Ксения Букша
Мы живем неправильно
Ксения Букша
Мы живем неправильно
РАССКАЗЫ
Третьеклассница
В группе продленного дня она кажется самой высокой, потому что куртка коротковата и штаны тоже.
Залезает (громоздится) на домик детской площадки, срывает шапку:
– Мария Владимировна! Смотрите, там радуга за тучами!
Педагог Мария Владимировна, женщина в возрасте, не сразу понимает, чего от нее хотят. Реагирует так:
– Слезай оттуда сейчас же, бессовестная! Это построено для маленьких детей, а ты вон какая дылда! Сейчас сломаешь!
Анна не слезает, а ложится на домик, как мишка на теремок, размахивает длинными руками и ногами и хохочет. Только когда Мария Владимировна отворачивается, Анна быстро слезает с домика.
Серое сырое небо, если приглядеться, действительно переливается чуть заметными блеклыми красками. Снег выпал три часа назад и уже начинает подтаивать.
Симпатичный карапуз в комбинезончике стоит рядом с мамой и размышляет, хочет он на качели или нет. Анна летит с другого конца площадки, хватается за чужое дитя и втаскивает его на качели. Малыш собирается заплакать. Женщина отнимает его у Анны.
– Я помогу! – кричит Анна.
– Спасибо. Видишь, он боится.
– А надо ему объяснить, чтоб не боялся. Тут же нет ничего страшного.
Женщина молчит. Анна снова хватает ребенка.
– Не трогай его, пожалуйста, – говорит мамочка. – Он тебя боится.
«Меня?!» – думает Анна, пожимает плечами и отходит. В глубине души она понимает, что не бояться ее нельзя. Она – нелепая, ни на что не похожая девица. Во всяком случае, ни на что хорошее. Она – все, финиш, дальше некуда, приехали. Самая худшая из всех.
На краю площадки – залепленная снегом ржавая карусель. Анна пробует ее раскрутить. Карусель со скрежетом поддается. Анна бежит по кругу, потом отталкивается ногой и ложится на сиденье, так что голова и руки свешиваются вниз, в снег.
– Анна! – окрик Марии Владимировны. – Прекрати сейчас же! С ума сошла?
Карусель быстро останавливается, а Анне хочется крутиться еще. Тогда она раскидывает руки в стороны и кружится на месте, топоча в снегу старыми мамиными сапогами. Качели, деревья, окна, кусты, машины, собаки, коляски сливаются в радужно‑серое гудящее месиво, в ушах стоит такой же невнятный, серо‑радужный гул. Анна хохочет, закрывает глаза, падает в снег, лежит. Под веками пробегают пятна света. Кровь шуршит в ушах. Так шуршали мышки в сене, летом, в деревне у бабушки.
Сквозь гул доносится голос Марии Владимировны:
– Анна! Мы уходим!
Тогда она поднимается и бежит за всеми, расплескивая слякоть.
Анне дали денег на завтрак. Как обычно, тридцать рублей. В школьном буфете на эти деньги можно купить сосиску в тесте, компот и конфету.
Раньше Анна любила сосиски в тесте. А теперь почему‑то разлюбила. Может быть, каждодневные сосиски просто надоели ей. Любовь не выдержала проверки временем. Так бывает.
Поэтому Анна не покупает сосиску. И конфету не покупает, и компот.
Она доходит до конца столовки. Там – дверь на кухню, открытая. На кухне пар, как в бане, гремят алюминиевые котлы, ходят толщенные тетки в грязных белых халатах. Открыта дверь на улицу, грузчики заносят какие‑то ящики и ставят их у стены.
Мандарины! В Анне просыпается охотничий азарт. Дождавшись, когда грузчики уйдут за следующим ящиком, Анна быстро, мелкими шагами, пригнувшись, пробегает по коридору и запускает руки в ящик. Каждой рукой, а у Анны их две, она ухватывает аж по пять мандаринов! Как ей это удается?! Так же быстро, не рассуждая, девчонка запихивает мандарины под горло водолазки. Холодные и круглые, они проваливаются вниз, к резинке колготок, к поясу юбки. Анна в три прыжка преодолевает расстояние до столовки. Она чувствует дикий восторг. Ее никто не заметил! Теперь можно… Теперь можно… Не чувствуя голода, Анна взлетает на четвертый этаж. Заходит в класс, высыпает мандарины в портфель.
Входит белобрысый Арсений Житков, ведет носом, замечает Анну.
– О‑о, мандаринчики. Угостишь? Пожалуйста!
– На, – делится Анна.
– Спасибо! – говорит воспитанный Арсений. – Даша, Юля, идите сюда, тут Анна мандаринчики раздает!
Юля и Даша спешат к Анниной парте, протягивают ладошки, получают мандарины:
– Сегодня твой день рождения, да?
– Да, – опрометчиво говорит Анна.
– Поздравляем.
День рождения Анны – двадцать пятое июля. В классе у нее нет подруг, и знать об этом некому. Правда, все дни рождения можно проверить в конце классного журнала. Но девочки об этом не догадываются.
Из столовки возвращается стайка учеников. Юля кричит:
– Идите сюда, у Аньки день рождения!
– О, – говорят девочки, – поздравляем! С днем рождения, Аня!
Мандарины быстро кончаются. Ведь Анна украла всего десять штук.
– Подождите, – говорит она, – сейчас из раздевалки принесу.
Никто, в общем‑то, не просит и не требует у нее мандаринов. Но ведь на день рождения обычно угощают весь класс. Так что Анна бежит по лестнице вниз. Столовая уже пуста. За дверью в кухню тихо. Ящики с мандаринами все так же стоят у стены. Быстрыми руками Анна набирает мандарины за пазуху.
Вдруг она слышит за спиной озадаченные матюки:
– О, бля‑аа‑ть, так во‑от это кто‑о, бля…
Рассуждать некогда. Анна перепрыгивает через ящики и выскакивает в приоткрытую дверь, – на улицу. Там легкий мороз, снег, лужи. Анна обегает школу, бухает входной дверью, – быстрее! быстрее! – через ступеньку, придерживая рукой водолазку, отягощенную мандаринами, ловя ртом пыльный воздух (и тут звенит звонок!) врывается в класс, спешит на свое место. Подставляет портфель, приподнимает водолазку (в классе шумно, ученики садятся по местам) и сгружает фрукты. Учебник, правда, теперь не достать, тетрадка где‑то на дне.
Входит учительница. Им дали в этом году новую. Зовут – Людмила Алексеевна, молодая и добрая. Хоть и кричит, но не зверствует.
– Здравствуйте, ребята, – говорит она. – Как приятно пахнет мандаринами! Как в Новый год!
– Это у Ани Пугачевой день рождения, – слышатся голоса.
– Кстати, – говорит Аня, – кому не хватило мандаринов? Берите!
Мандарины передаются по рядам.
– Людмила Алексеевна, а это вам, – говорит Анна, поднося три мандарина учительнице.
– Шкурки не разбрасываем, все складываем в мусорное ведро! – кричит Людмила Алексеевна. – Так, а теперь все сели! Давайте поздравим Анну и подарим ей подарок!
Учительница уж точно могла бы проверить по журналу, когда у Анны день рождения. Но ей даже не приходит в голову, что Анна может соврать. Какой смысл? Поэтому Людмила Алексеевна просто проходит к шкафу, достает оттуда подарок – книгу о правилах этикета – и с улыбкой вручает ее Анне.
– С днем рождения! – говорит она. – У тебя юбилей?
– Нет, мне исполняется девять, – врет Анна. – Я же на год раньше пошла.
Мало ли что. Вдруг десятилетним надо делать какие‑нибудь особенные прививки или еще что‑нибудь, о чем она не знает.
– А‑а, – говорит учительница и думает: «Теперь ясно, почему девочка отстает от класса. Ее слишком рано отдали в школу».
– Похлопаем Анне, – говорит она.
Все хлопают.
Тут открывается дверь. Заходит буфетчица в белом халате, завуч, грузчик.
– Так, это тут, – говорит буфетчица, принюхиваясь и замечая кучу мандариновых шкурок в ведре.
Сумрачный продленный день подходит к концу. В опустевшем классе – три головы за партами: на задней – Витька и Паша вместе решают задачки; на первой парте сидит Анна и мучительно трудно делает упражнение по русскому языку. Над ней нависает Мария Владимировна.
– Так, вот это что за слово?
– «Школа».
– Прочитай, что ты написала. По буквам. И, в…
– И‑в‑к‑ла. – Анна хохочет. – Как это я?!
– Не знаю. Не знаю.
– Ой, у меня голова уже не думает, миленькая Мария Владимировна. Давайте, я дома доделаю.
– Ведь не доделаешь, – Мария Владимировна смотрит на часы.
– Честное слово! – клянется Анна.
– Что у тебя с мандаринами сегодня произошло? Как это вообще могло прийти в голову – красть?!
Анна краснеет и бормочет что‑то насчет первого и последнего раза. Мария Владимировна озабоченно хмурится.
– Тебе очень повезло, что ты попалась. В противном случае ты могла бы ощутить собственную безнаказанность…
– Да‑да, очень противный случай! – горячо поддерживает ее Анна.
Мария Владимировна тяжело встает и обращается к Паше и Вите:
– Мальчики, если хотите, могу вас домой отпустить!
– О, – оживляется Витька. – Здорово! Спасибо!
– Только вы сразу домой пойдете.
– Конечно, домой! Куда же еще! Спасибо, Марина Владимировна!
Толстый Пашка, бритый налысо двоечник Витька и Анна выходят из школы. На спинах болтаются рюкзаки.
Анна говорит:
– Поехали на Сенную?
– Чего мы там не видели?
– Ну поехали, – упрашивает Анна, – я вам там что‑то интересное покажу!
Мальчишки переглядываются.
Анна ведет их на остановку. Разбрызгивая грязные лужи, подъезжает маршрутка. Они забираются внутрь, хлопают дверью, маршрутка набирает скорость.
– Оплачиваем проезд, – напоминает им водитель.
Дети затаивают дыхание.
– Сейчас, – подает голос Анна. – Я ищу, чтоб без сдачи!
Маршрутка перелетает через мост, тормозит на чью‑то поднятую руку; Анна подает знак, и все трое вываливаются из маршрутки и отбегают подальше, в сквер. Водитель их не преследует.
– Ой, не могу, как смешно! – хохочет Анна.
Витька тоже хохочет. Паша завязывает шнурок.
– Ты нам хотела что‑то показать интересное.
– Это на Сенной, – повторяет Анна. Уж на Сенной‑то точно найдется что‑нибудь интересное, думает она.
Наконец они, расхристанные и потные, выходят на Сенную площадь. Анна быстро оглядывается кругом. Ничего, совсем ничего необычного. Ну, буквы. Рекламы. Телеэкран на крыше дома.
– Смотрите, – таинственно объявляет она. – Вон тот большой балкон – видите?
– На четвертом этаже?
– Да.
– Ну, видим.
– Через три минуты там появится привидение.
Мальчики переглядываются.
– Мы не верим, – говорит Паша. Двоечник Витька злобно пинает Анну по ноге и говорит:
– Ты, сука. На хрена мы сюда перлись так долго.
Паша говорит:
– Вить, пошли, заодно я тебе там такие игровые автоматы покажу… Сюда мой папаня играть ходит, тут о*енные игровые автоматы… У тебя есть деньги?
– Мелочь есть.
– Пошли! – они уходят.
Вокруг темнеет. Ходят продавцы золотых часов. Нищие жмутся по обочинам. Люди столпились у пешеходного перехода.
Анна вдруг вспоминает, что у нее есть тридцать рублей, не потраченные на завтрак. Она быстро оглядывается. В пятнадцати шагах от нее китаец в грязном желтом пуховике торгует всякой прекрасной ерундой. Карандаши, наборы ниток на катушках, пластиковые собачки – нажмешь, она откроет рот и покажет язык.
Анна покупает упаковку бенгальских огней. Открывает. Подходит к курящему парню:
– Дяденька, подожгите мне, пожалуйста.
Парень поджигает одну из палочек. Анна поднимает ее над головой и кричит:
– Люди! Радуйтесь жизни! Пусть эти яркие звездочки дарят вам счастье и радость во всем мире!
На нее косятся. Она поджигает одну свечу за другой, пытаясь всовывать их, горящие, в руки прохожим. Большинство отказывается. Свечи вспыхивают, гаснут, Анна отбрасывает обгоревшие палки и чувствует настоящий восторг.
Мы живем неправильно
Дождь сыпал с сентябрьского неба мелким кислым горохом. Праздничный кораблик стоял у пристани, разубранный цветными лентами. Любовь Аркадьевна Столичная, пиар‑директор агентства «Континуум», взволнованно вытирала руки о меню и быстро глядела по сторонам. Вечеринка в честь трехлетия агентства «Континуум» (коммерческая недвижимость, рекламные акции, выставки и ярмарки) все никак не могла начаться. Ждали начальство: генерального директора, господина Черемисинова, и финансового директора, господина Аминова. Меж тем журналисты уже начали разбирать накрытый стол. Зверски качало. Кораблик был невелик, и теперь мокрый ветер рвал его с привязи. Гигантский торт занимал весь стол, даже два стола, сдвинутые вместе, так что посередине торта уже образовалась опасная трещина. Впрочем, Любовь Аркадьевна трудностей не боялась; напротив, она была к ним готова. Уже не первый год она работала с господином Черемисиновым, и он всегда был доволен ее организаторским талантом. В хорошую погоду шум пиар‑отдела был слышен за несколько километров.
Вот и теперь, хоть погоду и нельзя было считать по стандартным меркам хорошей, пиар‑директор набрала в легкие воздуха и громко провозгласила:
– Гас‑па‑даа! Ждем начальство! Начальство не опаздывает, начальство задерживается! Не отрываемся от коллектива! Все уже едут и с минуты на минуту будут здесь!
И Любовь Столичная зорко оглядела гостей, которые, понятное дело, стали послушно рассаживаться за столики, – все, кроме парочки в углу. Директор по развитию Илья Редькин, по виду – типичный Вуди Аллен, сидел на диванных подушках и снисходительно пил шампанское из пластикового стаканчика, а рядом с ним расположилась агент по недвижимости Алиса Розенбаум, молодая, густо накрашенная брюнетка с большой грудью. Илья Редькин вполголоса иронизировал, а Алиса Розенбаум хохотала над всеми его шутками.
Пиар‑директор незамедлительно подошла к ним и приказала:
– А вы что, Илья, Алиса? Проходите, пожалуйста, в зал!
– Да, да, мы уже идем, – приветливо помахал рукой директор по развитию.
– Обещали шторм и бурю на море. Может быть, мы перевернемся? – с надеждой сказала Алиса Розенбаум.
– Маловероятно, – сказал Илья Редькин.
В эту минуту у пристани, осыпаемой мелким дождиком, притормозил «бра‑бус», из которого выскочили генеральный директор Черемисинов и финансовый директор Аминов. Оба молниеносно метнулись к кораблику, перепрыгнули на него и ворвались в зал, на ходу пожимая всем руки.
– А вот и наше начальство! – оглушительно завопила Любовь Аркадьевна, схватив микрофон. – Крчппп‑виууууу… – сладив с микрофоном, пиар‑директор продолжила: – Уважаемый коллектив, я прошу всех занять места за столами, все уже в сборе, поэтому мы не будем дольше задерживать отправление и сейчас поплывем!
– Чтобы справиться со штормом, нам придется выйти в открытое море, – сказала Алиса Розенбаум, усаживаясь.
– Она прирожденная тамада, наш пиар‑директор, – сказал Илья Редькин, тоже усаживаясь.
Они оказались за одним столиком с юной журналисткой, призванной освещать мероприятие.
– Давайте познакомимся, – сказала юная журналистка.
– Давайте лучше поскорее откроем шампанское, – сказала Алиса Розенбаум. – Очень хочется нажраться.
– Меня зовут Света, – сказала юная журналистка. – А фамилия у меня, вы даже не представляете себе, какая.
– Розенбаум, что ли? – спросила Алиса Розенбаум.
– Нет! Моя фамилия – Ляшкевич‑Гуркевич‑Паньженьская, – произнесла журналистка.
– Ух ты, – сказал Илья Редькин. – Наверное, вы полька?
– Моя бабка даже не умеет говорить по‑русски, – вспыхивая от удовольствия, кивнула юная журналистка. – Только по‑польски. Она польская дворянка, правда живет в Москве. Во время реституции…
– Польские дворянки занимаются реституцией? – удивилась Алиса Розенбаум. – А сколько лет вашей бабушке?
– Это довольно занятно, то, что вы рассказываете, – рассеянно заметил Илья Редькин и стал открывать шампанское.
– Постойте! Я сама! – воскликнула журналистка Света и, выхватив у Ильи бутылку, принялась выковыривать пробку из горлышка.
– Господа!!! – прокричала в микрофон Любовь Столичная. – Сегодня нашему агентству «Континуум» исполняется три года!!! Мы все обожаем наше агентство! И чрезвычайно рады, что именно сегодня, четырнадцатого сентября, в этот прекрасный вечер!..
– Я принесу вам салатика, – сказала журналистка Илье.
– Мне тоже заодно! – крикнула ей вслед Алиса Розенбаум.
– …приглашаю к микрофону генерального директора нашего агентства «Континуум», нашего замечательного, гениального директора Александра Петровича Черемисинова! Александр Петрович, просим!!!
Господин Черемисинов пробрался меж стульев и вышел на подиум. Это был большой, добрый на вид мужик с усталыми, оттянутыми вниз глазами. Обычно его фирмы, с легкостью возводимые из стандартных деталей, так же бесшумно и легко разбирались спустя полгода‑год после регистрации. Но к агентству «Континуум» господин Черемисинов испытывал нежность. Совесть, что ли, в нем заговорила, а только «Континуум» незаметно для всех стал настоящим, человеческим, реальным бизнесом – шумным, бестолковым и немного прибыльным.
Поэтому господину Черемисинову захотелось раз в жизни сказать что‑нибудь сердечное.
– Уважаемые господа! Я рад приветствовать вас в этот знаменательный день трехлетия нашей, так сказать, фирмы, – начал он, тоскливо чувствуя, что язык уводит его на суконную дорожку. – Путь, пройденный нами за эти три года, был непрост. Однако стратегия развития…
– Несчастный, как его корежит, – посочувствовала Алиса Розенбаум.
– Чего вы хотите, он весь день заседал, – сказал Илья Редькин.
– Мой первый муж, за которого я вышла в пятнадцать лет, тоже очень любил произносить речи, – сказала журналистка. – В ту пору я работала прорабом на стройке.
– А сейчас какой у вас муж по номеру? – заинтересовалась Алиса Розенбаум.
– … И мы еще не раз соберемся вместе на пяти‑, десяти– и пятидесятилетие! – блеснул наконец красноречием господин Черемисинов и с облегчением отдал микрофон пиар‑директору.
– Выпьем! – сказала Алиса Розенбаум. Илья хотел наполнить бокалы, но журналистка Света опередила его.
– Сидите! Я сама.
– Вы – феминистка? – спросил Илья. – Вы приносите мне салатик и наливаете шампанское. Вообще‑то это должен делать я.
– Да уж, – поддержала его Алиса Розенбаум. – Вот именно.
– Когда я работала в «Уолл‑стрит Джорнал», я никогда не позволяла мужу надевать на меня пальто, – возразила журналистка Света.
– А снимать? – поинтересовалась Алиса Розенбаум.
– Какая, однако, богатая у вас биография, – сказал Илья Редькин. – Простите, у женщин не спрашивают, но – сколько вам лет? Вы выглядите не более чем на двадцать.
– Мне девятнадцать, – сказала журналистка, разулыбавшись.
– А мне – сто шестнадцать, – сказала Алиса Розенбаум. – И у меня девятнадцать правнуков… Посмотрите, мы выходим в открытое море.
Кораблик действительно понемногу выплывал из устья Невы в море. По берегам тянулись заводы и склады.
– Какая унылая местность, – сказала журналистка Света. – Когда я работала помощницей архитектора Захи Хадид…
– Так вы и у Захи Хадид успели поработать?! – удивился Илья Редькин.
– Ну не то что прямо у нее, – поправилась Света, – просто я училась на дизайнера и некоторое время посещала ее семинар в Лондоне.
– А я просто обожаю промзону, – сказала Алиса Розенбаум. – В веселом грохоте огня и звона… Вы случайно никогда не работали сталеваром? Или хотя бы не торговали железом на лондонской товарной бирже?
– Нет, к сожалению, не торговала, – сказала Света.
– Почему вы сожалеете об этом? – сказала Алиса Розенбаум. – У вас еще есть время доесть укушенное. Кстати, кто‑нибудь принесет мне еды?
– Я принесу, – поспешно вызвалась журналистка и побежала к шведскому столу.
– И еще водки, – крикнула ей вслед Алиса Розенбаум.
– Жутко милая девушка эта Света, – сказал Илья Редькин. – Боже, Любовь Аркадьевна выходит на сцену. У меня какое‑то плохое предчувствие.
– Игра! – объявила в микрофон пиар‑директор. – Сейчас я попрошу выйти на сцену всех молодых карьеристов и карьеристок… Евгений, Жанна, Илья, Артем, мальчики, мальчики! И девочки тоже, не стесняемся, Лида, Алиса, Наташа… Не стесняемся! Не отрываемся от коллектива! Сейчас будет весело!
– Не пойду, – сказала Алиса.
– Я тоже не пойду, – сказал Илья. – Пусть как хотят.
– Эта игра развивает командный дух! И укрепляет взаимоотношения в коллективе! Так… Прошу! Свои ручки хорошо, а ручки соседа лучше… взялись за руки… так… а теперь пошли, пошли по кругу…
В колонках заиграла музыка. Любовь Аркадьевна запела:
– Дружно танцуем мы, тра‑та‑та, тра‑та‑та, танец веселый наш – это ламбада!
– Кошмар, – сказала Алиса Розенбаум. – Слово «коллектив» надо запретить.
– Когда я работала в «Уолл‑стрит Джорнал», – вставила вернувшаяся журналистка Света, – мы всегда по праздникам ходили играть в пейнтбол.
– Совершенно верно, – изумился Илья Редькин. – В «Уолл‑стрит Джорнал» действительно играют в пейнтбол по праздникам.
– Ну, а вы думаете, я все вру?! – обиделась журналистка Света.
– Отлично! Похлопаем участникам! Не расходимся, нет, никуда не расходимся, Алексей, куда вы пошли? Нет‑нет, это еще только начало! А ну‑ка: свои коленочки хорошо, а коленочки соседа лучше! Илья, присоединяйтесь!
Половина агентства уже стояла, напряженно раскорячившись и схватившись за коленки стоящих рядом сотрудников.
– Илья, мы вас ждем! Мы без вас не начнем! – зажигала пиар‑директор.
– Не отрывайтесь от коллектива! – крикнул господин Черемисинов от своего стола.
– Будьте вы прокляты, – вполголоса сказал Илья и встал.
– Жуть, – сказала Алиса Розенбаум.
Илья обреченно подошел к кругу, раскорячился и ухватился за коленки стоявших рядом людей.
– Дружно танцуем мы, тра‑та‑та, тра‑та‑та! – завопила пиар‑директор. – Танец веселый наш – это ламбада! Свои пяточки хорошо, а пяточки соседа лучше… Не отрываемся от коллектива!..
Корабль между тем вышел в открытое море. Небоскребы Васильевского острова развернулись в линию. Стремительно темнело. Качка усилилась. Стулья слегка ездили туда‑сюда. Пальто раскачивались на вешалках.
– Сейчас нас накроет, – сказала Алиса Розенбаум в пространство. – Мы потонем, как «Титаник». Буль‑буль.
– Ну, и кто победил в нашем конкурсе?! Выбирайте! Выбирайте! Дольше всех продержались двое, наш финансовый директор господин Аминов и наш генеральный директор господин Черемисинов! Выбираем победителя?!
– Как можно выбирать между карьерой и зарплатой? – сказала Алиса.
– Мой второй муж… – сказала журналистка, но тут так качнуло, что на пару секунд погас свет.
Дамы издали дружное «ах», некоторые опрокинули на себя бокалы, а круг распался и частично повалился на пол. Пользуясь суматохой, Илья быстро вернулся за стол и стал пить водку.
– Вот как нас здоровски качает! – подтвердила в микрофон пиар‑директор. – Не волнуемся, все будет хорошо, все будет прекрасно в этот прекрасный вечер! – тут ей пришлось схватиться за столб и пару раз крутануться вокруг него, так что провод микрофона обвился вокруг столба и ее ног. – Е… ешьте, пейте и веселитесь!
– Женщина‑кремень, – сказал Илья. – Это надо выпить.
– Как вы думаете, какая сейчас температура воды за бортом? – спросила Алиса Розенбаум. – Минут пять хотя бы мы продержимся?
– Когда мы с моим вторым мужем путешествовали по Гималаям…
К столику подошел, приятно улыбаясь, представитель «Официальной газеты» Гриша Петренко.
– Привет, Илья! – сказал Петренко и протянул через стол ладонь для рукопожатия.
Но тут сильно качнуло, и журналист обвился вокруг столба, а Илья ухватился для равновесия, за вилку и нож.
– Какой Илья?! – изумился он. – Вы меня с кем‑то пут‑те, мл‑члк!
– А‑а, так это же Григорий Петренко! – узнала журналистка Света. – Это же вы раньше публиковали всякие скандальные…
– Нет! – замотал головой Петренко. – Вы меня тоже с кем‑то путаете! – и он поспешно удалился.
– Все‑таки если мы потонем, нехорошо перед смертью общаться с такими, как Петренко, – тихо сказал Илья ему вслед.
Алиса Розенбаум прыснула и пролила шампанское на журналистку Свету и на себя.
– Вот если бы все хоть немного почаще об этом думали, мир был бы гораздо лучше! – сказала журналистка Света. – Когда я работала в «Зюддойче Цайтунг», мне поручили освещать черные дыры…
– Вредная, должно быть, работенка! – хохотнула Алиса. – Господи прости! – это кораблик снова сильно качнуло. – Интересно, там капитан есть хоть какой‑нибудь?!
– Пойдемте скажем ему, чтобы поворачивал к городу, – сказал Илья, с трудом поднимаясь из‑за стола. – А то мы так в Сто… Стокгольм уплывем.
– А теперь, – сказала на сцене пиар‑директор Любовь Столичная, – конкурс среди руководства компании!..
– Уходим, – быстро сказал Илья, схватил девушек под руки, и они помчались к дверям.
– Не отрывайтесь от коллектива! – донесся до них разбойничий свист пиар‑директора, но они уже были снаружи.
Снаружи…
Там хлестал сильный дождь, заливая со всех сторон палубу, снопы света от прожекторов перемешивались с потоками воды, ветер дул порывами.
У края борта стоял генеральный директор агентства «Континуум» господин Черемисинов. Рыдая, он держал за обе руки финансового директора господина Аминова, который болтался за бортом, в потеках дождя и потоках света.
– Мы живем неправильно! – орал господин Аминов душераздирающим голосом. – Мы живем неправильно!
– Мы живем непра‑а‑авильно! – диким воем вторил ему господин Черемисинов.
– Мы живем непра‑а‑авильно!! – дуэтом выло руководство агентства «Континуум», праздновавшего внизу свое трехлетие.
В немом изумлении смотрели на эту сцену Илья Редькин, Алиса Розенбаум и юная, но опытная журналистка Света Ляшкевич‑Гуркевич‑Паньженьская. Снизу послышался треск. Илья понял, что это обрушился стол с тортом.
– Здесь свежо, – произнесла наконец Алиса Розенбаум.
Сквозь шум бури ее было почти не слышно.
– Когда меня послали в командировку освещать войну в Ираке, – откликнулась журналистка, перекрикивая грохот воды, – там тоже было свежо…
– Мы живем непра‑а‑авильно!! – вдруг завопил Илья Редькин и бросился к директорам.
Он решил, что не стоит отрываться от коллектива. Все же корпоративная вечеринка – это, как ни крути, часть работы.
Амнезия
Василий Анисимов прилетел в командировку в Петербург. Его пригласила фирма «Позитрон», производящая медицинское оборудование и точные приборы. Он должен был купить небольшую партию аналитического оборудования, освоить навыки работы с ним, разобраться в методике и сопроводить оборудование к себе на Урал.
Двадцать первого августа Анисимов вышел на станции метро «Балтийская» и сразу направился к большому небоскребу в брежневском стиле – отелю «Азимут», который только в этом году переименовали из гостиницы «Советская». Там Анисимов занял забронированный номер, открыл чемодан, вымылся, немного посмотрел телевизор, выключил свет и лег спать.
Ему долго не спалось. В стенах неприятно шумело. С закрытыми глазами этот шум напоминал Анисимову треск костра. Вскоре к шуму добавился запах гари.
Встревоженный, Анисимов встал, включил свет и выглянул в коридор.
Там ничем не пахло. Все же Анисимов дошел до поворота к лестнице и еще раз понюхал воздух.
«Наверное, из форточки надуло», – подумал Анисимов, но тревога осталась.
Он снова лег. Звуки усиливались. К треску добавился гул – не то подпевания, не то поднывания, не то стоны. – «И захочешь не уснешь», – подумал Анисимов, ворочаясь с боку на бок. Сна не было ни в одном глазу. Тогда Анисимов решительно встал, оделся, запер номер и отправился в холл пить кофе и разгадывать кроссворды.
Уснул Анисимов под утро, и если бы не будильник на мобильном телефоне, то, конечно, он бы проспал.
Кончался август. К полудню становилось жарко: солнце из‑за серых туч нагревало город. Иногда прыскал дождь, ненадолго смачивая асфальт. С залива дул теплый ветер.
– Что у вас там за привидения наверху? – пошутил Анисимов, отдавая ключи девушке на ресепшн. – Всю ночь что‑то гудит, стонет и трещит.
– Ветер, наверное, – ответила девушка.
Анисимов бодрым шагом вышел на улицу. Ему хорошо описали, куда идти, фирма находилась неподалеку. Василий быстро сориентировался по вывескам, бензоколонкам и дорожным знакам и спустя полчаса уже погрузился в изучение методик, за которыми провел целый день.
Часа в четыре позвонила жена. Спросила, благополучно ли Анисимов приземлился. Хотя ответ был очевиден, Анисимов принялся уныло и подробно докладывать ей о полете. Жена при этом постоянно перебивала. Слушать ей было неинтересно, а звонила она в основном для порядка. После звонка настроение испортилось. С утра Анисимов думал после работы отправиться в центр, посмотреть Неву, Петропавловскую крепость и другие достопримечательности, но к вечеру так устал, что заменил все это бутылкой пива.
Однако настроение становилось все хуже. К унынию добавилась тревога. Анисимов всегда считал себя человеком спокойным, уравновешенным, малоэмоциональным, но он ошибался. Эмоции, предчувствия жили в нем, хоть он и не давал им собой управлять. И вот теперь, в чужом городе, под сумрачными, жаркими тучами позднего августа, предчувствия и эмоции так и нахлынули на Анисимова. Он вспомнил себя в младшей группе детского сада: как его впервые привели туда и как он сидел на корточках у батареи, глядя на маленькие свои сандалики и на колени в колготках.
Теперь Анисимов курил у окна, наблюдая за тем, как внизу бесконечный поток машин поворачивал с Лермонтовского проспекта на Рижский и с Рижского на Лермонтовский. Сердце колотилось. Спать не хотелось. Свет выключать тоже.
«Что за фигня!» – подумал Анисимов, волнуясь.
Он снова оделся. Ладно, подумал он. Хоть ночь и не белая, я проведу ее на улице. Пойду в центр, погуляю, посмотрю Неву… Только бы не оставаться тут. И что, всю ночь будешь гулять? – спросил он себя. А завтра как? Тоже на улице спать? Придурь какая‑то… Ладно, сегодня погуляю, а завтра, может, будет полегче, сказал он себе, решительно оделся и вышел в коридор.
В лифте Анисимов еще раз мысленно поблагодарил себя за то, что не лег спать. Через холл он прошел быстрым шагом, не глядя по сторонам. Быстро отдал ключ девушке с ресепшн и вымелся в темноту, где теплый ночной ветер чуть шевелил ветки кустов. По инерции он пробежал еще метров тридцать, затем отдышался и пошел спокойнее.
Он шагал по Лермонтовскому проспекту в сторону центра. Сердце понемногу успокаивалось. «Интересно, хорошо жить в Питере?» – думал он. И приходил к выводу, что, наверное, так же, как и на Урале. Это как жена. Сначала думаешь, что она единственная и любимая, а потом… да нет, и потом думаешь так же… просто как бы тональность меняется. Сначала «только она!», а потом «конечно она, а кто же еще». И вроде любишь, но проявлять любовь становится лень. А зачем? И так ведь все нормально… нормально…
Глаз Анисимова и одновременно его ухо вдруг уловили нечто совершенно ненормальное. На углу переулка, неизвестно как называвшегося, два мужика – парня? – приставали к девчонке. Или к мальчишке, но визжал он как женщина. Анисимов внутренне замер, но продолжил шагать вперед.
– Эй, ребята! – позвал он громко. – Вы че делаете?
Парни брызнули в разные стороны, будто ничего и не произошло: один драпанул на другую сторону улицы, второй скрылся в переулке. Девчонка распрямилась. Она всхлипывала. Анисимов приблизился к ней.
– Спасибо! – пискнула девчонка.
– Ты чего ходишь в такую поздноту? – рявкнул Анисимов.
– С дежурства возвращалась, – ответила она, вытирая слезы.
Анисимов вдруг понял, что девушка старше, чем ему показалось сначала.
– Я вас за школьницу принял, – сказал он. – А что, муж вас не встречает?
– То есть если я не школьница, то уже обязательно замужем?
– Ну, давайте я вас провожу, – сказал Анисимов.
– Снаряд два раза в одну воронку не падает, – сказала она.
Анисимов рассмеялся.
– Это вы в смысле того, что после тех хулиганов меня бояться уже не надо? Или в смысле того, что теперь‑то уж вы и одна дойдете без приключений?
– Да мне еще далеко идти. Что вы будете…
– Пойдемте! – приказал Анисимов.
Они пошли.
– Дежурство, значит? – спросил Анисимов через несколько минут, когда они шли через мост. – А где работаете?
– В клинике.
– А‑а. Врач.
– Пока еще не совсем.
– А‑а, – сказал Анисимов и зачем‑то прибавил: – У меня брат массажист. А вы кто? Хирург?
– Анестезиолог. Но пока еще не совсем.
– Я не волшебник, я только учусь, – сказал Анисимов.
Слова слетали с губ сами, первые попавшиеся. Анисимов не думал о том, какое впечатление производит. Из‑за темноты казалось, что они идут очень быстро. Они проходили под фонарями, и тени быстро укорачивались, удлинялись, наслаивались друг на друга.
– А вы кем работаете? – спросила она.
– А зачем вам? – спросил Анисимов. – Просто так? Ну, инженер я. Или, можно сказать, скорее менеджер. Тоже с медициной связано, но не напрямую. Очень косвенно. Работаю с людьми.
– А‑а, – сказала она.
Анисимов посмотрел на нее искоса. Такая невысокая, белые волосы, курносый нос, сумка на боку. Черт их знает, этих девушек, чем они только не занимаются. Кто анестезиолог, кто автомеханик.
– Пришли, – сказала она вдруг.
– Уже? – удивился Анисимов. – Вы же сказали, далеко.
– А что, близко?
– Быстро пришли, – сказал Анисимов, оправдываясь, и стал хлопать себя по карманам, желая отыскать мобильник и посмотреть, который час. – Ну что, до свидания?
– До какого свидания?
– Ну, так говорят. Не говорить же «прощайте!», звучит как в кино.
– Тогда до свидания, – согласилась девушка и вошла в подъезд. Анисимов сделал три шага назад и увидел в окне, как она нажимает на кнопку и вызывает лифт.
Анисимов медленно повернулся и пошел назад. Он думал о девушке. Почему‑то Анисимов решил посчитать, насколько она моложе него. Если не совсем медик, но уже дежурит? Как это называется: интерн? Значит, получается, шестой курс медицинского или что‑то в этом духе. Двадцать два, двадцать три года, ему тридцать восемь – на пятнадцать лет старше.
Анисимов вышел со двора на улицу, покрутил головой. Улица была пуста и пряма. Направо? Налево? Проходили они мимо того темного сада или нет? Анисимов вдруг понял, что не помнит дороги. Он посмотрел на название переулка: какой‑то Слесарный. Ну и куда идти? Или у кого спрашивать дорогу?
Анисимов дошел до перекрестка. Название улицы вновь ничего не говорило ему. Главное, все перпендикулярно и всюду темнотища. И безветрие. Три часа пятнадцать минут! Куда его занесло? Слепые окна домов со всех сторон смотрели на Анисимова. Неожиданно он почувствовал прилив дурноты и страха: это было уже не прежнее безотчетное беспокойство, а настоящая паника, полуобморочная, тошнотворная. Темнота вокруг сгустилась, позеленела. Анисимов чувствовал, что умирает, но не мог пошевелиться, позвать на помощь. Его мягко притянуло к тротуару, он ощутил щекой асфальт, показавшийся горячим и мягким. Вон и зеленый квадратик горит – Exit… Это значит – выход, исход…
– Я умираю? – спросил он вслух, но голос не звучал. Анисимов прокашлялся и повторил: – Я умираю?
Засмеялись несколько голосов. Анисимов открыл глаза.
– А что это было? – спросил он вслух. – Вы кто?
– А вы кто?
– Не знаю, – сказал Анисимов. – А кто я?
– Это у вас надо спросить. У вас в кармане найден паспорт на имя Василия Анисимова. Вы ведь Василий Анисимов?
– Нет, – сказал он.
– А кто же?
– Не знаю. Забыл.
Он действительно забыл. Именно забыл, то есть, он понимал, что вроде бы должен знать – но при этом не знал. Как будто шкаф сохранился, но все полочки на нем вдруг оказались пустыми.
Глаза понемногу привыкали к свету. Анисимов осторожно приподнялся: полумрак, большое окно, гигантская зеленая человеческая фигура в углу комнаты.
– Не знаете? Забыли? – повторил зеленый человек. – А как вы себя чувствуете?
– Хорошо, – сказал Анисимов. – Очень хорошо.
– Голова не болит?
– Почему она должна болеть?
– Скажите, какой сегодня день?
– Сегодня? – тупо повторил Анисимов. – День? Не помню.
– Так‑так, – сказал человек в зеленом и подошел к Анисимову. – Как, говорите, вас зовут?
– Да не помню я, – повторил Анисимов с беспокойством. – Вы говорите, Василий… как там… а я, честно, не помню. Я вообще ничего не помню! – ужаснулся он и посмотрел на свои руки. На одной из них блестело обручальное кольцо. – Кольцо… Это значит, что я женат…
Человек в зеленом склонился над ним и заглянул в глаза.
– Вот эту бумажку можете прочитать?
– Могу, – сказал Анисимов. – Старопетергофский проспект, дом номер… корпус два, офис номер пять…
– И что это за адрес?
– Не помню, – повторил Анисимов. – Вообще ничего не помню.
Доктор нахмурился и ушел. Через пятнадцать минут он вернулся. С ним пришли еще другие доктора и привезли приборы на столиках с колесами. Доктора окружили Анисимова и стали задавать ему вопросы. Анисимов опять отвечал: «Не помню».
Несколькими часами позже, уже почти вечером, на мобильник Анисимову позвонила женщина. По‑видимому, она была его женой. Анисимов почти сразу передал трубку доктору и еще одному человеку – представителю фирмы «Позитрон» (ее почти сразу нашли по адресу на бумажке). Командировка, Петербург и фирма – Анисимов только разводил руками. Голова у него действительно почти не болела, но четверть черепа как будто онемела, жила отдельно от остального мозга.
– А где меня нашли? – допытывался он. – Меня ограбили?
– Паспорт был с вами, мобильник тоже. Что касается денег, то мы не знаем, сколько вы взяли с собой. Попытайтесь вспомнить, как вы оказались в том районе.
– Его фирма настаивает на том, чтобы мы немедленно отправили его самолетом на Урал, – говорил между тем представитель «Позитрона».
Доктор отвечал:
– На самолете нельзя, перепад давления, исключено. А вообще‑то, чем скорее он окажется на родине, тем больше вероятность, что память вернется… Самое разумное – купить два билета на поезд. Кто‑то должен сопровождать его.
Выяснилось, что следующий поезд уходил только спустя сутки. Анисимов все больше осознавал, в каком неприятном положении он оказался.
– Скажите, – спросил он, – а часто люди… ну, так и остаются?
– Чаще вспоминают, – успокоил его доктор.
К ночи Анисимов окончательно впал в уныние. Его поместили в отдельную палату («Позитрон» расстарался), голова по‑прежнему не болела, но состояние беспамятства становилось все неприятнее. По временам Анисимову казалось, что он вот‑вот что‑то вспомнит. Но чувство тут же улетучивалось, и он уже не мог поверить ни в жену, ни в Петербург, ни в Урал. Ему привезли его вещи. Полулежа в кровати, он все напрягал память, зачем‑то вглядываясь в собственную фотографию на паспорте и повторяя на все лады «Анисимов Василий Александрович». Но вспомнить ничего не мог.
– Постарайтесь расслабиться, – сказал ему доктор. – Не вспоминайте непрерывно. Воспоминание может появиться именно в состоянии расслабления. Может быть, что‑то придет во сне или в полусне.
Но прошла ночь, а память к Анисимову так и не вернулась.
Наутро снова появился коммерческий директор «Позитрона»; фирма выделила сотрудника, который должен был сопровождать Анисимова на родину. Потом был обход, пришел доктор.
– Неплохо было бы отвезти его в район, где он провел последние часы перед тем, как потерял сознание, – сказал он коммерческому директору «Позитрона».
– Да, но что он там делал? – возразил тот. – Да еще в три часа ночи? Наша фирма совсем в другой стороне. Может быть, его привезли туда уже без сознания. Тогда ехать бесполезно.
– Все же попробуйте, – посоветовал доктор. – Надо использовать каждую возможность.
В сопровождении медсестры и коммерческого директора Анисимов съехал вниз на лифте, прошел через холл и спустился по ступенькам крыльца. За воротами ждала машина. Анисимов успел сделать несколько шагов по дорожке, но вдруг остановился и ухватился за скамью.
– Что такое? Голова закружилась? – заспешила на помощь медсестра.
– Это кто вон там идет? – сказал Анисимов громко, вытянув руку.
Память уже возвращалась, она заработала внезапно, так что он и опомниться не успел. С улицы во двор повернула девушка. Это была та самая девушка‑студентка, которую Анисимов провожал до дома перед тем, как потерять память.
– Ой! – воскликнула девушка, заметив его, и всплеснула руками. – Это вы!
– Я вспомнил, – сказал ей Анисимов.
Медсестра ловко усадила его на скамейку.
– Так это вот кто!.. – сказала девушка. – Это вы!
– В каком смысле «вы»? – спросил коммерческий директор «Позитрона».
– Я, в смысле я! – ответил Анисимов, тяжело дыша.
Целые пласты прошлого мгновенно выдернулись наружу за тоненькие нитки, о существовании которых Анисимов и не подозревал. Сразу сильно заболела голова.
– Давайте‑давайте, вспоминайте, не отвлекайтесь, – подбадривала его медсестра. – Если станет плохо, мне скажите.
– Ну надо же! – все удивлялась девушка.
– А я еще сказал: «До свидания!», – добавил Анисимов, пытаясь улыбнуться.
– А я сказала: «До какого свидания?»
– А я сказал… Вот видите!
– Да… Ничего себе…
Они повернули обратно. Девушка‑анестезиолог и медсестра все удивлялись, сравнивая ситуацию с кино и книжками. Анисимов и коммерческий директор говорили о работе и о том, что командировку все‑таки придется прервать.
– Можно, в принципе, просто ее продлить, – сказал Анисимов.
Но коммерческий директор махал руками:
– Нет, нет! Езжайте к себе на Урал, после такой истории я сам к вам приеду со всеми приборами.
Они распрощались; у коммерческого директора отлегло от сердца. Медсестра побежала за врачом, Анисимов позвонил жене. В три часа дня в палату заглянула девушка‑анестезиолог.
– Слушайте, ведь это правда удивительное совпадение, – сказала она. – А вообще, я думаю, что вы бы все равно вспомнили… Так или иначе.
– Угу, – сказал Анисимов.
За окнами начиналась осень. День, солнечный с утра, стал пасмурным. Небо затянуло тучами. Ветер порывами вычесывал из тополей желтые листья.
– А если б я не вспомнил? – спросил Анисимов.
– Ой, да что об этом говорить, – махнула рукой девушка. – Вспомнили – и слава богу. Другое дело, интересно, почему так происходит…
– Остался бы здесь, начал другую жизнь.
– Вас все равно бы отправили домой, – возразила девушка.
– Почему, по какому праву?
– Ну, чтобы вы вспомнили.
– То есть, значит, сбежать человек никуда не может? – злобно сказал Анисимов и потер висок. – Помнит он, не помнит – всем плевать, главное, чтобы присутствовал, за столом сидел. Как собака… Место! Сидеть!
– Да что вы? – сказала девушка растерянно. – Без памяти же плохо. Это же вообще – жить без памяти! Инвалидность… Вы что, не хотели вспоминать? Вы не рады, что вспомнили?!
– Как вас зовут? – внезапно спросил Анисимов.
– Лера, – сказала девушка. – А что?
– Да ничего, – Анисимов слабо улыбнулся. – Просто в тот раз забыл спросить.
Красавица
Так получилось, что на Настином этаже работают одни молодые люди.
Ну, а так как Настя работает в банке, то и делятся эти молодые люди на три категории: облигационщики, трейдеры и оценщики.
Облигационщики – парни молодые, холостые, любят потусоваться, неизвестно, чего от них ждать, да и сами они не знают, чего от себя ждать.
Трейдеры – люди трезвые и земные, как авиадиспетчеры.
Оценщики – существа ленивые и практически‑бытовые; они любят, чтоб было «все как у людей».
А Настя среди них – красавица. Цветок. Экзотическое растение.
Вернее, она такая с виду. Внутри Настя кроме этого еще и умница. Иначе ее бы не взяли работать в банк, в новый развивающийся отдел страхования кредитов.
Кроме того, Настя считает себя немного авантюристкой. Девушкам полезно так о себе думать.
– Все романы у нас – служебные, – говорит секретарша Алина. – Потому что кроме работы – где ж мы еще бываем?
До прихода Насти Алина была единственной красавицей на этаже. У нее маникюр, солярий, визажист и все тонкости укладки. Но теперь пришла Настя и затмила искусственную красоту Алины. В первую неделю Алина сильно злилась. Но на выходных ей вдруг захотелось порисовать красками и послушать джаз. И тогда Алина вдруг поняла, что существование в режиме красавицы ее ужасно утомляло. Теперь она плавает по офису, как разморенная селедка в теплом молоке, шевелит бедрами и слушает в наушниках Тома Уэйтса.
Теперь пусть Настя за нее отдувается.
Самый доходный трейдер отдела Евгений Потехин по кличке Джек Потрошитель (или попросту Джекпот) приходит на работу раньше всех и ослабляет штифт в Настином стуле. Настя приходит, садится на стул, сиденье мягко опускается, и столешница оказывается на уровне Настиных глаз, а коленки торчат вверх – к бурному удовольствию Джека, который снимает происходящее на камеру своего мобильного телефона.
Джек вырезает внутри телефонного справочника квадратное углубление, кладет туда свой мобильный телефон, помещает справочник на стол рядом с Настей и начинает названивать сам себе по мобильнику. Сбитая с толку Настя переворачивает все вещи: откуда звон? Или он ей слышится? Джек насыпает на Настину клавиатуру быстро прорастающий овес (и к утру клавиатура зарастает нежной зеленой травкой); он прикрепляет под стол магнит, а в мышку кладет кусочек железа. Плоды школьного образования, усугубленные блестящим умом и живым характером Джека.
Насте каждый раз хочется его убить. Но он так уморителен.
– «Мы до смерти работаем, до полусмерти пьем», – говорит Джек Потрошитель. – Это написал Некрасов, известный преферансист. Пойдешь с нами пить в эту пятницу?
Настя соглашается.
Они идут вшестером: Джек, Настя и еще четверо облигационщиков. Приходят в клуб «Страшная сила». Нализываются там молочно‑лимонной жидкости, потом догоняются пивом. Настя вместе со всеми прыгает под оглушительную музыку под ослепительным светом разноцветных прожекторов, хохочет до упаду и напивается допьяна.
Джек Потрошитель вызывается ее провожать. Он тоже пьян.
О чем они говорят по дороге, Настя не помнит уже наутро. Помнит только (вспышка сознания), как они долго‑долго целовались на лестнице и как она упрашивала Джека продолжить, но Джек все‑таки улизнул.
– Представляешь, какой ужас! – шепчет Настя лучшей подруге в телефонную трубку. – А если кто‑нибудь узнает?! Кошмар какой‑то… До чего я докатилась!..
– Ну, хоть целуется‑то он хорошо? – интересуется подруга.
– Это да, – говорит Настя. – Очень хорошо. Но ты пойми, у него ведь жена.
– Жена не стена, – говорит подруга.
Настя возмущается ее цинизмом и собственным легкомыслием. Она решительно отметает всякий намек на возможное продолжение отношений с Е.П. Да, Джек Потрошитель очень прикольный, но не более того.
– Да и вообще, понимаешь… У нас девушек почему‑то очень мало. Вот они и относятся ко мне как к боевой подруге… с которой можно позволить себе, там, поцеловаться… Но ничего серьезного. Так что… Я об этом даже и не думаю, тем более у него жена, – заключает Настя философски.
Перед самым Новым годом двое сотрудников отдела оценки, Аня и Рома, объявляют о свадьбе.
При этом Рома продолжает ходить на работу, а Аня куда‑то исчезает.
– Она беременна! – уверяет секретарша Алина, выпуская пепельный дым из розовых губ.
– Да ты что?! – не верит Настя.
Алина ухмыляется: мол, наивная ты девочка!
– Ромчик – сын заместителя директора банка. Ты не знала?
Насте представляется картина Шагала «Прогулка», только наоборот: подвыпивший Ромчик в костюмчике парит под облаками, а беременная прыщавая Анька в фате держит его за потную руку. Браки совершаются на небесах, думает Настя, и ей делается немножко грустно. Вертихвостка Анька вечно спрашивала у Насти коэффициенты, потому что ничего не знала; и вот подцепила себе Ромчика.
А с другой стороны, такое ли уж большое сокровище – этот Ромчик? Папенькин сынок.
То ли дело…
Незаметно для себя Настя начинает все чаще думать о Джеке. Она даже украдкой ищет его имя в Интернете. Набирает в строке поиска. Она уже выучила наизусть некоторые ссылки: вот Джекова диссертация (моделирование цены актива в условиях неопределенности), вот его доклад на банковской конференции, вот его аналитика, вывешенная на сайте, а вот его персональный сайт, правда, давно заброшенный. Судя по сайту, несколько лет назад Джек увлекался писаниями Кастанеды. Настя Кастанеду никогда не читала и относилась к нему с предубеждением; надо ли говорить, что она постепенно покупает и прочитывает несколько его книг, в том числе «Путешествие в Икстлан».
Перед сном Настя, как маленькая девочка, примеряет имена: Анастасия Потехина. И даже: Александр Евгеньевич Потехин.
С другой стороны, Настя отлично понимает всю нереальность и нежелательность служебных романов с женатыми мужчинами. Она, Настя, вообще девушка не особенно романтическая.
Просто у нее уже полгода никого не было.
Она вспоминает: есть такой старинный анекдот, кажется, о нем упоминает Макиавелли. Анекдот иллюстрирует тезис «Женщине обязательно нужен секс». Некая истеричная вдова изводила своими выходками всю деревню, и ее решили снести к знахарю: связали, посадили на шею самому сильному мужику, и он ее понес через бурную реку. Вдова стала прыгать у мужика на шее и кричать во весь голос:
– Я хочу е…ться! Я хочу е…ться!
Мужик свалил ее в кусты и тут же вылечил.
Очень грубый анекдот, думает Настя.
Чтобы ненароком не скомпрометировать Джека и не влюбиться в него еще сильнее, умная Настя не ходит с ним обедать.
Вместо Джека она выбирает в спутники такого человека, как Дима Мерзляк из отдела облигаций. Здесь все, как ей кажется, абсолютно надежно с точки зрения невинности. Или невинно с точки зрения надежности. Дима Мерзляк – типичный шизоид. Стоит только посмотреть, как он, ссугробившись, плетется по коридору; или как он в рассеянности начинает жевать этикетку и веревочку от пакетика с чаем. Когда они ходят обедать, Дима Мерзляк, как правило, говорит не о чем ином, как об облигациях, о схемах финансирования слияний и поглощений и вообще о работе.
Но однажды за стаканом молочного коктейля, среди грязных следов на полу и кружевных салфеток со следами помады на столе (они обедают в «Макдоналдсе»), Дима, вяло шевеля губами, неуверенно произносит:
– Настя… Я тебя люблю…
Настя отвечает на заявление Димы словами утешения и сочувствия; потом они молча плетутся обратно в офис, причем Дима тяжело вздыхает и всячески дает понять, что не сдастся и все равно обязательно будет добиваться Настиной любви.
На новогоднюю корпоративную вечеринку всех подряд не берут.
Берут трейдера Евгения Потехина, потому что он самый доходный.
Берут облигационщика Диму Мерзляка, потому что он придумал интересную финансовую схему.
Берут Ираиду Ратмировну, потому что она начальница отдела оценки.
И кроме того берут Настю. Потому что если есть свои красивые девушки, то этим надо пользоваться. Не надо этим пренебрегать.
Корпоративный Новый год – шикарное мероприятие. Проходит он в отеле «Евразия», на шестом этаже, среди сине‑сверкающих плоскостей и гор рассыпчатого хрусталя. Сцена озаряется серебристым светом. Все сидят за маленькими круглыми столиками; старшее поколение потирает руки, предвкушая грандиозную пьянку; молодежь шлет друг другу эсэмэски и вполголоса переговаривается. Белые салфетки еще стоят треугольниками на тарелках, а официанты выстроились в ряд у стены.
Директора банка произносят речи.
Настя сидит между Димой Мерзляком и неизвестным ей мужчиной с черными усами. Рядом с Мерзляком – Джек Потрошитель. Ему легко и беззаботно. Он закрыл все позиции по случаю католического Рождества и наслаждается атмосферой праздника. Дима Мерзляк, наоборот, вздыхает и бросает на Настю жалобные взгляды.
Официальная часть подходит к концу. На сцену выводят шестилетнего артиста Сашеньку, импровизатора и композитора. Сашенька садится за арфу, цепляется пухлыми ручонками за струны, и в зале звучит божественная музыка.
– Ути какой ангелочек! – шепотом басит Ираида Ратмировна, наклоняясь к Насте через стол.
В этот момент Джек незаметным, но уверенным движением стаскивает у Димы Мерзляка вилку. Подходят официанты и начинают разносить кушанье. Вилки нет. Дима Мерзляк шарится в поисках прибора. Джек глядит на Настю и бессовестно подмигивает.
Настя наконец не выдерживает. Блин, это жестоко.
– Дима, – говорит она, – вилку у тебя забрал вон тот клоун, – и показывает на Джека.
– Атака клоунов! – шепчет Джек и хрюкает от смеха.
Дима Мерзляк укоризненно качает головой и вертит пальцем у виска; он берет вилку и начинает есть, но в этот момент в рюмку к нему плюхается микроскопический маринованный огурчик – корнишон, скрюченный зародыш.
– Блин, какого хрена?! – заводится Мерзляк.
– Прекратите немедленно, слушать же мешаете! – шикает на них Ираида Ратмировна.
Но Джек уже не может остановиться. Его прет. Он начинает медленно тащить на себя скатерть, одновременно легонько пододвигая приборы, чтоб они не скатились. Настя шепотом показывает Джеку кулак; вундеркинд Сашенька исполняет произведение под названием «Шахматы и буря»; чистое безумие, Джек берет зажигалку и поджигает горку салфеток – они вспыхивают, Джек брызгает на них газировкой; газировка льется Диме Мерзляку на штаны.
За соседним столиком начальник Джека, старший трейдер Нейман Борис Антонович, одним взглядом дает понять, что уничтожит его, как только доберется.
Джек смотрит на Настю и кладет ладони на лицо – смотрит сквозь пальцы, невинно мигает.
Настя кидает взгляд: Дима Мерзляк сидит как ошпаренный. Вундеркинд заканчивает свою пьесу. Дима встает и под общие аплодисменты начинает пробираться среди стульев к выходу.
– Ну вот, и чего ты добился? – напускается Настя на Джека. – Идиот, – и она торопливо вскакивает и бежит за Димой.
Ей плевать, что о ней скажут; и что Дима, который ей не нравится, будет к ней приставать. Настя – добрая девочка. Она всегда на стороне слабого.
Настя догоняет Мерзляка внизу, в вестибюле. Он большими шагами идет к выходу, по пути попадая руками в рукава.
– Ну что такое? – говорит Настя, семеня рядом. – Пошли обратно, ну пошли, пошли обратно. Он тупой, он не соображает, у него в башке вместо извилин графики курсов акций.
Дима Мерзляк толкает стеклянную дверь и выходит на улицу. Настя – за ним.
– Нет, подожди, – она вцепляется в рукав его пальто. – Нет, подожди!
Мерзляк останавливается. Настя встает перед ним и берет его за плечи.
– Так нельзя, – говорит она. – Всякие дураки будут глумиться, а ты будешь уходить? Он же почувствует себя победителем. Ты хочешь, чтобы он почувствовал себя победителем?
– Блин, – говорит Дима Мерзляк, – как я не люблю всю эту хрень. Насть, скажи, вот почему нельзя жить просто нормально, почему надо играть во всякие такие тупые идиотские игры? Победителем, не победителем, какая, блин, на хрен, разница‑то?! Меня это задалбывает, – стонет он. – Просто… реально… задалбывает! – он резко вырывается и идет обратно, по дороге стаскивая пальто. – Сидел бы дома, блин, на хрен я сюда приперся, – бормочет он, не обращая внимания на Настю, которая семенит за ним на высоких каблуках.
Корпоративная вечеринка продолжается до одиннадцати вечера. А так как день был рабочий, Настя устала просто невыносимо. И завтра тоже на работу. К девяти утра. Лампы меркнут у Насти перед глазами. Улыбка у нее очень усталая, даже замученная, жалкая. Ей хочется оказаться у себя в постели прямо сейчас. Свернуться калачиком и уснуть. А не ковылять в пушечном мраке к метро, хоть глаз выколи, по ледяным ухабам в обнимку с Димой Мерзляком. Кошмар, просто кошмар, думает Настя, глядя остановившимися глазами вперед, на сцену, где девушки из отдела потребительского кредитования шуточно представляют модели различных рынков. Например, модель регулируемого рынка выходит в милитари, в мини‑юбке, на высоких каблуках, в декольте и в ошейнике, на поводке. Модель свободного рынка вываливается на сцену в валенках и балахоне‑хламиде, со связкой баранок на шее. Модель рынка производных инструментов в шляпе фокусника ходит по ниточке и пускает пузыри.
Джек и Дима Мерзляк уже успели куда‑то улизнуть. К Насте подсаживается Всеволод Семенович. Он пьян.
– Вообще‑то, карьера – это ерунда, – говорит Всеволод Семенович, облизывая Настю взглядом. – Для женщины самое главное – это семья, дети. Любовь. Главное для женщины – найти себе мужа. Какого‑никакого… пусть даже плюгавого, лысого, сорокапятилетнего, – самокритично увлекается Всеволод Семенович. – Ты вот, я вижу, девушка видная, красивая, и при этом чувствуется, что отличница… Вот я и говорю: комплекс отличницы – это плохо! Надо вливаться…
– Как только вы все про всех помните! – говорит Настя. – У вас там в мозгу процессор, наверное.
– Психология! – разводит руками Всеволод Семенович. – И большой опыт! Сколько вам лет?
– Двадцать два, – говорит Настя.
Всеволод Семенович мигом меняет тактику:
– А‑а! Ну, тогда еще ничего! Тогда еще можно!
До метро Настю подбрасывает начальница отдела Ираида Ратмировна.
Матерая Ираида Ратмировна курит за рулем и выбрасывает окурок в окошко. Он попадает Насте на юбку. Настя быстро стряхивает его и тушит искры, хлопая ладонью по сиденью вокруг себя.
– Ох, Настенька, извини! – басит Ираида Ратмировна, оборачиваясь.
– Тут еще можно докурить, – замечает Настя.
И протягивает окурок обратно.
– Настенька, ты – прелесть! – говорит Ираида Ратмировна, принимая окурок. – Мы найдем тебе самого лучшего жениха. Самого лучшего…
Ночи нет
Маленький родильный дом в конце глухой улицы на окраине. Рядом – огромный запущенный парк, там поют птицы, а вместо фонарей горят только звезды. На краю парка стоят полуразрушенные дома, какие‑то ангары, гаражи. Дикие яблони в этом парке роняют плоды до срока. Жители окрестных домов гуляют в парке с колясками и собаками, жгут костры, сидя на поваленных деревьях; дети собирают желуди. За парком шуршит шоссе, блестит река.
Маленький старый родильный дом, сто лет без ремонта. Почерневшие оконные рамы. За окнами роддома – зелень, внутри – выцветшая белизна в горючих, бурых пятнах. Именно в этот маленький роддом свозят рожать со всего города тех, у кого нет ни регистрации, ни прописки. Здесь же за плату можно получить гарантированное внимание врача и акушерки, а потом отдохнуть в двухместной палате. Может быть, роддом не так уж и мал, как кажется на первый взгляд. Три этажа: на втором – рожают, третий этаж – предродовое, первый – послеродовое и приемный покой. Есть и флигель, но мы не будем говорить про флигель и про то, что находится там.
В маленьком родильном доме что ни день рожают женщины. В старенькой, обшарпанной, теплой родилке, где белой краской выкрашены двери и заляпаны окошечки, где тускло светят в коридоре круглые стеклянные лампы. Там‑то вот, в этом роддоме, на втором этаже, заведующий родовым отделением Верник и его помощница Вирсавия принимают роды. С самого утра к ним уже сидит целая очередь. Докторша в приемном покое покрикивает на рожениц и записывает каждую, ставит им клизмы, выдает чистые халаты в неотбеливаемых бурых пятнах и дырах, проеденных многолетними стирками.
Сергей Иванович Верник – акушер‑гинеколог. Из всех медицинских профессий эта выделяется тем, что имеет дело не только с патологией, но и с нормой. Всюду на территории роддома, куда бы Верник ни пошел, за ним следует хвост из индийских и русских студентов. Им нужна практика, так что Верник иногда велит им принимать роды вместо себя.
– Я красивый? – спрашивает Верник у беременной, лежащей на УЗИ. – Кто там у тебя, мальчик, что ли? Ну, убери ручонки, покажи, что у тебя там… да я не тебе, а плоду… Так… Мальчик. Какой хорошенький. На меня похож. Так что, я красивый?
– Очень, – отвечает беременная.
– Вот именно, – кивает Верник удовлетворенно. – Красавец я. Так‑то. – И он идет дальше, а студенты пробираются за ним в надежде на практику.
Верник постоянно шутит и хвастается: он считает, что это часть его работы – приводить нервных рожениц в бодрое состояние духа. Он прав.
– Ой, какая вы кругленькая! – говорит помощница Верника, акушерка Вирсавия, сводя под локоток с третьего этажа на второй очередную испуганную роженицу. – У вас там точно двойня, а не тройня?
– О, нет. Не тройня. Тройня – это слишком! Хотя вам виднее.
– Не бойтесь. Мы вас быстренько родоразрешим. Тут у нас все родоразрешаются.
– Ой, совсем‑то уж быстренько не надо! Надо успеть кольцо снять.
– Вот приедет Верник и снимет сам все ваши кольца и браслеты. У вас пока схваточки не очень сильные. Сейчас приедет и снимет. Ставил‑то он, ну и снимет как миленький. Он уже едет. Вот сейчас приедет и снимет.
– Сам поставил, сам пусть и снимает, правильно?
– Правильно. Давайте мы вам тут пока поставим капельницу с актовегинчиком. Вот так, лежите. Да, схваточки это… Сейчас приедет… Ах, да вот же он, уже идет!
Входит Верник. За ним крадется стайка индийских студентов.
– Ага! – восклицает Верник. – Вот и переехала к нам на второй этаж дорогая Марина Игоревна, вот и зарожала, как это прекрасно. Мы тебя сейчас быстренько родоразрешим!.. – приговаривает он. – Прошу, пожалуйста, вот сюда. О, как прекрасно. Шеечка совершенно готова к родам. Все созрело, все… прекрасно. Так. Вирсавия, дай мне, пожалуйста, фонарик… почему это у женщины внутри всегда так темно?.. та‑ак… да‑а…
– Это кто, анестезиолог?
– Марина, не надо мне мешать, а то руки свяжу. Зачем тебе анестезиолог? С ИЦН рожать легче.
– Аааааа… Там что‑то не то. Там, по‑моему, что‑то не так.
– Ты сколько лет акушерством занимаешься?
– Нисколько… я зан
