– Пане вахмане не трафил (не попал), проще пане еще раз, еще раз.
Вахман выругался. "Смеющаяся смерть" – Штумпфе рассмеялся. Вахман снова выстрелил. [Медно-золотистая курчавая головка упала и больше не поднялась.]
Наступили сумерки, усталые вахманы, они за этот день – 23 июля 1944 года расстреляли семьсот поляков и евреев, решили засыпать ямы на следующий день, и ушли. Макс Левит выполз из-под детских трупиков и ушел в лес.
Мы встретились с Левитом в деревне Вулька-Окронглик, в двух километрах от бывшего Треблинского лагеря. К нам пришел шестидесятилетний старик поляк из этой деревни Казимир Скаржинский, работавший с детьми по разброске человеческого пепла. Столяр Макс Левит и крестьянин Казимир Скаржинский рассказали о детях с черной дороги. Восстание в Собиборе
1.
Собиборский лагерь смерти, – наряду с лагерями на Майданеке, в Треблинке, Бельжеце, Освенциме, – был создан немцами с целью организованного, массового уничтожения еврейского населения Европы. Он был расположен в лесу рядом с полустанком Собибор. Железная дорога заходила в тупик, – это должно было способствовать сохранению тайны. Как всегда, немцы тщательно оберегали ее от окрестного населения, -всякое преступление боится свидетелей.
Лагерь окружали четыре ряда колючей проволоки, высотой в три метра. Между третьим и четвертым рядами пространство было заминировано. Между вторым и третьим – расхаживали патрули. Днем и ночью на вышках, откуда просматривалась вся система заграждений, дежурили часовые.
Лагерь делился на три основные части – "подлагери"; у каждого было свое, строго определенное назначение. В первом находились жилые бараки, столярная, сапожная, портняжная мастерские, два офицерских дома. Во втором – парикмахерский барак, магазины, склады. В третьем стояло кирпичное здание с железными воротами, которое называлось "баней".
Собиборский лагерь начал действовать 15 мая 1942 года." Первые партии заключенных прибыли из Франции, Голландии, Западной Польши. Вот что рассказывает голландская еврейка Зельма Вайнберг о своем пребывании в лагере:
"Я родилась в 1922 году в городе Зволле (Голландия). В Голландии не было вражды между голландцами и евреями, мы жили дружно и не чувствовали никакой разницы между народами. Но пришли немцы и начались гонения. В Вестерборке в 1941 году был создан лагерь для евреев, высланных из Германии. Когда в стране начались преследования евреев, когда их заставили носить специальные знаки, голландцы приветствовали людей, носящих такие знаки. Когда евреев начали высылать в Польшу (это было в 1941 году), в Амстердаме возникла забастовка Жизнь города замерла на три дня. Голландцы прятали евреев от немцев. В Утрехте было две тысячи евреев, из них поехали всего двести человек, – остальных спрятало местное население. В стране действовала специальная организация по спасению евреев, она оказывала большую продовольственную и денежную помощь людям. Многих евреев спасла организация "Свободная Голландия".
Я вместе со всей семьей попала в лагерь Вестерборк, расширенный к 1942 году. В лагере находилось восемь тысяч человек, но состав заключенных все время менялся, так как каждый вторник эшелон увозил около тысячи человек в Польшу Немецкий офицер говорил заключенным, что они едут на работу в Польшу и на Украину Многие ехали туда с охотой, брали с собой одежду, обувь, продукты. Дело в том, что из Влодавы приходили письма, в них говорилось, что жизнь в Польше хорошая Потом я узнала, что все это была немецкая провокация Людей заставляли подписывать напечатанные немцами открытки. Собибор в них не упоминался.
Я не хотела уезжать из Голландии и убежала из Вестерборка. Меня приютила голландская семья Всех моих родных увезли в Польшу. Голландский немец ("фольксдойче") выдал меня. Два месяца я просидела в тюрьме в Амстердаме, потом попала в лагерь в Фихте, где были политзаключенные и евреи. Работала там в прачечной.
В марте 1943 года нас повезли в Польшу Многие надеялись, что встретятся там с родными. Ведь больных евреев даже лечили сперва в голландских госпиталях, а потом уже отправляли в Польшу Создавалась видимость, что людям ничего не угрожает. Когда мы проезжали по Германии, в наши вагоны являлись немецкие сестры милосердия и оказывали медицинскую помощь заболевшим в дороге.
9 апреля 1943 года я приехала в Собибор. Мужчинам было приказано раздеться и идти дальше, в третий лагерь. Женщины по сосновой аллее проходили в бараки раздеваться и стричься Немецкий офицер отобрал двадцать восемь молодых девушек для работы во втором лагере. Я провела в Собиборе пять месяцев.
В том, как было поставлено в Собиборе массовое уничтожение людей, видна полная продуманность, постоянная забота обо всех мелочах ремесла и сметка давно практикующих палачей. На казнь люди шли совершенно голые. Их вещи, одежду, обувь сортировали и отправляли в Германию. Женщин стригли. Из человеческого волоса делались матрацы и седла: мебельная мастерская была и в самом лагере, так что волосы казненных находили применение и сбыт тут же в лагере. Наконец, само устройство "бани", то есть главного цеха в этом чудовищном производстве смертей, было сложным и требовало внимания, заботы, квалифицированных техников, истопников, сторожей, подавальщиков газа, гробовщиков, могильщиков.
На разных этапах эту работу под угрозой немедленной смерти должны были выполнять сами заключенные.
Один из немногих оставшихся в живых собиборцев, варшавский парикмахер Бер (Дов) Моисеевич Файнберг в своем показании от 10 августа 1944 года указывает, что в первом "подлагере" работало около ста человек, во втором – сто двадцать мужчин и восемьдесят женщин.
"Я работал во втором лагере, – пишет он. – где находились магазины и склады. Когда обреченные на смерть раздевались, мы собирали все вещи и разносили их по магазинам: обувь отдельно, верхнее платье отдельно и так далее. Там вещи делились по сортам и упаковывались для отправки в Германию. Каждый день из Собибора отходил поезд из десяти вагонов с вещами На кострах мы сжигали документы, фотографии и другие бумаги. а также малоценные вещи. В удобные моменты мы бросали в костер также деньги и ценности, найденные в карманах и чемоданах, чтобы все это не досталось немцам.
Через некоторое время меня перевели на другую работу. Во втором лагере построили три барака, специально для женщин. В первом из них женщины снимали обувь, во втором -одежду, в третьем – им стригли волосы. Меня назначили парикмахером в третий барак Нас было двадцать парикмахеров. Стригли мы ножницами, а волосы складывали в мешки. Немцы говорили женщинам, что стригут их для чистоты, "чтобы вши не заводились".
Работая во втором лагере, в июне 1943 года я невольно наблюдал картины страшного нечеловеческого обращения с невинными людьми. На моих глазах из Белостока пришел эшелон, до отказа наполненный совершенно голыми людьми. Очевидно, немцы боялись побега заключенных. Полуживые в этом эшелоне были перемешаны с мертвыми. Людям в дороге не давали ни пить, ни есть; Еще живых обливали хлорной известью.
Гестаповцы в лагере часто били детей сапогами, раскраивали им черепа На беззащитных натравливали собак, которые разрывали людей. Многие не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Заболевших немцы уничтожали немедленно".
Что же происходило в третьем "подлагере", в кирпичном здании, называемом "баней"? Согласно всем показаниям, территория "бани" была, в свою очередь, окружена колючей проволокой. Работникам первых двух "подлагерей" вход на эту территорию был строжайше запрещен и карался немедленной смертью.
"Когда партия в восемьсот человек входила в "баню", дверь плотно закрывалась", – пишет тот же Бер Файнберг.
В пристройке работала машина, вырабатывающая удушающий газ. Выработанный газ поступал в баллоны, из них по шлангам – в помещение. Обычно через пятнадцать минут все находившиеся в камере были задушены. Окон в здании не было. Только сверху было стеклянное окошечко, и немец, которого в лагере называли "банщиком", следил через него, закончен ли процесс умерщвления. По его сигналу прекращалась подача газа, пол механически раздвигался, и трупы падали вниз. В подвале находились вагонетки, и группа обреченных складывала на них трупы казненных. Вагонетки вывозились из подвала в лес. Там был вырыт огромный ров, в который сбрасывались трупы. Люди, занимавшиеся складыванием и перевозкой трупов, периодически расстреливались.
Был такой случай. Партия людей уже находилась в помещении "бани", но неожиданно испортилась машина, подающая газ. Несчастные взломали дверь и пытались разбежаться Гестаповцы многих убили, а остальных загнали обратно. Механик быстро наладил машину, и все пошло своим порядком.
Одна из заключенных, ухаживавшая за кроликами, которых немцы разводили для себя. увидела сквозь щели кроличьего закута шествие к бане голых женщин и детей. Идущие ни о чем не догадывались и мирно переговаривались между собой.
Бывало и по-другому. Восемнадцатилетняя девушка из Влодавы, идя на смерть в солнечный летний день, крикнула во всеуслышание:
– Вам отомстят за нас. Придут Советы и вам, бандиты, не будет пощады.
Ее насмерть избили прикладами карабинов.
Среди немецкой прислуги третьего "подлагеря" особенно был страшен берлинский боксер Гомерский, хваставший тем, что убивает человека с одного удара. Зато другой сентиментальный немец обходил голых детишек, обреченных на смерть, гладил их по головкам, совал конфеты и бурчал:
– Здравствуй, милочка. Только смотри, не бойся, все будет хорошо.
Однажды, из третьего лагеря раздались особенно страшные крики. Оказалось, что детей и женщин живьем бросают в огонь. Это были забавы гестаповцев.
Действительность лагеря изобиловала фантастическими драмами, перед которыми меркнет любое воображение. Какой-то голландский юноша, работавший на сортировке только что прибывших вещей, неожиданно увидел вещи своих родных. Вне себя он выбежал из склада, где работал и в толпе идущих на казнь узнал всю свою семью. Другой юноша среди задушенных нашел тело своего отца. Он пытался украсть и собственноручно зарыть это бедное родное тело. Немцы убили и сына. Все эти подробности ничем не отличаются от рассказов о том, что делалось на Майданеке или в Треблинке. Может быть, единственное, в чем проявилась фантазия и личная инициатива собиборовских палачей, – это в способе скрыть от окружающего населения свою работу. Они развели в подсобных хозяйствах лагеря стада гусей и, когда производилась расправа, этих гусей дразнили и заставляли кричать. Немцы таким образом заглушали стоны и плач своих жертв.
Летом 1943 года, желая скрыть следы своих преступлений, немцы построили в третьем "подлагере" печи. В Собибор была доставлена специальная земляная машина Могильный ров был раскопан. Машина подавала раскопанные трупы на костры, разложенные под рельсами. В такие дни по всей округе слышен был трупный запах
И вот в этом страшном месте, реальность которого, как она ни документирована все же кажется диким вымыслом больного мозга, на этой испоганенной немцами земле 14 октября 1943 года произошло восстание, кончившееся победой заключенных. Во время этого восстания было убито двенадцать немцев, виднейших из несущих охранную службу офицеров-руководителей лагеря, и четыре рядовых охранника. После восстания собиборский лагерь был уничтожен.
Как это произошло? Чья человеческая сила оказалась достаточно стойкой и организованной, чтобы противостоять немецкому железу, направленному на безоружных? У кого в этой страшной атмосфере смерти и унижения нашлась воля, ум, дальновидность? 22 сентября 1943 года в Собибор пригнали из Минска шестьсот военнопленных. Из них восемьдесят человек были доставлены для работы во втором "подлагере". Остальных немцы задушили и сожгли. В числе оставшихся был офицер Александр Аронович Печерский.
2.
Печерский родился в Кременчуге, в 1909 году. С 1915 года он жил в Ростове-на-Дону. В последние годы перед войной его основной профессией было руководство художественной самодеятельностью. В первый же день Отечественной войны Печерский был призван в армию как младший командир, а в сентябре 1941 года был аттестован на техника-интенданта II ранга. В октябре он оказался в окружении на смоленском направлении и попал в плен В плену заболел тифом, провалялся больной в ужасных условиях в течение семи месяцев. Только чудом Печерский выжил после тифа. [Тифозных больных немцы расстреливали. Ему удалось скрыть свою болезнь.] В мае 1942 года Печерский бежал, но в тот же он день был пойман вместе с четырьмя другими беглецами. Пойманных отправили в "штрафную" команду в Борисов, оттуда в Минск В Минск они прибыли уже осенью 1942 года Здесь прибывшим предстояла процедура медицинского осмотра Так было обнаружено, что Печерский еврей.
[Его повели на допрос.
– Признаете ли вы себя евреем?
Печерский признался. Если бы он не признался, он был бы избит плетьми.]
Вместе с другими он был посажен в "еврейский" подвал, где провел около десяти дней. В подвале было абсолютно темно, из него никуда не выпускали. Кормили через день: сто граммов хлеба и кружка воды.
20 августа Печерский был отправлен в минский рабочий лагерь СС (Широкая улица). Там он пробыл до середины сентября. В этом лагере находилось около пятисот евреев-специалистов из Минского гетто, а также евреи-военнопленные; было там и человек двести-триста русских Русские попали в лагерь за связь с партизанами, прогул на работе и так далее, – словом, это были те, кого немцы считали окончательно "неисправимыми". Лагерники жили впроголодь, главным образом тем. что удавалось украсть у немцев. Работали с рассвета до темна.
"Комендант лагеря Вакс. – рассказывает Печерский. – не мог прожить дня не убив кого-нибудь. Надо было посмотреть ему в лицо, – это садист, тощий, верхняя губа вздрагивает, левый глаз налит кровью. Всегда в пьяном, мутном похмелье. Что он вытворял. Ночью кто-то вышел оправиться. Вакс застрелил его из окна, а утром с упоением показывал своей даме труп убитого: вот моя работа!
Люди строятся в очередь за хлебом. Вакс выходит, командует "смирно", кладет парабеллум на плечо первому стоящему в очереди и стреляет. Горе тому, кто хоть сколько-нибудь "вылезает" из строя, – он получит пулю в голову или плечо. Обычное развлечение Вакса – травля лагерников собаками, причем защищаться от собак не полагалось, – это любимцы Вакса.
Из общего гетто приводили женщин в баню. При этом всегда присутствовал Вакс и собственноручно обыскивал голых женщин".
В лагере был случай массового побега. Рядом с продуктовым складом лагеря было общежитие "шуцполицай". Иногда заключенным удавалось там стащить и оружие. Таким образом группа в пятьдесят человек, работавшая в продуктовом складе, ухитрилась раздобыть некоторое количество гранат, пистолетов и патронов. За день до побега их намерение было обнаружено. Их выдал шофер, с которым была договоренность: за двадцать тысяч марок он обещал вывезти их с территории лагеря.
Выданных беглецов немцы согнали в подвал сгоревшего дома, окружили усиленной охраной и спустили собак. Затем всю группу окровавленных людей повели через город с поднятыми вверх руками. В лагере все началось сначала: избиение плетьми, травля собаками. Участвовали в этом все немцы, кому только не лень. Каждого в отдельности уводили в жарко натопленную баню. В бане был бассейн с горячей водой. Жертву сталкивали в бассейн, снова вытаскивали и обливали холодной водой, после чего людей выводили на мороз и через два часа пристреливали.
[Это группа в пятьдесят человек состояла исключительно из евреев-военнопленных. Двух из них Печерский знал лично: Борис Коган из Тулы и Аркадий Орлов из Киева.]
В сентябре 1943 года лагерь начали разгружать. 18 сентября Печерский оказался в эшелоне, направлявшемся в Собибор. Комендант минского лагеря Вакс сказал заключенным, что они едут "на работу в Германию". Они ехали четверо суток в вагонах с забитыми окнами, без хлеба и воды. На пятые сутки поезд подошел к полустанку Собибор. Поезд был переведен на запасной путь и, давая задний ход, паровоз подтолкнул вагоны к воротам, на которых висел щит с надписью: "Зондеркоманда". Печерский прибыл в Собибор после двухлетнего пребывания в немецком плену, умудренный горчайшим и страшным опытом, достаточно видевший и перенесший, чтобы сразу ориентироваться в открывшейся перед его глазами обстановке нового лагеря.
Вот что рассказывает Печерский о первом дне своего пребывания в лагере:
"Я сидел на бревнах возле барака с Шлеймой Лейтманом, который впоследствии стал моим главным помощником по организации восстания. К нам подошел незнакомый человек лет сорока. Я спросил у него, что там горит вдалеке, в метрах пятистах от нас, и что это за неприятный запах паленого во всем лагере.
– Не смотрите туда, это запрещено, – ответил незнакомец. – Это горят трупы товарищей, приехавших вместе с вами. Я не поверил ему. Но он продолжал:
– Этот лагерь существует уже больше года. Здесь находится пятьсот евреев – польских, французских, голландских, чехословацких. Русских евреев привезли впервые. Эшелоны, по две тысячи новых жертв в каждом, приходят сюда почти ежедневно. Их уничтожают в течение часа не больше того. Здесь, на маленьком клочке земли в десять гектаров, убито более пятисот тысяч женщин детей и мужчин".
Появление военнопленных с Востока, красноармейцев и офицеров, произвело огромное впечатление в лагере. К новоприбывшим потянулись жадные, любознательные, ждущие, надеющиеся на что-то глаза.
Печерский с первых дней своего пребывания в Собиборе задумался о будущем, – что предпринять? Пытаться ли спастись от гибели, здесь уже неизбежной? Но бежать самому или с небольшой только группой товарищей, оставив всех остальных на мучения и гибель? Он отверг эту мысль.
С самого начала идея спасения слилась для него с идеей мести. Отомстить палачам. уничтожить их, уйти всем лагерем на свободу, разыскать партизан – так вырисовывался перед ним план будущих действий. Невероятная трудность задачи не остановила Печерского.
Прежде всего необходимо было изучить расположение лагеря, распорядок жизни заключенных. офицеров охраны Печерскому ясно было, что захотят бежать из лагеря все. Но как среди этой массы незнакомых, изнуренных, слабых физически, а может быть и морально. людей найти таких, на которых можно положиться? Да и найдутся ли такие?
Через пять дней после прибытия Печерского в Собибор он неожиданно был приглашен в женский барак. Там его ждала интернациональная группа заключенных, в большинстве не знавших русского языка. Его забросали вопросами. Беседа свелась к своего рода политической консультации. Положение осложнялось тем, что Печерский совершенно не знал, с кем имеет дело. Среди присутствующих могли быть и "капо", то есть лагерники, работающие на немцев, надсмотрщики. Печерский говорил по-русски. Переводчики-добровольцы объясняли собравшимся смысл его уклончивых ответов.
Печерский рассказал о том, как были разбиты немцы под Москвой, окружены и уничтожены под Сталинградом, о том, что Красная Армия подходит к Днепру, о том, что недалек час, когда Армия- освободительница перешагнет германскую границу.
Рассказывал также Печерский о партизанском движении на оккупированной немцами территории Союза. Ведь еще в Минске до него доходили слухи о спущенных под откос партизанами немецких эшелонах, о террористических выступлениях в самом городе.
"Все напряженно слушали, стараясь не проронить ни одного слова Кто хоть немного понимал по-русски, сейчас же переводил соседу. И эти обреченные на смерть люди были искренне взволнованы рассказом о советской доблести и борьбе.
– Скажите, – раздался робкий голос, – если столько партизан, почему же они не нападут на лагерь?
– Для чего? Чтобы освободить тебя, меня, его, да? У партизан и без нас найдется дело. За нас работать никто не будет".
Резко повернувшись и хлопнув дверью, Печерский вышел из барака. Последних фраз его никто не переводил. Их поняли и без перевода.
Так или иначе, о побеге из лагеря думали все заключенные, – такое впечатление вынес Печерский из этой первой встречи. Перед ним встала задача: остановить и урезонить наиболее нетерпеливых, доказать, что нужна тщательная и продуманная подготовка прежде чем решиться действовать.
Однажды к Печерскому подошли товарищи, среди них был Шлейма Леитман.
– Саша, мы решили бежать, – сказал он – Вахе (охрана) небольшая. Убьем их и уйдем в лес.
– Это проще сказать, чем сделать. Пока вы будете снимать одного часового, другой с вышки откроет стрельбу из автомата. Но, допустим даже, что удастся снять всю охрану. Чем вы будете резать проволоку? Как пройдете минированное поле? Что будет с товарищами, которые останутся здесь? Имеем ли мы право забыть о них? Бегите, если хотите. Мешать я не стану, но сам не пойду.
И Печерский ушел с одним из товарищей, который называл себя Калимали. Побег был отменен. В эти же дни произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на решение Печерского. Тот самый пожилой человек, с которым он беседовал в первый день пребывания в Собиборе, еще раз подошел к нему. Старика этого звали Борух, – впоследствии оказалось, что он портной. Борух присутствовал в женском бараке при встрече Печерского с лагерниками. От этого человека Печерский услышал предупреждение о том, что за ним начали следить.
– Вы заметили, вчера в бараке около меня стоял высокий худой человек. Это "капо" Бжецкий, отъявленный негодяй. Он понял все.
– Постойте, о чем, собственно говоря, вы беспокоитесь? Зачем же ему следить за мной? Я ничего не собираюсь делать. Бежать – это безнадежно. Борух помолчал.
– Вы боитесь меня и вы правы, – начал он, – прошло всего несколько дней с тех пор, как мы впервые увидели друг друга Но выхода у нас другого нет. Вы можете уйти неожиданно, и тогда все будет кончено для нас. Поймите меня, – и он схватил Печерского за руку. – Нас много, таких как я, которые хотели бы уйти. Но нам нужен человек, который поведет нас и укажет, что делать. Доверьтесь нам. Мы многое здесь знаем и можем помочь вам.
Печерский посмотрел в его открытое, доброе лицо и подумал: предатель или нет, а рискнуть все- таки придется!
– Как заминировано поле за проволокой? Понимаете вопрос?
– Не совсем.
– Обычно мины ставятся в шахматном порядке.
– Ага, теперь понимаю. Так и заминировано. Расстояние между минами полтора-два метра
– Благодарю вас. А теперь я попрошу вас вот о чем. Познакомьте меня с какой-нибудь девушкой.
Борух удивился:
– С девушкой?
– Да. Вчера справа от вас стояла молоденькая девушка, кажется голландка, стриженая, волосы каштанового цвета. Помните, она курила. Вот хотя бы с ней. Она не говорит по-русски, и это как раз очень удобно. Со мною вам встречаться больше незачем. Мы с Лейтманом спим рядом; все, что надо, будет вам передавать он. А теперь пойдем в женский барак знакомиться с девушкой.
Прошло несколько дней. Каждый вечер Печерский встречался с Люкой – так звали его новую знакомую, молоденькую голландку. Оба сидели на досках около барака. То один, то другой заключенный подходили к Печерскому и заговаривал с ним, – на первый взгляд о самых обыкновенных вещах.
Подходил и "капо" Бжецкий, немного понимавший по-русски, – тогда Печерский немедленно принимался любезничать с девушкой. Люка с самого начала смутно догадывалась, что вовлечена в какую-то игру. Она молча.поддерживала конспирацию. Печерский был советским человеком, – уже одно это возбуждало надежду Люки, ей хотелось ему верить.
Печерский был вдвое старше этой восемнадцатилетней девушки. Но он с ней подружился. Люка рассказала ему свою историю. Здесь в лагере ей пришлось скрыть, что она дочь немецкого коммуниста, бежавшего из Германии в Голландию, когда гитлеровцы пришли к власти. Отцу ее удалось скрыться и во второй раз, когда немцы оккупировали Голландию. Немцы арестовали ее вместе с матерью. Братьев ее убили. Мать и дочь привезли в Собибор.
Отношения между Печерским и Люкой оставались на протяжении всех этих трагических дней дружескими. Люка поняла смысл и цель их дружбы. Привыкшая еще в детстве к конспирации, она ни о чем не спрашивала, догадываясь, что у Печерского есть серьезные основания не посвящать ее в свои замыслы.
Таким образом, не возбуждая ни чьих подозрений, Печерский осваивался среди массы незнакомых ему лиц и попутно узнавал кое-что о расположении лагеря, о настроениях людей, об охране.
Вскоре он снова встретился с Борухом.
– Вот первый план, – начал рассказывать Печерский, – он сложен и едва ли выполним, но все- таки выслушайте. Столярная мастерская находится в пяти метрах от проволоки. Между рядами проволоки четыре метра Минированное поле – еще пятнадцать метров. Прибавьте к этому семь метров внутри столярной мастерской, – итого тридцать пять. Нужно сделать подкоп. Я подсчитал, что придется спрятать под полом и на чердаке приблизительно двадцать кубометров земли. Копать придется только ночью. У этого плана две отрицательные стороны: едва ли шестьсот человек смогут проползти друг за другом тридцать пять метров в течение одной ночи. Кроме того, если мы и уйдем, то уйдем, так и не уничтожив немцев. Поговорите с вашими по поводу этого плана. А о втором плане я пока вам ничего не скажу.
– Почему?
– Нужны еще дополнительные сведения. А пока вот что: беретесь вы достать штук семьдесят ножей или бритв? Я раздам их ребятам.
– Будет сделано, – ответил Борух. – А теперь мне надо посоветоваться с вами об очень важном деле. В нашу группу входит Моня – вы его знаете: из тех молодых ребят, что строят бараки. Вчера к нему подошел "капо" Бжецкий и заявил, что знает о готовящемся побеге. Конечно, его постарались разуверить. Он выслушал все и сказал, что хотел бы присоединиться к нам и бежать.
– Я задумался – пишет Печерский, – хотя это и похоже на провокацию, но мысль о том, что "капо" может помочь, показалась мне необычайно соблазнительной.
– Моня считает, – продолжал Борух, – что каким бы негодяем ни был Бжецкий, тут на него можно положиться. Бжецкий отлично знает, что в последнюю очередь немцы уничтожают и "капо": они не могут оставить живых свидетелей своих преступлений.
– Что же вы ответили Моне?
– Что один, без вас, ничего решить не могу.
– Подумаем насчет "капо". А пока пора разойтись.
Кузнец Райман тайно исполнял заказ Печерского, – делал ножи. Кузница помещалась рядом со слесарной мастерской. Вечером в кузнице собралось несколько человек, среди них был и Бжецкий. Немецкая охрана отдала в слесарную мастерскую для починки патефон. Печерский и Лейтман были приглашены "послушать патефонные пластинки".
Разговор начался издалека. Завели патефон. Кузнец жарил оладьи.
Я отказался от оладий и заговорил о пластинках. Бжецкий все время пытался перевести разговор на тему о побеге. Под разными предлогами я уклонялся. Наконец, он дал знак кузнецу. Тот взял патефон и вышел в слесарную. Все пошли за ним. Мы остались с Бжецким с глазу на глаз.
– Я хотел поговорить с вами, – начал он, – вы догадываетесь о чем?
– Я плохо понимаю по-немецки.
– Хорошо, будем говорить по-русски. Правда, по-русски я говорю неважно, но если хотите, мы договоримся. Прошу вас, выслушайте меня. Я знаю о том, что вы готовите побег.
– Вздор! Из Собибора бежать невозможно.
– Вы делаете это очень осторожно. Вы редко бываете в бараках. Вы никогда ни с кем не разговариваете за исключением Люки. Но Люка – это только ширма. Саша, если бы я хотел вас выдать, я мог бы это сделать давным-давно. Я знаю, вы считаете меня низким человеком. Сейчас у меня нет ни времени, ни охоты разубеждать вас. Пусть так. Но я хочу жить. Я не верю Вагнеру (начальнику лагеря), что "капо" не убьют. Убьют, и еще как. Когда немцы будут ликвидировать лагерь, нас уничтожат вместе со всеми.
– Хорошо еще, что вы хоть это поняли. Но почему же вы об этом говорите со мной?
– Я не могу не видеть того, что происходит. Все остальные только исполняют ваши распоряжения. Шлейма Лейтман говорит с людьми от вашего имени. Саша, поймите меня: если "капо" будут вместе с вами – вам будет несравненно легче. Немцы доверяют нам, У каждого из нас есть право передвижения по всему лагерю. Короче говоря – мы предлагаем вам союз.
– Кто это мы?
– Я и Челик, "капо" банной команды.
Я встал, прошелся несколько раз из угла в угол по кузнице.
– Бжецкий. – начал я. посмотрев ему прямо в лицо, – могли бы вы убить немца? Он ответил не сразу.
– Если это нужно для пользы дела, мог бы.
– А если без пользы? Точно так же, как они сотнями тысяч уничтожают наших братьев.
– Я не задумывался над этим.
– Спасибо за откровенность. Нам пора разойтись.
– Хорошо. Но еще раз прошу вас, – подумайте о том, что я вам сказал.
Я ответил, что мне думать не о чем, поклонился и вышел. Однако, именно то, что Бжецкий задумался, прежде чем ответить на мой прямой вопрос об убийстве немца, заставило меня предположить, что, может быть, в этом случае он действует без провокационных намерений. Провокатор согласился бы сразу".
На другой день, 11 октября работавшие в норд-лагере на строительстве бараков, услышали крики и стрельбу из автоматов. Немедленно же немцы согнали людей в одно место, запретили выходить из мастерских первого лагеря, закрыли ворота и поставили дополнительную охрану. Только в 5 часов выяснилась причина всех этих чрезвычайных мероприятий. Прибыл очередной эшелон смертников. Когда их раздели и повели, они догадались обо всем и бросились в разные стороны. Совершенно голые, несчастные могли добежать только до проволоки, – немцы встретили их огнем винтовок и автоматов.
