Птенцы «гнезда» Франца‑Иосифа 2 страница

Принимая во внимание «с одной стороны, настоящее тревожное положение общества, волнуемого политическими событиями, а с другой стороны – имея в виду, что вопрос об обучении грамотности на местных наречиях не получил ещё окончательного разрешения в законодательном порядке», Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер‑прокурором священного синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».

Как следует из документа, министр внутренних дел П.А.Валуев вовсе не являлся украиноненавистником, каким хотят представить его сегодняшние украинизаторы. Он был знаком с литературой на малороссийском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания по‑малорусски художественных книг («изящной литературы»). Мнение: «Не было, нет и быть не может» принадлежало не министру, а самим украинцам и, конечно же, относилось не к народным говорам, а к «новому украинскому литературному языку», спешно сочиняемому украинофилами.

Не мог не учитывать Валуев и настроения жителей Малороссии. А они требовали, чтобы детей учили именно русскому литературному языку, а не местным просторечиям, непригодным для книги, школы, церкви. (и уж, тем более, не «украинскому» языку). «Пробывал я, – рассказывал видный украинский ученый М.А.Максимович, живя на моей горе (хутор Михайловская гора в Полтавской губернии – Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг». «В России после столиц первые губернии, которые потребляют книги и журналы более всех, – губернии малороссийские (Херсонская, Екатеринославская, Киевская, Полтавская, Таврическая, Черниговская…), а малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает» – писал М.П.Драгоманов галицкому украинофилу В.Навроцкому.

О непопулярности украиноязычных книжек проговорился (видимо, сам того не желая) и известный украинофильский деятель Хведір Вовк (Федор Волков), вспоминавший, как во время учебы в нежинской гимназии, ему и другим гимназистам такие книжки – тоненькие копеечные «метелики», учитель– украинофил всучивал в нагрузку, выдавая вместо сдачи при покупке учениками в гимназиальной книжной лавке учебников. Широкую известность получил также случай с приехавшим в малорусское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что батюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой».

«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, – с сожалением писал украинофил Ф.М.Уманец. – Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги (т. е. не отделяется в национальном и культурном отношении от великороссов – Авт.). Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубежденным и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против нее. Отцы более чем равнодушно отнеслись бы к грамотности, если бы она преподавалась на малорусском языке, говорили священники в былое время не чуждые украйнофильства. Дети коверкали свой отлично составленный малорусский букварь для того, чтобы подделаться под общерусский тип».

Так же и другой запретительный акт – Эмский указ 1876 года был направлен не на малорусское наречие, а на использование его в политических целях. (Одним из непосредственных поводов к запрету явилось издание украинофилами тенденциозного перевода повести Н.В.Гоголя «Тарас Бульба», где слова «Россия», «русская земля», «русский» были заменены на «Украина», «украинская земля», «украинец» и даже словосочетание «русский царь» оказалось замененным на «украинский царь»). Указ запрещал ввоз в пределы Российской Империи малорусских книг, изданных за границей (подразумевались, прежде всего, австрийские издания), и пресекал попытки искусственно распространить сферу действия простонародных говоров на науку и общественную жизнь. В то же время употребление этих говоров не запрещалось там, где их использование было естественным, к примеру, в начальной школе. «Не подлежит сомнению, что было бы крайне вредно как для общенационального, так и для практического образования детей, если бы школа ограничивалась местным наречием; напротив, собственно учебным предметом в народной школе должен быть, как сказано выше, литературный язык. Но в то же время было бы ошибочно, если бы учитель вздумал или совсем не обращать внимания на наречие детей, или старался вовсе искоренить его, или даже стал бы осмеивать его. Такая ревность учителя сбить детей с толку сделает их застенчивыми и молчаливыми. Учитель не должен поселять в детях презрения к их родному наречию, но должен только показывать им, как слова и выражения, употребляемые ими, говорятся и пишутся на литературном языке. Поэтому, необходимо, чтобы учитель был знаком с наречием той общины, того округа, в котором находится школа его, но в то же время он должен вполне владеть литературным языком» – отмечалось в одобренной министерством народного просвещения и изданной в том же 1876‑м году «Методике первоначального обучения», книге, по которой велось преподавание в учительских семинариях.

«Мы вовсе не исключаем целесообразных средств к облегчению первоначального обучения, определяемых различными приспособлениями к местному южнорусскому просторечию. Но в то же время мы указываем и пределы этих приспособлений, так как повсюдными и общеобязательными, даже в этой сфере обучения они быть не могут» – отмечал и уже упоминавшийся Гогоцкий.

Не коснулись запреты и литературы (кроме переводной). Художественные сочинения, этнографические сборники, популярные брошюры и т. п. как издавались до запретительных актов, так и продолжали издаваться. Помимо прочего, выходили очередные тома «Трудов этнографическо‑статистической экспедиции в Западно‑Русский край», хотя выяснилось, что экспедиция осуществлялась под руководством ярых украинофилов, к ее научным целям были примешаны политические, а редактировал «Труды…» П.П.Чубинский, (автор гимна «Ще не вмерла Україна»), об антиправительственных настроениях которого властям было прекрасно известно.

Правда, был наложен запрет на «интеллигентские сюжеты» (т. е. на такие произведения, где представители высших классов изъяснялись на украинском языке). Но, как признавали сами украинофилы, этот запрет лишь удерживал украинскую литературу в рамках реализма, поскольку культурных людей, говоривших на мове, просто не существовало в природе. «Многие сознательные украинцы не умели говорить по‑украински, и даже вожди украинского движения по‑украински только шутили, а в серьезных общественных делах пользовались московским языком – писал, например, видный политический деятель, один из организаторов Центральной Рады, заместитель ее председателя, министр в одном из центральнорадовских правительств, а позднее – историк украинского театра Д.Антонович. – Фактически перед 1876 годом, перед запрещением интеллигентских сюжетов, украинская литература за очень небольшим процентно исключением, не выходила за рамки простонародных сюжетов, так как не чувствовала в этом надобности. Украинские писатели, взявшись за сюжеты не сельской жизни, употребляли московский язык. В конце концов, в те времена и в тех обстоятельствах выработалось в обществе такое настроение, что и пьеса из интеллигентской жизни на украинском языке, и просто интеллигенты в европейской одежде, которые заговорили бы на сцене по‑украински, вызвали бы смех у зрителей и это не только у врагов украинского движения, а и у сторонников его, даже иногда у людей, которые считали себя сознательными украинцами. Сама недоделанность украинского языка была тогда препятствием интеллигентскому сюжету, а обычный в наши времена литературный язык даже со стороны самих интеллигентных украинских граждан вызвал бы возмущение своей искусственностью и выкованностью».

Что правительственные «репрессии» не были направлены против украинской культуры, доказывается еще и тем фактом, что в том же 1863 году, когда был издан «валуевский циркуляр», на сцене Мариинского театра в Петербурге впервые была поставлена опера С.Гулака‑Артемовского «Запорожец за Дунаем», имевшая необычайный успех. Правда, в следующем сезоне оперу сняли из репертуара, но не потому, что кто‑то хотел ущемить украинское искусство. Просто выяснилось, что музыку для «своей» оперы С.Гулак‑Артемовский большей частью «позаимствовал» у Моцарта (из оперы «Похищение из сераля»), лишь добавив туда несколько народных мелодий и чуть‑чуть переработав отдельные места. Разразился скандал. Театральные критики обвиняли композитора в плагиате. Но, несмотря на конфуз в Петербурге, на Украине опера стала очень популярной. Как отмечал тот же Д.Антонович, фрагменты из этого произведения «часто поют украинские любители пения, не подозревая, что они исполняют музыку Моцарта. Опера Моцарта «Похищение из сераля» на Украине никогда не исполняется, а «Запорожца за Дунаем» хорошо знает каждый украинский театрал».

Нужно отметить, что тема плагиата неразрывно связана с «антиукраинскими репрессиями царизма». Во второй половине Х1Х – начале ХХ вв. главной целью «национально сознательных» писателей являлось доказывание самостоятельности украинской литературы. Лучшим средством для этого, по мнению украинофилов, было «кропание» литературных произведений, которых требовалось создать как можно больше. Работали не на качество, а на количество. А поскольку таланта катострофически не хватало, сюжеты частенько заимствовались у других авторов (в основном, у пишущих на русском), действие переносилось на украинскую почву, литературные герои переименовывались на местный манер и, таким образом, создавался очередной «шедевр» «самостоятельной литературы». Естественно, когда все раскрывалось, вспыхивали скандалы, доходило даже до судебных процессов. Это вынуждало цензуру более внимательно относиться к сочинениям украинских авторов, что и трактовалось украинофилами как «преследование украинского слова».

Наиболее пышным цветом расцвел плагиат в драматургии. На этом поприще «трудились» М.П.Старицкий, М.Л.Кропивницкий, И.К.Карпенко‑Карый (Тобилевич), Н.К.Садовский (Тобилевич) (все, кроме Старицкого, по происхождению польские шляхтичи) и др. «Одалживали» сюжеты они у А.Н.Островского, А.Ф.Писемского и других русских писателей. Особенно «прославился» М.П.Старицкий. Литературоведы позднее установили, что сюжеты всех пьес этого «автора», кроме одной, определенно «позаимствованы» у других (не только у общерусских литераторов, но и у деятелей провинциальной малорусской литературы). Лишь по поводу пьесы «Не судилось», очень похожей по содержанию на пьесу М.Кропивницкого «Доки сонце зійде, роса очі виїсть», специалисты не пришли к точному выводу – кто у кого украл.

Старались не отставать украинофильские деятели и в других отраслях литературы. Так, при рассмотрении цензурой в 1894 г. рукописи басен Л.Глибова было установлено, что из 107 помещенных там произведений, 87 заимствованы у И.А.Крылова и лишь переведены на малорусское наречие (потом выяснилось, что цензор еще не все заимствования обнаружил), а остальные взяты у других, менее известных русских авторов. Между тем, издатели (сам Глибов к тому времени умер) пытались выдать эти басни за оригинальные сочинения «украинского байкаря». Цензура книгу запретила, после чего посыпались жалобы на притеснения и (самое интересное) украинофилы добились‑таки разрешения издать сборник басен, хоть и в несколько сокращенном виде.

Поднимая тему «преследований», нельзя не коснуться еще одной стороны проблемы, также тщательно сегодня замалчиваемой, о сроках действия правительственных запретов. Мало кто знает, что «Валуевский циркуляр» утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864‑го года польского мятежа. Уже во время судебной реформы (начатой в ноябре того же года) на малорусском наречии вышла брошюра, посвященная новым принципам судоустройства. Брошюру издали в Екатеринославе (нынешний Днепропетровск). Цензура пропустила ее беспрепятственно.

В 1865 году вступил в действие новый закон о печати, теперь уже и формально отменивший распоряжение Валуева. «По тому закону – объяснял позднее М.П.Драгоманов, – совсем запретить книгу мог только суд, и такой порядок сохранялся до 1873 года (после этого мог уже задерживать книгу и кабинет министров). А суд был гласный и обязан был опираться на законы. Таким образом, про украинские книги не было (да нет и до сих пор) явного закона, чтобы нельзя было их печатать, – а валуевский запрет 1863 г. был только тайный циркуляр цензорам от министра». Как отмечал Драгоманов (которого никак нельзя заподозрить в желании обелить тогдашние порядки), достаточно было сочинить книгу на украинском языке и отдать ее в печать. «Пусть цензор, если хочет, в суд посылает, чтобы задержать. Суд не мог бы найти закона, чтобы такую книгу задержать… Но украинофилы оказались не в состоянии сделать такую попытку. Так обнаружилось, что украинофильство было самым слабым из всех свободных ростков 1860‑х годов в России».

Причины этой слабости ясны. Потерпевшим сокрушительное поражение полякам было не до создания «украинского языка». А без их помощи украинофильство оказалось ни на что не способным. Как вспоминал Драгоманов, в разговоре с ним один из главных деятелей движения (Драгоманов не называет его по фамилии, сообщает только, что это один из «важнейших работников» украинофильского журнала «Основа») признался, что когда стало известно о «валуевском циркуляре», активисты украинофильства «не очень печалились по этому поводу, и даже обрадовались, так как книг готовых не было и они думали избежать позора и наготовить книг», объясняя пока что их отсутствие запретами со стороны властей. Но время шло, поляки приходили в себя медленно (более – менее оправились они лишь к началу 70‑х годов), а без них ничего не получалось. Вот и пришлось прикрывать творческое бесплодие ссылками на давно утративший силу циркуляр.

Несколько большим был срок действия Эмского указа. Официально он утратил силу в 1905 г. Однако, как признавали сами украинофилы, некоторые положения указа остались только на бумаге и на практике никогда не применялись, другие – применялись непоследовательно и фактически были упразднены еще до формальной отмены Эмского акта. «В течение тридцати лет своего существования закон 1876 г., оставаясь, как общее правило, грозой для малорусского литературного движения и притом все усиливая раскаты своего грома и силу удара своих молний, в тоже время фактически, отдельными отступлениями цензорской практики, был в разное время отменен во всех своих частях» – указывал, например, П.Стебницкий. Д.Антонович вынужден был констатировать, что запрет на украинские спектакли (наложенный, кстати сказать, не за украиноязычные пьесы, а за устраиваемые на спектаклях украинофильские демонстрации) «фактически не был воплощен в жизнь». В 1880 г. это положение указа было отменено. В том же 1880 году специальным указом Александра ІІ Императорской Академии наук была основана премия имени Н.И.Костомарова, которая предназначалась для будущего составителя (или составителей) словаря малорусского наречия.

Был запрещен ввоз украиноязычных австрийских книг (также на практике часто не соблюдавшийся), но разрешался ввоз издававшихся в Австрии украинских газет, принималась подписка на такие газеты. Одно время российские украинофилы даже издавали свою газету на украинском языке (официально эта газета считалась приложением к одной из галицких газет и печаталась в Австрии, но редакция находилась в Киеве).

Неплохо обстояло дело и с украинским книгоизданием. Цензура часто пропускала книги, которые должны были бы попасть под запрет (например, переводы на малорусское наречие с русского и иностранных языков, сделанные М.П.Старицким, как раз в то время развернувшим бурную языкотворческую деятельность). Указ запрещал издание украиноязычных научных книг, но, как свидетельствовал уже упоминавшийся Омелян Огоновский, цензоры «не очень цеплялись к авторам, и как бы потакали немного, позволяя печатать иногда научные книжки украинские». Исследовавший этот вопрос известный литературовед, крупный деятель украинофильства С.А.Ефремов констатировал, что уже в начале 80‑х годов выходит «суррогат периодического издания» – два тома сборника «Рада» (1883 и 1884 гг.). Кроме того, «снова прорываются сквозь цензуру популярно‑научные издания: «Про обкладки (дифтерит)» – Ми‑ча (1881), четвертое издание брошюры «Дещо про світ божий» (1882), «Оповідання про комах» О.Степовика (О. Комарова) (1882), «Про дифтерит або обкладки» М. Хведоровского (1882), «Земля і люде в Росії» К.Гамалии (1883), «Про грім та блискавку» В.Чайченка (1883); проскакивают даже опыты учебников, как «Граматка» (1883) (А.Кониского) и «Читанка» Хуторного‑Лубенця (1883)».

В 1890‑х годах в России действовали уже четыре издательства, специализировавшиеся на выпуске украинских книг. Особенно большой размах приняла издательская деятельность Б.Гринченко в Чернигове. С 1894 по 1901 год он издал более 50 названий книг, по 5‑10 тыс. экземпляров каждого названия. Помимо собственных сочинений, Гринченко издавал произведения Т.Шевченко, М.Коцюбинского, Е.Гребенки, П.Грабовского, Ю.Федьковича и др., а также «целый ряд научно‑популярных работ – по медицине, технике, истории, естествознанию». «Украинских книжек выходит у нас много: изданы сочинения Марка Вовчка, Кулишевой (имелась в виду Ганна Барвинок, вдова П.А.Кулиша – Авт.), поэтов Крымского, Чернявского, Свидзинского, Руданского, «Літературний збірник» в Киеве и множество популярных книжечек», – сообщал в частном письме от 13 января 1903 года И.С.Нечуй‑Левицкий.

Таким образом, в период так называемых «гонений на украинское слово» выходили и художественные, и научные, и популярные книги, и даже учебники на украинском языке. Другой вопрос, что вся эта печатная продукция не пользовалась спросом. Тот же Б.Д.Гринченко, распространявший украинские книги через книжный склад черниговского губернского земства, пошел на открытый конфликт с женщиной, занимавшей должность директора книжного склада, поскольку та жаловалась, что издания на украинском языке плохо продаются и не хотела связываться с их распространением как с делом заведомо убыточным. «Бабушку Марфу или за Богом молитва, а за царем служба не пропадает», хвалебные «жизнеописания» царей: Петра, Екатерины II, Николая I, безграмотные «Песенники» и всякий другой лубочный и нелубочный мотлох она хотела иметь в книжном магазине, так как такие книжки и рисунки давали большую прибыль, а украинскими книжками брезговала, потому что с них выгода маленькая» – возмущалась позднее М.Гринченко, жена и соратница украинского деятеля.

Используя свои связи в губернской земской управе, Б.Д.Гринченко принялся откровенно выживать несговорчивую директриссу. И ведь добился своего: женщина вынуждена была уволиться, а на ее место взяли «сознательную украинку» (все это происходило во время «гонений на украинское слово»!). После такой замены украинские книжки, конечно, не стали продаваться лучше, но легальное прикрытие для своей пропагандистской деятельности украинофилы получили.

В том же Чернигове, когда в феврале 1897 года на заседании комиссии по народному образованию губернского земства рассматривался языковой вопрос, председатель комиссии, симпатизировавший украинофилам Рудановский, признался, что лично «накупил кипу малорусских книг Гринченко и еще какого‑то Харьковца и передал в школу. Но, по отзыву учительницы, они мало читаются». Практически о том же свидетельствовал ярый украинофил Д.И.Багалей, возглавлявший в 1890‑е годы издательский комитет «Общества грамотности» в Харькове. Комитет издавал книги в основном на русском языке и только несколько брошюрок выпустил по‑украински. В «Автобиографии», написанной уже в советское время да еще в период оголтелой украинизации, Багалей, как и положено украинскому деятелю, объяснял малое количество изданных его комитетом украиноязычных книжек все теми же «гонениями на украинское слово», но тут же проговаривался: «Русский язык господствовал в изданиях комитета еще и потому, что среди населения Харьковщины – даже сельского, и ее городов, особенно таких больших, как Харьков, был значительный процент русских и тех, которые называли себя «русскими», то есть, получив русское школьное образование, читали и писали литературным русским языком, несмотря на то, что сами или родители их и деды были украинцами по происхождению». Пытаясь затушевать неблагоприятную для «национально сознательных» деятелей картину, Багалий пишет только о «значительном проценте» русскоязычного населения, но каков был этот процент видно из изданий возглавляемого им комитета: из 95 книг – 90 напечатаны на русском языке и 5 – на украинском (причем украиноязычные книги печатались лишь из «идейных» соображений, а не потому, что на них был спрос).

Непопулярность украиноязычной печатной продукции можно проиллюстрировать и на примере распространения Библии (во многих крестьянских домах это была единственная книга). Известно, сколько крокодиловых слез было пролито украинофилами по поводу того, что из‑за запрета властей украинские крестьяне не имеют возможности читать Священное Писание «рідною мовою». В украинской прессе живо описывали как ждет‑недождется этой возможности сельский люд, как страдает из‑за ее отсутствия. При этом указывали на подготовленный еще в 1860‑х годах украинский перевод Евангелия, который не был издан из‑за наложенного властью запрета. Такой перевод действительно был подготовлен Ф.Морачевским. И действительно был признан Святейшим Синодом не нужным народу, что дало украинофилам повод для жалоб на «притеснения». Правота Синода выяснилась позднее. Как свидетельствует известный украинский деятель Ю.Липа: «Когда это Евангелие было напечатано в 1906 г. – оно не имело большого успеха».

Не повезло украинофилам со Священным Писанием и еще раз. Во второй половине ХІХ века на Украине получила некоторое распространение штунда – еретическое учение протестантского толка, первоначально занесенное сюда немецкими колонистами, обратившими затем в свою веру и кое‑кого из украинских крестьян. Украинофилы (сами, как правило, бывшие атеистами) попытались использовать обеспокоенность Православной Церкви сложившейся ситуацией. Распространение ереси они объясняли исключительно тем, что штундисты свои молитвенные собрания якобы проводят на украинском народном языке, а в православных храмах богослужение ведется на языке церковно‑славянском, будто бы не совсем понятном необразованным крестьянам. По уверениям «национально сознательных» деятелей, для противодействия штунде следовало немедленно перевести на украинский язык все богослужебные тексты, ввести проповедь по‑украински, издать украинский перевод Евангелия и т. д.

Конфуз получился, когда выяснилось, что молитвенные собрания последователи штунды действительно проводят на народном языке, но этот язык – русский. На русском же вели они пропаганду своего учения. Получило огласку письмо украинских крестьян‑штундистов из сел Косякивка и Чаплинка киевскому губернатору, в котором они заявляли, что распространяют то же Христово учение, что и православные, но только не на церковно‑славянском, а на русском языке и пропагандируют Священное Писание этим «понятным народу языком». «Очевидно, что эти люди даже не понимают, что можно еще им более понятным, родным языком читать св. письмо» – возмущался Б.Д.Гринченко. Но возмущение его было пустым звуком. «Рідна мова» просто оказалась не нужной ни штундистам, ни, тем более, православным. Украинофилам не осталось ничего другого, кроме как вновь затянуть старую «песню» о «притеснениях».

Ссылками на «притеснения» «национально сознательные» деятели прикрывали все свои неудачи. Стоит указать на пример с украиноязычным учебником «Аритметика» (арифметика), написанным видным активистом украинского движения А.Конисским, пытавшимся внедрить свое произведение в образовательные заведения Малороссии вместо русскоязычных пособий. Учебник был издан в 1863 году, но учебным начальством в школы недопущен, что, естественно, было объявлено украинофилами очередным «преследованием украинского языка». В 1907 году «Аритметику» переиздали, но в школы она снова не попала из‑за запрета властей. Лишь в 1918 году, после провозглашения независимости Украины и начавшейся тотальной украинизации, ненькопатриоты получили возможность «осчатливить» школьников так долго недоступным для них учебником.

К счастью для учащихся, в министерстве просвещения у кого‑то хватило ума прежде, чем запускать «Аритметику» в школы, отдать ее на проверку специалистам. Результат проверки оказался шокирующим. «Это первый курс арифметики, написанный на украинском языке, – отмечалось в рецензии на учебник. – Написана эта книжка известным украинским деятелем, но дилетантом в математике и содержание ее неудачно даже для тех времен, когда она составлялась. Поэтому совсем непонятно, зачем «Учительська спілка» выпустила эту книгу вторым изданием в 1907 году… Для низших школ такая книжка не нужна, для гимназий она совершенно непригодна. Не удовлетворяет она ни требованиям современной педагогики, ни требованиям науки». Перечислив недостатки сорокастраничного «учебника», среди которых – неудачно придуманные (лишь бы не так, как в русском языке) термины, рецензент высказывал пожелание, «чтобы эта книжка никогда больше не печаталась».

Аналогичная история случилась и с «Граматкой» (букварем) составленным Б.Д.Гринченко. Уже в 1920‑х годах видный ненькопатриот В.Дурдукивский признавал, что «в грамотке есть много недостатков». В частности, «не везде выдержана методическая последовательность в расположении материала, заметна с первых же параграфов перегруженность материалом, материал размещен довольно однообразно, что может вызвать у детей усталость и пригасить их интерес к работе, материал между собой не связан никакой одной мыслью или идеей, иногда случаются странные, искусственные предложения, слова для ознакомления с новым материалом не везде подобраны удачно» и т. д. Рецензент оправдывал автора «Грамотки» тем, «что Гринченко никогда не считал себя методистом, что его педагогические интересы были не в сфере методических вопросов, что, составляя свою грамотку, он жил далеко от культурных и методических центров, что это была чуть ли не первая попытка дать действительно украинский букварь, что работа над учебниками вовсе не была его постоянной работой, что, издавая грамотку (1907 г.), он уже давно (с 1893 г.) отошел от практической и методической работы в школе» и др. К тому же, указывал Дурдукивский, «Граматика Гринченко имеет и много положительного» (как пример такого «положительного» он подчеркивал, что в учебнике отсутствует проповедь православного вероисповедания). Стоило ли обижаться на «царский режим», отказывавшийся использовать в системе образования такую макулатуру?

Как видим, утверждения о притеснении украинского слова, «несколько преувеличены». Фактически таких притеснений не было. Были преследования политиков, пытавшихся использовать искусственно создаваемый украинский язык для борьбы с государством. И это прекрасно сознавали сами политики. «Так завелось с 1863 г. в России, что по украински можно было печатать стихи, поэмы, повести да хоть бы философию Гегеля переводить на украинский язык. Только того, что было бы правдивой пищей для народа, нельзя стало печатать» – писал М.П.Драгоманов. Революционер‑демократ и по совместительству деятельный украинофил, Драгоманов «правдивой пищей для народа» считал направленные против религии и самодержавия брошюрки, которые действительно запрещали и за распространение которых наказывали. Но к культуре это отношения не имело.

Тех же, кто не занимался революционной пропагандой, репрессии не касались. «Из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был «мучим», как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они» – признавал тот же М.П.Драгоманов и продолжал: «Из «мучимых» теперь украинофилов я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке в Холмогорах Архангельской губернии, но он был выслан за участие в революционном кружке харьковцев, более герценовском, чем украинофильском, и сидит долго в Холмогорах за взятый им псевдоним – Царедавенко». Касаясь же жалоб украинофилов на мифические «преграды», якобы сооружаемые властями на пути их «культурнической» деятельности, Драгоманов с иронией замечал, что если внимать этим жалобам, то «придется считать великим препятствием для украинофильства то, что за него не дают звезд и крестов».

Другой ярый украинофил, поэт Я.Щеголев, особенно много потрудившийся на ниве сочинения особого украинского языка и хваставшийся тем, что «двинул язык вперед и русским уже непонятен», в письме к молодой девушке, спрашивавшей у него совета в своих литературных занятиях, указывал: «Беда была бы в том, если бы вы попали в крокодиловы руки тех народников, которые в мутной воде рыбу ловят, которые бессердечно погубили немало нашей молодежи. Перестаньте мордовать себя мыслями, что народ на Украине задушен, замучен, что всюду угнетение, нищета, бедность и прочие ужасные вещи». Как отмечал Я.Щеголев, малорус «имеет равные права со всеми русскими поддаными, когда ж забито украинское слово, то виноваты тут сами украинофилы, ибо слишком ревностно забегают вперед не по очереди» (т. е. поднимают политические лозунги преждевременно, когда почва для них еще не подготовлена «культурной» работой).