси кого-нибудь из этих ученых. — У колонны стояли, перешептываясь, несколько монахов.

Аземар сглотнул ком в горле. Хорошо, что Може хотя бы не говорит по-гречески. Он не поймет, о чем он спрашивает.

Аземар подошел к монахам.

— Здравствуйте, дорогие братья во Христе. Какая ужасная нынче погода.

Монахи прервали разговор.

— Ты чужеземец, — проговорил один из них, рослый человек с тонкими губами и носом, похожим на большое яблоко.

— Да.

— В таком случае, может, скажешь нам, откуда пришла эта погода. Это ты принес ее с собой?

— Нет. Это... нет же. В наших землях не было ничего подобного.

— А откуда ты пришел?

— Из Нормандии, это рядом с королевством франков.

— Я слышал, что те земли заполонили варвары.

— Там живет немало буйных северян, это правда, и наши герцоги...

Один из монахов вскинул руку, заставляя его умолкнуть.

— Тогда почему бы тебе не отправиться обратно к своим буйным северянам и герцогам и забрать с собой эту погоду?

Аземар улыбнулся. Ответ порадовал его, он понадеялся, что будет получать подобные ответы на все свои вопросы. Чем труднее будет найти Луиса, тем лучше.

Он отправился обратно к Може.

— Ну, кажется, ты сам все видел.

— О чем ты спрашивал их?

— Все, как ты велел, господин Може. О том, где можно найти схоластика Луиса.

— Я не дурак, Аземар.

— А я и не считаю тебя таковым, но ты сам видел, какой ответ я получил.

Може придвинулся к Аземару.

— Я могу найти его и без тебя. До сих пор с тобой было проще путешествовать, но у меня хватит денег нанять толмача, который честно отработает плату. Пойми меня правильно, Аземар. Если я до конца недели не узнаю, где живет этот Луис, я убью тебя и пойду дальше один. Выбор за тобой.

Аземар ощутил, как кровь отлила от лица.

— Я служил тебе верой и правдой, Може, и надеюсь, что ты тоже будешь честен со мной.

— Так и будет. Но я хочу видеть, что ты действительно служишь.

Аземар вскинул руки.

— И ты увидишь, увидишь! — воскликнул он.

Следующий час он бродил по собору, подходя к разным людям и задавая им вопросы о чем угодно, но только не о том, где можно найти Луиса. Он старался придумать, как выпутаться из сложной ситуации, но он думал об этом с самого отъезда из Руана и так ничего не придумал. В итоге от приглушенного света в соборе и смешанных запахов нищих, укрывшихся здесь от непогоды, ладана и камышовых факелов у него закружилась голова, и он направился к выходу. Може последовал за ним шагах в пяти.

На площади перед собором не осталось теперь даже попрошаек, земля была мокра от слякоти. Под стеной на огромной шкуре черного волка сидел мальчик — нет, не совсем мальчик, скорее уже юноша, — который кутался в дорогой синий плащ, отделанный золотой нитью. Он что-то говорил, и пока Аземар пытался отдышаться на свежем воздухе, он начал прислушиваться. Юноша говорил на древнем языке скандинавов, этот язык Аземар хорошо знал. Его дедушка был северным викингом, и родители говорили дома на родном скандинавском наречии.

— В правление славного конунга Ингвара жила-была рабыня, и была она для своих хозяев дороже золота и жемчугов. Потому что рабыня была немой, а это редкое достоинство, и жила она долго-долго, дольше, чем все другие, но никогда не старела. И потому переходила по наследству из поколения в поколение. И вот довелось ей отправиться на восток с дочерью конунга, которая должна была выйти замуж за князя вендов. Путешествие проходило удачно, однако когда они прибыли в один порт, какой-то богатый путешественник сказал вдруг, что рабыня принадлежит ему, что когда-то давно он купил ее. Однако дочка конунга не отдала свою рабыню и отправилась дальше на восток.

Когда их корабль вошел в реку, всю команду стала терзать лихорадка, все умерли, только дочь конунга и рабыня остались живы. Девушка боялась умереть и спросила рабыню, что им теперь делать. Рабыня вдруг обрела дар речи и сказала, что ничего тут уже не поделаешь, это хозяин пришел за ней.

Девушка тоже умерла, и лихорадка вышла из ее тела, превратившись в мужчину, того богатого путешественника...

— Отличная легенда, парень. — Може бросил ему монетку.

— Благодарю тебя за похвалу, но деньги мне не нужны, — сказал мальчик. — Я ищу здесь не милостыни.

— Прошу прощения, я должен был понять по твоему богатому платью. Но тогда чего ты ищешь?

Азема