Субъективные признаки соучастия

В ПРЕСТУПЛЕНИИ

 

Совместное совершение преступления — это всегда поведение, деятельность конкретных лиц. Философское понимание деятельности неразрывно связано с понятием деятеля, субъекта деятельности. Совместность поведения, как уже отмечалось, расценивается как проявление его сущности. Действование — сама личность, утверждают философы[91]. Исходя из этого, рассматривать соучастие в преступлении только с учетом объективных признаков невозможно, поэтому вытекающие из логики совместности обязательные субъективные свойства также должны быть учтены при определении понятия исследуемого уголовно-правового явления.

Наряду с объективными свойствами совместность деяния обладает достаточно внушительным объемом субъективных черт. Они позволяют детально охарактеризовать совместность с точки зрения внутренних процессов, происходящих между участниками совместного совершения преступления. Совместность деяния, преломляясь сквозь призму психического отношения лиц, участвующих в совершении единого для всех них преступления, находит свое выражение в общности вины. Как уже отмечалось, в сущности, совместное совершение преступления представляет собой совокупную деятельность нескольких лиц. И только в этом случае данная деятельность может считаться связанной с наступившим результатом. При этом в качестве связующего звена может рассматриваться как раз общность вины участников деяния, именно она создает необходимую основу для взаимодействия как объективного свойства совместности деяния. Отсутствие общности вины, исходя из этого, делает невозможной и единую форму ответственности.

Давая оценку общности вины соучастников, сначала стоит отметить, что содержание их внутреннего отношения к тем или иным объективным юридически значимым признакам преступления, совершенного совместными усилиями нескольких лиц, может существенно различаться. Совокупность этих отношений и формирует направленность участников на совершение деяния, выраженную в той или иной форме вины. Юридическая значимость данных отношений в конкретных случаях может быть различной, и их нельзя рассматривать, основываясь на каких-либо шаблонах: одно отношение всегда главное, другое всегда второстепенное. В уголовно-правовой литературе долгое время идет дискуссия о том, какое отношение преступника является определяющим: к совершаемым действиям или к наступившим последствиям. Вопрос этот важный, так как связан с реализацией уголовной ответственности. Но данный спор не выходит за рамки уголовно-правовой целесообразности, поскольку в реальной жизни у субъектов преступления имеется не одно отношение — к действиям или последствиям, не два — к действиям и последствиям, а более или менее непротиворечивый ряд отношений к каждому юридически значимому объективному признаку конкретного деяния. И любое из этих отношений может оказать влияние на квалификацию преступления. Поэтому все они являются одинаково важными[92].

Юридическая значимость того или иного субъективного отношения лица к различным элементам конкретного состава преступления изначально определяется социально-психологической сутью поведения субъекта, но при квалификации решающую роль играют, конечно же, уголовно-правовые дефиниции. Они служат своеобразным прокрустовым ложем. Если то или иное психическое отношение не укладывается в юридическую формулу, оно либо отбрасывается, либо «подгоняется» под нее. При этом иногда, как верно отметил В. В. Лунеев, «забывается, что уголовно-правовые определения различных аспектов субъективной стороны являются всего лишь интегрированным юридическим отражением различных психологических реалий, отражением, как правило, неполным, нередко приблизительным и даже искаженным»[93].

В настоящее время вина понимается как процесс, происходящий в психике субъекта. Предполагаются две ее формы: умысел и неосторожность. Обе они представляют собой различные комбинации интеллектуального и волевого моментов поведения человека. Первый определяет объем и характер знаний и представлений субъекта о совершаемом деянии, второй — отношение субъекта к обстоятельствам, событиям и действиям, знание о которых явилось содержанием интеллектуального момента. Выяснение содержания этих моментов имеет принципиальное значение для характеристики совместного совершения преступления, поскольку указанные моменты предопределяют форму совместного преступления.

Основываясь на этих положениях, можно констатировать, что под общностью вины соучастников необходимо понимать наличие внутренней (психической) связи между ними и совершаемым деянием, которая и определяет субъективные свойства совместности. Выход за пределы данной общности исключает постановку вопроса о совместности совершенного преступления. Сразу же следует сделать одно замечание. Понятие «общность вины» далеко не тождественно понятию «единство вины». Очевидно, что сходство волевого поведения имеет место там, где каждая его составляющая направляется на отдельное, хотя и однородное деяние, а там, где волевое поведение многих направлено на одно деяние, и притом выполненное их общими усилиями, там проявляется не его сходство, а его общность. Общая деятельность придает каждому единичному волевому акту своеобразную окраску, сохраняя индивидуальные особенности, единичные волевые акты становятся общей виной, являются общей волей, отличной от единичного волевого поведения отдельных лиц, в виде реальной силы, которая и причиняет вред соответствующим общественным отношениям. Общая вина, таким образом, создает и общую ответственность.

К основным характеристикам общей вины в соучастии можно отнести следующие: а) осознание общественно опасного (или предосудительного) характера собственных действий; б) осознание характера поведения других участников; в) осознание факта взаимодействия при подготовке или совершении преступления; г) предвидение наступления общего преступного результата; д) желание либо сознательное допущение его наступления. С точки зрения интеллектуального и волевого моментов поведения соучастников совместность их вины обладает некоторыми особенностями, которые обусловлены таким объективным свойством, как взаимодействие в процессе совершения преступления.

Касаясь осознания общественно опасного характера собственных действий, следует сделать следующие замечания. В данном случае практически никаких особенностей по сравнению с интеллектуальным моментом умысла единолично действующего лица не существует. Судебная практика исходит из того, что лицу достаточно лишь в общих чертах осознавать, что совершаемое им действие (бездействие) причиняет или может причинить вред личности, собственности, общественному порядку и другим общественным отношениям, охраняемым законом.

Относительно осознания характера поведения других участников и факта взаимодействия при совершении преступления (субъективная связь) нужно сказать следующее. Осознание соучастником посягательства того обстоятельства, что преступление совершается им совместно с другими лицами, в первую очередь означает наличие взаимной психической связи и осведомленности о совместных преступных действиях (бездействии). При этом, конечно, не требуется знания всех деталей преступного деяния, необходимо только общее представление об основных элементах состава совершенного преступления. Вопрос об осознании факта взаимодействия при подготовке или совершении преступления не так прост и вызывает в теории уголовного права различные мнения. Стоит отметить, что эта характеристика является необходимой во всех формах совместного совершения преступления.

Субъективная связь между соучастниками в общих чертах представляет собой, во-первых, осознание общественной опасности или предосудительности собственного деяния; во-вторых, осознание общественной опасности деяния других участников, а также факта их объединенной деятельности.

Таким образом, при установлении наличия субъективной связи главным выступает выяснение возможности осознания лицом факта того, что оно действует не единолично и что, соответственно, общий преступный результат причинно связан не с поведением каждого из участников в отдельности, а с совокупной деятельностью всех этих лиц.

Субъективная связь в совместном совершении преступления исходя из этого представляет собой процесс непосредственного или опосредованного психического воздействия соучастников деяния друг на друга, который порождает их взаимную связь и определяет специфику взаимодействия при совершении преступления. Она выступает в качестве того объединяющего фактора, который способствует образованию разнообразных форм совместного совершения преступления. Именно наличие субъективной связи между участниками посягательства и ее характер проявляют признаки, характеризующие множество участников посягательства как взаимосвязанную структуру.

В теории уголовного права рассматриваются два вида субъективной связи между участниками посягательства: а) односторонняя субъективная связь; б) многосторонняя субъективная связь. Основанием такого рода классификации служит характер осведомленности каждого из участников совместного деяния о присоединяющейся деятельности других лиц. Разногласия вызывает вопрос о том, достаточно ли для констатации факта совместности деяния существования только односторонней субъективной связи между участниками посягательства, т. е. такой ситуации, когда о присоединяющейся деятельности других лиц осведомлены не все участники деяния. Разброс мнений по данному вопросу достаточно широк и имеет глубокие корни в истории отечественного уголовного права[94]. Причем спор этот актуален для соучастия с юридическим распределением ролей и ограничивается исключительно характером связи пособника и исполнителя. Что касается приводимых в юридической литературе примеров односторонней связи между подстрекателем и исполнителем деяния, то они, мягко говоря, некорректны. Например, ставший классическим в уголовном праве пример из трагедии Шекспира «Отелло», приведенный Ф. Г. Бурчаком[95], подстрекательством вообще нельзя назвать, хотя бы потому, что он не отвечает основному признаку, характеризующему этот способ участия в преступлении, — в нем нет склонения к совершению конкретного преступления. Субъективная связь между организатором, подстрекателем и пособником принципиального значения не имеет. Хотя можно все же отметить, что вполне вероятны случаи, когда подстрекатель и пособник, имея субъективную связь с исполнителем, не знают друг о друге и вообще не подозревают о наличии других действующих лиц. П. Ф. Тельнов верно отметил, что «с увеличением числа взаимодействующих лиц усложняются связи между ними»[96]. Поэтому главным является, чтобы указанные лица находились в двухсторонней субъективной связи с исполнителем преступления. Именно в силу данного обстоятельства вполне вероятно признание деяния совместным в тех случаях, когда подстрекатель и пособник, имея двухстороннюю субъективную связь с исполнителем, ничего не знают друг о друге. Например, действия подстрекателя могут относиться непосредственно к предполагаемому исполнителю и осуществляться путем прямого воздействия на его волю и сознание, а могут также носить и опосредованный характер, принимая форму подстрекательства к подстрекательству и не уничтожая конструкции соучастия.

Показательно в этом отношении дело, рассмотренное Санкт-Петербургским городским судом, суть которого заключалась в следующем. На почве личных неприязненных отношений Л. решила убить своего мужа. О своем намерении она поставила в известность своего сына М. и попросила оказать ей в этом содействие — подыскать исполнителя преступления. М. склонил к совершению убийства Б., предложив ему денежное вознаграждение[97].

Совместность, как было указано выше, имеет одним из объективных свойств взаимодействие двух или более лиц. В связи с этим возникает вопрос: может ли существовать взаимодействие при односторонней связи, когда один из участников не знает о присоединившейся деятельности другого? Характеризуя особенности субъективной связи между лицами, совместно участвующими в совершении преступления, необходимо исходить опять же из уже имеющихся данных психологии относительно понятия совместной деятельности. Принцип научной обоснованности уголовно-правового регулирования включает в числе прочего и обязательность использования других отраслей знания, в том числе и психологии, где детально разработана теория совместной деятельности[98]. Это не будет излишней «психологизацией» уголовного права, а будет отражать реальное проявление комплексного подхода к конкретному уголовно-правовому явлению.

В психологии содержание совместной деятельности участников опосредует все процессы внутригрупповой динамики: развитие межличностных отношений, восприятие партнерами друг друга, формирование групповых норм и ценностей, форм сотрудничества и взаимной ответственности[99].

Таким образом, совместная деятельность обладает, в частности, таким необходимым характеризующим ее качеством, как возможность непосредственного или опосредованного контакта между участниками (так называемая взаимная перцепция[100]). Именно с этим качеством психология связывает возможность признания деятельности как совместной. Отсутствие взаимовосприятия исключает совместность деятельности. Поэтому остается непонятным, в силу каких именно обстоятельств в уголовном праве это положение не соблюдается, ведь специфика совместного деяния заключается только исключительно в социальной окраске деяния и частично в механизме его совершения, что обусловлено юридической конструкцией конкретного состава преступления, однако это не должно накладывать отпечаток на общее понимание субъективного содержания совместности.

При рассмотрении такого объективного свойства совместности, как взаимодействие в процессе совершения преступления, уже затрагивался вопрос о повышенной общественной опасности совместных посягательств. В числе прочих моментов, влияющих на общественную опасность деяний подобного рода, указывалось на то, что в процессе взаимодействия создаются условия взаимной как функциональной, так и психической поддержки. Односторонняя субъективная связь это обстоятельство практически исключает: нет ни взаимной функциональности, ни взаимной психической поддержки. В данном случае можно говорить только о функциональной (технической) поддержке, но ее недостаточно для констатации совместности.

Кроме того, невозможность совместного участия в совершении преступления при односторонней связи соучастников доказывается анализом совместной деятельности лиц и с сугубо уголовно-правовых позиций. Связано это прежде всего с такой характеристикой, как объем вины. Сам термин «объем вины» впервые использовал в своей работе И. Г. Филановский, под ним он понимал осознание субъектом признаков места, времени, способа совершения преступления и других обстоятельств, которые могут иметь юридическое значение для уголовно-правовой оценки деяния. И. Г. Филановский полагал, что форма вины выделяет лишь психическое отношение субъекта по отношению к последствиям[101]. Эта точка зрения была подвергнута критике П. С. Дагелем и Д. П. Котовым, которые считали, что данная позиция «основана на смешении понятий содержания и формы вины, что и привело его к выдвижению не известного ни теории, ни практике термина “объем вины”. Это новшество представляется излишним»[102]. На наш взгляд, использование термина «объем вины» для характеристики вины любого преступника допустимо. Это обусловлено следующими причинами. Прежде всего, деяние представляет собой не просто какую-то форму поведения, а поступок, и поступок, как верно отметил А. И. Рарог, «совершаемый определенным способом в конкретных условиях, времени и т. п.»[103]. Существует ряд ситуаций, когда именно эти обстоятельства служат основанием для признания деяния общественно опасным. Попадая в такие ситуации, преступник осознает не только фактическую сторону деяния, но и обстоятельства, придающие его деянию общественно опасный и противоправный характер, т. е. осознает социальную значимость своих действий.

Таким образом, объем вины можно определить как совокупность отношений лица, совершающего преступление, ко всем вменяемым ему в вину признакам деяния. Значение этой категории характеристики вины заключается в том, что она очерчивает круг обстоятельств, имеющих юридическое значение и подлежащих вменению субъекту преступления. Следует в данном случае согласиться с А. И. Рарогом, который отметил, что «объем вины устанавливает конкретные пределы ее содержания»[104].

Для решения вопроса об объеме вины соучастников необходимо учитывать следующие моменты:

а) осознание признаков, характеризующих объект посягательства и определяющих общественную опасность совершаемого деяния;

б) осознание признаков, характеризующих объективную сторону совершаемого преступления.

Осознание признаков, характеризующих объективную сторону конкретного состава преступления, включает в себя, в том числе, и осознание совместности совершения такого деяния. Это обусловлено тем, что «знание индивидом фактических обстоятельств своего поведенческого акта означает, кроме того, знание им всех элементов, которые данный поведенческий акт сопровождают»[105]. Исходя из этого можно предположить, что поскольку лицо, совершая любой поведенческий акт, сознает его фактическую сторону, то вполне естественным будет вывод о том, что лицо, совершая преступление совместно с другими лицами, помимо прочих, сознает два фактических обстоятельства: а) им осознается то, что он совершает определенный поведенческий акт; б) им осознается то, что он совершает данный поведенческий акт не один, а вместе с другими лицами (причем для установления в этой ситуации совместности деяния необходимо выявить пока еще только количественные составляющие участников, без учета качественных — возраста и вменяемости)[106]. В отношении последнего обстоятельства следует заметить, что факт совершения деяния совместно с другими лицами может осознаваться и уголовно неответственными лицами. По крайней мере, взаимовосприятие[107] вполне допустимо, а этого, в принципе, достаточно для констатации фактической совместности деяния. Конечно, взаимовосприятие в данном случае предстает в урезанном виде, что обусловлено психофизиологическим состоянием уголовно неответственного лица, но все же оно существует и находит свое проявление в подражании. Подражание может исключать возможность осознания фактического характера совершаемого деяния, не исключая вместе с тем взаимовосприятия. Следовательно, не исключается и факт осознания того, что человек совершает поведенческий акт не в одиночку. Это свойство (подражание), присущее в большей или меньшей мере каждому человеку[108], в значительной степени оказывает влияние на малолетних и лиц, страдающих психическими расстройствами, поскольку их социализация зачастую поставлена в огромную зависимость от действий третьих лиц. Стремление человека к подражанию представляет собой одну «из самых резких черт его природы; это неоспоримая и неоспариваемая истина. Каждый человек расположен к подражанию, и эта особенность достигает maximum у людей, собранных вместе»[109]. Психологи, констатируя этот факт, в качестве его причины называют внушение и внушаемость, которые, опять же, в большей степени присущи указанным выше группам. Вполне очевидно, что важно не только то, чему подражают люди и что им внушают, т. е. каково содержание передаваемой информации, но и то, от кого исходит информация и кто воспринимает передаваемую информацию. Таким образом, подражание и внушение объясняют происхождение общественно опасного совместного поведения психологическим влиянием одного лица на другое или группы лиц на одного человека. Однако следует иметь в виду, что человек с его сознанием является носителем общественных отношений. Если он в своей деятельности направляет сознание и волю в соответствии со сложившимися в обществе отношениями, его деятельность не является опасной, а наоборот, признается социально полезной или, по крайней мере, социально нейтральной. Если же сознание и воля человека участвуют в деятельности, посягающей на общественные отношения, то такая деятельность признается общественно опасной. Поэтому подобного рода деяния признаются преступлениями и с ними ведется борьба. Опасность конкретного преступления для общества, следовательно, заключается не только в причиненном объективном вреде обществу и не главным образом в этом, а прежде всего в том, что это конкретное деяние может стать образцом, типичным и в этом выражении способным действительно причинять серьезный вред обществу. Исходя из этого действия невменяемого и лица, не достигшего возраста уголовной ответственности, едва ли можно рассматривать как общественно опасные, поскольку они не содержат признаков человеческой практики, не заключают в себе ценностной ориентации и поэтому не могут служить прецедентом для повторения подобных действий указанными лицами в будущем. Поэтому в данной ситуации совместность деяния предстает в урезанном виде, так как общественно опасными являются только действия годного субъекта, действия же уголовно неответственных лиц, обусловленные поражением сознательно-волевой сферы, таким свойством не обладают. Однако бытующее в отечественной уголовно-правовой доктрине мнение о том, что лиц, не подлежащих уголовной ответственности, нельзя считать действующими, не вполне оправданно. Они действуют и причиняют общественно опасные последствия совместно с субъектом преступления. Весьма часто невменяемые или малолетние самостоятельно совершают общественно опасные деяния, содержащие признаки убийства, изнасилования и других тяжких преступлений. Уголовный закон не признает подобные действия преступлениями, поскольку совершаются они лицами, не подлежащими уголовной ответственности, но закон не относится безразлично к общественно опасным действиям указанных лиц. Например, если невменяемые или малолетние кого-либо пытаются убить или изнасиловать, то с точки зрения уголовного закона у потерпевшего имеются все основания для реализации права на необходимую оборону. Поэтому закон не может признать не существующим то, что реально имеет место, а именно причинение совместными действиями несубъектов уголовного права реальных общественно опасных последствий, подпадающих под признаки конкретного состава преступления. Подводя итог, следует констатировать, что в такой ситуации совместность деяния должна иметь уголовно-правовое значение, но исключительно для годного субъекта преступления.

Возвратимся к анализу возможности совместности при односторонней субъективной связи. Предположим, субъект не сознает того обстоятельства, что он действует не один. Этот тезис является ущербным в отношении оценки совместности участия в преступлении по соображениям следующего характера. Прежде всего, если субъект обязан сознавать фактическую сторону своего поведения для вменения этого поведения ему в ответственность, то он не может не сознавать, что действует не один. Сознание этого факта входит в знание о конкретном поведенческом акте.

Справедливости ради стоит отметить, что вопреки мнению Н. Г. Иванова никаких серьезных проблем, связанных с реализацией принципа субъективного вменения при допущении односторонней субъективной связи, не существует[110]. Согласно этому принципу в вину вменяться может лишь то, что охватывалось умыслом лица, совершающего преступление, т. е. исполнителя (при сложном соучастии). Но мы и так вменяем ему в вину конкретное деяние, предусмотренное Особенной частью УК РФ, без ссылки на ст. 33 УК РФ, т. е. как раз то деяние, контуры которого были очерчены в сознании исполнителя. Верным в связи с вышеизложенным является следующее высказывание В. С. Прохорова: «Подобно тому и в силу того, что объективная сторона деяния исполнителя не приобретает при соучастии никаких дополнительных признаков, оставаясь всецело в рамках диспозиции конкретной нормы Особенной части... не приобретает этих дополнений и субъективная сторона его деяния»[111]. Проблема, как уже отмечалось, состоит исключительно в том, что при односторонней связи нет осознания взаимного общественно опасного поведения, а следовательно, нет совместности деяния.

Кроме того, следует обратить внимание еще на один момент, свидетельствующий в пользу признания необходимости установления многосторонней связи. Если для ответственности за совместное совершение преступления необходимо, чтобы субъект знал о том, что к его деянию присоединяются другие лица или, напротив, он присоединяется к деянию других участников посягательства, то это требование одинаково должно относиться ко всем участвующим в преступлении лицам. Отсюда вытекает единственно вероятное предположение: каждый из участников должен быть осведомлен о том, что действует не один.

Анализируя факт осознания взаимодействия в процессе подготовки или совершения преступления, нельзя не остановиться еще на одном существенном моменте. Суть его заключается в возможности признания общности вины и, следовательно, совместности деяния в неосторожном преступлении, совершенном при участии нескольких лиц. Поскольку о совместности в умышленном деянии довольно много сказано в многочисленных трудах по соучастию в преступлении и в целом изложенное не вызывает критических замечаний, более детального рассмотрения заслуживает кажущийся простым в своей категорической отрицательности вопрос о возможном проявлении совместности в неосторожных преступлениях.

При оценке этого момента необходимо учитывать следующие положения. Прежде всего стоит указать на то, что законодательное определение соучастия в преступлении и действующая уголовно-правовая доктрина последовательно исключают возможность постановки вопроса о такой форме вины участников совместного посягательства, как неосторожность[112]. И хотя попытки реанимировать вопрос о признании неосторожного соучастия время от времени появляются[113], думается, что они не вполне обоснованны. И не по тому, что при причинении по неосторожности единого преступного результата несколькими лицами отсутствует совместность деяния, требующая специальной уголовно-правовой оценки. В дальнейшем мы попытаемся доказать, что и в неосторожных преступлениях совместность может проявляться. Вопрос в данном случае заключается в терминологии, он не является надуманным, а имеет принципиальное значение. Дело в самом термине «соучастие». Соучастию пытаются придать неосторожный характер. Неосторожная же вина не создает той формы организации совместности преступного поведения, которая необходима именно для соучастия в преступлении[114]. Это объясняется, в частности, ее конструкцией по закону, воплотившей в себе более чем полуторавековые теоретические изыскания.

При соучастии в преступлении общественная опасность возрастает за счет целенаправленного, совместного в отношении преступного результата деяния, которое рассматривается как предпочтительный вариант реализации конкретной цели. При неосторожном же сопричинении общественная опасность деяния повышается не столь существенно, как при соучастии, а только отражается факт причинения преступного результата совместными усилиями, носящими неосторожный характер. Как справедливо отметила И. М. Тяжкова, «несмотря на очевидную повышенную опасность вреда, причиняемого совокупными действиями (бездействием) неосторожно действующих нескольких лиц, расширение рамок соучастия за счет таких лиц представляется ни теоретически, ни практически не обоснованным. С теоретической точки зрения институт соучастия в таком случае окажется настолько расплывчатым и аморфным, что установить четкие критерии этого института окажется невозможным. С практической точки зрения повышенная степень общественной опасности совместно умышленно действующих лиц будет нивелироваться приравненными к ней по степени опасности неосторожными действиями»[115]. Однако это не свидетельствует в пользу отказа от дальнейшей разработки института неосторожного сопричинения преступного результата и определения его четких юридических границ, обусловленных совместностью предшествующего преступлению поведения.

Этимологически термин «участвовать» означает иметь долю, часть, пай в деле или быть сотрудником, товарищем, помощником в деле; касаться к чему-либо вещественно или нравственно, быть близким[116]. Причинять означает быть причиною, причинником чего-либо; делать, творить, соделывать, учинять, чинить, производить[117]. Таким образом, соучастие и сопричинение в качестве смыслового и содержательного акцента, как представляется, опираются на абсолютно различные основания совместности: соучастие — на субъективные, сопричинение — на объективные. Действительно, традиционное понимание соучастия в преступлении в качестве своей основополагающей цели предполагает реагирование на преступную деятельность какого-либо образования путем установления ответственности всех, кто каким-нибудь образом содействовал этой преступной деятельности. При неосторожном сопричинении преступного результата речь идет совершенно о другом, абсолютно противоположном явлении — об обеспечении нормальной деятельности, как правило, социально ценного или, по меньшей мере, социально нейтрального коллектива. А это связано с привлечением к ответственности тех лиц, которые должны были своим поведением (активным или пассивным) содействовать недопущению наступления общественно опасных последствий каких-либо просчетов в различного рода совместной деятельности, как в бытовой, так и в производственной сфере. Верно отметила И. М. Тяжкова: «Субъективным основанием включения в УК института неосторожного сопричинения является то, что в условиях НТР даже самые незначительные нарушения правил предосторожности могут вызвать значительные отклонения в технологическом процессе, в функционировании различного рода систем. Эти последствия могли и должны были быть осознаны в момент нарушения субъектами установленных правил предосторожности»[118]. В целом же интерес к этой проблеме случайным или надуманным не является[119]. Он вызван ростом «бытовой» неосторожной преступности, частыми катастрофами, авариями, связанными с просчетами и ошибками лиц, управляющих разнообразными техническими системами.

Поэтому вопрос о легализации данного института является важным, однако остается до сих пор открытым. Основная проблема при уголовно-правовой оценке такого неосторожного поведения нескольких субъектов уголовной ответственности состоит в том, что, по мнению многих ученых, в неосторожном сопричинении отсутствует совместность поведения участников деяния, что лишает данное уголовно-правовое явление необходимости в самостоятельном урегулировании. Так, в юридической литературе утверждается, что неосторожная вина всегда исключает осведомленность лиц, причинивших результат, о совместном совершении преступления[120]. Основным тезисом выступает положение о том, что неосторожно действующее лицо по самой сути неосторожности не может нести ответственность за совместность его действий с другими, поскольку связь между участниками в такого рода случаях имеет исключительно объективный характер, а виновность каждого сохраняет свою индивидуальность. С довольно обстоятельной критикой неосторожности как возможной формы вины при соучастии, и в частности при соучастии со смешанной формой вины, выступил П. Ф. Тельнов. По его мнению, «неосторожность не позволяет наметить определенные границы уголовной ответственности за объективно связанное поведение двух или более лиц...»[121].

Для начала следует еще раз отметить одно существенное обстоятельство. Согласно психологической теории вины каждое общественно опасное и противоправное деяние, совершенное вменяемым лицом, считается волевым и сознательным. А всякое волевое и сознательное деяние мотивировано и целенаправленно, т. е. совершается по определенному мотиву и для достижения конкретной цели. Именно это объединяет все виды преступлений с различными формами и видами вины. В зависимости от вида вины меняется лишь степень «охвата» наступивших последствий мотивацией и целеполаганием субъекта. И. Лекшас справедливо заметил: «Цель, которую виновный в конкретном случае сознательно преследовал, если рассматривать ее изолированно, в большинстве случаев не является преступной»[122]. С другой стороны, как писала Т. В. Церетели, «объем результатов поступка человека намного шире, чем тот результат, который содержится в цели лица»[123]. П. С. Дагель и Д. П. Котов говорят «о несовпадении или относительном совпадении цели и результата»[124]. Данную относительность они объясняют тем, что даже если результат и совпадает с целью, полностью этот результат имеет несколько иное содержание и находится за пределами намерений того или иного субъекта[125]. В этих своеобразных «ножницах» и находится ответ на вопрос о том, вероятна ли совместность деяния в неосторожном преступлении.

Содержанием общего результата совместного преступного деяния довольно часто является не только полагаемое, не только заранее предвидимое, но, кроме того, и еще «нечто иное, нечто такое, что не входило в операции взаимоопределения цели и средства и оказалось поэтому не предусмотренным содержанием деятельности»[126].

Несовпадение направленности желания (мотива) и различных объективных признаков деяния с его последствиями — постоянный спутник любого человеческого поведения, в том числе и совместного, независимо от того, является оно правомерным или нет, умышленный или неосторожный характер оно носит и т. д. В каждом преступлении имеется своеобразная «вилка» отношений к различным обстоятельствам и последствиям, его характеризующим. Только одни признаки в силу своих свойств имеют уголовно-правовое значение, а другие нет. Действие (бездействие), если рассматривать его абстрактно, по справедливому замечанию В. В. Лунеева, «вне правовых установлений, не только в умышленном, но и в неосторожном деянии, как правило, условно говоря, является “умышленным”».[127] Сущностные различия заключены в соотношении мотивации и целеполагания субъекта с уголовно значимыми признаками, обстоятельствами и последствиями. Действительно, не вызывает каких-либо сомнений, что умышленное поведение в направлении соответствующего желаемого результата вполне может являться неосторожным относительно другого, побочного результата[128]. Более того, можно с уверенностью констатировать тот факт, что одно и то же поведение одновременно может быть и умышленным, и неосторожным относительно различных результатов деяния. В этих случаях волевой поведенческий акт также присутствует и не может быть немотивированным и нецеленаправленным. Как справедливо было отмечено В. В. Лунеевым, «нежелание одного предполагает желание иного, мотивацию иного содержания, реализация которой осуществляется с побочными нежелательными и даже непредвиденными последствиями»[129]. Собственно говоря, факт неполного совпадения цели и результата далеко не новый. Он был хорошо известен еще Аристотелю, который рассматривал следующий случай. Человек пришел на рынок приобрести или продать что-либо. Здесь он неожиданно встречает старого должника и получает долг. Ясно, что, идя на рынок, он вовсе не имел в виду получить этот долг. Но вместе с тем ясно и то, что сама возможность столь неожиданного результата содержалась в действиях этого человека, хотя и не была предусмотрена заранее. Отсюда Аристотель сделал вывод, что человек, действуя для реализации некоторой цели, «по совпадению» достигает и некоторых других «целей», заранее не предвиденных и неожиданных[130]. Конечно, пример, рассмотренный Аристотелем, достаточно прост, так как по совпадению часто достигаются несколько иные результаты, не такие приятные, как взыскание старого и забытого долга. Эти последствия нередко оказываются негативными и даже в ряде случаев общественно опасными. В качестве дополнения заметим, что, рассматривая результат человеческой деятельности в целом, Гегель писал, что «во всемирной истории благодаря действиям людей вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не осозналось ими и не входило в их намерения».[131]

Разумеется, во времена Аристотеля такое несовпадение цели и результата не могло быть столь значительным, как в настоящее время, когда виды и масштабы человеческой деятельности, как, собственно, и уровень ее воздействия на предметы внешнего мира, неизмеримо возросли. Однако если факт несовпадения цели и результата и не является новым, его интерпретация в отечественном уголовном праве до сих пор была далеко не безупречной. Надо заметить, что по большей части это несовпадение рассматривается скорее как нечто не связанное или слабо связанное с самой совместной деятельностью, как нечто вызванное в значительной мере внешними обстоятельствами такого рода деятельности.

Рассмотренные выше положения применительно к совместному совершению преступления могут быть подтверждены следующими соображениями.

Во-первых, психологически поведенческий акт при неосторожной форме вины практически ничем не отличается от действий при умышленной форме вины. Имеющиеся различия носят в большей степени не психологический, а исключительно формально-нормативный характер. Такое положение обусловлено тем, что именно от воли законодателя зависит, какие побочные общественно опасные последствия считать неосторожно-преступными, а какие нет. Совершаемые субъектами (даже осознанно) совместные действия сами по себе (без преступных последствий) безразличны для уголовного права. В соответствующий момент сопричинители вреда не сознают уголовной противоправности этих действий, поэтому сам факт совершения преступления фиксируется сознанием виновных уже после наступления вредных последствий[132]. Поэтому только в связи с этим становится юридически значимым и психическое отношение субъекта к этим последствиям. По своей же психологической сути само деяние, как верно отметил применительно к небрежности В. В. Лунеев, — «мотивированное и целенаправленное, волевое и сознательное»[133]. Указанное обстоятельство позволяет констатировать, что умышленные и неосторожные деяния различаются степенью соотнесения мотива и цели совершения деяния с наступившими преступными последствиями. И кроме того, они различаются степенью осознания имеющихся последствий, мотивами и целями совместной деятельности виновных. В психологическом же плане может меняться только содержание мотивации, а не структура поведенческого акта как такового.

Во-вторых, анализ совместной деятельности с точки зрения целеполагания позволяет более конкретно и полно понять источники ее дополнительных результатов. Это может быть осознано путем сопоставления тех знаний, с которыми совместно действующие лица приходят к результату совершаемого деяния, с теми знаниями, с которыми они начали реализовывать это деяние. И тогда результат деятельности может быть разбит на две различные по содержанию области: область совпадения цели и результата и область их несовпадения[134]. Результат совместного деяния, таким образом, может быть как желательным, так и нежелательным. Возможны различные варианты: а) участники деяния добились желаемого результата и никаких нежелательных последствий не наступило (цель реализована полностью); б) участники деяния не достигли желаемой цели или достигли ее отчасти (цель недовыполнена); в) наряду с желаемым результатом или же вообще вместо него для участников деяния наступили и нежелаемые последствия. Последняя ситуация вызывает особый интерес и требует подробного освещения.

Действительный результат целенаправленной совместной деятельности, как результат отдельного ее акта, так и результат деятельности в целом, может быть тождественным поставленной цели лишь постольку, поскольку средство определения цели тождественно средству ее реализации. Причем тождественно в той мере, в какой средство реализации цели реально принимает участие в акте достижения результата совместного деяния. Результат деятельности будет необходимо отличаться от поставленной субъективной цели постольку, поскольку средство определения цели отличается от средства реализации цели[135]. И если понятием участников деяния не охватывается вся полнота реального предмета деяния (что, как свидетельствует судебная практика, нередко и происходит), то действительный результат их деятельности необходимо будет отличаться от заранее поставленной цели, а потому субъективная цель и результат ее реализации, конечно же, не могут совпадать полностью. В практическом смысле это соотношение цели и результата выражается в том, что действительным результатом деяния оказывается не совсем то, а зачастую и совсем не то, что предполагалось его участниками. Это всегда не вполне тот, а часто и вполне не тот результат, который был предположен и на который рассчитывали эти лица. Показательным примером может служить следующий казус.

Являясь производителем работ, Есипенко 11 января 1973 г. дал задание группе строителей, не имевших права работать на высоте, разобрать неинвентарные деревянные леса, установленные на крыше пристройки строящегося объекта и не укрепленные у стены здания. При этом он не проинструктировал рабочих по правилам техники безопасности, не ознакомил их с возможными сложностями при разборке лесов, последовательностью демонтажа и способом разборки, ушел с данного участка работ по другим делам, работой по демонтажу лесов не руководил. В его отсутствие строители нарушили правила работ по разборке лесов: сняли откосы и вместо поэлементной разборки стали целиком валить их вниз. При падении лесов конструкциями были причинены телесные повреждения и ушибы строителям, участвовавшим в их демонтаже.

Есипенко поручил разборку лесов плотникам К. и Д., которые ранее неоднократно выполняли такую работу и были знакомы с правилами ее производства и необходимыми при этом мерами безопасности. Другим же строителям он поручил оказать им помощь, работать на высоте не предлагал. К. и Д. в присутствии Есипенко обозначили поэлементную разборку лесов, а когда он отлучился с места работы на расстояние 10—15 метров, то Д. и другие строители с согласия К., без ведома Есипенко, нарушили правила техники безопасности: сняли сразу все откосы стоек, лишив леса устойчивости, свалили их вниз и при этом сами пострадали. В нарушении правил техники безопасности при производстве работ виновны и другие должностные лица, которые не проверяли знание подчиненными правил техники безопасности, не предъявляли должной требовательности к прорабам и мастерам в вопросах организации работ с повышенной опасностью. Есипенко, являясь производителем работ, нарушил ряд требований строительных правил, что и повлекло тяжкие последствия. В соответствии с этими правилами Есипенко обязан был направить на разборку лесов специально обученных лиц, предварительно проинструктировать их по технике безопасности на рабочем месте, ознакомить с возможными опасностями, последовательностью и способами демонтажа, а также лично руководить разборкой лесов. Невыполнение им перечисленных выше требований повлекло за собой грубое нарушение правил разборки лесов и причинение при этом четырем человекам телесных повреждений, в том числе одному — тяжких, опасных для жизни. Указанные действия Есипенко были оценены как преступление, предусмотренное ч. 2 ст. 215 УК РСФСР (ст. 216 УК РФ)[136].

Предполагаемый и желаемый результат совместной деятельности указанных лиц — разобранные неинвентарные деревянные леса (а он наступил) дополнился еще одним — причинением нескольким потерпевшим вреда здоровью различной степени тяжести.

Несовпадение цели и результата совместного деяния, нежелательные последствия чаще всего являются результатом несовпадения волевого поведения лиц, участвующих в процессе осуществления деятельности[137]. Часто это несовпадение рассматривается и как следствие несовершенства самой цели совместного деяния, допустим, совместное сбрасывание человека с моста с целью научить его плавать. Только анализ соотношения цели, средства и результата и, прежде всего, анализ самого средства, в качестве которого выступают взаимосвязанные деяния нескольких лиц, а также его двойственной роли в акте совместной деятельности позволяет обнаружить более серьезные основания того факта, что результат деятельности лишь до некоторой степени и лишь в некоторых пределах, далеко не безграничных, может соответствовать цели совместно действующих лиц.

Соотношение цели, средства и результата в совместном деянии развертывается в действительности в более сложную систему, центральным звеном которой как раз и является соотношение двух моментов самого средства: средства определения и средства реализации цели. B тех случаях когда эта двойственность средства не выявляется, соотношение цели, средства и результата не раскрывает своего настоящего характера и может рассматриваться только в форме абстракции от цели к результату, через особый промежуточный термин — средство. Поэтому и результат совместного деяния может быть взят лишь в той связи, которая соединяет его с целью, а не со средством, оказывающимся в данном случае чем-то несущественным, послужившим только определению цели, отождествлению цели и результата. В этом случае соотношение цели и средства представляет собой внешнее отношение, и мы, по существу, утрачиваем возможность проследить дальнейшую связь результата деятельности с самим процессом этой деятельности. Выступая только лишь в связи с целью, результат совместной деятельности может быть воспринят как продукт субъективной цели[138], но не как продукт объективного процесса ее реализации. Он может быть взят, таким образом, не в своем собственном содержании и смысле, которые определяются не субъективной целью самой по себе, а взаимодействием реальных средств и лишь в том содержании, которое соответствует цели. В этом случае результат совместного деяния оказывается совершенно чуждым самому процессу деятельности, чем-то более или менее соответствующим цели и независимым от реализации этой цели.

В свете изложенного довольно важным является исследование результата совместной деятельности в его отношении к цели этой деятельности.

Весьма интересным в этой связи представляется дело, рассмотренное Пермским областным судом.

Тереханова и ее сын Тереханов были осуждены по ст. 106 УК РСФСР (ст. 109 УК РФ) на два года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора сроком на два года.

Преступление этими лицами было совершено при следующих обстоятельствах. Тереханова и ее сын с целью обеспечения охраны принадлежащего им сада-огорода от проникновения посторонних протянули по забору оголенную алюминиевую проволоку. По просьбе матери Тереханов подвел из дома к забору изолированный провод, один конец которого подсоединил к этой оголенной проволоке, а другой подготовил для включения в электросеть с напряжением 220 вольт. Тереханова на ночь систематически включала изготовленную сыном систему охраны. 26 июля 1993 г. вечером Тереханова, как обычно, подключила провод к электрической сети. Около 23 часов В., проходивший в нетрезвом виде мимо огорода Терехановых, дотронулся до этого провода. Получив удар электрическим током, он на месте происшествия скончался.

Из материалов уголовного дела усматривается, что Терехановы подключили провод, огораживающий забор, к одной фазе, после чего проверили действие тока на себе, вывесили объявление и неоднократно предупреждали подростков, что проволока под напряжением. Огород Терехановых выходил на берег реки, где постоянно в летнее время собирались для купания отдыхающие, которые часто находились в нетрезвом состоянии. Между Терехановыми и отдыхающими часто возникали конфликты, в связи с чем осужденные и изготовили проволочное ограждение, которое подключили в одну фазу к электросети с напряжением 220 вольт.

Тереханова являлась преподавателем физики, поэтому была хорошо осведомлена о поражающих свойствах изготовленного проволочного ограждения. Тереханов, окончив профессионально-техническое училище, получил специальность помощника мастера ткацкого оборудования и среднее специальное образование, в связи с чем также знал о действии электротока на человека.

В судебном заседании Тереханова пояснила, что утром они отключали ток в проволочном ограждении, поскольку днем могло убить человека, так как около огорода ходило много людей. Тереханов также показывал, что знал о том, что электрический ток с напряжением 220 вольт может убить человека[139].

Таким образом, в данном случае имеет место совместность поведения нескольких лиц по отношению к достижению того результата, который являлся для них целью деятельности — обеспечение безопасности своего сада-огорода и предотвращение хищений. Каждое входящее в эту систему деяние имеет свой психологический механизм и обладает определенной самостоятельностью. Однако в то же время они объединены общей структурой совместной деятельности и в рамках этой общей структуры должны приобретать особое уголовно-правовое значение. Общественно опасный результат является следствием всей деятельности и не может быть привязан только к одному из образующих ее поведенческих актов.

Следовательно, лица, причинившие преступный результат по неосторожности, вполне могут быть осведомлены о совместном характере выполняемых ими функций, вызвавших наступление преступного результата. Это находит свое подтверждение в том, что, допустим, осознание совместного характера той или иной деятельности по управлению сложными технологическими процессами, механизмами и т. д. зачастую предусматривается нормативно в соответствующих инструкциях и положениях. Причем в некоторых случаях неосторожного деяния такого рода один из его участников несет ответственность как раз за то, что не проконтролировал или не подстраховал (что он должен был сделать по инструкции) деяния другого участника и тем самым допустил наступление преступного результата, который в данном случае выступает как совместно причиненный. В уголовно-правовой литературе неоднократно отмечалось, что в некоторых формах неосторожного сопричинения все участники предвидят возможность наступления преступных последствий именно совместного поведении, и даже в деталях, и несут ответственность за то, что не сумели совместными усилиями их предотвратить (не согласовали своих действий, не предприняли необходимых совместных действий)[140]. Проведенный анализ материалов уголовных дел показал, что в 86% случев расчет на ненаступление преступного результата был основан на взаиморасчете каждого из участников деятельности на надлежащее поведение друг друга. Кстати говоря, вопрос о допустимости возможности причинения по неосторожности преступных последствий как побочного результата совместной деятельности не вызвал шока и резкого неприятия среди правоприменителей. Большинство из них (71%) посчитали такую ситуацию вполне возможной, однако неразрешимой с точки зрения действующего уголовного закона.

Таким образом, при наличии одного преступного последствия в поведении каждого сопричинителя могут быть признаки неосторожной вины, причем налицо будет и осознание взаимосвязанного характера деяния, вызвавшего единый преступный результат. Указанные обстоятельства не могут не приниматься во внимание при установлении предметного содержания вины каждого из сопричинителей.

Этот вывод находит практическое подтверждение. В неосторожном преступлении, совершаемом совокупными усилиями нескольких лиц, механизм этот выглядит следующим образом. Имеет место взаимодействие между субъектами — участниками деяния, которое направлено на достижение социально полезного или, по крайней мере, социально нейтрального результата. Соответственно в качестве содержания цели выступает достижение именно этого результата. Однако при несоответствии содержанию деятельности средств ее реализации — конкретных действий (бездействия) участников, цель и результат либо вообще не совпадают, либо совпадают частично. Это влечет за собой наступление последствий, хотя и выходящих за рамки целеполагающей совместной деятельности, однако тем не менее предвидимых всеми ее участниками.

Таким образом, своеобразие предметного содержания неосторожной вины в совместном деянии заключается в том, что она устанавливается только в связи с наступлением конкретного преступного результата и всегда в ретроспективе. Для ее уяснения требуется определить два уровня обстоятельств: во-первых, наличие показателей неосторожной вины каждого из причинителей преступного результата, предусмотренных ст. 26 УК РФ; во-вторых, наличие осознания совместности деяния, приведшего к наступлению общего для всех участников преступного последствия.

Завершая рассмотрение вопроса о возможности совместности поведения в неосторожных преступлениях, следует обратить внимание на еще один немаловажный момент. Суть его заключается в ответе на вопрос о том, может ли присутствовать совместность при различных формах вины участников посягательства.

Как представляется, отсутствие единой формы вины во многих случаях означает и отсутствие особой формы ответственности за совместно совершенное преступление. Даже весьма последовательный сторонник возможности соучастия в неосторожном преступлении А. Н. Трайнин считал, что при различных формах вины действия нескольких лиц при совершении общественно опасного деяния не могут образовать соучастия, как не могут комбинировать формы виновности (склоняющий к преступлению или помогающий преступлению действует умышленно, а совершитель преступления — неосторожно или, наоборот, склоняющий и помогающий преступлению действуют неосторожно, а совершитель — умышленно). Соучастие в этом случае невозможно, ибо здесь нет основного момента соучастия — единства преступного действия, немыслимого, по его мнению, при отсутствии единой формы виновности[141]. А. Н. Трайнин абсолютно прав, поскольку, как видно из представленных ранее выводов, в данном случае нет совместности деяния, направленного на достижение единого результата: отсутствует взаимодействие, направленное на достижение единого результата путем совершения преступления. Именно в силу данного обстоятельства соучастия при различных формах вины быть не может. Однако это еще не говорит в пользу того, что в данной ситуации нет совместности причинения единого результата. Если объективно существование подобных случаев не вызывает сомнения, то их юридическая конструкция требует, чтобы она соответствовала общим принципам и положениям отечественного уголовного права. Так, принцип индивидуальной ответственности, из которого исходит уголовное право, предполагает с неизбежностью, что каждый отвечает за то, что он сделал, и его деяние квалифицируется по статье закона, предусматривающей состав, в котором он виновен. Это является основанием того, почему никогда не может быть неосторожного соучастия в умышленном преступлении, поскольку при такой квалификации лицо, виновное в неосторожном деянии, должно было бы отвечать за умышленное преступление[142]. Поэтому неосторожно действующий в этом случае либо вообще не отвечает, либо отвечает за свое деяние, а умышленно действующий отвечает за свое — по разным статьям УК РФ. Они не являются соучастниками в понимании ст. 32 УК РФ. Но если субъективное отношение лиц, совместно совершивших преступление, к действию и к результату одинаково: умышленное или неосторожное, то нет никаких принципиальных оснований для отрицания совместности деяния. Поэтому нуждаются в специальной законодательной регламентации такие ситуации, когда опосредованное совершение преступления выражается в использовании лиц, способных нести уголовную ответственность и действующих неосторожно. Например, убийца подменяет ампулы в коробке с лекарствами на средства, которые могут привести к смерти больного, а медсестра, не обратив внимания на другую маркировку, делает пациенту инъекцию, вызвавшую смерть[143].

Некоторое внимание хотелось бы уделить рассмотрению вопроса о характере предвидения наступления общего преступного результата. Здесь следует обратить внимание на следующие обстоятельства. Прежде всего, следует сделать замечание касательно того, что характер предвидения имеет определенные специфические качества. Предвидение как конструктивная часть формулы вины в материальных составах означает мысленное представление лица о последствиях, которые могут наступить в результате совершенного деяния. Прогнозируемые последствия могут быть самыми разнообразными, ближайшими и отдаленными, юридически значимыми или нет. Предвидение возможных последствий и развития причинной связи их возникновения, как правило, осуществляется на интуитивном практическом уровне, хотя при совершении некоторых преступлений (например, преступлений в сфере взаимодействия человека и техники) возможно применение и методов научного прогнозирования. Однако в любом случае от виновного не требуется осознания всех деталей механизма причинной связи. Для констатации наличия рассматриваемого элемента вины достаточно, чтобы лицо в общих чертах предвидело наступление юридически значимых последствий как результата своих действий или бездействия. Ошибка предвидения отражается на вине субъекта. Он должен нести ответственность в рамках фактически содеянного и в пределах субъективного вменения.

Противниками признания совместности деяния в неосторожных преступлениях выдвигается положение, согласно которому если субъект не предвидит последствий собственных опасных поступков, хотя должен был и мог их предвидеть, тем более нельзя ожидать от него, что он сможет проявить еще большую предусмотрительность и предотвратит последствия, наступающие в результате неосторожной деятельности других лиц. Это положение справедливо, но для признания факта совместности оно не играет никакой роли. Действительно, как показывает практика, в неосторожном сопричинении преступного результата распространены такие ситуации, когда лицо самонадеянно рассчитывает на ненаступление общественно опасных последствий именно благодаря надлежащим деяниям других лиц, совместно участвующих в этой деятельности. Зачастую это обусловлено особенностями технологического процесса, построение которого основывается на учете того обстоятельства, что просчет одного из его участников должен исправляться или же компенсироваться действиями другого[144]. Однако совместность в данном случае проявляется в стремлении к достижению другого результата как основного. Показателен в этом отношении следующий казус.

Мурманским областным судом Б. и Г. были осуждены по ч. 1 ст. 85 УК РСФСР (ч. 1 ст. 263 УК РФ). Они были признаны виновными в нарушении правил безопасности движения и эксплуатации транспорта, совершенном при следующих обстоятельствах. Дизельный механик рефрижератора Управления «Севрыбхолодфлот» Б., заступив на суточную вахту в машинно-котельном отделении, не контролировал несение вахтенной службы. Отсутствие контроля со стороны вахтенного механика повлекло ненадлежащее несение вахтенной службы подчиненными ему лицами: старший машинист котельной Г. покинул свой пост, оставив действующие паровые котлы без присмотра. Это привело к повреждению одного из них. Был причинен материальный ущерб на сумму 10 902 р. Приговор суда в части взыскания материального ущерба гласил: Б. и Г. хотя и осуждены по одному делу, но их действия не расценены как умышленные. Содействия друг другу в причинении ущерба они не оказывали. Если ущерб был причинен в результате неосторожных действий осужденных, допущенных ими при выполнении трудовых обязанностей, то к ним следует применить принцип долевой ответственности с учетом степени вины каждого[145].

И последнее, характеризуя волевую сторону вины, необходимо обратить внимание, что она может выражаться в желании либо сознательном допущении наступления последствия совместного поведения или нежелании наступления общественно опасных последствий при легкомысленном расчете на их предотвращение, а также неосознании, непредвидении, когда лицо должно было и могло предвидеть наступление такого рода последствий.

Желание или нежелание наступления общественно опасных последствий теория уголовного права традиционно относит к волевому моменту. В действительности этот, как уже говорилось, мотивационно-волевой момент является неразрывным. Желание достичь прогнозируемых общественно опасных последствий или иное желание, осуществление которого оказалось невозможным без наступления предполагаемых общественно опасных последствий, представляют разновидности мотивов любых умышленных преступлений. Это вполне естественно, поскольку воля без мотивов и целей нереализуема. Волевые действия вменяемого лица всегда мотивированы и целенаправленны. Поэтому только установление реальных мотивов и целей способно выявить, желал ли субъект наступления общественно опасных последствий, или они были для него средством реализации других желаний.

Стоит отметить, что одни последствия могут быть указаны в уголовном законе, а другие нет. Однако даже в перечне последствий, перечисленных в законе, одни для субъекта могут быть желательными, другие хотя и нежелательными, но вполне допустимыми, третьи являются нежелательными, но предвидимыми, четвертые — не только нежелательными, но и непредвиденными и неожиданными. Поэтому даже в преступлениях, совершаемых по прямому умыслу, когда мотивация виновных охватывала собой все предусмотренные законом последствия, она не является всеобъемлющей. Из нее выпадает довольно существенная часть реально наступивших, но непредвиденных и даже нежелательных для виновных последствий. При косвенном умысле этих несоответствий больше, при легкомыслии — еще больше, а при небрежности — вообще нет совпадений между мотивацией субъектов и наступившими последствиями. Исходя из этого можно предположить, что действительную основу психического отношения к общественно опасным последствиям в неосторожном сопричинении преступного результата при самонадеянности составляет только интеллектуальный момент, включающий и осознание совместности деятельности. Воля по отношению к ним бездействует, хотя само поведение участников совместного деяния волевое, но мотивированное на достижение других, зачастую социально полезных или социально нейтральных результатов. При небрежности нет не только волевых усилий, направленных на причинение общественно опасных последствий, но и осознания возможности их наступления, т. е. здесь отсутствуют и волевой и интеллектуальный моменты. А это значит, отсутствует и действенное психическое отношение каждого из участников деяния к общественно опасным последствиям. Такое состояние, как справедливо отметил В. В. Лунеев, можно охарактеризовать как «бездействие психики к общественно опасным, но побочным последствиям, так как возможность — не действительность»[146].

При соучастии в преступлении как одной из наиболее распространенных форм совместного преступного деяния в оценке волевого отношения соучастников к своей деятельности существуют определенные проблемы. В судебно-следственной практике довольно часто возникают ситуации, когда совершаемое исполнителем преступление по неосторожности влечет за собой последствия, которые не ожидаются не только соучастниками, но и самим исполнителем преступления. Речь идет о преступлениях с двумя формами вины. При уголовно-правовой оценке таких ситуаций, как представляется, нужно учитывать некоторые особенности умысла соучастников. Специфика состава преступления, выполняемого в соучастии, обусловлена тем, что к деятельности исполнителя примыкает деятельность иных лиц (организаторов, подстрекателей, пособников). В связи с этим структура умысла соучастников имеет несколько усложненный характер. Попытаемся проанализировать это на примере подстрекателя. Интеллектуальный элемент умысла подстрекателя состоит из сознания общественной опасности собственных подстрекательских действий, направленных на возбуждение желания у лица совершить определенное преступление, отсюда вытекает и сознание общественно опасного характера действий исполнителя, подстрекатель предвидит и то, что в результате преступных действий исполнителя наступит или может наступить определенный результат. Подстрекатель предвидит также и то, что преступление совершается исполнителем именно в результате его подстрекательских действий, т. е. происходит как бы объединение его усилий с усилиями исполнителя, направленными на достижение вполне конкретного преступного результата.

Что касается волевого элемента умысла соучастника, то здесь нужно учитывать следующее. Прежде всего, необходимо определить, что служит объектом волевого отношения в умысле соучастника (организатора, подстрекателя, пособника) — преступный результат деяния, совершаемого исполнителем, или сам факт объединения его действий с действиями исполнителя. Г. И. Злобин и В. С. Никифоров считали, например, что разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не может быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие[147]. А. И. Рарог же пишет о том, что вид умысла соучастника должен определяться волевым отношением к факту объединения преступных действий, т. е. к факту, выражающему юридическую сущность соучастия. Присоединиться к сообща совершаемому преступлению, по его мнению, возможно только по собственному желанию[148]. Представляется, что при определении волевого элемента умысла соучастников необходимо руководствоваться следующими моментами. Во-первых, следует определить волевое отношение