Двадцать три снимка из сан-франциско 7 страница

Мы уже не прежние, теперь все по-другому и сами мы другие, поэтому старое нужно отбросить.

Сочная Ли вызвалась стоять первую вахту. Сказала, ей все равно не спится. Но и нам с Приливом она заснуть не дала, все горланила песенку из «Острова Гиллигана». А когда надоело, завела идиотскую младенческую «Греби, греби на лодке». С соседних судов подхватили, и я подумал, что человечество вполне себе выживет.

Я вздремнул, а потом Сочная Ли разбудила меня пинком, выгнала из согретого спальника и сама туда залезла. А я принялся шагать по палубе и вскоре понял, отчего часовые поют. Это как шуметь во время похода по пустыне, чтобы отпугнуть гремучих змей. Если поешь, значит совсем чокнутый и лучше тебя не трогать.

Оттого я и запел рождественские песенки, другие как-то поначалу на память не шли. Потом принялся за Джеймса Тейлора, «Битлз», Дилана. Обнаружил, что помню все песни из альбома «In da Club» рэпера Пятидесятицентовика. Я их по нескольку раз все проорал. Показалось вдруг, будто Келли мне подвывает. Конечно, этого никак не могло быть, но я тем не менее пошел посмотреть, не вынырнул ли он, однако все было спокойно.

Когда небо дружелюбно заголубело, я разбудил Прилива. Я уже лет десять как рассвета не видел, с тех пор как однажды нас выгнали на репетицию школьного оркестра ни свет ни заря. Лежа в спальнике Прилива, я смотрел, как небо теплеет, заливается светом, и вспоминал, как неуклюже и нелепо выглядели мы все в оркестровой униформе, даже красивые девчонки. Девчонки все волосы запихали под форменные шляпы и стали точно библиотекарши. Ну да, библиотекарши с ремешками на подбородке. Маршируют строем, а в зубах книжки вместо труб.

— Да Колумб в жизни бы не переплыл океан на такой посудине, — сообщила Сочная Ли. — Я никого не знаю, кто под прямым парусом смог бы ходить. Здесь мотор нужен.

Свет падал мне прямо в лицо, и я прищурился. Да, Сочная Ли была прекрасна. Странно, но я не помнил ее прежнего имени, да и вспоминать не хотел. Каким бы оно ни было, теперь это ей не подойдет.

— Так куда мы направляемся? — спросил Прилив.

Вдалеке, по правому борту, виднелся опустевший причал.

— Эй, вы! — позвали снизу.

Мы выглянули и увидели, что маленький человек в маленькой моторной лодке целится в нас из небольшого такого пистолетика.

Хорошо воспитанные полицейскими триллерами, мы исправно подняли руки.

— Опустите руки! — велел он. — Думаете, полез бы я к вам, если бы думал, что у вас оружие? — Улыбка у него была как у бультерьера. — Кидайте-ка сюда все ваши припасы, еду, воду, одеяла, аптечки — вообще все. А для начала крем от солнечных ожогов.

Этот мерзавец носил черные очки, но лысая макушка была краснее свеклы.

— Эй, я не шучу! И патроны зря не хочу тратить.

— Да, да, подождите минутку! — проворно отозвался Прилив. — Он всегда быстро соображал. — Что делать будем? — прошептал он.

— Но мы же пираты, нет? — сказал я, мучимый жаждой.

— Ну так что? — прошептала Сочная Ли. — Предложим ему переговоры?

Я выполз из спальника, подкрался к борту и крикнул лысому:

— Эй, парень, давай объединимся! Мы народ предприимчивый, не пожалеешь, если будешь с нами заодно. Мы добро наше все сами нашли, награбили, и от троих избавились… ну, от троих этих тварей.

Никто еще не произнес вслух слово на букву «з», и я не хотел оказаться первым.

Человечек выстрелил. Мы все трое шлепнулись на палубу, и я сразу понял, отчего военные быстро окапываются, — мне захотелось зарыться в доски. Мы лежали и ждали. В ушах звенело.

— Я не шучу! — заорал человечек.

— Ладно, твоя взяла, — отозвался я.

Так мы лишились припасов, а человечек уплыл своей дорогой.

— Да не может быть, чтобы это была полная копия! — убежденно объявила Сочная Ли. — От носа до кормы и дюжины шагов не будет!

— Может, это уменьшенная копия? — предположил я.

Мы умрем от жажды. Это точно. Или один из нас ни с того ни с сего сделается зомби, как Келли, и тогда мы погибнем от зубов зомби. Может, умереть от жажды даже лучше. По-моему, самое поганое — это когда тебя привязывают к гнилому трупу, прямо голова к голове, и оставляют помирать с голоду. Какой-то король в древности так поступал со своими врагами. Тогда еще люди могли себе позволить подобное, а не отдавали под суд за терроризм. Хотя от жажды умрешь все равно быстрей, чем от голода.

Рассвело. Мы обыскали наш корабль сверху донизу. Воды не нашли, но на стене под палубой обнаружили кнут. Не знаю, настоящий или уменьшенная модель, но он был довольно большой. Я захотел выпендриться, щелкнуть, но получил концом по уху, а щелчка и не вышло.

Когда Интернет и телефоны еще работали, ходил слух, что зомби можно управлять при помощи кнута. А еще говорили, что эта зараза передается через секс и живет внутри, ждет, пока не настанет время проявиться. Наверное, это сочинили те, кто давно уже стал зомби и лишился мозгов. Но мы безумно хотели пить и были готовы на что угодно. Сочная Ли отняла у меня кнут, взмахнула, и ей как-то удалось громко хлопнуть, при этом не ударив себя. Ну прямо Индиана Джонс.

Она позвала Келли, и через несколько минут он высунулся из воды. Похоже, плавать зомби все-таки умеют, но, наверное, им лень это делать ни с того ни с сего, нужна эта, как ее… внешняя мотивация. Сочная Ли заговорила с ним, щелкая для убедительности кнутом, позвала по имени, и он отозвался. Нас это почему-то ничуть не удивило, хотя должно было. Правда, он ведь когда-то наши имена знал. Мы их тогда, в прошлом, не скрывали.

Мы спустили веревку, и Келли вскарабкался на палубу. Встал, весь мокрый, глядя на нас, словно на сотню голых разгоряченных девственниц. Причем на всех одинаково, и это, наверное, раздражало Сочную Ли. Кажется, он и не помнил, что раньше был ее любовником. Все же было приятно снова его повидать. Я так ему и сказал, но он не ответил. Он вообще почти не разговаривал.

— Нужно, чтобы ты напал на них! — приказала Сочная, указывая на чудный катер, из тех, где есть кабины, холодильники, кровати и здоровенный бак с водой.

Келли зарычал, как Невероятный Халк, и принялся вилять бедрами, как Элвис. Кажется, он все еще любил Сочную Ли.

Она приказала ему прыгнуть в воду и сделать вид, будто тонет. Если повезет, его примут за живого. Он улыбнулся ей и пошел исполнять приказ.

Да, конечно, то, что мы сейчас делали, было настоящим биотерроризмом. Все равно что раздавать индейцам зараженные оспой одеяла или взять в душе чужое полотенце, потому что свое уже мокрое. В общем, подлость одна.

Мы принялись махать людям на катере и указывать на Келли, а еще на свои снасти, бушприт и мачты, где паруса висели, будто тряпки: мол, ветра нету, двинуться не можем.

Пожилая пара на катере поняла нас, и они подплыли к барахтающемуся Келли. Такие хорошие, добрые люди, помогают тонущему незнакомцу. Пришлось напомнить себе: речь идет о том, кто выживет, они или мы.

Те двое сбросили веревку, чтобы вытащить Келли из темной воды. Они и отпрянуть не успели, как он уже залез на палубу, извиваясь, будто червяк. То, что случилось дальше, напоминало взрыв в магазинчике «Одежда для тех, кому за тридцать»: во все стороны так и полетели клочья фланели и приличные скромные туфли.

Пока Келли жрал, мы спорили: может, что получше надо было придумать?

Наш новый корабль мы назвали «Супермяч». Он назывался как-то по-другому, но буквы все стерлись, когда Сочная Ли подогнала катер к «Нинье». Она никогда не умела как следует парковаться. Но вы бы видели, как она дерзко поплыла к тому катеру с кнутом в зубах, как вылезла — в мокрой одежде, прилипшей к телу! Мы с Приливом, когда на катер забрались, чуть на нее не бросились. Я видел, как он на нее смотрел, а он видел, как смотрел я, и обоим было стыдно, что мы так пялимся на девушку Келли. Хотя от него ей больше толку не будет. Да и при жизни, как говорили, Келли постоянно на сторону глядел.

Старикам, бывшим хозяевам катера, мы позволили остаться. Они тоже слушались кнута, да и, в конце концов, это было их судно. Мы назвали их Гомер и Мардж. Эти старомодные имена им очень подходили, у них и вид был такой: волосики тонкие, редкие, бледненькие. Эта парочка со стонами бродила по палубе — всегда вместе, цепляясь друг за друга. Келли таскался за ними, но на него не обращали внимания.

Мы же, пираты, оставались в кабине. Все, кто проплывал мимо, наверняка думали, что у нас тут корабль одних мертвецов, и так оно гораздо лучше, безопаснее.

На берегу все было как обычно в фильмах про зомби. А на катере дела шли хорошо. Мы играли с доской для вызова духов, но никого так и не вызвали. Хотя, кажется, когда столько мертвецов вокруг, уж обязательно найдется разговорчивый дух. Включили радио, но и по радио с нами никто говорить не стал. А может, про сто батареи сели. Я научил Сочную Ли песенкам в стиле кантри, какие вспомнил из фильма «О где же ты, брат?». И жуткую эту запевку группы «Lordi», которая называется «The Night of the Loving Dead». Я слов не вспомнил, только название пропел, и Сочная заулыбалась.

Улыбалась она мне, но я уже знал, что на самом деле она выбрала Прилива. Даже еще не видел, чтобы они целовались, а все равно знал. Казалось, мне-то какая разница, а вот поди ж ты!

Сочная попросила меня выйти. Посмотрела так особо, когда закрывала дверь, и я понял: она знает, как я к ней отношусь. У нее аж глаза увлажнились от желания. Или от горя. Или оттого, что нужно было ей отчаянно. В общем, она себя сдержать не могла, и это ее взгляд пытался мне сказать.

Я расхаживал туда-сюда, ожидая, пока она снова не откроет дверь. Хотел позвать ее по имени, настоящему имени, но вспомнить смог только имя Келли. Я уже и рот открыл, чтобы Келли позвать. Так, на всякий случай. А потом услышал звуки из-за двери: слюнявое чавканье, влажные шлепки, глухое мычание и стоны.

  

Перевод Дмитрия Могилевцева

  

 

Стивен Попкес

КРОКОДИЛЫ

  

Стивен Попкес — автор двух романов, «Caliban Landing» и «Slow Lightning». Его рассказы печатались в журналах «Asimov's Science Fiction», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Twilight Zone Magazine», «Science Fiction Age», «Realms of Fantasy», в ежегодниках «Year’s Best Science Fiction», «The Mammoth Books of best New’ Science Fiction», «The Years Best Fantasy». Его рассказ «The Color Winter» вышел в финал премии «Небьюла». Сейчас Стивен Попкес работает над романом о летающих ведьмах.

Для жанра ужасов зомби и нацисты — все равно что арахисовое масло и шоколад для лакомок. Правда, эти продукты жутковаты на вкус. Зная о чудовищных экспериментах доктора Йозефа Менгеле над заключенными концлагерей и степень технологического прогресса нацистской Германии, что ярко показали ракеты Фау-2, зная об одержимости Гитлера идеей «сверхчеловека» и оккультизмом, нетрудно вообразить дьявольские нацистские эксперименты по созданию мертвых солдат. Хороший пример такой игры воображения — знаменитый «Вольфенштайн», видеоигра, живописующая приключения американского агента-одиночки, получившего задание проникнуть в секретные лаборатории наци, кишащие причудливыми монстрами. Недавний фильм ужасов «Операция «Мертвый снег»» рассказывает о группе норвежских студентов, нечаянно пробуждающих целую колонию замерзших нацистов-зомби, оставшихся со Второй мировой (кстати, в этом фильме есть примечательная сцена, где укушенную руку герой отпиливает бензопилой). Надо сказать, и в этих образчиках жанра, и во многих других наци — отличное средство довести ужас до предела, изобразить воплощение абсолютного безликого зла.

Но наш следующий рассказ не из этой категории. Он ведется от лица немецкого ученого времен Второй мировой, заурядного, в общем-то, человека, любящего жену и ребенка, что делает его нечеловеческую преданность своей жуткой работе еще страшнее. Стивен Попкес выписал историю нацистских зомби мастерски, с обилием таких убедительных научных и исторических деталей, что поневоле задаешься вопросом: не проводились ли подобные эксперименты на самом деле?

  

Из хлама дом не выстроишь. Но я в который раз проверил полученные данные, стараясь найти в череде разочарований хоть крошечный проблеск надежды. Надо постараться и отыскать что-нибудь полезное. Превращать высококвалифицированного инженера-химика в пушечное мясо — не лучшее употребление человеческого материала. Особенно с точки зрения самого этого материала.

Поэтому звонок Виллема, дяди моей жены, пришелся очень кстати.

— Макс, — произнес счастливый бестелесный голос в трубку — я был очень огорчен, услышав про твою работу и прочее. Как оно так получилось?

Я не удивился тому, что он уже все знал.

— Результаты не оправдали ожиданий. Но все же наши наработки можно с успехом применить в других отраслях военной промышленности. Например, топливные фильтры нужны для авиамоторов.

— Не сомневаюсь. — Он усмехнулся. — К счастью, благодаря невероятному стечению обстоятельств я нашел отличное применение твоим талантам.

— Правда? — спросил я, с каждой секундой все глубже погружаясь в уныние.

Сотрудничать с гестапо я не хотел. Любая работа на них была по меньшей мере неприятной.

— Именно! Доктор Отто Вебер ведет в Бухенвальде интереснейшие исследования по биологии, и он не прочь взять тебя в помощники.

— И что от меня потребуется?

— Как я могу объяснить, я же не ученый. Мое дело выхлопотать тебе перевод, оформить документы и достать билеты.

— Но мне ведь нужно знать, чем предстоит заниматься. А если я окажусь…

— Дорогой мой, ты всегда можешь оказаться в действующей армии. Уверен, люди твоего уровня…

— Жду от вас курьера, герр Виллем.

— Чудесно. Да, Макс, и еще…

— Слушаю.

— Будешь еженедельно докладывать мне обо всех и обо всем.

— Конечно, — заверил я.

С гестаповцами не спорят. Даже если они родственники моей Эльзы.

  

Отто Вебер оказался пожилым и худощавым; когда-то он был высок ростом, но с годами начал горбиться. Голубые глаза поблекли, сделались водянистыми, словно цветное стекло в луже. Но движения оставались точными и четкими, и, когда он угостил меня сигаретой, пламя зажигалки в его пальцах не дрожало.

Вебер именовал носителей «тоте мэннер» — «мертвецы». Когда он продемонстрировал мне их разлагающиеся тела, их неутолимый голод, название показалось более чем подходящим.

Первого носителя болезни Вебер раздобыл в 1938 году и с тех пор поддерживал возбудитель в активном состоянии, получая новый человеческий материал из гестапо. Эти господа были рады помочь, но присылали людей малыми группами, потому Веберу всегда не хватало подопытных. Поставщики не сообщили, откуда прибыл первый носитель, но доктор предполагал, что из Южной Америки. Позднее, в 1940 году, когда лаборатория переместилась в Бухенвальд, гестапо постоянно, хотя и в небольших количествах, снабжало его цыганами.

Я присоединился к его группе в 1941 году. К тому времени он установил, что возбудитель передается лишь при обмене телесными жидкостями, болезнь имеет две стадии и возбудитель состоит как минимум из двух компонентов.

В одном из экспериментов Вебер профильтровал телесную жидкость «мертвеца», разделив на три порции. Первую пропустил сквозь фильтр с порами в сто микрон, вторую — в пятьдесят микрон, третью — через фарфоровый фильтр Чемберлена. Первая порция полностью сохранила способность к инфицированию, вторая — частично. Вскоре после заражения объект испытывал внезапную сильную боль, за ней следовал сердечный приступ с летальным исходом. Вебер назвал этот тип инфекции 1-А. Пропущенная сквозь фильтр Чемберлена жидкость вызывала чрезвычайно агрессивную и заразную форму бешенства. Этот тип инфекции получил название 1-Б. На основании этих данных доктор предположил, что заболевание вызывается совместным действием вируса бешенства и некоего более крупного компонента. Вебер выделил возможного кандидата на роль этого компонента: черви-паразиты, будучи отделенными от прочих составляющих и загрязнений, давали реакцию типа 1-А. Когда пропущенную сквозь фильтр Чемберлена жидкость смешивали с выделенными бактериями, результатом бывало полное заражение.

Вебер описал и охарактеризовал стадии как полного заражения, так и обоих видов частичных. Мне показалось любопытным, что частичное заражение было чрезвычайно болезненным и приводило к скорой гибели, полное же вызывало сперва эйфорию, затем сонливость и коматозное состояние. Спустя несколько дней объект просыпался как «мертвец».

Но даже и с такими впечатляющими достижениями для меня осталось непонятным, почему за четыре года исследования не продвинулись дальше. В конце концов, у Вебера были образчики «мертвецов», природно склонных заражать. Гестапо поставляло новые объекты для опытов, пусть и в ограниченном количестве. Скорее всего, дело было в паническом страхе Вебера перед заражением. Каждое планируемое действие он тщательнейшим образом анализировал, пока не чувствовал, что может полностью обезопасить себя и персонал. Оттого вскрытие было процессом чрезвычайно долгим и утомительным, возможность вивисекции не рассматривалась вообще. Я не винил доктора. Частичное заражение неизменно влекло за собой мучительную смерть, полное — превращение в «мертвеца». Никто не хотел рисковать собой.

Потому моей первой задачей стало создание гистологической и патологоанатомической лаборатории, где можно было бы обеспечить безопасность при проведении вскрытий. Задача была нетрудной. Я прибыл в Бухенвальд в июле, к концу месяца завершил проект. Первого сентября Вебер уже подвергал вивисекции корчащийся объект.

Моя работа с топливом была намного интереснее, трудная проблема сулила блестящие перспективы в случае успеха. В Бухенвальде я оказался чем-то вроде прораба. Война в России, кажется, шла успешно. Я задумался: может, все-таки не стоило поддаваться уговорам Виллема?

Но Эльза и наш сын Хельмут полюбили Веймар. Город был красив, словно картинка из книги сказок, и вражеские бомбардировщики обходили его стороной, предпочитая опорожняться в других местах Германии. Здесь было спокойно по сравнению с другими местами, конечно. Несколько молодых пар заняли опустевшие дома. Несмотря на карточную систему, благодаря успехам на фронте нехватки топлива и еды не ощущалось.

По субботам и воскресеньям я не работал, и мы всей семьей немало летних дней посвятили прогулкам в парке на Ильме. Наблюдая, как мой Хельмут играет перед домом Гёте, я подумал, что так проводить время гораздо приятнее, чем на заводе либо в лаборатории.

За первую же неделю работы новой гистологической лаборатории Вебер сделал поразительное открытие. Гистологическое исследование мозговых тканей «мертвеца» показало, как именно паразиты взаимодействуют с мозговыми клетками отделов, отвечающих за высшую нервную деятельность. Проникают они лишь в эти отделы, поскольку инфекция действует только на людей, но не на крыс или кошек. Доктор задумался о возможности внедрить вирус другим приматам и дерзнул запросить горилл и шимпанзе из Берлинского зоопарка, но его сотрудники интереса к исследованиям не проявили. Изначальную теорию о происхождении болезни из Нового Света Вебер отбросил и посчитал ее родиной Африку либо Индонезию — места обитания человекообразных обезьян. Логично предположить, что сложное заразное заболевание, обнаруженное у людей, ранее развивалось у существ, близких к человеку.

Но паразиты определяли картину заболевания только наполовину. Еще был важен вирус бешенства: во взаимодействии с ними он распространялся по нервной системе, позволяя паразитам проникать в мозг, но также вызывая рост дополнительных связок и сухожилий, тем самым заметно повышая в теле запас прочности. Это обстоятельство подтверждало теорию Вебера о двухкомпонентной природе инфекции. В случае заражения только вирусом либо только паразитами процесс останавливался на полпути. Без вируса паразиты накапливались в телесных полостях, вызывая лихорадку и паралич, закупоривая кровеносные сосуды и провоцируя сердечный приступ. Вирус позволял паразитам проникнуть прямо в мозг, минуя и оставляя до поры нетронутыми сердце и кровеносную систему, но сам, без участия паразитов, лишь увечил нервную систему, вызывая судороги, лихорадку и острую боль. Новые связки и сухожилия появлялись лишь при наличии обоих компонентов инфекции. Исходя из патологии заболевания, Вебер и заключил, что это новая разновидность вируса бешенства, но биологическая история паразитов, вируса и их странного симбиоза осталась загадкой.

Обо всем этом я исправно докладывал Виллему, равно как и о Вебере, его ассистенте Бруно и любовнице Йозефине, которую мы повстречали летом в Веймаре на званом обеде. Не зная, насколько велик интерес Виллема к нашим делам, я включил в отчеты имена последней пары цыган, оставшейся с бухенвальдских экспериментов, и новых объектов, евреев, взятых из основной массы заключенных. Вебер проявлял странное нежелание использовать калек, умственно отсталых и поляков. Возможно, эти его предпочтения коренились в неких событиях прошлого, мне неизвестных.

На Рождество Виллем навестил племянницу и якобы случайно зашел в лабораторию. Наши достижения его впечатлили.

— С «тоте мэннер» мы сокрушим Россию! — заявил он вечером за выпивкой.

— Но использовать их в условиях зимнего холода будет несколько… проблематично, — ответил Вебер, почему-то бледнея.

— Почему? — спросил Виллем, кинув на меня косой взгляд. — Объясните!

— Все дело в терморегуляции! В лабораторных условиях это не сказывается, но при десяти градусах по Цельсию паразиты перестают функционировать. Холод убивает их, а вместе с ними и носителя.

— Но ведь можно одеть… э… носителя, — предложил Виллем.

— Носители сами не в состоянии поддерживать достаточную температуру тела в условиях русской зимы! — почти выкрикнул разволновавшийся доктор. — У людей есть способность сохранять тепло, у кошек есть, как и у других теплокровных. Но, например, крокодилы этого не могут. И наши «мертвецы» тоже не могут. Они не потребляют пищу, и то, что они жаждут пожрать человеческий мозг, продиктовано лишь стремлением паразитов размножаться. Так нематоды заставляют топиться носителей-сверчков. Можно засунуть пищу в глотку «мертвеца», но он не сможет переварить. Их метаболизм поддерживает температуру тела чуть выше, чем у окружающей среды, как у крупных ящериц. Одевать «мертвецов» так же бесполезно, как наряжать ящериц.

— Понятно, — сказал Виллем. После этого он похлопал по карманам в поисках зажигалки и сигарет и добавил: — Выйду я на крыльцо покурю. Макс, не составишь мне компанию?

Вебер с таким кислым видом, словно проглотил лимон, поднялся из-за стола, желая сопровождать нас, но Виллем махнул рукой:

— Не утруждайтесь. Мы с Максом просто немного поболтаем по-родственному.

Выйдя наружу, мы закурили, глядя на падающий снег.

— Вебер сказал правду? Их нельзя использовать как солдат? — спросил Виллем.

Прежде чем ответить, мне пришлось немного подумать.

 — Сравнение с крокодилами довольно верное, — с осторожностью произнес я наконец. — Из животного солдата не сделаешь, и на востоке для них слишком холодно.

— Тогда какой с них прок? Зачем было возиться столько лет?

— Я не сказал, что они совсем бесполезны.

— Подробнее.

— Доктор справедливо сравнил их с крокодилами. «Мертвецы» очень быстрые, сильные и выносливые, их трудно убить. А еще, как вы сами видели, они выглядят устрашающе. Уверен, им можно отыскать применение. Вот только пока не знаю, какое именно. — Я покачал головой. — Нужно продолжать эксперименты. Вебер сделал фундаментальное открытие, которое продвигает науку вперед. Теперь пришел черед германской инженерной мысли развить эту идею.

— Я сделаю все, что смогу, — процедил Виллем, скривившись. — Две недели назад японцы напали на американцев. Америка объявила войну Японии, а мы — Америке. Те вступили в союз с Британией, а значит, и в европейскую войну.

— Американцы слишком далеко и заняты своими делами. Едва ли они станут для нас проблемой.

— Так я и думал на прошлой войне. Боюсь, Макс, что не смогу выхлопотать тебе много времени на то, чтобы блеснуть германской инженерной мыслью.

  

Моей целью было разработать способ высадить «мертвецов» на подходящем фронте, чтобы они внесли смятения во вражеские ряды, устрашили и деморализовали противника, не трогая наши войска, которым потом нужно будет покончить как с вражескими солдатами, так и с «мертвецами». На первый взгляд ничего сложного.

Правда, у нас не было возможности быстро создать значительное количество «мертвецов», да и не придумали мы пока, как воспрепятствовать их нападениям на своих.

Вебер взялся за проблему «свой-чужой», а я — за обеспечение массовости. Бухенвальд стал слишком мал для удовлетворения наших потребностей. Аушвиц подошел бы гораздо лучше, но лагерная команда едва справлялась с работой, и для нас там не хватило бы места. В октябре началось строительство дополнительного отделения Аушвица — Биркенау. Его планировали окончить весной. Виллем показал мне копию проекта, и стало ясно, что после небольшой его модификации нам будет гораздо проще устроиться там, чем расширять Бухенвальд либо перебазироваться собственно в Аушвиц.

В январе 1942 года я сердечно распрощался с Эльзой и Хельмутом и сел на поезд до Кракова. Оттуда нанял машину до лагеря. Путь пролегал по прекрасной местности: плодородные долины, плавно вздымающиеся над ними невысокие горы. Эту землю не испортили ни промышленность, ни война.

Аушвиц, в отличие от Бухенвальда, был целым комплексом лагерей: один главный окружало несколько меньших. Биркенау располагался дальше к западу. Там, несмотря на зиму, спешно вели строительство. Фундамент газовых камер и крематория заложили еще до модификации проекта, но это не мешало нашим задачам, а добавить камеры для спецсодержания и дополнительные блоки было вовсе не сложно. Я детально обсудил изменения с главным инженером по имени Тилли — к нему меня отправил Виллем, снабдив обстоятельными рекомендациями от гестапо. Я заручился поддержкой Тилли и самого начальника лагеря, Рудольфа Хёсса, хотя их и не информировали о сути нашей деятельности, и закончил разработку плана за две недели.

Несколько дней я провел в Кракове, надеясь отыскать квартиру для семьи, откуда можно будет ездить на работу на автомобиле, тем более что расстояние было небольшое, а дороги отличные. Правда, сейчас погода стояла хорошая, а я не знал, насколько их способна испортить погода дурная. Но в этом случае можно будет ездить домой не каждый вечер или даже только на выходные.

Дома меня радостно встретили соскучившиеся Эльза и Хельмут, что сделало возвращение вдвойне приятным.

Вебер не хотел переезжать, но я его убедил. Он был поглощен проблемой «свой-чужой». Поскольку «мертвецы» стремились к обычным людям с целью передачи инфекции, Вебер решил: легче добиться усиленного влечения к одному типу носителей, чем отвращения к другому. Он провел серию экспериментов с различными носителями, чтобы выяснить, насколько влияют на предпочтения «мертвецов» расовые подтипы, образ питания и другие доступные для контроля параметры.

 Я просмотрел данные и заметил корреляцию не с типами, питанием и прочим, но со временем поступления носителей в лагерь. Объекты, дольше прочих находившиеся в лагере, были привлекательнее. Я показал свои выкладки Веберу, и тот сразу пришел к выводам, каких я не мог и вообразить. Вследствие скудости рациона пробывшие в Бухенвальде дольше были существенно более истощенными, чем новоприбывшие. Продукты расщепления жира — кетоновые тела выделялись сквозь кожу и легкие, и Вебер решил, что именно эти продукты привлекают «мертвецов».

Он немедленно позвонил Виллему, чтобы попросить масс-спектрометр и техника для работы с ним.

Мы очень устали, но были полны энтузиазма. Я решил взять несколько дней отпуска и отправиться в горы вместе с Эльзой и Хельмутом.

Биркенау открылся в марте 1942 года. Мы с Вебером прекратили работать с объектами, сохранив лишь отдельных носителей инфекции. Месяц заняла подготовка лаборатории к переезду. В мае мы перевезли оборудование, материалы и «мертвецов». После этого Вебер занялся обучением нового персонала, найденного Виллемом. Эльза с Хельмутом отправились в Краков и поселились в снятой мною квартире. Я же вернулся в Берлин для встречи с представителями «Даймлер-бенца» и «ИГ-Фарбена». Следовало разработать план доставки «мертвецов».

В Берлине царило праздничное настроение: вермахт взял Ростов и двигался к Сталинграду, падение Севастополя было вопросом ближайших дней. Использование «мертвецов» сейчас казалось лишь крайней мерой, прибегать к которой рейху не придется.

Я разделял эти взгляды, но не стремился свернуть проект, пока не найду другой работы. Состоялась моя встреча с инженерами-механиками «Даймлер-бенца» и сотрудниками лаборатории «ИГ-Фарбен»: для тестирования я привез с собой пару «мертвецов».

Не будучи инженером-механиком, я не представлял в полной мере сложности их доставки. «Мертвецы» сочетали в себе силу и хрупкость: в них можно было стрелять, превращая практически в фарш, но они продолжали шагать. Кровь в их телах не циркулировала, они не дышали и не нуждались в кислороде, поэтому даже разрушение сердечной мышцы и большая кровопотеря не могли их остановить. Погибал «мертвец» только в том случае, если прямое попадание в голову разрушало мозг, а с ним и обитающих там паразитов.

Но все это вело к тому, что плоть их была чрезмерно мягкой и непрочно держалась на костях. В случае сильного ускорения, например при сбрасывании с парашютом, «мертвецы» просто разваливались на части, и требовалось разработать способ доставлять их к месту действия невредимыми.