Как на самом деле пишут профессионалы

 

Подобно большинству писателей‑фантастов, сначала я был запойным читателем. Несколько позже, будучи уже не только фэном, но и начинающим амбициозным автором, я пожелал узнать: а как на самом деле работают писатели‑профессионалы? Как они вынашивают идеи, рож дают сюжеты, преодолевают всяческие трудности? Теперь, по прошествии двадцати пяти лет, я кое‑что знаю об этом.

В том, что касается подхода к своей задаче, писатель‑профи – неисправимый индивидуалист. Если вы принадлежите к мизерному числу везунчиков, для вас все относительно просто. Вы придумываете идею, она в свою очередь предлагает сюжет и героев, а после этого остается только сесть за пишущую машинку и выдать на‑гора рассказ. Позволив ему отлежаться несколько часов, вы исправляете орфографические и грамматические ошибки и получаете сплошь исчерканную рукопись, которую в таком неряшливом виде отдавать в издательство нельзя – надо перепечатывать. Но наконец вы худо‑бедно свое дело сделали.

Именно так я поступал на раннем этапе моей карьеры. Если бы меня спросили, что требуется для успешного написания рассказа, я бы ответил: создать серьезную проблему, отвести ограниченный срок на ее преодоление и пригрозить крайне тяжелыми последствиями, если герой не справится. Все легкие пути к достижению цели вы для него наглухо перекрываете. Бедняга предпринимает то и это, но любые усилия приводят лишь к тому, что он оказывается по уши в неприятностях; время на исходе, а он до сих пор не одолел злодея, не спас красавицу, не раскрыл тайну инопланетной цивилизации. И кажется, не миновать трагического конца, близится подлинная катастрофа. Но в самый последний момент вы бросаете ему спасательный круг.

Как это выглядит? А героя внезапно осеняет гениальная идея, и он справляется с проблемой тем или иным логичным способом, вполне адекватным ситуации, но почему‑то ранее ускользавшим от его внимания. Если вы все проделаете на совесть, читатель воскликнет: «Ну конечно! Как же я сам не додумался?!» Останется быстренько оформить концовку, и дело в шляпе.

Таким вот прямолинейным подходом грешат многие мои ранние рассказы. Постепенно ко мне пришла утонченность, но вместе с ней пришли и сложности. Работа заметно тормозила, и надо было искать пути решения проблемы.

Я поинтересовался опытом моих коллег, их индивидуальными методиками. Например, Лестер дель Рей при знался, что сначала пишет в голове – слово к слову, предложение к предложению – и на эту умственную композицию тратит месяцы, а то и годы. Лишь когда произведение полностью созрело, он идет в свой кабинет (видели бы вы эту клетушку, оборудованную в его гостиной; чулан для швабры куда просторнее и чище), втискивается туда, с полки переносит себе на колени пишмашинку – все, он намертво прикован к рабочему месту. У него под рукой бумага, карандаши, сигареты, пепельница и вентилятор, чтобы не задохнуться. Лестер там как в поставленном на попа гробу – и от того, что он не покойник, ему нисколько не легче.

Филип Класс, более известный как Уильям Тенн, в ту пору изобрел немало способов повысить производительность труда. Делалось это в рамках борьбы с творческим кризисом, цепким и беспощадным, как боа‑констриктор. Мы с Филипом часто и подолгу обсуждали наши писательские проблемы и однажды придумали метод, способный выручить двух авторов разом. Он был совсем прост и требовал лишь съемной квартиры, письменного стола, пишущей машинки и массивного дубового стула, оборудованного цепью и висячим замком. Трудиться предстояло по очереди. Скажем, пора писать рассказ Филу. Я приковываю его к стулу, конечно оставляя свободными руки, чтобы мог печатать, ухожу, не внемля мольбам и угрозам, и не возвращаюсь, пока он не сделает условленный объем добротной прозы. После этого я занимаю его место.

Нам так и не довелось поработать по этой схеме, – наверное, не представлялось возможным найти стул, достаточно прочный, чтобы удержать манкирующего своими обязанностями литератора. Зато мы испробовали нечто другое. Договорились ежевечерне за ужином встречаться в Гринвич‑Виллидже и предъявлять друг другу машинописные страницы. Кто не выполнил дневную норму, с того десять долларов!

План выглядел стопроцентно надежным, но серьезнейшие препятствия не заставили себя ждать. Стыдно же показывать незаконченную вещь, по сути – неряшливый черновик! Тогда мы додумались выкладывать рукопись на стол текстом вниз. Но при такой процедуре как узнаешь, свежак тебе показывают или нечто пролежавшее несколько лет в столе? На протяжении недели каждый из нас приходил с новеньким рассказом, но не давал коллеге его прочесть и требовал верить честному слову. А потом, как‑то спонтанно, но к вящему обоюдному удовольствию, мы вернулись к изначальной практике, то бишь к пространным беседам о писательских делах.

Шли годы, и мой творческий кризис разрастался вширь, ввысь и вглубь. И однажды я понял, в чем проблема. Это все из‑за жёны! Надо что‑то предпринять в ее отношении, и жизнь наладится.

Через два развода я понял: жёны тут ни при чем.

«Нью‑Йорк! – осенило меня затем. – Это ты виноват! Да как можно работать в столь неуютной среде! Мне подавай теплое солнышко, блистающий морской простор, оливковые рощи и одиночество».

И я перебрался на остров Ибица. Снял трехсотлетний сельский дом на холме, с видом на Средиземное море. Там отсутствовало электричество, зато комнат было аж четыре и любая годилась на роль кабинета. Сперва я попробовал работать наверху, в красивых светлых залах. Увы, мне никак не удавалось сосредоточиться, слишком много времени я тратил на любование потрясающими видами. Тогда я перебрался вниз, где было сумрачно и сыро, а единственное крошечное оконце зарешечено на случай пиратского нападения. В этой темнице уже ничто не отвлекало меня, но и там я не смог работать – слишком уж сильно чадила керосиновая лампа.

Спустя какое‑то время я нашел выход. И это был выход в буквальном смысле. Что меня заставляет вести противоестественный образ жизни, сиднем сидя в четырех стенах? И вот я на пляже… да только морока никуда не делась. Теперь мне досаждали палящее солнце и неуемный ветер, забивающий песком пишмашинку. Я попытался сочинять в тени дерева – оттуда меня прогнали мухи. Перебрался в кафе – там слишком шумели официанты.

Я отказался от красот Ибицы и переселился в Лондон, будучи убежден, что проблема моя коренится в отсутствии самодисциплины. А раз так, надо искусственными способами добиваться того, чем меня обделила природа. В произвольном порядке сейчас изложу несколько методов, которые мне удалось разработать.

Пребывая в творческом ступоре, я всеми правдами и неправдами уклоняюсь от писательской работы, – это понятно. Но чем меньше я пишу, тем меньше уверенности, что я вообще умею писать; по мере падения выработки усугубляется угнетенное состояние, и с каждым разом все страшнее приниматься за дело. Чем же разорвать этот порочный круг? Трудом, и только трудом, – такова жестокая правда. Если не хочу растерять литературные способности, я должен постоянно практиковаться в своем ремесле. Я обязан продуцировать непрерывный поток слов! Но как этого добиться в творческом кризисе?!

И вот однажды, пытаясь решить сию дилемму, я поклялся ежедневно писать пять тысяч слов. В смысле, не писать, а печатать. Объем текста – единственное ограничение, а сам текст может представлять собой все что угодно, даже откровенную чепуху. Пусть это будет нагромождение никак не связанных понятий, пусть это будет мое без конца повторяющееся имя. Хоть сдохни, Боб, но выдай эти пять тысяч слов за день!

Вам такая задача кажется простой? Уверяю вас, на практике все гораздо сложнее. Сначала шло как по маслу, но уже на другой день мой запас банальностей исчерпался досуха. А на выходе получалось примерно следующее:

«Ага, ну вот мы наконец и добрались… почти добрались до конца страницы. Давай, дружок, напрягись, осталось совсем чуть‑чуть… Ура, есть страница! Это была девятнадцатая, а теперь начинаем двадцатую, она на сегодня будет последняя… Какое, к черту, на сегодня, уже наступило завтра, полчетвертого ночи, и кажется, будто я этим занимаюсь сто лет! Но двадцатая страница – последняя, самая распоследняя, вот сейчас покончу с безумной бредятиной и займусь чем‑нибудь другим, чем угодно, только не этой писаниной, будь она миллион раз про клята! Надоело, надоело, надоело! О господи, еще три чет верти страницы осталось. Эй, слова‑словечки, куда же вы все подевались, когда до зарезу мне нужны? Живо иди те к папочке и избавьте его от этой чудовищной пытки! Господи боже, я с ума схожу, с ума схожу, с ума схожу… Но постой‑ка, неужели такое возможно? Да! Конец страницы близок. Здравствуй, конец страницы, спаситель ты мой драгоценный! Я закончил, закончил, закончил!»

 

Поработав в таком ключе, я вдруг сообразил, что вот уже несколько дней за каторжный труд не получаю ни цента. И тогда я спросил себя: «Боб, ты ежесуточно выдаешь пять тысяч слов, и ты смертельно устал наваливать горы околесицы, – так почему бы тебе не сесть и не написать нормальный рассказ?»

Так я и сделал. Сел и написал. И до чего же легко это далось!

Неужели я наконец подобрал мастер‑ключ ко всем писательским препонам? Я сделал еще один рассказ – было потруднее, но вовсе не так тошно, как раньше. Надо же, у меня два готовых рассказа на бумаге, а работа заняла всего два дня! Этим успехом я потом гордился целый год. К такому сложному алгоритму создания литературного произведения больше мне прибегать не доводилось, но я понял главное: он работает. И если когда‑нибудь снова нагрянет творческий кризис, я, быть может, воспользуюсь выручившим меня однажды приемом.

А пока надо придумать что‑нибудь не столь мучительное.

Набрать нужное количество слов – это не самое трудное. Куда труднее сочинить рассказ как таковой; литературное творчество – процесс загадочный до жути. Вам так хочется сделать все правильно, вы лезете вон из кожи, на каждом шагу беспощадно судите себя – и в итоге оказываетесь в глухом тупике. Тысячи и тысячи написанных слов не сложились во что‑либо приемлемое; среди дикого сумбура невозможно найти правильный курс. Знакомьтесь: это моя очередная проблема. Помимо невозможности выдать нужное количество слов – страх перед тяжелой добросовестной работой, острое нежелание делать рассказ по‑настоящему.

Как я из этого выкрутился? Вполне банальным способом: обошел препятствие. Не зная, как еще можно зарабатывать писательским трудом и не рисковать при этом крайним упадком душевных сил, я вместо рассказов стал делать имитации рассказов. В чем разница? Для нормального рассказа крайне важно, какие слова вы используете; в имитации же они не играют самомалейшей роли. В имитации персонажи могут быть шаблонными, диалоги – пустыми. Не забывайте: это не рассказ, а лишь подобие рассказа. Бездумное физическое упражнение вместо напряженного вдохновенного созидания. В имитацию я никогда не пытался сознательно заложить красоту, точность, юмор и пафос – все то, что должно быть в «правильном» рассказе.

Пользуясь этим методом, я обнаружил в себе определенные способности к самообману. Надо же, мои имитации, оказывается, имеют большое сходство с написанными мною по‑настоящему рассказами – если не брать во внимание отдельные грубые просчеты!

Какой же вывод можно сделать из всего этого? А простой: то, что у меня получается, и есть предел моих возможностей. Хоть из кожи вон вылезу, лучше писать не стану. Наоборот, чрезмерные усилия плохо сказываются на конечном результате. Имитация для того и нужна, чтобы ускорить работу и максимально ее облегчить, – так иной художник холсту и маслу предпочитает акварель.

Новый метод выручал меня неплохо, но то и дело возникали контрпродуктивные соображения. «Не клеится совершенно, – бывало, отмечал я. – Не начать ли сначала?» Или наоборот: «А ведь недурно получается; может, поднапрячься да и сделать как следует?»

Иногда проблема заключается не в том, как писать, а в том, о чем писать. Прежде чем садиться за пишмашинку, надо взглянуть на идею под разными углами, сформулировать наиболее важные решения, взвесить альтернативы, а собранные материалы состыковать друг с другом, что‑то изменив, что‑то отсеяв. Возникающие при этом затыки очень хитры, они не любят принимать четкие контуры. На какие только ухищрения я ни шел: и записи делал, и отправлялся на долгую прогулку, и жену привлекал в консультанты, – проку было мало. Слишком уж много вещей приходилось держать в голове, и упорядочивать их я тогда не умел. Будущий рассказ представал чем‑то крайне туманным и невнятным.

В подобных ситуациях полезно строить диаграмму. Берете лист, в центре пишете ключевое слово, обводите его кружком. От кружка тянете радиальные линии и записываете, по возможности короче, различные соображения, связанные с исходной концепцией. Получившаяся в итоге диаграмма суммирует ваши знания по данному предмету, каковой будет виден не просто целиком, а заодно со смежными темами. Вы с одного взгляда поймете, что у вас есть и чего вам не хватает; последнее не менее важно. Связи внутри диаграммы возникнут сами собой, а примыкающие области можно присоединять или отделять. Для подчеркивания тех или иных нюансов годятся цветные карандаши, и чертеж позволяет без труда вводить новые сведения. Участок с наиболее важными данными всегда можно обособить, чтобы на его основе соорудить еще одну диаграмму или субдиаграмму.

Дело это само по себе увлекательное. Я вначале обходился поршневой ручкой, затем сменил ее на пастельные мелки. О потраченном времени жалеть не пришлось. Еще я экспериментировал с разными буквенными обозначениями.

Диаграммы мои все усложнялись, требовали бумаги все больших форматов. От мелков я отказался в пользу цветных чернил. Имевшиеся в продаже меня не устраивали, я готовил смеси по своим рецептам. Но все равно чего‑то системе недоставало. Работа сделалась слишком механической, до скуки. Тогда я затеял украшать свои диаграммы – сначала карандашными набросками, потом рисунками с размывкой и в конце концов дошел до акварелей. Мои иллюстрации оставляли желать лучшего, так что я даже подыскивал приличные курсы живописи. К сожалению, однажды пришлось бросить всю эту кухню, поскольку мне предложили поработать за хорошие деньги. И все же, повторяю, время не было потрачено зря. Когда на рынке появится спрос на дурацкие диаграммы, я враз разбогатею.

Все вышеперечисленные беды и мытарства привели меня к твердому заключению: страхи и тревоги неотделимы от литературного творчества. Прежде чем в авторском подсознании фрагменты замысла со щелчками встанут на свои места, там должны родиться и созреть идеи. Частенько, как в моем случае, этот инкубационный период затягивается до неприличия, что негативно отражается на следующих этапах работы. Уже давно пора вылупиться концепции, а ее все нет и нет, и вы не понимаете, в чем причина. В подсознании образуется мокрый темный комок, и эта невразумительная пакость мешает вам двигаться дальше.

И как же быть, спрашивается?

Для таких случаев я нашел крайне прямолинейный метод. Психолог, наверное, его назовет катарсисом. В процессе применения этого метода можно застать меня разговаривающим с самим собой, отвечающим на собственные вопросы.

– Привет, Боб. Ну что, опять не слава богу?

– Да рассказ, язви его!

– И что не так с рассказом?

– Ну, во‑первых, слишком медленно пишется.

– А почему бы тебе не ускориться?

– Интересно как?

– Ты знаешь сам, Боб. Конечно знаешь. А ну‑ка, пошевели мозгами и живенько выдай мне способ ускорить работу.

– Ну… к примеру, можно обойтись без описания марсианского рассвета. Все‑таки две тысячи слов…

– Это решит твою проблему?

– Если бы! Персонажи тоже никуда не годятся.

– Чем же они нехороши?

– Да просто сидят сложа руки и мечтают где‑нибудь побывать.

– И как ты намерен это исправить?

– Подыщу им занятие.

– Например?

– Даже не знаю… Нет‑нет, постой‑ка! Есть идея! Пусть ищут инопланетную цивилизацию.

Этот способ дает неплохие результаты, но у него есть один недостаток: автору нужно сосредоточиваться. Мне подчас не то что ответ – вопрос никак не удается сформулировать. В таких случаях мои монодиалоги выглядят примерно так:

– Здорово, Боб. Как дела, дружище?

– Да ничего себе. А твои?

– Лучше не бывает.

– Рад за тебя.

– Правда рад?

– А то!

– Ты меня для чего звал? Очередную проблему хочешь обсудить?

– Проблему? Ну да. Рассказ, язви его!

– Какой еще рассказ?

– Который я уже три месяца пишу.

– А, ты про этот рассказ…

– Ну да.

– Это в нем описание марсианского рассвета на две тысячи слов?

– Точно.

– И как? Есть идеи?

– Насчет чего?

– Насчет рассказа, Боб. Я могу чем‑нибудь помочь?

– Ты‑то? Ты всегда можешь дополнить описание марсианского рассвета…

Вот так и работает наш брат профессиональный писатель – постоянно что‑то теряя, что‑то находя.