Правила поведения за столом 4 страница

Дом Кальме радуется, что бани были редкостью. Он объясняет это тем, что нательное белье монахи могли стирать сколько угодно. В прежние времена монахи спали одетые, не снимая своих грубых шерстяных одеяний, поэтому грязь, запах, кожные заболевания были обычными явлениями. Теперь же, утверждает он, нательное белье изменило ситуацию. Желая опереться на авторитет, Кальме цитирует св. Иеронима, который предписывал не стремиться к горячей бане тем, кто хочет потушить «жар плоти холодом поста».

К этому предубеждению, порожденному стремлением к умерщвлению плоти (ибо, в отличие, например, от хиппи, монахи всегда рассматривали телесную нечистоту как испытание), добавлялся также тот факт, что в обществе убежденных «холостяков» неизбежно пропадает вкус к чистоте, но это, скорее всего, было реакцией на скрупулезную регламентацию, которую так тщательно внедряли сборники обычаев. В конце концов, вся эпоха Средневековья пронизана подобными упреками (даже в сравнении с веком Людовика XIV); и если некоторые тексты рекомендуют мыться летом и осенью, то в них не упоминается зима или, что любопытно, весна; да и советуют они мыться только один‑два раза в месяц людям в возрасте после 36 лет.

На самом же деле во всех средневековых монастырях царила большая забота о чистоте тела, по крайней мере, если опираться на то, что пишут и бесконечно повторяют сборники обычаев того времени. С первых же десятилетий существования ордена картезианцев в монашеские кельи была проведена вода, дабы монахи никуда не выходили. И вот результат: ко всеобщему удивлению в монастыре не водилось клопов, хотя некоторые обстоятельства должны были бы способствовать их появлению: монашеский образ жизни (отсутствие нательного белья), манера спать одетыми, деревянные постройки, редко сменяемые постели и соломенные тюфяки. Правда, клопы водились у братьев‑конверзов (как, впрочем, и у остальных людей в Средние века). По этому поводу возникали споры. Некоторые усматривали здесь особую милость Небес, оказанную этому наиболее строгому из монашеских орденов. Другие считали отсутствие клопов результатом того, что здесь не ели мяса. Однако проще всего предположить, что картезианцы вывели всех клопов благодаря поддержанию чистоты.

Начиная с VII века в некоторых монастырях существовали бани, в которых мылись горячей водой. В аббатстве Сен‑Галль бани располагались рядом со спальней, и в них мылся каждый, кто хотел. Однако час, день и сам процесс мытья были строго регламентированы. Монахам предписывалось раздеваться, как в спальне, то есть по правилам целомудрия (чтобы лучше соблюдать эти правила, монахи и стали носить нижнее белье). Им не разрешалось опаздывать в баню. Вымывшись, монахи надевали выданное им чистое одеяние и возвращались в монастырь. Вся процедура проходила под наблюдением старшего брата, «благочестивого и целомудренного».

 

Умывание

 

Помимо мытья в банях (правила посещения которых, как мы уже видели, были самыми разнообразными), монахам предписывалось мыть руки перед едой и после еды; после сиесты; перед тем, как отправиться на хоры для совершения утрени; после мессы (в аббатстве Флёри горячей водой мыли и руки, и ноги); перед тем, как совершить омовение ног тринадцати бедным в Чистый четверг на Страстной неделе.

Сборник обычаев аббатства Бек упоминает слово «умывание» («ablotorium») более пятнадцати раз. Существовал специальный удар в колокол, возвещавший о том, что готова вода для умывания (об этом говорится в сборниках Бек и Эйнсхема). У мирян «звонить к воде» означало время обеда. Великим постом монахи некоторых аббатств не мыли ноги и не ходили в баню. Но Устав законоучителя устанавливал, что следует омыть ноги пришельцам, постучавшимся у ворот монастыря, в воспоминание о той женщине, которая омыла слезами ноги Иисуса Христа. Устав Ланфранка уточнял, что необходимо вовремя менять загрязнившиеся полотенца для ног.

 

Борода

 

В эпоху классической античности бороды носили философы и следом за ними некоторые римские императоры. Борода отпускалась в знак презрения к роскоши и социальным условностям. На Востоке борода служила признаком мудрости. На Западе же, наоборот, варварские народы вряд ли заботились о том, чтобы выглядеть «мудрецами», и борода вновь сделалась здесь синонимом грубости и непросвещенности. Конверзам в монастыре было позволено носить бороду, но отцы ее брили. Однако, как и в случае с баней и мытьем головы, в разных орденах бритье (rasura) совершалось по‑разному: у одних бороду брили пять‑шесть раз в год; у других – раз в три недели, каждый месяц или каждые пятнадцать дней, перед Пасхой и за два дня до Рождества. Некоторые сборники обычаев запрещали бриться в течение всего Великого поста или сорока дней (надо полагать, что монахи с радостью отказывались от бритья, и перспектива вновь подвергнуться этой процедуре выглядела не самой радужной). Действительно, совершить эту операцию бритвами того времени – немалое испытание, да еще когда это дело поручалось неумелым людям (даже если, в общем‑то, каждый монах должен был научиться сам делать это), к тому же и бритье происходило без специального мыла. Я сильно подозреваю, что обычай петь псалмы во время бритья ввели с целью заглушить вопли «клиентов». Отметим, что какими бы аскетами ни были монахи, они не доходили до того, чтобы жертвовать своими щеками ради бритвы подростков, воспитывавшихся в монастыре. Они говорили, что наставники не должны подвергаться этой пытке, если юноши не владеют искусством брадобрея, и, как правило, мэтры сами брили друг друга. Зимой в холодных северных странах это испытание было столь жестоким, что вопрос о бритье принимался капитулом.

У картезианцев подобных проблем не возникало: они вели отшельническую жизнь, и их устав предусматривал, что при входе в келью каждый из них должен был получить гребень, щетку, камень и ремень для правки бритвы.

Мартен оставил нам описание церемонии бритья в аббатстве Фарфа. Вот как, вкратце, все это происходило. Сначала раздавались бритвы, хранившиеся в ларце возле спальни, предварительно наточенные камерарием. Бритье совершали в самом монастыре (в Клюни – в теплой комнате). Братья сидели лицом друг к другу в два ряда. Одни держали в руках бритвы, другие – миски с горячей водой (надеюсь, с мыльной пеной). Тот брат, который брил, снимал рясу и «оперировал» в куколе. Тот, кого брили, снимал рясу и куколь и клал их рядом. Во время бритья пели псалмы, а конкретно – пятый псалом, как уточняет автор. Но стричь ногти или волосы было нельзя до тех пор, пока продолжали петь или пока снова не надевали куколь…

Как быть, если уже звонят к службе, а процесс бритья еще не завершен? В сборниках обычаев предусмотрено и это: монахи должны отправиться в храм, надев свой куколь, но не занимать свои места на хорах и не обнажать голову.

 

Прическа

 

В одном старинном сборнике обычаев говорится, что монахи обязаны мыть голову перед Вербным воскресеньем. При этом не уточняется, мыли ли они голову при других обстоятельствах (последнее вполне вероятно).

Бенедиктинцы, бернардинцы, картезианцы, которые не стригли волос, как пишет Кальме, часто мыли голову.

В аббатстве Фарфа каждый желающий мог вымыть голову в день бритья без особого разрешения. Но в другой день делать этого было нельзя. Почему? Я не ведаю. Не известно мне и то, почему монахи должны были спрашивать разрешения вымыть голову; и почему, если в большинстве случаев их брил один из братьев, они не могли заодно помыть и голову. И вообще, для чего была разработана эта сложная и тщательно расписанная церемония для таких обыденных действий, как стрижка волос и ногтей, бритье (целых три страницы, 85 строк в сборнике Эйнсхема!) и кровопускание. К примеру, указывалось, что в день бритья в трапезной должны быть заменены скатерти. Почему? Записано также, что в то время, когда дети, больные и монахи, перенесшие кровопускание, получают свой «mixtum», рефекторарии должны побрить друг друга под пение псалмов. И пока они поют, никто не может ни мыться, ни стричь волосы, ни заниматься своими ногтями, ни покидать монастырь без разрешения.

 

Мыло и лосьон

 

Галлы пользовались смесью жира и золы, чтобы красить свои волосы в рыжий цвет. Германцам было известно мыло: жидкое («Schaum») и твердое («Seife», по‑английски «soap», по‑латински «saipo»). Упоминается раздача мыла в поместьях Карла Великого. Известно и о том, что часть оброка выплачивалась мылом. У Петрарки говорится о «едком» мыле. Стало быть, в Средние века мыло знали. Употребляли ли мыло монахи? В одном из текстов того времени сообщается, что монахи мыли голову водой со щелоком после того, как в ней кипятили белье. В другом тексте речь идет о «мыльном жире», что указывает на употребление некоей жирной субстанции. Говорится также о траве, из которой делали брикеты под названием «herbacos» (травяные); в высушенном виде их использовали в качестве мыла. Это наша сапонария или мыльнянка.

В аббатстве Эйнзидельн мыло раздавалось в маленьких коробочках. Дом Жак Лекрек указал мне на текст, в котором говорится об использовании мыла после того, как монах уже вымылся. Вероятно, сначала в чистой воде монахи смывали основную грязь с рук и ног, а затем уже использовали мыло как ценный продукт, завершая мытье.

Монахи изобрели и первый лосьон. Они испытывали в нем необходимость. Текст 1305 года говорит о том, что монахи употребляли душистую воду на травах, выращиваемых в саду рядом с трапезной и больницей; это были шалфей, майоран, базилик, мята, рута, розмарин. Вступив на путь элегантности, человек уже никогда не остановится. Перед сном гранмонтанцы, эти образцы строгих правил, ежедневно мыли бороду, расчесывали ее и укладывали красивыми волнами! На кого и уповать, если даже эти монахи, более суровые, чем сами цистерцианцы, занимались подобными вещами!

 

Ногти

 

Ногти не полагалось стричь ни в воскресенье, ни в праздничные дни. В сборнике Эйнсхема сказано, что можно стричь ногти на ногах, не испрашивая особого позволения, всякий раз, когда моют ноги. Что же касается ногтей на руках, то те, кто решил заняться этим, занимались маникюром перед вечерней или после капитула, спросив разрешения у соседей. Все это совершалось в полной тишине. Если же случалось, что кто‑то заговаривал, когда стриг ногти, следовало обратиться к ближнему брату с Benedicite[41].

 

Тонзура

 

Изначально тонзура служила отличительным признаком монаха более, чем его одежда. Макушка головы брилась, а оставшиеся волосы образовывали кружок в подражание «венцу» апостола Петра. Картезианцы выбривали тонзуру шесть раз в год.

Монашеская тонзура (не путать с тонзурой клириков) – знак и свидетельство «священника и короля» – выстригалась ножницами. Волосы венчика достигали середины уха. В основном эта процедура совершалась в тишине. В основном… Когда же выстригали первую тонзуру у новициев, что в Эйнсхеме производили в больнице, то читали семь псалмов.

Находились и такие монахи, которые выделялись своими необычными, если не сказать авангардными, тонзурами. Поэтому сборники обычаев предписывали возврат к единообразию и традиции: «И пусть никто не украшает себя иной тонзурой, кроме принятой у нас».

 

Кровопускание

 

В Средние века все прибегали к кровопусканию (minutio) ради укрепления здоровья. Считалось, что производить кровопускание и очищение желудка лучше всего в определенное время, поэтому советовались с врачом, сведущим в астрологии. Весна и осень считались наиболее благоприятным временем для такого лечения. Старикам, пьяным, а также беременным кровопускание не делалось. Различные вены человеческого тела служили разным целям. Например, вена мизинца руки «отвечала» за исцеление печени, а вена правой руки гарантировала целомудрие.

Монахи уважали обычаи своего века. Поначалу они не соблюдали ни ритма, ни определенных дней, установленных для этой процедуры. Они действовали по потребности, но затем, как и во многих других областях, появилась более точная регламентация. Картезианцы Дижона производили кровопускание в пасхальную октаву, после праздника св. Петра, во вторую неделю сентября, за неделю до первого воскресенья Рождественского поста и за неделю до первого из трех воскресений до Великого поста. Четыре раза в год кровопускание делали августинцы, доминиканцы, кармелиты и монахи Бурсфельда; три раза – камальдолийцы, пять раз – викторинцы Парижа, премонстранты и каноники Арруэз; двенадцать раз – в других конгрегациях (как и у мирян).

В Эйнзидельне монахи являлись на операцию в ночной одежде. Зажигали яркий огонь. Перевязав руки, они пускали друг другу кровь, выказывая тем самым чувство милосердия. Эта процедура позволяет предположить наличие у монахов определенных медицинских навыков. Все происходило в полной тишине. По окончании кровопускания раздавали хлеб и вино или, по обычаям этого аббатства, воду, которая, по мнению средневековых врачей, более полезна в данном случае!

Летом операция происходила после девятого канонического часа, а зимой – после вечерни. Разумеется, только с разрешения старшего во избежание крайностей. Кажется странным, что можно проявить крайность в таком деле, как кровопускание. Но все объясняется просто: дни после операции назывались «днями болезни» или «днями запаса крови» и означали нечто вроде отпуска или каникул. Перед операцией монах получал дополнительные хлеб и вино, а после нее – освобождался от всенощных бдений в течение двух дней; ему разрешалось разговаривать с другими монахами, которые находились в сходном положении, и с гостями монастыря. В течение двух‑трех суток (в разных орденах по‑разному) он имел право на вечерний паек, получал вино и лучшую пищу: пшеничные лепешки, оладьи, овощной суп, жареную рыбу или мясо – такое меню было у строгих камальдолийцев; в Клюни – яйца, дополнительную порцию сыра, три блюда жареного; в Сито – белый хлеб. У викторинцев в XIV веке в течение первых двух дней после операции полагались совершенно немыслимые деликатесы: жареный цыпленок на двоих, гусь – на четверых в полдень, а на третий день – цыпленок на одну персону сверх того, что полагалось обычно! В Шартрез на три дня прерывали пост, и монах в первые два дня получал вечером три яйца.

В другом тексте, относящемся к монастырю Сен‑Витон в Вердене (X век), говорится о блюде из яиц и угрей, о щуке с черным перцем и других рыбных яствах, приготовленных на свином сале, весьма жирном. Вечером братья получали вафли и сверх того двойную порцию кларета. И все это из лучших побуждений, здравия ради. Монахи чувствовали себя знатоками в искусстве врачевания и с полным правом давали рекомендации. В другом тексте говорится, что за неимением рыбы больным давали жидкую, жирную смесь вина, яиц и топленого свиного сала. Так что монахи прошлых веков были склонны к энергичному «восстановлению сил». Только одно суровое аббатство Бек ничего не предусматривало для дней после операции.

Кровопускание начали практиковать с VII века. Ни причины, ни истоки этой процедуры не известны. Возможно, попытка преодолеть плачевные результаты несбалансированного питания и малоподвижного образа жизни? Если так, то уровень науки в Средние века был близок к нашему. Во всяком случае, обильная пища после кровопускания быстро ликвидировала ощущение блаженства, действительного или воображаемого, какое наступало после операции. Может, это был способ победить плотские искушения? Но подобный механический образ действия совершенно противоположен самому духу обета целомудрия, основанному на воле и самоконтроле. Кто поверит, что для борьбы с искушениями не достаточно трудов, отказа от сна, суровых постов и воздержания?

Возможно, что практика кровопускания была принята, как сказано в одном старом тексте, по «медицинским» соображениям: лекарств существовало мало, или они отсутствовали вообще. На самом деле, эта операция попросту была модной на протяжении IX–XVII веков (вспомним Людовика XIV) и как любая мода прекратила свое существование без видимых причин. Некоторые монашеские ордена довольно рано отказались от кровопусканий, например, картезианцы еще до 1373 года. У других эта метода оставалась в уставах до XV–XVI веков. Достаточно долго хранили верность такой моде миряне. Они составляли клиентуру «минутора»[42]. Нередко целыми семьями они отправлялись на несколько дней в монастырь для участия в церемонии, скажем даже, празднике с отдыхом после каждого сеанса. Кроме того, люди прибегали к пиявкам, так, восемнадцать мансов[43] аббатства Прюм посылали монахам по тридцать пиявок каждый.

Судя по тому обильному питанию, какое получали монахи после кровопускания, можно сделать вывод: они лишались значительного количества крови. Рассказывают, что св. Жерар из аббатства Сов‑Мажер, страдавший невыносимыми головными болями, попросил сделать ему кровопускание и затем отправился в путешествие, хотя его разрезы закрылись еще не полностью. Следует предположить, что они были глубокими.

Как же потом поступали с кровью? В одном тексте 1336 года говорится, что бенедиктинцы Сент‑Андре во Фландрии даровали городу Брюгге поле, предназначенное для выливания крови после операций, чтобы «не отдавать ее свиньям»! Вероятно, наши монахи всегда проявляли уважение к ценности человеческой крови.

 

 

Глава VI

Белый убор монастырей

 

Монастырь

 

Монастырь – это сложная организация, ибо в условиях хозяйственной автономии он должен отвечать всем потребностям достаточного количества людей, как духовным, так и материальным. Прежде всего, это храм и ризница. Затем, на территории монастыря расположены дополнительные строения, предназначенные для повседневной жизни монашества: собственно монастырь или его внутренние галерей как центр монастырской жизни (в этом мы убедимся дальше), зал капитулов, отдельные спальни для монахов, новициев и конверзов, трапезная и кухня, всегда соседствующие друг с другом, теплая комната или зимняя приемная, умывальная комната и парильня, больница, которая в больших аббатствах, вроде Кентерберийского, могла иметь собственную часовню, внутренние галереи, свою кухню и сад; далее, отхожее место рядом со спальней, соединенное с ней узким извилистым коридором по вполне понятным причинам. Кроме всего прочего в монастыре есть прачечная, пекарня, хлев, конюшни, хлебный амбар, продовольственные склады.

На плане приората Крист‑Черч в Кентербери видны отдельные апартаменты для архиепископа и приора, административные здания, помещения для гостей. В Побле были предусмотрены дома для престарелых монахов. В других аббатствах имелись больницы, в которых принимали паломников и гостей. И всегда на территории монастыря возле церкви или больницы существовали два кладбища: одно – для монахов, другое – для братьев‑мирян. Наконец, в каждом монастыре имелись свои живорыбные садки, свой огород, свои посадки хозяйственных и лечебных трав. Всего в середине XII века в Кентербери жили 150 монахов, это аббатство располагало тремя спальными помещениями, одной больницей площадью 250 квадратных футов; монастырские галереи и трапезная составляли по 130 квадратных футов каждая.

Даже в монашеских орденах, где царила большая строгость, такое количество построек требовало значительных затрат, особых организаторских способностей, усилий, таланта, изобретательности, глубоких познаний в самых различных областях. И монахи вскоре станут обращаться к специалистам: архитекторам, каменщикам, стекольщикам, ювелирам, каменотесам. Аббат Гуго Клюнийский в 1009 году постановил, что мастерские различных ремесленных цехов будут занимать площадь 125 футов в длину и 23 фута в ширину. Существовала канализация. В сухой каменистой почве (как у картезианцев Дижона) прокладывали подземные трубы для стока хозяйственных вод, для водопровода в монашеских кельях и рядом с кухней, а также для «осушения подвала, влажного из‑за многочисленных подземных источников» (1396).

Река, на берегу которой строился монастырь, тоже служила нуждам братии: крутила мельничные жернова, снабжала водой кухню, канализационную систему, уносила отбросы из богадельни, отхожих мест, кухни и больницы. И все это было таким основательным, продуманным и разумным, что зарождавшаяся в начале XIX века промышленность не нашла ничего лучшего, как разместить свои фабрики в бывших монастырских стенах. Так, в Бельгии, в Генте, текстильная фабрика заняла старое помещение картезианцев; в Дронгене – премонстрантов, а в бывшем цистерцианском аббатстве Валь‑Сен‑Ламбер француз Лельевр открыл производство хрусталя.