Люди, которые всегда готовы помочь

 

К часу Йона рассчитывал успеть на встречу с членами Комиссии по расследованию убийств.

Они с Дисой собрались пообедать в саду Росендаль[8] на Юргордене[9]. Йона пришел слишком рано и какое‑то время стоял на солнцепеке, разглядывая пар, повисший над маленьким виноградником. Наконец он увидел Дису с тряпочной сумкой на плече. Маленькое умное лицо усеяно веснушками, а волосы, обычно заплетенные в две лохматые косички, ради торжественного момента распущены по плечам. Диса нарядилась: на ней было летнее платье в цветочек и босоножки на танкетке.

Они сдержанно обнялись.

– Привет, – сказал Йона. – Прекрасно выглядишь.

– Ты тоже.

Они взяли еду в кафетерии и уселись за столик на улице. Йона заметил, что Диса сделала маникюр. Она была руководителем археологической группы и обычно коротко стригла ногти, под которые иначе забивалась земля. Йона перевел взгляд на фруктовый сад.

Диса принялась за еду и с набитым ртом проговорила:

– Герцог Курляндский подарил королеве Кристине леопарда. И она держала зверя здесь, в Юргордене.

– Надо же.

– Я читала в дворцовых записях, что налоговая палата заплатила 40 далеров серебром за помощь в погребении служанки, которую разорвал леопард.

Диса откинулась на спинку стула, взяла бокал и с иронией заметила:

– Йона Линна, ты болтаешь не закрывая рта.

– Прости. Я…

Йона замолчал и вдруг почувствовал слабость.

– Что?

– Пожалуйста, расскажи еще. Про леопарда.

– У тебя грустный вид.

– Подумал про маму… вчера был ровно год, как она умерла. Съездил на могилу, оставил белые ирисы.

– Мне тоже не хватает Ритвы.

Диса отложила вилку и помолчала.

– Знаешь, что она сказала в последний раз, как мы с ней виделись? Взяла меня за руку и заявила, что я должна соблазнить тебя и от души постараться залететь.

– Могу себе представить, – рассмеялся Йона.

Солнце преломилось в бокале, заиграло в удивительных темных глазах Дисы.

– Я ответила, что вряд ли у меня получится, и она велела мне уходить и не показываться больше ей на глаза, уходить и не возвращаться.

Йона кивнул, не зная, что сказать.

– И ты останешься совсем один, – продолжала Диса. – Большой одинокий финн.

Он погладил ее пальцы.

– Мне этого совсем не хочется.

– Чего?

– Остаться большим одиноким финном, – ласково сказал он. – Я хочу быть с тобой.

– А мне хочется укусить тебя, и довольно больно. Можешь объяснить, почему? Когда я тебя вижу, у меня зубы чешутся, – улыбнулась Диса.

Йона протянул руку, чтобы дотронуться до нее. Он уже опоздал на встречу с Элиассоном и комиссией, но продолжал болтать с Дисой. Надо сходить в Музей северных стран – посмотреть на саамский свадебный венец.

* * *

Пока Йоны не было, Карлос Элиассон рассказал членам Комиссии о женщине, найденной мертвой на спортивной яхте в Стокгольмских шхерах. Бенни Рубин записал в протоколе, что расследование несрочное и что делом должна заниматься морская полиция.

Йона немного опоздал и едва успел присоединиться к обсуждению, когда позвонил Бенгтссон из патрульного подразделения. Они были знакомы давно, больше десяти лет играли во флорбол друг против друга. Йон Бенгтссон был приятным человеком, но растерял почти всех друзей, когда у него обнаружился рак простаты. Бенгтссон поправился, но, подобно многим ощутившим всесилие смерти, стал очень чувствительным и медлительным.

Йона стоял в коридоре возле комнаты для совещаний и слушал медленную речь Бенгтссона. В голосе Бенгтссона звучала чудовищная усталость, которая всегда наваливалась на него после сильного стресса. Бенгтссон только что обнаружил генерального директора Агентства по контролю за экспортом оружия свисающим с потолка его, директора, собственной квартиры.

– Самоубийство? – спросил Йона.

– Нет.

– Убийство?

– Может, просто приедешь? Йона, тело парит над полом.

* * *

Едва Йона успел согласиться с Натаном Поллоком и Томми Кофоэдом, что речь идет о самоубийстве, как в квартиру Пальмкруны позвонили. На темной лестничной площадке стояла высокая женщина с пластиковыми пакетами в больших руках.

– Вы его сняли? – спросила она.

– Сняли? – повторил Йона.

– Директора Пальмкруну, – деловито пояснила женщина.

– Что значит «сняли»?

– Извините, я всего лишь домработница. Я думала…

Женщина смутилась и пошла вниз по лестнице, но сразу остановилась, когда Йона ответил на ее первый вопрос:

– Он еще висит.

– Вот как. – Женщина повернула к комиссару равнодушное лицо.

– Вы сегодня уже видели, что он висит?

– Нет.

– Тогда почему вы спросили, сняли ли мы его? Вы заметили что‑нибудь необычное?

– Веревку с петлей на крюке от люстры в маленьком салоне.

– Вы видели петлю?

– Естественно.

– И вас не напугало, что Пальмкруна может ею воспользоваться?

– Умереть – это не бог весть что, – со сдержанной улыбкой ответила женщина.

– Как вы сказали?

Но женщина только покачала головой.

– Как, по‑вашему, он умер? – спросил Йона.

– Петля затянулась на горле, – тихо ответила женщина.

– А как петля попала на горло?

– Не знаю… наверное, ей помогли туда попасть, – задумчиво сказала женщина.

– Что значит «помогли»?

Глаза домработницы закатились, и Йона решил, что она сейчас упадет в обморок, но женщина оперлась рукой о стену, взглянула ему в лицо и произнесла слабым голосом:

– В мире полно людей, которые всегда готовы помочь.

 

8

Нолен

 

В бассейне полицейского управления было тихо и пусто, за стеклянной стеной темнота, в кафетерии – никого. Большой голубой бассейн был почти неподвижен. Вода снизу подсвечивалась, и блики медленно покачивались на стенах и потолке. Комиссар проплывал дорожку за дорожкой, удерживая темп и следя за дыханием.

В памяти всплыло лицо Дисы – вот она говорит «Когда я тебя вижу, у меня зубы чешутся».

Йона подплыл к стенке бассейна, повернулся под водой, оттолкнулся и начал новую дорожку. Ему показалось, что он поплыл быстрее, когда в мыслях снова оказался в квартире Карла Пальмкруны на Гревгатан. Комиссар снова видел висящее тело, лужицу мочи, мух на лице. Самоубийца не снял верхнюю одежду – ни плащ, ни ботинки, – но потратил время на то, чтобы включить музыку.

Все это заставляло Йону думать, что поступок был одновременно и спонтанным, и хорошо спланированным, что делало его совершенно не похожим на обычное самоубийство.

Комиссар поплыл быстрее, повернулся, еще увеличил скорость. Он видел себя идущим через прихожую Пальмкруны; вот он открывает дверь после неожиданного звонка. Вот видит высокую женщину с крупными руками – она стоит за дверью, в темноте лестничной площадки.

Йона остановился у края бассейна и, тяжело дыша, схватился за пластмассовую решетку над желобом. Дыхание скоро выровнялось, хотя мускулы рук отяжелели от молочной кислоты. В зал вошла группа полицейских в спортивных костюмах. Они принесли с собой две куклы, которых надо было «спасать» – куклу‑ребенка и куклу, изображавшую толстяка.

«Умереть – это не бог весть что», – сказала с улыбкой та грузная женщина.

Йона вылез из бассейна странно напряженный. Непонятно почему, но он не мог отделаться от мыслей о смерти Пальмкруны. Перед глазами стояла пустая светлая комната. Умиротворяющая скрипичная музыка – и рои гудящих мух.

Йона знал, что это самоубийство, и твердил себе, что Государственной уголовной полиции здесь делать нечего. Но ему все же хотелось помчаться на место преступления и снова все осмотреть, хотелось пройти каждую комнату, проверить, не упустил ли он чего.

Говоря с домработницей, он решил, что та разволновалась, что потрясение сомкнулось вокруг нее, как густой туман, отчего женщина стала нервной, подозрительной и давала странные бессвязные ответы. Но теперь Йона решил зайти с другого конца. А вдруг она вовсе не разволновалась, не испытала потрясения, а старалась как можно точнее отвечать на его вопросы? Домработница Эдит Шварц утверждала, что Пальмкруне помогли соорудить петлю – нашлись добрые руки и люди, которые всегда готовы помочь. И тогда он покончил с собой не по собственной воле, не в одиночку он организовал свою смерть.

Во всем этом просматривалось что‑то странное.

Комиссар знал, что прав, но не мог определить – в чем именно.

Йона вошел в мужскую раздевалку, отпер свой шкафчик, достал телефон и позвонил главному патологоанатому, Нильсу Олену.

– Я еще не закончил, – сразу заявил Нолен.

– Я насчет Пальмкруны. Каково твое первое впечатление, даже если ты…

– Я еще не закончил.

– …даже если ты еще не закончил. – Йона довел мысль до конца.

– Загляни в понедельник.

– Я приду сейчас.

– В пять мы с женой идем выбирать диван.

– Буду через двадцать пять минут. – Комиссар нажал «отбой». Он не стал дожидаться, пока Нолен снова скажет свое «Я еще не закончил».

Когда Йона принял душ и переоделся, послышались смех и говор детей. Комиссар понял, что скоро начнется занятие по плаванию – полицейское управление проводило такие занятия.

Что же на самом деле означает это странное самоубийство генерального директора Агентства по контролю за экспортом оружия? Человек, имевший право решающего голоса во всем, что касалось шведского производства и экспорта оружия, мертв.

«А если я ошибся? Что, если это все же убийство?» – думал Йона. Надо поговорить с Поллоком перед тем как ехать к Нолену – может, они с Кофоэдом уже успели взглянуть на отчет об осмотре места преступления.

Йона широкими шагами прошел по коридору, сбежал вниз по лестнице и позвонил своему ассистенту Анье Ларссон. Он хотел знать, нет ли Поллока в полицейском управлении.

 

9

Ближний бой

 

Густые волосы Йоны еще не до конца высохли, когда он открывал дверь в аудиторию номер одиннадцать, где Натан Поллок проводил занятие с группой избранных, специализировавшихся на ситуациях с заложниками и побегах из тюрем.

За спиной у Поллока висела анатомическая таблица – изображение человеческого тела, которое проецировалось через компьютер. На столе лежали семь образцов огнестрельного оружия – от маленького серебристого «зиг‑зауэра»‑ P 238 до матово‑черного автомата «хеклер‑и‑кох» с 40‑миллиметровой насадкой для гранат.

Перед Поллоком стоял молоденький полицейский. Поллок спрятал за спину нож, метнулся к полицейскому и «полоснул» его по горлу, пояснив:

– Недостаток подобного ранения в том, что враг может закричать, вы не сумеете контролировать его движения, да к тому же умрет он не сразу – известное время займет кровотечение, поскольку рассеченной окажется только одна артерия.

Он снова подошел к полицейскому и сгибом локтя зажал молодому человеку рот:

– Но если я сделаю вот так, то заглушу крик, поверну голову жертвы и одним движением вскрою обе артерии.

Поллок выпустил полицейского и заметил, что у дверей стоит Йона. Комиссар, наверное, вошел, когда Поллок демонстрировал захват. Молодой полицейский провел рукой по губам и сел на свое место. Поллок широко улыбнулся и махнул Йоне, приглашая его войти, но комиссар покачал головой и тихо сказал:

– Натан, на пару слов.

Кое‑кто из полицейских обернулся и посмотрел на Йону. Поллок подошел, они с комиссаром пожали друг другу руки. У Йоны намок пиджак – после душа вода все еще текла по шее.

– Томми Кофоэд занимался отпечатками подошв из квартиры Пальмкруны, – начал комиссар. – Мне надо знать, нашел ли он что‑нибудь неожиданное.

– Я думал, это не срочно, – вполголоса заметил Натан. – Мы, конечно, сфотографировали все отпечатки, но еще не анализировали результаты. Я пока не делал никаких выводов, хотя…

– Что ты видел?

– Когда я загрузил изображения в компьютер… это может оказаться просто узором, еще слишком рано…

– Просто скажи – и все. Мне нужно идти.

– Там как будто есть отпечатки двух разных пар обуви, они идут двумя кругами возле тела, – сказал Натан.

– Пошли к Нолену.

– Прямо сейчас?

– Я должен быть там через двадцать минут.

– Черт, я не могу. – Нолен жестом указал на свою группу. – Но если тебе нужно будет что‑то спросить – у меня включен телефон.

– Спасибо. – Йона повернулся к двери, чтобы выйти.

– А… ты не хочешь сказать «привет» честной компании? – спросил Натан.

Слушатели уже повернулись в их сторону, и Йона коротко кивнул им.

– Это тот самый Йона Линна, о котором я рассказывал, – громко объявил Поллок. – Я пытаюсь уговорить его прочитать вам лекцию о ближнем бое.

Стало тихо. Все воззрились на Йону.

– Большинство из вас знает о борьбе больше, чем я, – произнес комиссар, усмехнувшись. – Единственное, что я усвоил, – это… короче, когда все по‑настоящему, правила меняются. Бой перестает быть спортом и становится дракой.

– Слушайте, слушайте! – настойчиво посоветовал Поллок.

– Победить можно, только если ты способен принять новые обстоятельства и извлечь из них выгоду. Учитесь использовать обстоятельства… например, вы находитесь в машине или на балконе. Помещение может быть заполнено слезоточивым газом. Пол – усыпан битым стеклом. Можно применить огнестрельное оружие, нож. Никогда не знаешь, как будут развиваться события – все только начинается или уже заканчивается. Скорее всего, вам придется беречь силы, чтобы работать дальше, всю ночь… так что о нескольких пинках или эффектных пируэтах, как в кино, речь не идет.

Кое‑кто из ребят засмеялся.

– При ближнем бое без оружия – смиритесь с мыслью, что будет больно, только так вы сможете быстро закончить схватку… все, на сегодня хватит.

Йона вышел из аудитории. Двое полицейских захлопали. Дверь закрылась, и в кабинете стало тихо. Поллок улыбнулся про себя, потом вернулся к столу.

– Честно говоря, я хотел приберечь это на потом, – сказал он и защелкал мышкой. – Эта пленка уже стала классикой… Трагедия с заложниками в банке «Нордеа» на Хамнгатан, девять лет назад. Двое грабителей. Йона Линна уже вывел заложников, обезвредил одного из грабителей, вооруженного «узи». Была яростная перестрелка. Второй преступник, вооруженный только ножом, спрятался. Грабители залили спреем все камеры слежения, но эту пропустили… Запись длится всего несколько секунд, так что я пущу ее в замедленном темпе.

Поллок снова щелкнул мышкой, и на экране медленно задвигались фигуры. Зернистое изображение, съемка – из верхнего угла банковского зала. Таймер внизу картинки отсчитывал секунды. Мебель перевернута, бумаги и бланки разбросаны по полу. Йона медленно отходит в сторону, в вытянутой руке – пистолет. Движения медленные, словно под водой. Грабитель с ножом прячется за дверью, ведущей к сейфам. Внезапно он кидается вперед, резко выбросив перед собой руку с ножом. Комиссар наводит на него пистолет, целится в грудь и нажимает курок.

– Осечка, – прокомментировал Поллок. – Пистолет заклинило из‑за бракованного патрона.

Зернистое изображение зарябило. Йона отступает, человек с ножом наступает. Оба двигаются беззвучно, как привидения, скользящими шагами. Йона выбрасывает магазин, железка падает на пол, крутится. Комиссар тянется за новым, но понимает, что не успеет. Он перехватывает бесполезный пистолет так, чтобы дуло стало продолжением руки.

– Не поняла, – сказала какая‑то женщина.

– Он превратил пистолет в тонфу, – пояснил Поллок.

– Во что?

– Это вроде дубинки… как у американских полицейских. Увеличивает радиус действия и силу удара благодаря уменьшению поверхности, на которую приходится удар.

Человек с ножом продолжает наступать на Йону. Широкие замедленные шаги. Лезвие поблескивает, рука с ножом совершает полукруг в направлении груди комиссара. Другая рука поднята, следует за разворачивающимся корпусом. Йона вроде бы и не смотрит на нож – он движется вперед, перехватывает руку с лезвием и в тот же миг наносит прямой удар. Дулом пистолета попадает преступнику в шею, прямо под адамово яблоко.

Нож, медленно крутясь, как во сне, ударяется о пол, грабитель падает на колени, широко раскрывает рот, хватается за шею и валится лицом вниз.

 

10

Утопленница

 

Йона ехал в Сольну, в Каролинский институт. Сидя в машине, он думал о свисающем с потолка теле Карла Пальмкруны, о натянувшейся веревке, о портфеле на полу.

К этому следовало прибавить два круга следов вокруг мертвеца.

Дело не закончено.

Йона свернул на Кларастрандследен. На деревьях уже завязывались плоды; ветки нависли над гладкой зеркальной поверхностью воды.

Перед его внутренним взором снова предстала домработница Эдит Шварц… каждая деталь, вены на больших руках, держащих пластиковые пакеты… и как она произносит: «В мире полно людей, которые всегда готовы помочь».

Отделение судебной медицины располагалось между зеленеющими деревьями и ухоженными газонами обширного кампуса Каролинского института. Здание из красного кирпича, дом номер пять по Ретциусвег, со всех сторон окружали высокие корпуса.

Йона свернул на пустую парковку для посетителей. Он увидел, что патологоанатом Нильс Олен, которого все звали Нолен, переехал через бордюр и припарковал свой белый «ягуар» прямо посреди аккуратного газона возле главного входа.

Йона помахал дежурной; та в ответ оттопырила большой палец. Комиссар прошел по коридору, постучал в дверь Нолена и вошел. В кабинете, как всегда, не было ничего лишнего.

Жалюзи опущены, однако солнечные лучи пробиваются через узкие пластины. Свет сияет на белых поверхностях, но тонет в серых полях начищенной стали.

У Нолена очки‑«авиаторы» с белыми дужками, под медицинским халатом – белая рубашка‑поло.

– Я сунул штрафную квитанцию в неправильно припаркованный «ягуар», машина возле входа, – сообщил Йона.

– Молодец.

Комиссар остановился посреди кабинета и посерьезнел, глаза приобрели цвет темного серебра.

– Как он умер? – спросил он.

– Пальмкруна?

– Да.

Зазвонил телефон. Нолен подтолкнул Йоне отчет о вскрытии и сказал, берясь за трубку:

– Тебе не обязательно было приезжать, чтобы получить ответ.

Йона уселся напротив него на стул, обтянутый белой кожей. Вскрытие тела Карла Пальмкруны было завершено. Йона полистал отчет и пробежал глазами первые попавшиеся несколько пунктов.

«74. Общий вес почек – 290 гр. Поверхность гладкая. Ткани серо‑красные. Плотные, эластичные. Рисунок отчетливый.

75. Мочевыводящие пути выглядят нормально.

76. Мочевой пузырь пустой. Слизистая оболочка бледная.

77. Предстательная железа нормального размера. Ткани бледные».

Нолен поправил очки на тонком крючковатом носу, положил трубку и взглянул на Йону.

– Ничего неожиданного, как видишь, – зевая, сказал он. – Причина смерти – асфиксия, то есть удушение… но при полноценном повешении речь редко идет об удушении в обычном смысле. Скорее, о прекращении артериального снабжения.

– Мозг «задохнулся» из‑за нехватки кислорода – прекратился ток крови.

Нолен кивнул:

– Двустороннее сдавливание сонных артерий – все произошло очень быстро, потеря сознания через несколько секунд…

– Но в момент повешения он не был мертвым?

– Нет.

Узкое лицо Нолена было идеально выбритым и угрюмым.

– А с какой высоты он падал? – спросил Йона.

– Перелома позвоночника нет, основания черепа – тоже… думаю, сантиметров тридцать‑сорок.

Йона подумал о «дипломате» с отпечатками подошв Пальмкруны. Комиссар снова перелистал протокол – до того места, где говорилось о внешнем осмотре, обследовании кожи шеи, измеренных углах. Нолен спросил:

– Что ты об этом думаешь?

– Может быть так, что его удавили, а потом повесили на той же веревке?

– Нет.

– Почему?

– Почему? Потому что есть только одна борозда, и она идеальная, – начал объяснять Нолен. – Когда кого‑нибудь вешают, веревка той или иной толщины врезается в горло…

– Преступник мог знать об этом, – перебил Йона.

– Воспроизвести такое специально почти невозможно… при идеальном повешении петля оставляет на шее борозду в форме капли. С кончиком, направленным вверх, к узлу…

– Тяжесть тела стягивает петлю.

– Именно… и поэтому самый глубокий отрезок борозды находится точно напротив острия «капли».

– Значит, он умер от повешения, – констатировал Йона.

– Без сомнения.

Длинный тощий патологоанатом покусал нижнюю губу.

– А его могли принудить к самоубийству? – спросил Йона.

– Только не силой. На теле нет следов насилия.

Йона закончил просматривать отчет, тихо побарабанил по нему пальцами и подумал, что объяснения домработницы о том, что в смерти Пальмкруны замешаны другие люди, были просто словами сильно взволнованного, сбитого с толку человека. И все‑таки у комиссара из головы не шли следы от двух разных пар обуви, найденные Томми Кофоэдом.

– Значит, ты точно установил причину смерти? – спросил Йона, глядя Нолену в глаза.

– А ты чего ожидал?

– Именно этого, – медленно ответил Йона и положил руку на папку с отчетом о вскрытии. – Я ожидал именно этого, но все равно не могу избавиться от одной мысли.

Нолен растянул узкие губы в улыбке:

– Возьми отчет с собой, почитай на ночь вместо сказки.

– Возьму.

– Но по‑моему, ты можешь забыть про Пальмкруну… вряд ли ты раскопаешь тут что‑то поинтереснее самоубийства.

Улыбка Нолена увяла, он опустил глаза, однако взгляд Йоны оставался острым и сосредоточенным.

– Конечно, ты прав, – сказал он.

– Конечно. И могу немного порассуждать, если хочешь… Карл Пальмкруна пребывал в депрессии. Ногти не стрижены и грязные, он несколько дней не чистил зубы, не брился.

– Понимаю.

– Да вот сам посмотри.

– Не нужно, – ответил комиссар и тяжело поднялся.

Нолен подался вперед и сказал настойчиво, словно ждал этого момента:

– Сегодня утром я нашел кое‑что поинтереснее. У тебя есть несколько минут?

Он встал и кивком пригласил комиссара с собой. Йона вышел в коридор. Заблудившаяся там голубая бабочка порхнула следом за ними.

– Парень уволился? – спросил Йона.

– Какой?

– Этот, который был здесь. С хвостиком…

– Фриппе? Скажешь тоже – «уволился». У него выходной. Вчера в «Глобен» играли «Мегадеш», а на разогреве были «Энтомбенд».

Они прошли через темный зал, в центре которого стоял прозекторский стол из нержавеющей стали. Резко пахло дезинфицирующим средством. Комиссар с Ноленом вошли в прохладное помещение, где в морозильных ящиках хранились трупы.

Нолен щелкнул выключателем. Свет мигнул и лег на белые кафельные стены и длинное пластиковое покрытие прозекторского стола с двойными мойками и желобами для воды.

На столе лежала молодая очень красивая женщина.

Загорелая кожа; длинные черные волосы вились густыми блестящими кудрями по лбу и плечам. Покойница смотрела в пространство со смешанным выражением нерешительности и удивления.

Углы рта были слегка приподняты, как у тех, кто часто улыбается и смеется.

Но из больших темных глаз ушел блеск. На белках уже начали появляться коричневатые пятнышки.

Йона рассматривал женщину, лежащую на столе. Он подумал, что ей вряд ли больше девятнадцати‑двадцати. Совсем недавно она была маленькой девочкой и спала с родителями. Потом стала школьницей‑подростком, а теперь вот мертва.

На коже под шеей женщины виднелась нечеткая, сантиметров тридцати длиной, выгнутая линия, похожая на растянутый в улыбке рот. Йона указал на нее и спросил:

– Что это?

– Понятия не имею. Может, след от цепочки, может – от воротника майки. Потом уточню.

Йона внимательно посмотрел на безжизненное тело, глубоко вздохнул и, как всегда перед лицом несомненного факта смерти, почувствовал, что печаль затапливает все прочие чувства, заполняет все бесцветным одиночеством.

Как чудовищно хрупка жизнь.

Ногти на руках и ногах покойной были покрыты розовато‑бежевым лаком.

– Так что в ней такого необычного? – помолчав, спросил комиссар.

Нолен серьезно взглянул на него, потом, блеснув очками, повернулся к телу и начал:

– Ее привезла морская полиция. Нашли сидящей на кровати в форпике прогулочной яхты, которая дрейфовала в шхерах.

– Мертвую?

Нолен взглянул комиссару в глаза, и его голос вдруг сделался мелодичным:

– Она утонула, Йона.

– Утонула?

Нолен кивнул и улыбнулся дрогнувшими губами.

– Утонула на борту яхты.

– Значит, кто‑то обнаружил ее в воде и поднял на борт.

– Если бы это было так, я бы не стал отнимать у тебя время, – сказал Нолен.

– Тогда в чем дело?

– На теле не было воды. Я отправил одежду на анализ, но лаборатория в Линчёпинге ничего не найдет.

Нолен замолчал, полистал отчет о предварительном внешнем осмотре, а потом искоса взглянул на Йону – удалось ли ему разбудить в комиссаре любопытство? Тот смотрел на мертвое тело острым, все замечающим взглядом. Внезапно он достал из коробки и натянул латексные перчатки. Нолен с довольным видом наблюдал, как Йона склоняется над девушкой, осторожно поднимает ее руки, изучает их.

– Ты не найдешь никаких следов насилия, – прошелестел Нолен. – Это не укладывается в голове.

 

11

На форпике

 

Морская полиция отбуксировала большую спортивную яхту на стоянку Даларё. Ослепительно‑белая, она покачивалась между двумя полицейскими катерами.

Высокие стальные ворота гавани были открыты. Йона медленно проехал по гравийной дорожке, мимо фургончика и подъемника с ржавой лебедкой. Припарковался, вылез из машины и подошел ближе.

Брошенная яхта дрейфует в шхерах, подумал он. На кровати сидит утонувшая девушка. Судно плывет, а легкие девушки полны соленой морской воды.

Йона рассматривал яхту – все еще с некоторого расстояния. Она была серьезно повреждена; глубокие царапины – следы мощного столкновения – тянутся вдоль штевня, краска ободрана, поломаны детали из стекловолокна.

Комиссар набрал номер Леннарта Юханссона из морской полиции.

– Лэнс! – послышался бодрый голос.

– Я говорю с Леннартом Юханссоном?

– Да, я слушаю.

– Меня зовут Йона Линна. Государственная уголовная полиция.

В трубке замолчали. Потом как будто плеснула вода.

– Я насчет спортивной яхты, которую вы задержали. Куда она врезалась?

– Врезалась?

– Носовая часть повреждена.

Йона сделал несколько шагов по направлению к яхте и услышал, как Юханссон с отчаянием в голосе говорит:

– Бог ты мой, если бы мне доплачивали за каждого пьяницу, который во что‑то врезался…

– Мне нужно взглянуть на яхту, – перебил Йона.

– В общем и целом мы имеем вот что, – пустился в объяснения Юханссон. – Подростки из… откуда там… из Сёдертелье. Сперли яхту, подцепили пару девиц, носились туда‑сюда, слушали музыку, развлекались, пиво – рекой. В разгар вечеринки на что‑то налетели, сильный толчок, девушка падает в воду. Мальчишки останавливают яхту, дают задний ход, находят девицу, поднимают на борт. Обнаруживают, что она мертва, пугаются и удирают.

Леннарт замолчал и стал ждать, что скажет Йона.

– Неплохая версия, – медленно произнес комиссар.

– Правда? – весело сказал Леннарт. – Соглашайтесь с ней, тогда вам не придется ехать на Даларё.

– Поздно. – И Йона пошел к яхте.

Катер военного образца был пришвартован к яхте кормой. Мужчина лет двадцати пяти с обнаженным загорелым торсом стоял на палубе, прижав к уху телефон.

– Suit yourself [10], – пригласил он. – Осталось позвонить и заказать экскурсию.

– Я уже здесь… и, кажется, вижу вас, если это вы стоите на полицейском катере…

– Я похож на серфингиста?

Загорелый, улыбаясь, посмотрел на комиссара и поскреб грудь.

– В общем и целом, – сказал Йона.

Они разъединились и пошли навстречу друг другу. Леннарт Юханссон натянул форменную рубашку с короткими рукавами и застегнул ее, спускаясь по сходням.

Йона оттопырил большой палец и мизинец – знак серфингистов. Леннарт улыбнулся – на загорелом лице сверкнули белые зубы:

– Я встаю на доску, если есть хоть одна волна. Поэтому меня зовут Лэнс[11].

– Понятно.

Они подошли к яхте и остановились на причале возле сходней.

– «Стуребру 36, Рояйл Круизер», – сказал Леннарт. – Хорошее корыто, только изношенное. Зарегистрирована на Бьёрна Альмскуга.

– Вы связались с ним?

– Еще не успели.

Комиссар и Юханссон рассмотрели повреждения на носу яхты поближе. Повреждения, похоже, были свежими – между нитями стекловолокна не было водорослей.

– Я вызвал сюда эксперта. Он скоро появится, – сказал Йона.

– Крепко поцеловалась, – заметил Лэнс.

– Кто поднимался на борт, когда яхту нашли?

– Никто, – быстро ответил Юханссон.

Йона терпеливо улыбнулся.

– Ну я, конечно, – протянул Леннарт. – И Сонни, мой коллега. И ребята со «скорой», которые забирали тело. И наш криминалист, но у него были метки и защитная одежда.

– Все?

– Еще – старик, который обнаружил яхту. И все.

Йона молча посмотрел вниз, в сверкающую воду, и подумал о девушке, лежавшей на столе в отделении судебной медицины.

– Криминалист точно проверил все поверхности?

– Он обследовал пол и сфотографировал место преступления.

– Я поднимаюсь на борт.

Между причалом и яхтой лежали узкие потертые сходни. Йона шагнул на палубу, постоял на корме. Потом медленно огляделся и не торопясь двинулся по палубе, рассматривая предметы. Он осматривал место преступления так, словно до него здесь никого не было. Каждая деталь, которую он фиксировал, могла оказаться решающей. Туфли, перевернутый шезлонг, купальная простыня, какое‑то карманное издание, желтевшее на солнце, нож с красной пластмассовой ручкой, ведро на веревке, пакет с углем для гриля, бадья с «мокрым» гидрокостюмом, флаконы с кремом от солнца и лосьонами.

За большим окном угадывался салон с рулевым колесом и лакированной обшивкой. Заглянув в окно под острым углом, комиссар заметил на стеклянной двери отпечатки пальцев – помогло уходящее солнце: чьи‑то руки толчком открыли дверь, снова закрыли, оперлись, когда яхта качалась.

Йона вошел в маленький салон. Предвечернее солнце сияло на лакированных и хромированных поверхностях. На диване с темно‑синими подушками лежали ковбойская шляпа и солнечные очки.

Вода плескала в остов яхты.

Йона скользнул взглядом по полу салона и дальше, по узкой лестнице, ведущей в носовую часть. Внизу было темно, как в колодце, и комиссару пришлось зажечь карманный фонарик. Осветился узкий пустой проход. Красное дерево влажно светилось, словно человеческие внутренности. Йона двинулся вниз по заскрипевшим ступенькам, думая о девушке. Осталась на яхте одна, нырнула с борта, ударилась головой о камень; в легкие попала вода, но девушка сумела подняться на борт, стащить влажный купальник и переодеться в сухое. Может быть, потом она почувствовала усталость и прилегла, не понимая, что серьезно ранена, не сознавая, что у нее кровотечение, из‑за которого внутричерепное давление резко подскочило.

Но тогда Нолен нашел бы на ее теле следы соленой воды.

Не сходится.

Комиссар спустился еще ниже, прошел мимо кухоньки и ванной…Его все еще преследовало ощущение, что смерть здесь, на яхте, хотя покойницу уже отправили к патологоанатому в Сольну. Это ощущение повторялось каждый раз. Предметы молча смотрят ему вслед; крики, звуки борьбы, тишина покрывают их толстым ковром.

Вдруг яхта странно заскрипела и как будто легла набок. Йона подождал, прислушался, однако пошел дальше к форпику.

Лучи летнего солнца пробивались сквозь люки в потолке, освещая двуспальную кровать с полукруглым валиком в изголовье. На этой кровати девушку и нашли. Расстегнутая спортивная сумка на полу, ночная сорочка в горошек развернута. У двери валяются джинсы и кофточка. Сумочка висит на крючке.

Яхта снова качнулась, и стеклянная бутылка покатилась по палубе над головой у комиссара.

Йона сфотографировал сумку на мобильный телефон в разных ракурсах. Из‑за вспышки тесное помещение как будто съёжилось, стены, пол и потолок словно бы на миг шагнули друг к другу.

Комиссар осторожно снял сумочку с крючка и понес с собой наверх. Лестница поскрипывала под его тяжестью. Снаружи слышалось металлическое позвякивание. Когда он поднялся в салон, по стеклянной двери скользнула неожиданная тень. Йона тут же отступил назад, вниз, в темноту лестницы.

 

12

Странная смерть

 

Йона замер в самом низу лестницы, ведущей к кухне и спальне. Со второй ступеньки ему было видно нижнюю часть стеклянной двери и кусок кормы. По пыльному стеклу проплыла тень, неожиданно появилась рука. Кто‑то медленно двигался вперед. В следующую секунду комиссар узнал Эрикссона. Толстяк укладывал у двери желатин, по пухлым щекам стекали капли пота.

Поднявшись в салон, комиссар осторожно перевернул принесенную из спальни сумочку над дорогим деревянным столиком и высыпал ее содержимое. Ручкой раскрыл красный бумажник. В нем оказались водительские права в поцарапанной пластиковой обложке. Комиссар увидел красивое серьезное лицо, освещенное вспышкой: фотография была сделана в кабинке‑автомате. Девушка сидела немного откинувшись, глядя вверх, словно кто‑то рассматривал ее. Темные курчавые волосы. Комиссар узнал девушку из прозекторской: прямой нос, те же глаза, латиноамериканские черты.

«Пенелопа Фернандес» – прочитал он на водительских правах и подумал, что где‑то слышал это имя.

Йона мысленно вернулся в прозекторскую. Обнаженное тело на столе в комнате с кафельными стенами и трупным запахом, умиротворенные черты, лицо человека, который уже не проснется.

Снаружи, в лучах солнца, дециметр за дециметром перемещалось массивное тело Эрикссона – криминалист снимал отпечатки пальцев с поручней: возил кисточкой с дактилоскопическим порошком, клеил скотч. Осторожно осушал влажные поверхности, капал специальный реагент, фотографировал проявляющиеся отпечатки. Толстяк вздыхал так тяжко, словно каждое движение давалось ему ценой мучительного напряжения, словно он вконец обессилел.

Йона, прищурившись, посмотрел на палубу и увидел ведро с привязанной веревкой, рядом валялась кроссовка. Возле кухни пахло подгнившими картофельными очистками.

Комиссар снова взглянул на фотографию в водительских правах. Посмотрел на рот молодой женщины, на губы, вроде бы с трещинками, и вдруг понял: чего‑то не хватает.

Он как будто что‑то видел, хотел сказать об увиденном – но совершенно забыл, что именно он видел.

Комиссар дернулся – в кармане зажужжал телефон. Звонил Нолен.

– Йона.

– Это Нильс Олен, главный патологоанатом отделения судебной медицины в Стокгольме.

Йоне стало смешно. Они знали друг друга двадцать лет, и он узнавал голос Нолена безо всяких церемоний.

– Она ударилась головой? – спросил комиссар.

– Нет, – удивленно ответил Нолен.

– Я подумал – может, она нырнула и наткнулась на камень.

– Нет, ничего подобного. Она утонула, это и стало причиной смерти.

– Ты уверен? – настаивал Йона.

– Я нашел пенистый грибок в ноздрях, разрывы слизистой в горле – возможно, из‑за сильных рвотных спазмов. В бронхах и трахее – бронхиальная секреция. Легкие нашей покойницы – типичные легкие утонувшего человека, они наполнены водой, тяжелее обычного и… да.

Оба замолчали. Комиссар услышал скребущий звук – как будто что‑то ударилось о железную опору – и спросил:

– Ты что‑то хотел?

– Да.

– Может, расскажешь?

– У нее в моче повышенное содержание тетрагидроканнабинола.

– Марихуана?

– Да.

– Но не от этого же она умерла.

– Не от этого, – спокойно ответил Нолен. – Просто я подумал, что ты как раз пытаешься реконструировать развитие событий… и что в головоломке есть неизвестная тебе небольшая деталь.

– Погибшую звали Пенелопа Фернандес.

– Очень приятно, – буркнул Нолен.

– Что‑нибудь еще нашел?

– Нет.

Нолен засопел в трубку.

– Ну, говори, – подбодрил его Йона.

– Понимаешь, это не обычная смерть.

Нолен замолчал.

– Так что же ты нашел?

– Ничего. Но у меня есть ощущение…

– Браво, – похвалил Йона. – Моя школа.

– Ну да, звучит глупо, я знаю, но… То есть ясно, что речь идет о mors subita naturalis, совершенно естественной смерти… Но если это и естественная смерть, то это весьма странная естественная смерть.

Разговор закончился, однако слова Нолена mors subita naturalis засели у Йоны в голове. В смерти Пенелопы Фернандес было что‑то загадочное. Ее тело не просто кто‑то заметил в воде и поднял на борт яхты. Она лежала на палубе. Разумеется, можно предположить, что обнаруживший девушку человек хотел позаботиться о ней. Но в таком случае он отнес бы ее в салон и положил на диван.

Единственно возможным комиссару представлялось следующее: о женщине позаботился кто‑то, кто любил ее, кто хотел уложить несчастную в ее собственную каюту, в ее собственную кровать.

Но ведь она сидела на кровати. Сидела.

Может быть, Нолен ошибся? Может быть, она была еще жива, когда ее подняли на борт? А потом кто‑то отнес или отвел ее в каюту… Допустим, легкие женщины серьезно пострадали и помочь ей было уже невозможно. Она почувствовала себя плохо, захотела прилечь, и ее не стали тревожить.

Но почему ее одежда не была мокрой, почему не было воды на теле?

Здесь есть душевая с пресной водой, вспомнил Йона и решил обследовать яхту до конца, заглянуть в каюту на корме, в ванную и кухню. Многое еще предстояло ввести в уравнение, прежде чем что‑то станет вырисовываться.

Эрикссон поднялся и сделал несколько шагов; яхта закачалась под тяжестью его огромного тела.

Йона еще раз заглянул в салон через стеклянную дверь, и снова его взгляд наткнулся на ведро с веревкой. Оно стояло возле цинковой бадьи для стирки, в которую кто‑то сунул гидрокостюм. Возле поручней лежали водные лыжи. Комиссар заставил себя взглянуть на ведро. Посмотрел на веревку, узлом завязанную на ручке. Круглый край бадьи сверкал на солнце, сиял, как серп луны.

Вдруг Йону осенило. Он понял все с ясностью, от которой бросило в дрожь. Комиссар подождал, пока сердце перестанет колотиться, и еще раз прокрутил в уме всю цепочку событий. Теперь он точно знал, что прав.

Женщина, которую идентифицировали как Пенелопу Фернандес, захлебнулась в стиральной бадье.

Перед глазами у Йоны возникла изогнутая отметина на ее теле, которую он заметил в прозекторской и которая так напоминала улыбающийся рот.

Женщину убили и посадили на кровать в ее каюте.

Мысли побежали быстрее, в кровь хлынула адреналиновая волна. Женщину утопили в соленой морской воде и перенесли на кровать.

Необычное убийство, необычный убийца.

В голове у комиссара зазвучал странный голос, торопливый и настойчивый. Голос все быстрее и громче повторял два слова: уходи с яхты, уходи с яхты.

Йона посмотрел в окно на Эрикссона. Тот сунул ватную палочку в пакетик, заклеил его и пометил шариковой ручкой.

– Ку‑ку, – улыбнулся Эрикссон.

– Сходим на землю!

– Я не люблю лодки, они все время качаются. Но я только начал…

– Прервись ненадолго, – жестко перебил Йона.

– Да что с тобой?

– Пошли, пошли. И не притрагивайся к мобильнику.

Они сошли на пристань, и Йона отвел Эрикссона подальше от яхты. Он ощущал тяжесть в ногах, чувствовал, как пылают щеки и по телу растекается спокойствие.

– На борту может быть бомба, – негромко сказал он.

Эрикссон присел на край бетонного цоколя. По лбу толстяка струился пот.

– Ерунду болтаешь.

– Это необычное убийство. Есть риск…

– Убийство? С чего вдруг убийство?

– Дослушай. Я уверен, что Пенелопу Фернандес утопили в бадье, которая стоит на палубе.

– Утопили? Ты чего несешь?

– Она захлебнулась морской водой, которая была в бадье, а потом ее посадили на кровать. И я думаю, что по плану преступника яхта должна была затонуть.

– Но…

– И тогда… и тогда Фернандес должны были найти в затопленной каюте с водой в легких.

– Но яхта же не затонула, – удивленно возразил Эрикссон.

– Вот поэтому я и подумал, что на борту может быть взрывное устройство, которое по какой‑то причине не сработало.

– Скорее всего, оно заложено в топливном баке или газовых трубах на кухне, – медленно сказал Эрикссон. – Надо оцепить район и вызвать саперов.

 

13

Следственный эксперимент

 

В семь часов вечера пятеро серьезных мужчин встретились в кабинете номер тринадцать отделения судебной медицины Каролинского института. Комиссар уголовной полиции Йона Линна собирался расследовать смерть женщины, найденной на яхте в Стокгольмских шхерах. Была суббота, однако он пригласил на следственный эксперимент своего непосредственного начальника Петтера Неслунда и прокурора Йенса Сванейельма. Комиссар хотел убедить их, что расследовать придется именно убийство.

Лампа дневного света на потолке мигала, и на ослепительно‑белых кафельных стенах подергивался холодный свет.

– Надо поменять выключатель, – тихо сказал Нолен.

– Надо, – согласился Фриппе.

Стоящий у стены Петтер Неслунд что‑то буркнул. Его широкое, с крупными чертами лицо как будто подрагивало в мигающем свете лампы. Рядом с ним ждал прокурор Йенс Сванейельм – на молодом лице застыло раздраженное выражение. Он словно обдумывал, насколько это рискованно – поставить кожаный портфель на пол и прислониться к стене плечом опрятного костюма.

В помещении стоял сильный запах дезинфекции. Яркие лампы освещали мойку из нержавеющей стали с двумя кранами и глубокой раковиной. На полу – светло‑серое пластиковое покрытие. Цинковая бадья, похожая на ту, что была на яхте, уже наполовину полна. Йона Линна наливал в ведро воду из крана, вделанного в стену возле слива, и выливал в бадью. Ведро за ведром.

– Когда на яхте находят утонувшего, это не обязательно преступление, – нетерпеливо сказал Сванейельм.

– Точно, – подтвердил Петтер.

– Может быть, это несчастный случай, о котором еще не заявили, – развил свою мысль прокурор.

– Вода в легких – та же самая, по которой плыла яхта, но ее нет ни на одежде, ни на теле, – пояснил Нильс Олен.

– Странно, – сказал Сванейельм.

– Этому обязательно найдется рациональное объяснение, – улыбнулся Петтер.

Йона вылил в бадью последнее ведро, поставил его на пол, потом разогнулся и поблагодарил четверку за то, что они нашли время прийти.

– Я знаю, что сегодня выходной и всем хочется домой, – сказал он. – Но мне кажется, я кое‑что обнаружил.

– Ты сказал, что это важно. Естественно, мы пришли. – Сванейельм все‑таки поставил свой портфель на пол, между ног.

– Преступник поднялся на борт прогулочной яхты, – начал Йона. – Спустился по лестнице в форпик, где спала Пенелопа Фернандес. Вернулся на корму, взял ведро с веревкой и стал наполнять бадью на корме.

– Пять‑шесть ведер, – вставил Петтер.

– Когда бадья наполнилась, он спустился вниз и разбудил Пенелопу. Вытащил ее на палубу и утопил в бадье.

– Кто мог это сделать? – спросил Сванейельм.

– Пока не знаю. Какие‑нибудь садисты, пытка водой…

– Месть? Ревность?

Комиссар склонил голову набок и задумчиво сказал:

– Это не простой убийца. Возможно, преступник хотел получить от жертвы какую‑то информацию, заставить ее что‑то рассказать или в чем‑то признаться – перед тем как в последний раз макнуть ее головой в бадью и держать, пока у жертвы не кончится воздух в легких и она не сделает инстинктивный вдох.

– Что скажет главный патологоанатом? – спросил Сванейельм.

Нолен покачал головой:

– Если ее утопили… Тогда я должен был бы найти следы насилия на теле – синяки и…

– Давайте пока подождем с возражениями, – перебил Йона. – Я бы хотел показать вам, как я вижу преступление, как оно произошло. А потом мы все вместе осмотрим тело и увидим, подтверждается ли моя теория доказательствами.

– Почему ты все делаешь не по‑людски? – поинтересовался Петтер.

– Еще немного – и мне надо будет идти, – предупредил прокурор.

Комиссар взглянул на него – в светлых глазах блеснул лед. В уголке рта появилась улыбка – улыбка, которая никак не вязалась с серьезным взглядом.

– Пенелопа Фернандес, – начал он, – сидела на корме и курила марихуану. День был жаркий; ее разморило, она спустилась отдохнуть и уснула, не сняв джинсовую куртку.

Он махнул юному ассистенту Нолена, ждавшему у дверей.

– Фриппе обещал помочь мне с экспериментом.

Фриппе, широко улыбаясь, шагнул вперед. Черные крашеные волосы колтунами свисали на спину, потертые кожаные штаны украшали заклепки. Он тщательно застегнул джинсовую куртку, надетую поверх черной футболки с эмблемой рок‑группы «Европа».

– Смотрите, – мягко предложил Йона. Одной рукой он захватил рукава куртки, заведя Фриппе руки за спину, а другой крепко взял его за волосы. – Теперь я полностью контролирую движения Фриппе – а на его теле не появится ни единого синяка.

Йона еще сильнее стиснул руки молодого человека. Фриппе охнул и согнулся.

– Потише, – засмеялся он.

– Ты, конечно, крупнее жертвы, но я все же смогу сунуть тебя головой в бадью.

– Осторожнее, – предупредил Нолен.

– Я только попорчу ему прическу.

– Ничего, – улыбнулся Фриппе.

Началась молчаливая, с сопением, борьба. Нолен выглядел встревоженным, Сванейельм – озабоченным. У Петтера вырвалось тихое ругательство. Без особых усилий комиссар макнул Фриппе головой в бадью, немного подержал под водой, выпустил и отступил назад. Фриппе, пошатываясь, выпрямился, и Нолен поспешил к нему с полотенцем.

– Достаточно было описать словами, – недовольно заметил он.

Когда Фриппе вытерся, все в молчании перешли в соседнюю комнату. В прохладном воздухе плыл тяжелый запах разложения. Одну стену занимали расположенные в три яруса холодильные камеры из нержавеющей стали. Нолен открыл камеру номер шестнадцать и вытащил ящик. На узком поддоне лежала молодая женщина. Обнаженное тело стало бесцветным, вокруг шеи – коричневая сетка кровеносных сосудов. Йона указал на тонкую выгнутую линию над грудью покойницы и сказал Фриппе:

– Сними футболку.

Фриппе расстегнул куртку и стащил с себя футболку. На его груди виднелась светло‑розовая отметина от края бадьи – выгнутая линия, похожая на радостно улыбающийся рот.

– Вот черт, – сказал Петтер.

Нолен подошел поближе и осмотрел шею убитой. Потом взял фонарик и направил луч на бледную кожу под волосами.

– Вижу без микроскопа – кто‑то крепко держал ее за голову.

И он засунул фонарик в карман своего медицинского халата.

– Иными словами… – подсказал Йона.

– Иными словами, тут ты безусловно прав, – признал патологоанатом и поаплодировал.

– Убийство, – вздохнул прокурор.

– Впечатляет, – заметил Фриппе и стер со щеки потек черной краски.

– Спасибо, – с отсутствующим видом поблагодарил комиссар.

Нолен вопросительно взглянул на него:

– Ты еще что‑то увидел?

– Это не она.

– Что?

Комиссар встретился взглядом с Ноленом, а потом указал на тело.

– Это не Пенелопа Фернандес, это кто‑то другой, – сказал он и посмотрел в глаза прокурору. – Убитая – не Пенелопа. Я видел ее водительские права и уверен, что это не она.

– Но как же…

– Возможно, Пенелопа Фернандес тоже мертва. Однако в таком случае нам еще предстоит найти ее.

 

14

Вечеринка

 

Сердце было готово выскочить из груди. Пенелопа пыталась дышать тихо, но воздух со свистом рвался в горло. Пенелопа сползла по неровной скале, ободрав влажный мох, пролезла через густой ельник. Ее трясло от страха. Пенелопа сама слышала, как постанывает, думая о Виоле. Бьёрн тихо сидел в темноте под ветками, обхватив себя за плечи, и время от времени что‑то бормотал.

Они бежали в панике, не глядя по сторонам, спотыкались, падали, поднимались, перелезали через поваленные деревья, ранили колени и руки, но все же бежали все дальше и дальше.

Пенелопа не знала, далеко ли их преследователь, видит ли он их или решил пока прекратить гонку и затаиться.

Они бежали, но Пенелопа понятия не имела – почему. Она не понимала, почему их преследуют как дичь.

Наверное, все это – просто ошибка, думала она. Чудовищная ошибка.

Скачущий пульс выровнялся.

Пенелопу замутило, чуть не вырвало. Стало тяжело глотать.

– О боже, боже, – повторяла она, – что же это? Нам обязательно помогут. Скоро яхту найдут, полиция начнет искать нас…

– Ш‑ш‑ш, – прошипел Бьёрн, испуганно вытаращив глаза.

У Пенелопы дрожали руки. В мозгу одна за другой проносились разные картины. Она зажмурилась, чтобы не видеть их, затем попыталась сосредоточить взгляд на своих белых кроссовках, на коричневых сосновых иголках на земле, на грязных, ободранных до крови коленях Бьёрна, но образы все же пробивались: убитая Виола сидит на кровати, широко раскрыв глаза, с непроницаемым взглядом; лицо у нее смутно‑белое и влажное, мокрые волосы висят сосульками.

Там, на яхте, Пенелопа каким‑то образом поняла, что мужчина, стоявший на берегу и подзывавший Бьёрна, убил ее сестру. Она почувствовала это, сцепила детали в единое целое и мгновенно осознала смысл увиденного. Их обоих могут вот‑вот убить.

И Пенелопа стала звать Бьёрна. Они потеряли время, все происходило слишком медленно, и еще она поранила Бьёрна острием багра, прежде чем сумела поднять его на борт.

Надувная лодка обогнула шхеру Стура Кастшер и, увеличив скорость, вышла в спокойное открытое море.

Пенелопа направила яхту прямо к старому деревянному причалу, дала задний ход и заглушила мотор, когда нос врезался в опору. Яхта с треском завалилась набок, и они в панике покинули судно, не успев захватить даже телефоны. Пенелопа поскользнулась на склоне холма, оперлась на руку, обернулась и увидела, как человек в черном поспешно подвел свою резиновую лодку к причалу.

Пенелопа с Бьёрном побежали в ельник, бок о бок, огибая деревья, обегая темные камни. Бьёрн вскрикивал, когда его голые ноги наступали на острые ветки.

Пенелопа тянула его за собой, преследователь не отставал от них.

Оба ни о чем не думали, не имели плана – просто бежали сломя голову, путаясь в густом папоротнике и кустиках черники.

На бегу Пенелопа плакала и сама слышала свой плач. Плакала – и не узнавала своего голоса.

Толстая ветка больно хлестнула ее по ноге, пришлось остановиться. У Пенелопы перехватило дыхание, она захныкала, дрожащими руками отвела ветку и увидела чуть позади Бьёрна. Боль отдалась в бедре. Пенелопа двинулась дальше, снова побежала и не оборачиваясь углубилась в густой лес.

С мыслями охваченного паникой человека что‑то происходит. Паника не постоянна – время от времени она уступает место доводам разума. Как будто в голове выключают шум и в установившейся тишине человек мгновенно осознает ситуацию. Потом снова накатывает страх, мысли возвращаются в ту же колею и начинают носиться по кругу. Хочется только бежать, чтобы оказаться как можно дальше от преследователя.

Пенелопа надеялась, что они обязательно наткнутся на какую‑нибудь компанию – вечером на острове Орнё должно быть полно народу. Надо добраться до домов на юге острова; там им с Бьёрном помогут, дадут телефон, вызовут полицию.

Они было спрятались в густом кустарнике, но очень скоро невыносимый страх погнал их дальше.

Пенелопа бежала, снова чувствуя присутствие черного человека, ей казалось, что она слышит его длинные быстрые шаги. Она знала, что он‑то не останавливался ни на минуту. Если они не найдут помощи, не доберутся до людей, он настигнет их.

Снова холм; из‑под ног вниз по склону посыпались камешки.

Они должны встретить людей, где‑то поблизости должны быть дома. У Пенелопы началась истерика. Хотелось остановиться и кричать, просто звать на помощь, но Пенелопа заставила себя бежать дальше, вверх.

Позади закашлялся Бьёрн, тяжело задышал, опять закашлялся.

А что, если Виола не умерла? Что, если ей нужна была помощь? Страх сдавил Пенелопе виски. Она поняла, что думает так, потому что правда была слишком страшной. Пенелопа знала, что сестра мертва, но эта мысль была невыносимой, от нее словно разливалась непроглядная тьма. Пенелопа не хотела ничего понимать, не могла, не хотела даже пытаться понять.

Беглецы снова карабкались по крутому склону, между густых сосен, камней и ягодных кустиков. Опираясь на руки, Пенелопа забралась на вершину. Бьёрн поднялся следом; он пытался что‑то сказать, но запыхался и просто потянул ее за собой. Лес по ту сторону холма выходил к западному берегу острова. Между темными деревьями виднелась светлая полоска воды. До нее было недалеко, и они бросились бежать к морю. Пенелопа поскользнулась и поехала вниз, упала и больно ударилась о землю, стукнулась ртом о колено, отдышалась и закашлялась.

Она попыталась подняться, надеясь, что ничего не сломала, и вдруг услышала музыку, громкие голоса и смех. Опираясь о влажную землю, Пенелопа встала, вытерла губы, посмотрела на кровь на запястье.

Бьёрн потянул ее за руку и показал куда‑то пальцем: там была вечеринка. Пенелопа и Бьёрн взялись за руки и побежали на звук. Между темных деревьев виднелись ряды разноцветных лампочек, развешанных на веранде.

Они перешли на шаг, присматриваясь.

Возле красивого красного домика на берегу стоял стол, за которым сидели люди. Небо было светлым, однако Пенелопа понимала, что уже полночь. Ужин давным‑давно закончился, но кофейные чашки, десертные тарелки и пустые миски все еще стояли на столе.

Люди за столом пели, разговаривали, наливали в бокалы красное вино из пакетов. Над грилем еще дрожал горячий воздух. Дети, наверное, спали в доме, накрывшись пледами. Сидящие за столом показались Пенелопе и Бьёрну существами из другого мира. Их лица были светлыми и спокойными. Дружба окружала их, как стеклянный купол.

Только один человек был вне этого круга. Он стоял чуть поодаль, повернувшись к лесу, как будто ждал гостей. Пенелопа вдруг замерла, вцепившись Бьёрну в руку. Они опустились на землю и поползли, прячась за низкими ветками. У Бьёрна был испуганный непонимающий вид. Преследователь угадал, куда они направятся, и добрался до домика раньше них. Он знал: беглецы не смогут устоять перед светом и звуками праздника – они, словно майские мушки, найдут путь сюда, – и поджидал их, следил за ними из‑за темных деревьев, хотел встретить их на краю опушки. Человек в черном не боялся, что сидящие за столом услышат крики. Он понимал, что в такое время люди не рискнут углубиться в лес.

Когда Пенелопа нашла в себе силы оглянуться, он уже исчез. Ее трясло от избытка адреналина. А вдруг преследователь решил, что ошибся, подумала она и внимательно посмотрела по сторонам.

Может, он побежал в другом направлении.

Но едва Пенелопа подумала, что им с Бьёрном больше не надо ни от кого бежать и что они могут спуститься к людям и вызвать полицию, как снова заметила его.

Черный человек стоял возле дерева, недалеко от них.

Четким движением преследователь поднес к глазам черный бинокль с зеленоватыми линзами.

Пенелопа ползла рядом с Бьёрном, борясь с желанием вскочить и помчаться сломя голову. Она увидела, как человек в черном подносит оптику к глазам, и подумала, что это тепловая камера или прибор ночного видения.

Пенелопа опять взяла Бьёрна за руку и, согнувшись, потянула его за собой, прочь от дома и музыки, назад, подальше в лес. Через некоторое время она позволила себе выпрямиться. Теперь они бежали по склону к вершине, давным‑давно закругленной ледником километровой толщины, некогда покрывавшим всю Северную Европу. Беглецы продрались сквозь густой кустарник, обогнули валун и оказались наконец на усыпанной острыми камнями вершине. Бьёрн тут же схватился за толстую ветку и осторожно поехал вниз. Сердце Пенелопы отчаянно колотилось, мышцы ног дрожали, она пыталась дышать тихо, но слишком запыхалась. Она тоже съехала по жесткой неровной скале, таща за собой мох и блошник, и оказалась перед густым ельником. На Бьёрне были только купальные трусы до колен; его лицо стало бледным, а губы почти побелели.

 

15

Опознание

 

Под окном главного патологоанатома Нильса Олена кто‑то бросал мячик о стену. Олен и комиссар уголовной полиции Йона Линна в молчании ждали Клаудию Фернандес. Этим ранним воскресным утром ее пригласили в прозекторскую на опознание убитой.

Когда Йона позвонил Клаудии и произнес: «Боюсь, ваша дочь Виола скончалась», та на удивление спокойно ответила:

– Это невозможно, Виола сейчас в шхерах со своей сестрой.

– На яхте Бьёрна Альмскуга?

– Да, я сама сказала ей позвонить Пенелопе и спросить, нельзя ли ей отправиться с ними. Я подумала, что девочке нужно немного развеяться.

– На яхте был кто‑нибудь еще?

– Бьёрн, конечно.

Комиссар молчал несколько секунд, пытаясь справиться с тяжестью в душе. Потом кашлянул и негромко сказал:

– Клаудия, вам надо приехать в отделение судебной медицины в Сольне.

– Зачем?

…И вот Йона сидел на неудобном стуле в кабинете главного патологоанатома. Нолен прикрепил маленькую фотокарточку Фриппе на рамку своей свадебной фотографии. Вдалеке слышались удары мяча о стену, гулкие и одинокие. Йона вспомнил, как изменилось дыхание Клаудии, когда она начала понимать, что ее дочь, возможно, погибла. Йона осторожно изложил ей обстоятельства: что женщину – ее младшую дочь, как они опасаются, – нашли мертвой на брошенной в Стокгольмских шхерах яхте.

В Густавсберге Клаудия Фарнандес уже села в заказанное такси. Через несколько минут она будет на опознании.

Нолен сделал вялую попытку завести легкую беседу, но сдался, поняв, что комиссар даже не собирается отвечать.

Обоим нестерпимо хотелось, чтобы все закончилось как можно скорее. Во время опознания всегда наставал один беспощадный момент. При виде трупа рушились последние надежды, и невыносимую легкость неизвестности уносил ураган боли.

В коридоре послышались шаги. Комиссар и патологоанатом одновременно встали со стульев.

При виде мертвого тела родственника человек получает неумолимое подтверждение своих худших опасений. Но в то же время это – важный, необходимый момент в работе скорби. Йона много читал о том, что опознание приносит своего рода освобождение. Конец безумным надеждам на то, что любимый человек жив, – надеждам, после которых остаются лишь пустота и разочарование.

Но все это – слова и ничего больше, подумал Йона. Смерть страшна и ничего не отдает назад.

Клаудия Фернандес, женщина лет шестидесяти, остановилась в дверях.

Она выглядела испуганной. На лице следы рыданий и тревоги; женщина сутулилась и держалась скованно.

Йона приветливо сказал:

– Здравствуйте, меня зовут Йона Линна. Я комиссар уголовной полиции, мы говорили с вами по телефону.

Нолен едва слышно представился, коротко пожал женщине руку и тут же повернулся спиной, притворившись, что роется в папках. Он производил впечатление человека брюзгливого и недоброжелательного, но комиссар знал, что на самом деле ему сейчас очень тяжело.

– Я звонила, но мои девочки не отвечают, – прошептала Клаудия. – Они…

– Ну что, идемте? – перебил Нолен, словно не слыша ее последних слов.

Они молча двигались по знакомым коридорам. С каждым шагом комиссару как будто становилось труднее дышать – не хватало воздуха. Клаудия Фернандес не спешила навстречу приближающемуся моменту. Она шла медленно, на несколько метров отстав от Нолена, чья долговязая угловатая фигура торопливо двигалась перед ними. Йона попробовал улыбнуться Клаудии, но, встретив ее взгляд, прогнал улыбку. Паника, мольба, попытка договориться с Господом.

Они будто бы втащили Клаудию в холодное помещение, где хранились трупы.

Нолен что‑то недовольно проворчал и нагнулся, чтобы отпереть ячейку и выкатить ящик из нержавеющей стали.

Показалось тело молодой женщины, накрытое белой простыней. Тусклые глаза полузакрыты, щеки запали.

Волосы черным венком лежали на красивой голове.

Маленькая бледная кисть покоилась возле бедра.

Клаудия быстро задышала. Она подалась вперед, осторожно тронула руку и тихо, жалобно застонала. Глубокий стон, словно в этот момент она сломалась, словно у нее разорвалась душа.

Клаудия затряслась всем телом, упала на колени, прижала безжизненную руку дочери к губам и зарыдала:

– Нет, нет… Боже, милостивый Боже, не Виола. Не Виола…

Йона встал у нее за спиной. Плечи Клаудии тряслись от плача, отчаянные рыдания становились все громче, потом понемногу утихли.

Клаудия вытерла слезы и поднялась с пола, прерывисто дыша.

– Вы можете подтвердить, что это она? – сухо спросил Нолен. – Что перед нами Виола…

Голос у него прервался. Нолен сердито прокашлялся.

Клаудия кивнула и осторожно дотронулась кончиками пальцев до щеки дочери.

– Виола, Виола…

Она отвела дрожащую руку, и Йона медленно произнес:

– Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования.

Клаудия готова была упасть, но оперлась о стену, повернулась к комиссару и прошептала:

– В субботу мы собираемся в цирк, это мой сюрприз Виоле…

Они посмотрели на убитую, на ее бледные губы, кровеносные сосуды на шее.

– Я забыла, как вас зовут, – потерянно сказала Клаудия и взглянула на Йону.

– Йона Линна.

– Йона Линна, – протяжно повторила женщина. – Я расскажу вам о Виоле. Она моя младшая девочка, моя маленькая, моя…

Клаудия взглянула на белое лицо Виолы и покачнулась. Нолен подвинул стул, но женщина лишь помотала головой.

– Простите, – сказала она. – Это из‑за того, что… моя старшая дочь, Пенелопа… ей пришлось повидать много ужасного в Сальвадоре. Когда я думаю о том, что со мной делали в тюрьме, когда вспоминаю, как Пенелопа боялась, как она плакала и звала меня… часами напролет, но я не могла ей ответить, не могла защитить ее…

Клаудия взглянула Йоне в глаза, шагнула к нему, и он осторожно приобнял ее за плечи. Она прижалась лицом к его груди, тяжело вздохнула, отошла, избегая смотреть на мертвую дочь, нашарила спинку стула и села.

– Моя гордость… я так гордилась тем, что малышка Виола родилась в Швеции. У нее была прелестная комнатка с розовой лампой, с игрушками и куклами, она ходила в школу, смотрела фильмы про Пеппи Длинныйчулок… Не знаю, поймете ли вы, но я гордилась тем, что ей не пришлось голодать или бояться. Не то что нам… мне и Пенелопе. Мы‑то просыпались по ночам, готовые к тому, что кто‑нибудь придет и обидит нас.

Она помолчала, а по