Глеб Иванович Успенский
«Пока что»
Текст предоставлен правообладателем. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=666035
Аннотация
«…очерк не появился в печати потому, что тема его – о новом циркуляре в области просвещения – была запрещена цензурой. Циркуляр министра народного просвещения И. Д. Делянова от 18 июня 1887 года, составленный в интересах дворян и буржуазии, был направлен к ограничению доступа в классические гимназии и прогимназии детям лиц неимущих сословий. При отборе учащихся предписывалось руководствоваться материальным положением родителей, поэтому вместе с прошением о приеме ребенка в гимназию требовались сведения о сословии, образовании, роде занятий, размере жалования, размере квартиры, количестве прислуги и т. д. от родителей поступающего…»
Глеб Иванович Успенский
«Пока что»
1
…Пока неторопливый поезд Волго‑Донской железной дороги совершал обычный трехчасовой переезд между Царицыным и Калачом, я, единственный пассажир второго класса, имел полную возможность предаваться всякого рода размышлениям: собеседников и спутников, которые бы развлекали меня своими разговорами, не было, а голая пустыня местности, кое‑где только оживленная небольшими хуторами и зелеными лоскутиками арбузных плантаций среди рыжих, сожженных солнцем полей, – как нельзя лучше соответствовала скромнейшему течению моих мыслей, так же, как и эти выжженные поля, лишенных всякой живой яркости и выразившихся примерно в такой окончательной форме: «Коли тебя бог убил – то уж молчи, – даже лучше – лежи и молчи! По Болгариям не суйся и отечества своего не конфузь, а знай, что ежели ты, «пока что», и в ничтожестве и притом не без синяков, то все эти несчастия не суть результаты какой‑нибудь враждебной против тебя системы – нет! о тебе, о твоей личности пока никто еще не думал; никто еще не думал ни обижать тебя, ни радовать, – а если ты и получаешь пинки и случайные увечья, так это без всякого определенного направления, как на толкучке или при театральном разъезде… О тебе, о твоей личности, о твоих синяках и о скорбях по поводу разных увечий, получаемых тобою вообще без всякой системы, можно будет начать (только начать!) думать, когда, наконец, увенчается здание, – а до тех пор ни о тебе никто не будет думать, да и тебе самому думать о себе решительно бесполезно; за работой над зданием и его увенчанием – ты сам, как единица, ровно ничего не означаешь, и тебе остается жить кой‑как, «пока что», собственными средствами изворачиваясь и ускользая от пинков и случайных увечий, неизбежных в суматохе большого дела, момент окончания которого никому неизвестен, но которое, однако, во что бы то ни стало должно быть совершено и закончено. Таким образом, соваться тебе к людям, которые уже живут и которые хотят сами об себе думать и сами для себя делать, – тебе, живущему «пока что», не следует, не к лицу – только осрамишься… Иди поэтому туда, где тебе и быть надлежит, в глубину живущей «пока что» миллионной толпы обывателей собственного твоего отечества и там уже справляйся кое‑как, как бог приведет, живи изо дня в день, зная опять‑таки, что все это «пока что», – а что в конце концов, «надо быть», из всего этого выйдет же и «увенчание».
Размышления мои о том, что жить приходится единственно в пределах «пока что», были совершенно ясны и определенны. Понимал я также совершенно ясно, что если в конце концов будет же, наконец, и «увенчание», – то претерпеть «кое‑какую» жизнь, пожалуй, можно: было бы из‑за чего; но неясно было для меня самое это «увенчание», то есть то самое, из‑за чего приходится жить «кое‑как» и «пока что»… Знал я, что под словами «увенчание здания» надобно понимать ни более, ни менее, как созидание «третьего Рима»[1], и для собственного успокоения на этом решении мне бы и следовало покончить: «дожидайся (каналья!) третьего Рима, а «пока что» молчи и изворачивайся – «как бог приведет»!» Коротко и ясно. Но времени в дороге было так много, что я позволял себе мечтать и о прежних Римах, и вследствие этого невольно задумывался и над третьим: был, думалось мне, один Рим, – но в конце концов от него остались груды камня, ямы с мусором, кажется какие‑то судебные уставы да куча маленьких мальчишек, которые пляшут из‑за куска хлеба на одной ноге и поют мандолинату… Был и другой Рим, от которого осталась тоже куча всякого старого каменного хлама, а то, что еще держится, рано или поздно непременно должно развалиться и рассыпаться прахом; остались после этого второго Рима не мальчишки, поющие и пляшущие из‑за хлеба, а какие‑то странные существа, напоминающие по виду черных тараканов, люди неизвестного типа, жирные, лоснящиеся, неповоротливые, могильно‑молчаливые и загипнотизированные копейкою серебром почти в мертвый сон… Кажется бы, довольно и двух великих ям с великими хламами? Ведь живые народы, которые ушли от этих развалин, не идут к ним обратно и не мечтают о реставрировании великого исторического мусора? Истратив себя в течение целых веков в незамиравшем ни на одно мгновение искании познания добра и зла, измученные и истерзанные борьбою, но уже добывшие для человека несметную массу материальных и духовных оборон, – ведь не к «созиданию» мусорных великолепий идут они, а к тому, чтобы успокоить и выпрямить душу современного, измученного труженичеством, человека… Не о третьем Риме, а о каких‑то трех акрах земли на человека[2] возникает живая забота среди живых людей, забота, говорящая о праве жизни, полной и облегченной знанием для всякого человека, – забота, повидимому, маленькая, но забота «о человеке», забота живая, оживляющая мысль человеческую, а не останавливающая ее развития, не расплющивающая человеческую личность, как расплющивает ее неопределенная, пугающая огромностию и одновременно холодом таинственности идея какого‑то третьего Рима, когда и от двух первых осталось так много мусорных ям. Не приятнее ли было бы и нам идти вместе с живыми людьми к живым простым и справедливым для человека целям? Наукой добыто пропасть всякого добра, добыто именно для человека, для того, чтобы ему было лучше жить, – не начать ли и нам нашу жизнь и нашу задачу с искренней и простой заботы о человеке: надо же ведь ему когда‑нибудь отдохнуть мало‑мальски? И неужели эта забота так неинтересна сравнительно с томительным ожиданием (долго, ужасно долго и так уже ждали!) того счастливого момента, когда чудовские певчие[3] получат даровые билеты в новый Рим на «открытие», хотя бы даже и с угощением?
В былое время я бы, вероятно, очень размечтался на эту тему, но опыт жизни постепенно, «по‑малу, по‑полсаженки», привел меня к тому, что мечтания мои сами собою, как по команде, стали прекращаться моментально, дойдя до мысленного вопроса: «Неужели же мы?..» Теперь, как только я домечтаюсь до этого вопроса, во мне мгновенно прекращается всякая умственная деятельность, и я сразу перехожу к окончательному выводу, воспитанному во мне опытом последних дней, и говорю себе: «Дожидайся (канналья!) третьего Рима, а пока что – лежи и молчи, коли бог убил!» Существеннейшею причиною такой законченности в моих мыслях, помимо вообще продолжительного житейского опыта, была в особенности последняя моя поездка по Дунаю. Едва прикоснувшись к жизни, не имеющей ровно‑таки ничего общего с томительными ожиданиями, так долго удручающими чудовских певчих, и в то же время с поразительною ясностию увидев и то, что и сам‑то я поставлен судьбою в условия жизни именно той, которая имеет получить свое начало только после исполнения желаний чудовского хора, – я уж решительно не смел позволять себе никаких мечтаний по вопросу о том: «неужели же мы?» и т. д. «Не суйся!» стало для меня обязательным и мало‑помалу развилось и окрепло в формулу: «живи… пока что!..» Только под влиянием этой скромнейшей формулы жизни «изо дня в день» я и предпринял другую – в нынешнем году – поездку, не только не имеющую каких‑либо определенных целей, но даже (как мне стало казаться в последнее время) и не смеющую иметь их, конечно… «пока что»… Минуя Москву (там, пожалуй, можно разговориться и понапрасну обеспокоить себя), я, «тихим манером», свернул с Болотова на Рыбинск, незаметным образом ускользнул с вокзала на пароходик – и потихонечку, едва‑едва прикасаясь бортами парохода к берегам и пристаням, добрался до Царицына, а оттуда, один в пустом вагоне, по пустой степи, приплелся и в Калач, место самое подходящее к моему настроению: ни город, ни деревня, а так что‑то не производящее ровно никакого впечатления. Стоят на берегу домики, кое‑как сколоченные и кое‑как поставленные: то два рядом, то один против другого, то один к другому задом, то просто стоит один домишко, стоит там, где вздумалось… Словом, место никаких впечатлений не возбуждает и ни на какие размышления не наводит, напротив, даже успокаивает и освобождает от всяких впечатлений и размышлений… Не приковало оно к себе моего внимания, и я прямо с вокзала пошел на пароход… Пароходы здесь стоят в узенькой речке, впадающей в Дон, – это своего рода гавань Дона. Тихо здесь, покойно… Гуси свободно плещутся у пароходного колеса, даже куры, кажется, сидят на нем, как на насесте; оно, колесо это, прямо притиснулось к берегу, н с берега на пароход для ходьбы положена простая тесовая доска… Впрочем, есть и пристань, на которую я и направился, – там парохода не оказалось.
– Ведь сегодня вторник, – сказал я, – а в объявлении сказано, что пароход идет по вторникам и субботам?
– Он ушел ночью с понедельника на вторник.
– Стало быть, ждать до субботы?
– Точно так!
Хотел было я испугаться этой перспективы, – но новое настроение моих мыслей удержало меня от такого малодушия.
«До субботы, так до субботы!» – сказал я себе безропотно и сел на чемодан.
Из‑за крутого противоположного берега светил месяц спокойно и ярко. Утка где‑то громко крякала… Совершенно спокойно и я сидел на чемодане.
– Да вам бы, пока что, в ресторане побыть покамест? – присоветовал мне добрый человек.
«Что ж? – подумал я. – «Пока что» побуду и в ресторане».
Ресторан оказался прелестным. Он устроен на воде. На барже выстроено несколько комнаток для приезжающих и при них порядочных размеров общее зало с буфетом. Тихо, чисто, опрятно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Стоимость полной версии книги 14,99р. (на 28.03.2014).
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картойами или другим удобным Вам способом.
[1] Теория «Москва – третий Рим» возникла в XV веке, когда в связи с разгромом турками Византии пал Константинополь, считавшийся «вторым Римом», в то время как русское государство во внутренней и внешнеполитической жизни быстро мужало. В 80‑е годы XIX века эта теория возродилась в реакционно‑правительственных кругах России.
[2] …трех акрах земли … – см, примечания к очеркам «Письма с дороги» (стр. 642 настоящего тома).
[3] Чудовские певчие – московский хор Чудова монастыря.
