Судьба евреев местечка Чуднов Житомирской области

Пять тысяч пятьсот человек местечкового населения, преимущественно стариков, женщин и детей, зверски замученных и истребленных, зарыты в ямах на территории Старого и Нового нашего родного Чуднова и его окрестностей[49].

Из рассказов очевидцев я узнал: первой жертвой был духовный раввин местечка восьмидесятилетний старик Иосиф Яковлевич Мосук, это было 8 сентября 1941 года перед вечером (кажется, в пятницу). Над этим божественным стариком издевались таким порядком. Заставили надеть богомолье, предложили двум соседкам‑старушкам водить его по улице об руку, со свечами в руках, как к венцу, и под аккомпанемент резиновой нагайки немецкого палача Запевайло старушки были вынуждены петь, проходя по всему местечку до садика, где после так называемых церемониальных издевательств первая указанная выше тройка была убита и зарыта в одну яму там же в садике, над ямой поставили деревянный крест. Осмелившись, одна девушка, кажется, по фамилии Чирашнер, тайком сняла крест, за что все же немедленно поплатилась молодой жизнью.

Первое массовое истребление населения, учиненное немецкими извергами, было 9 сентября 1941 года. Через так называемых специальных посыльных Эли Шермана и Нуты Зильбермана было созвано и гестаповцами согнано в помещение кинотеатра будто для отправки на работу до девятисот человек, а оттуда битком набитыми на грузовых машинах отвозили в парк. На первой машине едет Лазарь Харитонович (никто еще не знал путь следования машины), а он, размахивая шапкой и кланяясь, кричал: «Еду на верную смерть, но за идею!» Что он этим думал, конечно, как умалишенного не поймешь. Машина сделала не менее сорока оборотов из кинотеатра в парк, а там люди строились в очередь к заранее приготовленным ямам. Над каждой ямой лежала узкая доска, к этой доске длинной очередью не менее пятисот человек медленно, еле удерживаясь на ногах, продвигались окаменевшие люди. В одной из этих очередей в тот день стояли рядом моя любимая мать, тетя Сура, ее дочь и, прижавшись к ним, брат жены Янкель с узелком хлеба, ведь он собирался на работу. По приказу палача люди ступали по одному на доску, каждому была вслед послана в затылок разрывная пуля, после чего летели черепа с волосами и цеплялись на ветвях сосен и брызгами разлетались мозги, а туловища быстро проваливались в яму. В ожидании своей очереди Лиза Гнип (дочь сапожника Янкеля‑Симхес), не доходя до ямы, разрешилась от беременности, немецкий палач грязными своими руками отрывает ребенка из утробы матери со всеми ее внутренностями, хватает новорожденного за ножку, ударяет его головкой о ствол старой сосны, так пробуждая жизнь новорожденного, бросает младенца к расстрелянной матери в общую яму.

Так была истреблена первая партия, притом для большего коварного издевательства на сей раз истреблялись не полностью семьи, а обязательно муж или жена или часть членов семьи. Издевательству над оставшимися временно живыми не было предела, в плену у коварных фашистов бродили черные, заросшие, исхудалые тени от непосильной работы и голода. Заставили мастеровых ремесленников шить, перешивать, изготовлять из награбленного для нужд палачей. Изверги издали приказ, что мастеровые не будут убиты как необходимая рабочая сила, и предложили оставшимся вдовам, желающим сохранить себе жизнь, выходить замуж за мастеровых. Все это делалось, конечно, насильно. И, примерно, жена Фуки Ульмана тут же после того, как его убили, расписывается с Нусей Британ, так как его жена была уже убита, и тому подобные принужденные связи. Вест Мойше‑Мейер, оставшись один после убийства семьи, не выдержал и сошел с ума. Вот он бегает по Чуднову черный, заросший, как зверь, исхудалый и все что‑то разыскивает. Он не один с ума тронулся, такому примеру последовала жена Либова. Невестка Арона Килуп красиво наряжается и идет к эшафоту с громкими песнями и пляской. Старик Шмил‑Дувид из Гуральни надевает богомолье и, не ожидая вызова, идет сам в парк к яме и тому подобные случаи.

Второе массовое убийство было примерно 15 или 16 октября 1941 года[50]. На сей раз убит мой отец, он все время прятался от этих разъяренных зверей, три дня стоял в воде, лежал в ямах и погребах и полуживой уже был подобран комендатурой, его еще заставили обслуживать несколько дней немецкую комендантскую прислугу, а потом был прибит. Сапожник Лизогуб из выгона долго его поддерживал питанием. Я специально к нему сходил и отблагодарил за предсмертные услуги моему отцу. Тогда же была убита жена Янкеля Фрейдл с тремя невинными детками. Рассказывали мне, что Фрейдл, окутанная в белый платок, несет на руках малышку, за руку ведет пятилетнюю девочку, а за подол юбки ее держит восьмилетний Фима. Палач толкает ее в плечо, чтобы быстрее шла, а она говорит: «Ну, я ж иду». И так она с детьми пошла в последний путь. В тот день на машине ехали в парк Янкель Барштман, держа на руках Димку, мальчика Сарры, рядом с ним стоит его жена Шейндл и держит закутанного трехнедельного ребенка – мальчика Сарры, а сама Сарра или, вернее, скелет ее, стоит, прислонившись к ним, и так они поехали на убой. Палач берет трехнедельного малыша, подбрасывает его ногой, наподобие футбольного мяча, и в воздухе расстреливает его. Такие трюки и подобные даже фотографировались немецкими извергами. К яме подводят девятнадцатилетнюю красавицу‑девушку, учительницу, дочь Блюдого Ицыка – Ханыс. Солдаты заставляют ее раздеться наголо, распустить ее длинный волос. Сами не могут налюбоваться такой красотой, выводят ее из очереди, предлагают ей одеться и уйти, оставляя ее в живых. «Цурюк!»[51] – кричит немецкий хищник. Она же упорно отказывается, требует немедленной смерти, чтобы успеть занять место рядом с родными, тогда разрывная пуля отбивает ей верхнюю часть черепа, которая вместе с пушистым золотистым длинным волосом летит в воздух и попадает на ветви сосны и долго там висит, пока не была унесена куда‑то бурей.

Третье массовое убийство, завершающее, так сказать, было в середине ноября 1941 года[52]. На сей раз были уничтожены восьмидесятитрехлетний любимый всем населением врач Либов с его маленькой дочкой, доктор Френкель с семьей. Вот ведут этого красивого старика Либова, который на своем веку спас тысячи жизней, он бросает по всей дороге записки «спасайте, спасать», но его спасла от немецкого рабства та же разрывная пуля, и мозги этого ученого человека, как и остальных врачей, разлетелись на сучьях сосен и долго там сушились, пока их развеяло ветром. Доктор Либов в ожидании своей очереди, не доходя до ямы, произносит речь на русском и немецком языках. Он сказал: «Я был большевиком и умираю большевиком». Первая пуля, посланная ему в затылок, не попадает в цель, он еще успевает обернуться и говорит: «Ну так что, коль стрелять, так стреляйте прямо».

С населением закончено почти, подбираются остатки, даже горбатая Хума, Янкель Элис с ребенком и муж ее калека, неплохой сельский парень, говорит: «Если убиваете мою любимую жену и ребенка, убейте и меня». И вслед за ними бросается в яму, где его убивают. Двенадцать больших ям я насчитал в парке, но их там еще больше, – которые заглажены землей и снегом, и уже не определить места. Но не только здесь зарыты эти несчастные. Они лежат на территории старо‑нового местечка и его окрестностей. Семьдесят восемь человек Нового Чуднова лежат там же, недалеко от центра, на скале лежит Мойше‑пампушка, который с криком: «Слушайте, слушайте, у меня десять детей» – выскочил на ходу из машины, удрал до скалы и на бегу был убит. Лежал долго труп Аркы Тутиныкера на тютюновской дороге. Он в 1942 году пал мертвый, заеденный нуждой. Зарыт под Красногуркой убитый лишь осенью 1943 года Мошко‑Ханыс, он бродил по полям и был замечен этими хищниками. Сидит в Гвоздяренском лесу над потухшим костром замерзший и заросший, как зверь, Гоендек. Не доходя гуральни[53], на мостике были убиты в конце ноября месяца 1943 года Арон, который возил брагу, его жена и мальчик.

А Рузя Фурман, эта славная девица, Рузя не далась в руки немцам, она в компании с Пупой Баршман в погребе дома Барштмана повесились и долго, долго там висели, пока жильцы дома не заглянули в погреб, там же найден мертвый мальчик, должно быть, Пупы Барштман. Рузю закопали возле дома, среди местечка. Вечный ей покой. Ука Гильштейн со своим прекрасным ребенком долго бродила по полям Янушпольского района и там погибла. А Люся, дочь ее, осталась каким‑то чудом жива. Итак, они погибли все, нет больше этих хороших еврейских сапожников и портных [ нрзб. ], которые по субботам отдыхали в этом самом парке, где лежат они и сейчас.

Я был у могил всех родных, близких и знакомых. В тот день была ужасная вьюга. Я припал к одной из ям, я слушал маму свою, которая шептала: «Киндер майне, киндер майне»[54]. Этому шепоту вторили вечнозеленые сосны, все ниже и ниже наклоняя свои ветви, сосны рассказывали, как на их ветвях долго висели черепа и сушились мозги. Да, не сомневайтесь, в этом случае эти сосны, как живые свидетели, говорят. Несмотря на зимнюю пору, и Тетерев не замерзал почему‑то в этом году, в нем еще клокочут потоки крови, которые стекали ручьями с камней парка и не дают ему замерзать. За эти два с половиной года скалы по обеим сторонам Тетерева сильно поднялись и заросли мхом. Уже темнело, когда я быстро продвигался из парка к тому месту, где когда‑то было жилье всех этих убитых, но, увы, двести сорок восемь домов убитых немцы совсем разобрали, а теперь представьте себе эту местность, все улицы слились вместе, и трудно мне было установить дом моих родителей, одни груды камней и глины.

Да, мои дорогие все!

Это не легенда про царя Ахашвероша и его министра Амана, я Вам описал краткую быль о злодеяниях и зверствах гитлеровцев в одном только небольшом местечке. Так наводил Гитлер новый порядок в Европе, то есть в нашем Чуднове.

15–16 февраля 1944 г.

Сообщение П. ЗОЗУЛИ [55]