Каннибалы в джунглях Индонезии

 

Третий крупнейший по территории в мире остров Борнео (Калимантан) расположен между полуостровом Малакка и Новой Гвинеей. К северу от него – целая россыпь Филиппинских островов, а к югу полумесяцем выгнулся остров Ява с группой небольших островов, протянувшихся на восток к Тимору, который сам находится совсем неподалеку от Австралии, у ее северного побережья. Борнео почти оседлал экватор. Этот громадный остров в основном населяют племена даяков, а они получили незавидную репутацию безжалостных «охотников за черепами» с того времени, как первые мореходы начали совершать первые путешествия между многочисленными островами Индийского архипелага. «Охота за черепами» и каннибализм – это две стороны одной медали.

«Обычай «охоты за черепами», по-видимому, столь же древний, как и сам народ даяков, – писал сэр Хью Лоу в памятной записке о северной части Борнео – Сараваке. – Скорее всего, побудительным мотивом к этому послужило поверье у другого племени на Борнео (не одинаков) о том, что человеческое жертвоприношение – это самая подходящая форма жертвоприношения племенным богам. Некоторые из племен верили, что головы, отсеченные у их врагов, принадлежат им по праву, так как эти люди обязательно должны стать их рабами в потустороннем мире.

Празднества здесь у местного населения проводятся по различным поводам: чтобы боги послали обильный урожай риса, чтобы в лесах водилось много диких зверей, а в капканы попадало много дичи, чтобы в ручьях и речках было полно рыбы, чтобы все члены племени были живы и здоровы, чтобы женщины не страдали бесплодием и рожали детей. Но все эти благие пожелания, как они считали, исполняются в точности и наверняка, если племя захватит пленника и устроит особый праздник, на котором съест голову врага».

Другой наблюдатель, на сей раз официальный представитель правительства Саравака, приводит подробности, связанные с тем, как туземцы отрубают головы своим жертвам. Все эти дополнительные детали представляют определенный интерес, так как демонстрируют нам, что даже в таком большом племени, как даяки, существовали, хотя и незначительные, вариации этой чудовищной практики.

«Способ отсечения головы разнится от племени к племени. Прибрежные даяки, например, отрубают голову у шеи, чтобы сохранить таким образом обе челюсти. С другой стороны, у горных даяков – иной метод, отличающийся некоторой небрежностью. Головы рассекают либо вдоль, либо поперек большим малайским ножом-парангом. Часто из головы вырубаются большие куски. Иногда головы отсекаются у самого основания черепа, что требует большой ловкости и натренированной руки.

Многие туземцы обычно носят с собой небольшую корзинку, в которую кладут отрубленную голову. Корзина аккуратно сплетена, украшена множеством ракушек и прядями человеческих волос. Но только те даяки, которые «на законном основании» добыли голову, а не украли ее, как другие, или не «нашли в лесу», имели право украшать человеческими волосами свои чудовищные корзинки.

Прибрежные даяки извлекают мозг человека через носовую полость, после чего вешают голову над костром для сушки. На таком костре обычно готовится вся пища для членов племени. Время от времени они, оставив свои занятия, подбегают к костру, отрезают с головы кусок кожи или кусок поджаренного мяса с щеки или подбородка и тут же съедают. Они считают, что тем самым немедленно получают дополнительную отвагу и бесстрашие.

Но мозг не всегда извлекается через носовую полость. Иногда в основание черепа проталкивают палочку бамбука, похожую на ложку, и постепенно извлекают мозг через это отверстие в затылке…».

Но иногда в официальных сообщениях проскакивают любопытные замечания автора. Вот какой комментарий приводит сотрудник Саравакского правительства: «Мозги из головы обычно извлекаются точно так, как мы обычно извлекаем мозг из рождественской индейки, – через ушное отверстие, которое словно предназначено для усложнения всей процедуры!»

Этот автор уже говорил об использовании человеческих волос для украшения корзинок, в которых даяки носят свои трофеи – головы пленников. Однако он добавляет одну интересную подробность по поводу этих черепов, которой не наблюдается у других «охотников за черепами» и каннибальских племен.

«Они срезают волосы с головы жертвы для украшения рукояток мечей и ножен. В этот момент кто-нибудь из них внимательно следит за варкой черепов. Например, нельзя при этом позволить, чтобы нижняя челюсть свисала или проваливалась. Если такое происходит, то ее немедленно подвязывают. Если у жертвы выпал зуб во время боя, на его место тут же вставляют другой, деревянный. Глазные впадины и ноздри должны быть закрыты деревянными кружками. Язык обычно вырезается у основания».

Другое официальное лицо, на сей раз помощник резидента в Верхнем Сараваке, направил властям в виде доклада свои разрозненные записи, которые он сделал во время длительного путешествия по этой территории: «Среди племен даяков и милано, живущих во многих частях этой страны, до сих пор существует обычай вырезать у воина, павшего в бою, сердце и съедать его в сыром виде, ибо те, кто это делает, по их убеждению, наверняка со временем станут куда более отважными и мужественными туземцами. Хотя лично мне не приходилось встречаться с каннибалами на Борнео, но, по моим сведениям, практика поедания человеческой плоти здесь далеко не вымерла; более того, я уверен, что она существует и до сих пор в малоизученных местах, в глубинке.

Один путешественник сообщил мне, что когда он посетил даякские племена мерибун и джинканг, то обнаружил, что они занимаются людоедством. Обычно, по его словам, в пищу употребляют только головы, но когда их соплеменник умирает, его труп продают, и любой, кто этого пожелает, не исключая и женщин с детьми, может полакомиться его мертвой плотью и устроить по этому поводу пиршество.

В этом случае мертвецом оказался довольно молодой человек, и соплеменники отдавали предпочтение самым «вкусным», на их взгляд, частям тела – подошвам ног и ладоням. В племени джинканг съедали, как правило, все тело, за исключением внутренностей, к которым на таком празднике никто не притрагивался…».

У племени джинканг существуют свои тонкости – если только можно использовать такое слово в этом макабрическом контексте – при употреблении в пищу человеческой плоти. Они не едят все части трупа без исключения, как это делается в некоторых других даякских племенах.

Даяки – общее название группы племен, живущих главным образом на восточной оконечности острова Борнео, большая часть территории которого была голландской колонией вплоть до Второй мировой войны. Некоторые из них обитают на севере Борнео, в бывшем британском протекторате Саравак, теперь это часть Малайзии. Даяки первоначально жили в долинах в глубине страны, но во времена голландского колониального правления некоторые из них переселились в прибрежную зону, получив новое название – прибрежные даяки. Им требовалась более интенсивная «охота за черепами», так как малайзийские пираты приглашали их принимать участие в своих морских мародерских экспедициях вдоль побережья. Добычу делили строго поровну: головы пленников становились собственностью даяков, а захваченные товары и женщины оставались у малайцев.

С «охотой за черепами» среди даяков голландцам удалось покончить только после жестокой упорной борьбы. Кровавый обычай, вероятно, достиг своего пика в начале XIX века, когда спрос на черепа вдруг резко возрос из-за возникшего экспортного рынка, который мог бы удовлетворить запросы европейцев, посещавших южную часть Тихого океана. Спрос на этот товар рос постоянно. «Охота за черепами» в глубинке Борнео была в самом разгаре еще в 60-х годах прошлого столетия, но к концу века она резко сократилась. Генри Линг Рот, который в 1896 году опубликовал свое научное исследование о даяках, утверждает, что и в это время они досаждали голландским властям, требуя выдать им на это «лицензию». Те упрямо отказывали и старались перехватить тех «охотников», которые отправлялись без разрешения в свои чудовищные экспедиции. Но, как это часто бывает, даяки уходили от погони и получали в качестве награды за вылазку свои желанные трофеи – человеческие головы. Но все же после возвращения они были вынуждены сдавать добычу властям, которые тут же накладывали на ослушников крупные штрафы. Но так как жизнь в деревне без трофеев-голов казалась даякам немыслимой, то они приучились воровать их из мест хранения и порой даже обезглавливали своих гостей, оставшихся у них на ночлег.

Британский раджа Саравака Чарльз Брук писал, что его подданные-даяки просто умоляли его выдать им разрешение на «охоту», и эти мольбы напомнили ему поведение малышей, упрямо требующих в слезах карамельку. Его отец, сэр Джеймс Брук, первый раджа в этих местах, в своем дневнике в 1848 году перечислил трофеи, то есть черепа, в его владениях. Так, племя сингах могло выставить на поле сражения до тысячи воинов, и его члены не без хвастовства заявляли, что располагают «запасом», насчитывающим тысячу черепов; у племени бубаник было всего пятьдесят воинов, но и у них было полно черепов, у племени субатов всего двадцать воинов и скромное число голов – 25. Все эти трофеи были захвачены в боях с соседними племенами. Черепа малайцев и китайских иммигрантов ценились невысоко и рассматривались как временная неадекватная замена.

Методы хранения черепов отмечались от племени к племени. Одним нравились головы с мясной тканью и волосами, другие предпочитали безволосые, голые черепа. Во всех случаях головы варили, коптили и сушили. Очень часто черепа разрисовывали красными и белыми полосками, а в некоторых прибрежных племенах любители украшали их сложным узором, и такие черепа можно до сих пор видеть в европейских музеях. Черепа также по-разному выставлялись напоказ. Даяки в глубине страны строили для этой цели специальные дома-хранилища. Главный из них обычно строился вдалеке от деревни и служил кроме этого еще и местом для проведения заседаний высшего совета, а также спальней для молодых холостяков. Посередине дома стоял большой камин, и вообще, по отзывам, это «было приятное и удобное жилище». У прибрежных даяков черепа обычно становились личной собственностью захвативших их воинов, и их использовали для украшения частных домов. Если за время набега захватывали только одну голову, то иногда ее разрубали на кусочки, чтобы выделить по одному каждому воину. Иногда они разрубали голову на две части и организовывали тщательно разработанные религиозные церемонии для каждой половинки, словно они – отдельные, целостные трофеи. Большинство даяков не были людоедами, но их просто одолевала страсть к охоте за черепами.

Такая «охота» освящалась весьма живописным, красочным мифом. На своих главных праздниках прибрежные даяки вызывали высокий дух своего бога войны Сингаланга Буронга. Это происходило потому, что их племенной герой по имени Клинг, согласно легенде, однажды устроил большой праздник и попросил Сингаланга поприсутствовать на нем лично. За богом послали мотылька и ласточку. Те в одно мгновение долетели до облаков, за которыми проживало божество. В конце концов Сингаланг появился в деревне при полном параде, с заклинаниями для победы, притороченными к его талии. Но он твердо заявил, что до начала торжества должен вызвать из джунглей своих дочерей и зятьев. Одна из них, жена птицы Катупонг, вначале ответила резким отказом, утверждая, что никуда не поедет, а останется дома, если только ей не преподнесут особенно драгоценное украшение. Так вот, этим украшением, которое далось даякам потом и кровью, оказалось не что иное, как человеческая голова либо в виде разложившейся плоти, либо черного, обуглившегося черепа. Легенда подчеркивает роль даякских женщин как первых инициаторов «походов за черепами». Именно они больше всех сопротивлялись запрету на такой обряд.

Из этого мифа о божественной «охотнице» возникло представление о голове-трофее как идеальном предмете, воздающем честь даме. Теперь нельзя было завоевать сердца никакой женщины с помощью любого другого дара. Таким образом, у воина должен быть в наличности хотя бы один-единственный череп еще до того, как он задумывал жениться.

Часто будущий жених отправлялся со своими пятьюдесятью или ста соплеменниками в поход вглубь страны и в пути нападал на первого встречного, чтобы завладеть драгоценным приданым для невесты. Один туземец так это объяснял радже Джеймсу Бруку: «Ни один знатный юноша не посмел бы начать ухаживать за даякской девушкой, пока не бросит к ее ногам сетку с черепами». В некоторых районах Борнео существовал такой обычай. Молодая девушка просила своего возлюбленного срезать ей в джунглях толстую бамбуковую палку. Когда он приносил ей желаемое, она, аккуратно разложив на полу «подарок любви», разбивала палкой черепа на куски. После этого они собирали черепки и выбрасывали их в реку. Одновременно с этим она бросалась в объятия возлюбленного – так начинался «медовый месяц». Но обычно черепа хранили, обращаясь с ними весьма осторожно, так как из-за чрезвычайно жаркого климата они требовали к себе постоянного внимания.

Отлично иллюстрирует проблемы, возникающие из-за безжалостных требований даякских девушек в 80-е годы прошлого столетия, когда черепа становились общепризнанной роскошью, печальная история о восемнадцатилетнем юноше по имени Ашанг. Он влюбился в девушку младше себя, но она дала ему от ворот поворот по той причине, что он никогда не срубил у врага голову и не сварил ее. Ничего не поделаешь, вызов брошен! Ашанг вместе с товарищем решили заночевать в доме одного китайского торговца. Они вздумали ночью отрезать ему голову, а после того, как она будет надлежащим образом сварена, – пойди догадайся, что она не принадлежала воину из враждебного племени! Однако их заговор с треском провалился. Всю деревню всполошили дикие вопли предполагаемой жертвы. Прибежавшие в дом человек пятьдесят соседей спасли китайца от верной смерти, только на лице у него с одной стороны зияла глубокая резаная рана. Ашангу удалось, однако, довольно легко отделаться. Его заковали в кандалы на месяц, но потом отпустили.

Кроме предназначения в качестве приданого для невесты отсеченные головы служили многим целям. Они, по мнению туземцев, играли определенную роль в поддержании стабильности космоса, требовались для любого мало-мальски важного события, особенно это касалось членов семьи вождя племени. Когда умирал раджа, то для его погребения тоже требовались черепа, чтобы служить ему в загробной жизни. Если у вождя рождался сын, то нужны были «свежие» головы до того, как дать имя младенцу. Головы служили верной гарантией, что женщина не будет бесплодной.

Очищение от греха и врачевание болезни были взаимосвязанными явлениями, так как любое заболевание считалось карой за злонамеренный проступок. Вот что рассказывают о знаменитом «охотнике за черепами» Рохане, который завладел множеством черепов. Он был богатым, влиятельным и всеми уважаемым человеком. Вдруг он внезапно заболел, и нестерпимые головные боли, казалось, вот-вот сведут его с ума. Так как в таком состоянии он не мог отправиться на «охоту», то его тесть придумал менее рыцарский способ завладеть еще одним «трофеем», чтобы его зять наконец выздоровел. Он приказал своей девушке-рабыне пойти к реке и принести воды. Вручив Рохану меч, он выпустил его из дома через черный ход. Рохан прополз на животе весь путь до берега и там одним взмахом снес голову с плеч ничего не подозревающей девушки. Тесть, хорошенько смочив связку листьев в ее крови, принялся втирать ее в тело Рохана, приговаривая: «Я отмываю твою болезнь, я отмываю совершенное тобой зло». Такое радикальное медицинское средство, однако, не помогло, и в результате пациент умер.

Даяки никак не могли избавиться от навязчивой идеи, что отделенные от тела головы продолжают жить как люди. Среди прибрежных даяков существовал такой обычай. После того как в ходе тщательно разработанной торжественной церемонии голову приносили на берег моря и заворачивали в пальмовые листья, она становилась в течение нескольких месяцев предметом глубокого поклонения и льстивых речей. В рот черепу засовывали лакомые куски со стола, а в конце трапезы между зубами втыкали сигару. Такие черепа часто считались приемными сыновьями племени.

После того как «охота за черепами» была поставлена вне закона, менее замысловатые формы ритуальных убийств просуществовали до XX столетия. Известный немецкий антрополог Г. Шерер в 40-е годы писал в своих трудах, что туземцы используют в настоящее время для жертвоприношений рабов, хотя голландцы официально отменили рабство еще в 1894 году. Он считает, что со времен массовой «охоты за черепами» жертвоприношения рабов преследовали те же цели, они стали временной заменой черепов, когда их запасы постепенно все больше уменьшались. Шерер, вероятно, прав, утверждая, что обе формы жертвоприношений являются вариантами даякского ритуала. Черепа рабов отличались от черепов пленных врагов своим более низким статусом, их не только не считали «приемными детьми», но к ним относились всегда как к чужакам. Шерер подчеркивает, что рабов добывали, как правило, среди враждебного племени. Раб был напрочь лишен святости как человеческое существо, так как не имел никакой связи с духом предков той или иной группы туземцев. Его смерть ни в чем не меняла его положения, он по-прежнему оставался рабом для того мертвого человека, в жертву которому был принесен. Он, если употребить современное выражение, был «ничем среди хозяев».

«Даяки, правда, в куда меньшем количестве, обитали и в северной части острова, в Сараваке, – утверждает Шерер. – Самый желанный для них из всех деликатесов – человеческий язык, потом по очередности следуют мозги, мясо с бедер и ножных икр.

Туземцы этого племени затачивают зубы до невероятной остроты, что позволяет им отрывать куски жесткой, жилистой плоти. Но такой обычай существует не только у них».

Этому путешественнику даже удалось установить дружеские отношения с даяками и поговорить с ними – довольно рискованное дело при подобных обстоятельствах. Когда он спросил их, почему они занимаются людоедством, те ответили вопросом на вопрос: «Если не есть мясо вражеских павших воинов, то как стать такими же бесстрашными, как они?»

Первый английский раджа Саравака сэр Джеймс Брук старался собрать все сведения о каннибализме в той стране, куда был назначен. Этот далеко не легковерный человек скрупулезно проверял все поступавшие к нему сведения. Он не манкировал и личной беседой с человеком, от которого мог получить необходимую информацию.

Среди его посетителей оказались и три «интеллигентных» даяка из глубинки. Получив надежные заверения в том, что с ними будут хорошо обращаться, те провели несколько дней в резиденции раджи. Они с поразительной откровенностью рассказали ему обо всем, что видели собственными глазами и слышали от других. Их рассказы не вызывали у англичанина никаких подозрений. Этих трех даяков звали Кусу, Гаджа и Ринонг. Вот что узнал от них раджа: «Мы члены племени сибару – так называется приток реки Капуа. У нас две тысячи воинов. Никто из нас никогда не был в верховьях реки, где живет племя кайянов, но они сами часто приходят в Сантанг – там мы и встречаемся. Это многочисленное, могущественное и свободолюбивое племя. Многие из них, как говорят, – каннибалы, и мы знаем, что эти сообщения соответствуют действительности, так как кое-что мы видели сами. Несколько лет назад началась война между малайями и даяками, и среди даяков было немало воинов из племени кайянов. Я, Кусу, видел, как они вгоняли небольшие, от восьми дюймов до фута длиной, заостренные железные стержни в мясистые части рук убитых врагов, от локтя до плеча, и ног, от лодыжек до икр и до коленного сустава. Потом они срезали мясо, в котором торчали их стержни, и бросали в заранее приготовленные корзины.

Эти стержни они готовили заранее на такой случай и носили их в коробке, привязанной к концу ножен. Кайяны особенно ценят человеческие головы, как и другие даяки. Но они сдирают плоть со всего тела своих врагов, оставляя лишь крупные кости. Не желая делиться своей добычей с другими воинами после победоносной битвы, они уносили с собой большие куски мяса, варили их в раскаленных печах, а потом садились в свои каноэ, где устраивали пиршество, не опасаясь, что им кто-нибудь помешает. Не только я, Кусу, но и Гаджа, и Ринонг видели все это собственными глазами, видели это и другие воины, принимавшие участие в бою. Человеческая плоть после варки пахнет свининой…».

Рассказ Кусу продолжил даяк, сообщив, что они были свидетелями каннибализма не один раз. Особенно этим отличалось даякское племя джанканг. Однажды они совершили набег на соседнее племя унджиа и, взяв в плен множество пленных, убили еще немало других. После этого они подошли к поселку рассказчика.

«Они принесли с собой несколько корзин с кусками человеческого мяса, которое приготовили и съели прямо возле моей хижины. Я знал, что это человеческая плоть, и видел, как один из них жарил отрубленную руку человека на костре. Он удерживал ее над огнем пальцами. Мы все трое это отчетливо видели. Когда мы спросили их, что они делают, те только рассмеялись в ответ.

Племя джанканг съедает всех до одного воинов, убитых в бою. Члены племени даже убивают своих соплеменников, больных и немощных, если те на грани смерти, а потом их поедают. В Сантанге находился отряд этого племени. Один их молодых воинов взобрался на манговое дерево и, случайно упав оттуда, сломал себе руку. Больше на нем не было никаких ранений. Но тем не менее к нему подбежали соплеменники и, полоснув его ножом по горлу, стали жадно поедать его труп. Нам также рассказывали, что для таких праздничных трапез, которые они называют «макантаун», обычно какой-нибудь член племени занимал у своего соседа хорошо откормленного ребенка, чтобы принять участие в пиршестве. Позже он должен был вернуть соседу своего точно так же откормленного ребенка».

Преемник сэра Джеймса Брука рассказывает, что путешественники в районе реки Капуа нашли несколько спрятанных в зарослях длинных бамбуковых палок, словно владельцы этого оружия спешно бежали, почувствовав приближение белых людей. Когда они внимательно осмотрели эти палки, то обнаружили, что полая сердцевина каждой из них плотно забита кусочками человеческого мяса. «Неприкасаемый запас самого отвратительного свойства», – мрачно заметил кто-то из них.

Другой путешественник, проехавший по восточной части острова Борнео, сообщил, что, по его наблюдениям, некоторые племена даяков стараются избегать всяких контактов с племенем тринг. Попытавшись выяснить причину столь странного бойкота, он узнал, что более развитые племена даяков презирают племя трингов за постоянное пристрастие к каннибализму, чем они уже давно не занимаются.

Тринги считали наиболее сочными и вкусными такие части человеческого тела, как прежде всего ладони, потом колени и мозги.

«Бай, бай, бай! Хорошо, очень хорошо!» – воскликнул разговаривавший с ним туземец, похлопывая его по рукам, ногам и лбу. Этот тринг с гордостью поведал ему, что попробовал крови и плоти семидесяти жертв: мужчин, женщин и детей. «Кровь от их рук, коленей и мозга, – закончил он свои признания, – теперь течет по моим жилам!»

Даяки имели привычку организовывать многолюдные экспедиции с единственной целью – нахождение новых жертв – либо для обеспечения себя новыми головами, либо для пополнения запасов человеческого мяса: эти два побудительные мотива, по сути дела, трудно отделить один от другого. Казалось, они получали удовольствие от малейшей детали при осуществлении таких походов. Точно так же главнокомандующий современной армии, по сути дела, одержим каждой деталью при разработке стратегического плана. Подробный отчет об одной из таких экспедиций нам приводит Джон Дальтон: «Упорство и настойчивость, проявляемые даяками в ходе подобной экспедиции, вызывают искреннее удивление. Они заранее получают всю нужную информацию от попавших в плен женщин какой-нибудь далекой деревни во время очередного налета. Когда туземцы направляются к месту добычи, их каноэ никогда не показываются на реке в дневное время. Свой поход они обычно продолжают спустя часа два после наступления темноты. Охотники тихо и быстро плывут по реке, держась поближе к берегу. Одна лодка следует сразу за другой, а покрытые мягкой корой специального дерева ручки весел не издают при движении ни звука.

Так они гребут всю ночь без перерыва и за полчаса до рассвета вытаскивают свои каноэ на берег, где прячут их в густых джунглях. Со стороны реки абсолютно невозможно различить какие-либо следы их пребывания. Если вдруг их вождю или руководителю экспедиции захочется человеческого мяса, то для этой цели убивают одного из своих. Это не только вкусная еда, но еще и трофей – им становится голова несчастного соплеменника. Потом двое или трое из них влезают на вершину высоких деревьев, чтобы обследовать окружающую территорию, убедиться, нет ли где поблизости деревни на отшибе или пары одиноких хижин. Об этом им становится известно по дыму от костров. Если охотники обнаружат такую деревню, то, окружив ее, стараются не дать убежать прочь ни одному из жителей. Если же это большой поселок, то они принимаются за работу с еще большей осторожностью…».

Дальтон упоминает о тех мерах предосторожности, которые принимает руководитель экспедиции. Треть его людей высылается в авангард – они должны первыми продраться через самый непроходимый участок джунглей. Добравшись до поселка, охотники располагаются по его периметру – так, чтобы их никто не заметил. На дороге, ведущей в поселок из джунглей, выставляются дополнительные караулы. Остальная часть экспедиции перебирается по реке на каноэ, рассчитывая прибыть к месту назначения за час до рассвета. Оказавшись в условленном месте, воины, достав со дна лодки спрятанное боевое снаряжение, надевают его на себя. Привязав к берегу свои каноэ, они начинают пеший поход через густые джунгли и колючие кустарники.

Перед самым рассветом, приблизившись к хижинам, они начинают швырять на соломенные крыши «огненные шары», сделанные из сухой, легко воспламеняющейся коры некоторых деревьев. Далее Дальтон продолжает: «Крыши хижин, одна за другой, быстро воспламеняются. Раздается громкий боевой клич воинов, сопровождаемый треском полыхающей соломы и грохотом падающих на землю шестов и стен. Кровавая расправа начинается сразу же после возникшей паники. Всех жителей-мужчин либо насаживают на копья, либо разрубают на куски, когда они, охваченные ужасом, спотыкаясь, пытаются по лестнице выбежать из охваченных огнем хижин. Пламя хорошо освещает местность, что позволяет нападающим воинам различать и женщин.

Женщины с детьми, те их них, которые не сгорели живьем, устремляются в джунгли по знакомым тропинкам, но там их уже ожидает боевое охранение, от которого нет спасения. У них нет иного выхода, кроме капитуляции. Их всех собирают в одном месте и приставляют к ним часовых…».

Дальтон подчеркивает тщательно разработанные меры предосторожности, позволяющие воинам экспедиции не дать улизнуть от них не одному жителю поселка. На всех тропинках и дорогах стоят охранники, охраняется и берег реки, посередине которой качаются на волнах каноэ с часовыми, следящими за любым безрассудным человеком, которому взбредет в голову переплыть через реку на другой берег, чтобы спастись.

При проведении таких экспедиций тщательно учитывается время суток. Туземцы считают, что сон наиболее крепок на рассвете, вот почему они выбирают этот момент для неожиданной атаки. Небольшой дождь им на руку, так как во время дождя люди спят без задних ног. Но ливень в таком деле недопустим – от воды промокают крыши и гаснут «огненные шары». В таком случае утрачивается элемент неожиданности и паники не возникает.

Старых, захваченных в плен женщин убивают на месте. У пленников-мужчин отрубают головы. Мозг из них извлекается как можно быстрее. Головы потом держат на огне, чтобы получше сохранились.

Дальтон сообщает об одном знакомом вожде племени по имени Сельги, воины которого привезли с собой из экспедиции за черепами, продолжающейся около шести недель, более семисот человеческих голов, треть из них составляла его личную добычу. «Даяк, – объяснял он Дальтону, – готов перенести любые страдания с радостью, если в результате он в награду получит хотя бы одну дополнительную голову».

Далее Дальтон рассказывает о своих впечатлениях как очевидец: «Я присутствовал при нападении людей Сельги на два поселка. Все его жители оказались захваченными врасплох, и, конечно, бой велся только с одной стороны, хотя кое-кто и оказывал сопротивление. Я не заметил, чтобы они отражали наносимые яростные удары оружием; они скорее безропотно принимали их на свои щиты или бамбуковые головные уборы. Во время кровавой массовой расправы стоял ужасный шум и грохот, и в этой вакханалии с большой охотой принимали участие те женщины их племени, которым удалось уговорить воинов дать им место в своем каноэ. Старые даяки любят порассуждать о своих успехах в таких вот экспедициях. Ужас в глазах женщин и детей, которых они захватывали, безжалостно калечили, а потом убивали, – неиссякаемый источник большого удовольствия и даже забавы, когда они, собравшись вместе, вспоминают о своих славных боевых подвигах».

На соседнем большом острове Суматра каннибализм вполне сравним с людоедством племен даяков, и здешние каннибалы по свирепости превосходят даже страшных любителей человеческой плоти с островов Фиджи (о фиджийцах разговор впереди).

Вот что пишет о них доктор Мейнар: «Моральный кодекс батаков Суматры позволяет им съесть живым человека, совершившего прелюбодеяние, а также тех, кто совершает кражи по ночам, пленников, тех, кто предательским образом нападает на жителей дома или одинокого туземца. Казнь происходит немедленно, без проволочек, в присутствии всего населения деревни. В случае прелюбодеяния требуется соблюсти одну, последнюю формальность: родственники преступника должны в обязательном порядке присутствовать при исполнении приговора. Муж, жена и другие люди, непосредственно оскорбленные такими его действиями, имеют право на получение ушей осужденного. Затем каждый из присутствующих в соответствии с его рангом выдирает для себя любимый кусок. Главный судья, отрубив преступнику голову, подвешивает ее над дверью своего дома в качестве законного трофея.

Мозг жертвы, который батаки наделяют магическими свойствами, сохраняется впрок в тыкве. Внутренности обычно не едят, но ступни ног, сердце, приготовленное с рисом и солью, считаются деликатесом. Человеческое мясо едят всегда только в сыром виде или же зажаренным на вертеле на месте совершения преступления, причем употребление пальмового вина и прочих крепких напитков строго-настрого запрещено на таких трапезах, организованных правосудием, на которых разрешается присутствовать только мужчинам. Иногда кровь злоумышленника собирают в стволы бамбука. В нарушение существующего закона женщины, прибегая к любым уловкам, используя свои чары, стараются во что бы то ни стало принять участие в таких тайных чудовищных праздниках.

Некоторые путешественники утверждают, что батаки отдают явное предпочтение человеческой плоти по сравнению с любой другой, но занимаются людоедством только во время войны и после вынесения смертного приговора. Другие обвиняют их в обряде уничтожения в мирное время от шестидесяти до ста рабов ежегодно. Но сегодня батаки уже не убивают своих родителей, когда они из-за своего преклонного возраста не могут работать. Прежде каждый год, когда поспевали лимоны, старые люди добровольно принимали смерть. По такому случаю собирались все члены семьи. Старик, собрав все оставшиеся силы, прыжками направлялся к дереву, где его подвешивали не очень туго на ветке за обе руки, и он висел в таком положении, покуда не падал на землю. Танцующие вокруг него соседи, родственники и дети распевали такой рефрен: «Созревший плод непременно упадет!»

Затем они набрасывались гурьбой на упавшего, избивали до смерти, расчленяли труп и съедали его, окуная куски мяса в «самбуль» или посыпая «кари». Когда англичанин предлагает батакам чашку чая или стакан молока, они с отвращением отказываются от угощения, резким голосом отвечая: «Детям необходимо молоко, батаки пьют только кровь!»

И. Джеймс, известный исследователь каннибализма и жертвенных обрядов среди ацтеков и других народностей, так говорит о племенах Борнео и соседних островов. Так как его, как правило, интересует церемониальная сторона человеческих жертвоприношений, он обнаруживает более глубокую причину, лежащую в основе подобной практики, характерной для даяков и соседних с ними племен.

В Индонезии «охота за черепами» играла такую же роль, как и человеческие жертвоприношения, связанные с сельским хозяйством и культом мертвых, – и в первом, и во втором случае главные причины идентичны. Голова считалась органом, в котором сосредоточивается большая часть «субстанции души». Бирманские карены, например, считают, что «тцо», или «жизненная сила», обитает в верхней части головы (индейцы племени ноотка в Британской Колумбии, Канада, считают душу крошечным человеком, живущим в макушке головы). На Сиаме особую осторожность следует проявлять при стрижке волос, чтобы не побеспокоить обитающую в голове «куан» – душу. Многочисленные табу на стрижку волос, тщательное оберегание головы с помощью головных уборов и различных приспособлений возникли из поверья, что душа находится именно там. Несомненно, что обычай «охоты за черепами» основывается на том же представлении.

Как приятно иногда переходить от «достоверных» сообщений об «охоте за черепами» и связанных с ней экспедиций со всеми их мрачными последствиями к сдержанным, продуманным комментариям ученого такого калибра, как Джеймс. Он утверждает, развивая свой тезис дальше, что у племен, живших в горах Нага, «охота за черепами» ассоциировалась главным образом с выращиванием урожая и разведением скота. Даже среди кайянов на Борнео, несмотря на резкую критику со стороны трех «интеллигентных» даяков из глубинки, «охота за черепами» связывалась с выращиванием риса.

«На Борнео, – пишет Джеймс, – считается, что в голове человека содержится дух, или «тох», и если его не тревожить, то он улучшает плодородие почвы, способствует активному росту посевов и, таким образом, обеспечивает благополучие не только всей общине, но и тому человеку, который эту голову захватил. Душа представляется чем-то вроде яйца или пузыря, наполненного газообразной субстанцией, которая, когда он лопается, оседает на поля, служа магическим удобрением. Зерно, таким образом, вызревает на тучной почве, так как этот пар обладает жизнетворящими свойствами. Когда это зерно потребляют в качестве пищи, его жизненная сила проникает в кровь, а затем достигает семенников, с помощью которых как человек, так и животные способны продолжать жизнь на земле.

Таким образом, существует внутренняя связь между душой и удобрением почвы, а «охота за черепами» преследует цель обеспечения соплеменников дополнительной «субстанцией души», что увеличивает плодородие почвы и, косвенным путем, способность к деторождению всех членов клана, как мужчин, так и женщин. Она способствует укреплению «жизненной силы» в деревне, а следовательно, очень важно добыть голов как можно больше. Как и у ацтеков, которые вели войны для обеспечения себя человеческими жертвоприношениями, «походы за черепами» превратились во вполне нормальную черту местной туземной жизни».

Теория Джеймса, хотя и далеко не новая, так как ее разрабатывали и усовершенствовали другие антропологи, может служить определенным «оправданием» подобной жизненной практики. Но, к сожалению, она не соответствует истинным фактам. Если, например, на самом деле «субстанция души» находится в голове человека, сразу за лобной костью, пусть в виде крошечного человечка или иного образа, то почему даяки сразу же после убийства коптят голову на костре, почему извлекают из нее содержимое или откусывают от нее еще до того, как процесс ее обжаривания полностью завершен? Все это очень трудно здраво объяснить. Почему у них не было суеверного страха потревожить «субстанцию души»?

 

Глава 12