Начало. Порт‑Бэрдокский пассаж 7 страница

Сейчас он видел только два горящих глаза, впившихся в него.

– Вы хотите сказать, Альфред… – медленно начала Минни, надеясь услышать подтверждение своей догадке. Но мистер Полли вдруг вскочил и бросился к окну.

– Вон бежит собака! – воскликнул он и подбежал к двери. – Грызет мои шины, проклятая собачонка!

И исчез. В прихожей он промчался мимо велосипеда, как будто его там и не было.

Открывая входную дверь, он услыхал за собой шаги миссис Ларкинс и обернулся.

– Мне показалось, что мой велосипед горит. Забыл, что оставил его в прихожей. А тут еще увидел собачонку… Мириэм готова?

– Разве вы куда‑нибудь собираетесь?

– Встречать Энни.

Миссис Ларкинс внимательно посмотрела на него.

– Вы останетесь поужинать с нами? – спросила она.

– Если позволите, – ответил мистер Полли.

– Ах, какой вы смешной, Альфред! – сказала миссис Ларкинс и крикнула: – Мириэм!

В дверях гостиной появилась озадаченная Минни.

– Нет никакой собаки, Альфред, – сказала она.

Мистер Полли потер рукой лоб.

– У меня было странное ощущение, – проговорил он, – будто что‑то случилось. Какая‑то собака почудилась. Но теперь уже все прошло.

Он нагнулся и проверил, как надуты шины.

– Вы что‑то начали говорить про кошку, Альфред, – сказала Минни.

– Я вам подарю кошечку, – ответил он, не поднимая глаз. – В первый день, как только открою лавку.

Мистер Полли выпрямился и дружески улыбнулся.

– Можете не сомневаться, – прибавил он.

 

 

Когда в результате тайных действий миссис Ларкинс мистер Полли оказался наедине с Мириэм в небезызвестном городском саду, лежавшем на пути к фабрике, где служила Энни, он почувствовал, что не в состоянии говорить ни о чем другом, кроме своего будущего дома. Опасность, сопряженная с этой темой, только подстегивала его. Настойчивое желание Минни тоже пойти встречать сестру было решительно пресечено миссис Ларкинс, заявившей, что она хочет хоть раз в жизни увидеть, как Минни занимается хозяйством.

– Вы и в самом деле намерены завести собственное дело? – спросила Мириэм.

– Я ненавижу службу, – ответил мистер Полли, переходя на менее опасную почву. – Со своей лавкой, конечно, больше хлопот, но зато ты сам себе хозяин.

– Это не просто слова?

– Ни в коем случае…

– В конце концов, – продолжал мистер Полли, – маленькая лавка – это не так уж плохо.

– Свой дом, – сказала Мириэм.

– Да, свой дом.

Молчание.

– Если не держать приказчика, то не надо никаких бухгалтерских книг и прочей чепухи. Смею думать, что я отлично управлюсь с делами и сам.

– Я бы хотела видеть вас в вашей лавке, – сказала Мириэм. – Я уверена, у вас все было бы в полном порядке.

Опять молчание.

– Давайте посидим немножко на лавочке за щитом с афишами, – предложила Мириэм. – Оттуда можно любоваться вон теми синими цветами.

Они сели возле треугольной клумбы с левкоями и дельфиниумом, оживлявшей серый рисунок асфальтовых дорожек парка.

– Как называются эти цветы? – спросила Мириэм. – Мне они очень нравятся. Красивые!

– Дельфиниум, – ответил мистер Полли. – У нас в Порт‑Бэрдоке их было много. Милый уголок! – с явным одобрением добавил он.

Мистер Полли положил одну руку на спинку скамьи и уселся поудобнее. Он искоса поглядывал на Мириэм, сидевшую в непринужденной задумчивой позе, устремив взгляд на цветы. На ней было старенькое платье. Она не успела переодеться. Его голубой тон сообщал теплоту ее смугловатой коже, а принятая поза придавала некоторую женственность ее худым и неразвитым формам и приятно округляла плоскую грудь. На ее лице играл солнечный зайчик. Воздух был напоен солнечным светом, преображавшим все вокруг; в нескольких шагах в песочной куче весело возились малыши; в садах, окружавших соседние виллы, пышно цвел багряник; деревья, кусты, трава – все сверкало яркими красками начала лета. Ощущение этого радостного дня сплеталось в душе мистера Полли с ощущением близости Мириэм.

Наконец Мириэм обрела дар речи.

– В своей собственной лавке человек обязательно должен быть счастлив, – сказала она, и в ее голосе прозвучали непривычные, теплые нотки.

А она, пожалуй, права, подумал мистер Полли. Человек должен быть счастлив в собственной лавке. Глупо предаваться мечтам о лесной чаще, зарослях папоротника и рыжеволосой девушке в полотняном платье, сидящей верхом на пестрой от солнечных пятен старинной каменной стене и царственно взирающей на тебя сверху вниз своим ясными голубыми глазами. Глупые и опасные эти мечты, до добра они не доводят! Только мука и стыд остаются от них. А вот здесь, рядом с этой девушкой, можно ничего не бояться.

– Своя лавка – это так респектабельно! – мечтательно добавила Мириэм.

– Я уверен, что буду счастлив в лавке, – сказал он.

И, чтобы последующие слова произвели больший эффект, он на секунду умолк.

– Если, конечно, рядом со мной будет хороший человек, – закончил он.

Мириэм замерла.

Мистер Полли чуть свернул с того скользкого пути, на который было ступил.

– Не такой уж я набитый дурак, – сказал он, – чтобы не суметь торговать. Надо, конечно, быть попроворнее, когда едешь за товаром. Но я уверен, у меля все пойдет, как по маслу.

Он замолчал, чувствуя, что стремительно падает все ниже и ниже в воцарившейся предгрозовой тишине.

– Если, конечно, рядом с вами будет хороший человек, – медленно проговорила Мириэм.

– Ну, с этой стороны все в порядке.

– Вы хотите сказать, что у вас есть на примете такой человек?

Мистер Полли понял, что тонет.

– Этот человек сейчас передо мной, – промолвил он.

– Альфред! – воскликнула Мириэм, поворачиваясь к нему. – Вы хотите сказать, что я…

В самом деле, что он хотел сказать?

– Да, это вы, – сказал он.

– Вы шутите, Альфред! – сказала она, стиснув руки, чтобы они не дрожали.

Мистер Полли сделал последний шаг.

– Вы и я, Мириэм, в собственной лавке, с кошкой и канарейкой… – Он вдруг спохватился и решил было вернуться в область предположений. – Только представьте себе это, – сказал он, но было уже поздно.

– Вы хотите сказать, Альфред, что любите меня? – спросила Мириэм.

Что еще, кроме единственного слова «люблю», может ответить на этот вопрос мужчина?

Не обращая внимания на гулявшую в парке публику, на игравших в песке детей, позабыв обо всем на свете, Мириэм потянулась к мистеру Полли, схватила его за плечи и поцеловала в губы. Что‑то затеплилось в душе мистера Полли от этого поцелуя. Он обнял Мириэм, привлек к себе и поцеловал в ответ, чувствуя, что все решено бесповоротно. У него было странное ощущение: ему хотелось жениться, хотелось иметь жену, только почему‑то он желал, чтобы это была не Мириэм. Но ему было приятно обнимать ее, были приятны ее губы.

Они отодвинулись немного друг от друга и секунду сидели смущенные и красные. Мистер Полли не отдавал отчета, что происходит в его душе.

– Я и подумать не могла, – начала Мириэм, – что понравилась тебе. Мне сперва казалось, что тебе нравится Энни, потом Минни…

– Ты с самого начала нравилась мне больше всех, – ответил мистер Полли.

– Я полюбила тебя, Альфред, сразу, как только мы с тобой познакомились, на похоронах твоего бедного отца. Если бы только я тогда знала… Нет, ты правда меня любишь? – спросила она и прибавила: – Я никак не ожидала, что так все случится!

– И я тоже, – согласился мистер Полли.

– Ты действительно хочешь открыть лавку и чтобы я стала твоей женой?

– Как только подыщу что‑нибудь подходящее, – ответил мистер Полли.

– Я даже подумать ни о чем таком не могла, когда мы выходили из дому.

– И я тоже, – ответил мистер Полли.

– Это как сон.

Какое‑то время они сидели молча.

– Я должна ущипнуть себя, чтобы поверить, что это не сон, – сказала Мириэм. – Как только они будут без меня обходиться? Когда я скажу им…

Ни за что на свете мистер Полли не мог бы сказать, что его сейчас волнует: сладостное ли предвкушение счастья или раскаяние, смешанное со страхом.

– Мама совсем не умеет вести хозяйство, ни капельки. Энни ни о чем не хочет думать, а у Минни просто не хватает соображения. Что они будут без меня делать, ума не приложу!

– Ничего, привыкнут, – сказал мистер Полли, выдерживая взятый тон.

На городской башне начали бить часы.

– Боже мой! – воскликнула Мириэм. – Мы не встретим Энни, если будем сидеть здесь и любезничать.

Она встала и потянулась было взять мистера Полли под руку. Но мистер Полли почувствовал, что все тотчас догадаются об их намерениях и они станут всеобщим посмешищем. А потому он сделал вид, что не заметил ее движения. Когда показалась Энни, мистер Полли уже целиком пребывал во власти сомнений.

– Не говори пока никому о нашем решении, – сказал он.

– Только маме, – решила Мириэм.

 

 

Цифры – это самое удивительное и потрясающее, что есть в мире. Если посмотреть на них со стороны – крохотные, черные закорючки и больше ничего, но какой удар они могут нанести человеку! Представьте себе, что вы возвращаетесь домой после небольшого заграничного путешествия и, листая газету, вдруг видите против далекой железной дороги, о которой имеете самое смутное представление, но в которую вы вложили почти весь свой капитал, вместо привычных 95–96 (в крайнем случае, 93 без дивиденда) более богато орнаментированные цифры – 76 1/2 – 78 1/2!

И вы чувствуете, что под ногами у вас разверзается бездна.

Точь‑в‑точь то же самое испытал мистер Полли, когда увидел черную вязь трех цифр: «298» вместо «350» – числа, которое он привык считать неизменным показателем своего богатства.

У него вдруг засосало под ложечкой почти так же, как в тот момент, когда он узнал о вероломстве рыжеволосой школьницы. Лоб его сразу стал влажным.

– Попал в водоворот, – прошептал он.

Произведя в уме действие вычитания – беспримерный подвиг со стороны мистера Полли, – он пришел к выводу, что после смерти отца им было истрачено пятьдесят два фунта.

– Поминальный пирог, – прошептал мистер Полли, припоминая возможные расходы.

Счастливая пора, когда он жил, наслаждаясь теплыми летними днями и безграничной свободой, когда все дороги заманчиво расстилались перед ним, когда ему верилось, что он так и будет ездить на своем велосипеде и любоваться окрестностями, – эта пора растаяла, как волшебный замок. И он опять очутился в мире, где царствует суровая экономия, в мире, который заставляет человека трудиться в поте лица, который подрезает крылья мечте, отбивает охоту к праздным, но увлекательным беседам, налагает вето на беспечный смех. Он уже видел перед собой печальную Вуд‑стрит и нескончаемый ряд дней, полных беспросветного ожидания.

Ко всему этому он обещал жениться на Мириэм и, в общем, был не прочь совершить этот обряд.

Ужинал мистер Полли в совершенном отчаянии. Когда миссис Джонсон удалилась на покой, сославшись на легкую головную боль, он завел с Джонсоном разговор.

– Пришло время, старина, подумать о деле всерьез, – сказал он. – Ездить на велосипеде и обозревать окрестности в‑поисках подходящих заведений очень приятно, но пора и за дело браться.

– А я о чем все время толкую? – спросил Джонсон.

– Во сколько, по‑твоему, обойдется тот магазинчик на углу? – опросил мистер Полли.

– Ты серьезно о нем думаешь?

– Вполне. Так сколько, по‑твоему, он будет стоить?

Джонсон подошел к шкафу, достал из него какое‑то старое письмо и оторвал от него чистую половинку странички.

– Сейчас подсчитаем, – сказал он с явным удовольствием. – Сейчас посмотрим, сколько на него надо как минимум.

Он углубился в расчеты, а мистер Полли сидел рядом, как ученик, наблюдая растущий столбик скучных, ненавистных цифр, затаивших намерение избавить его от наследства.

– Сперва подсчитаем текущие расходы, – сказал мистер Джонсон, слюнявя карандаш. – Это, во‑первых, плата за аренду…

Через час наводящей тоску возни с цифрами мистер Джонсон закончил подсчет.

– В самый обрез, но попытать счастья можно.

– Гм, – промычал мистер Полли и добавил веско: – Смелого бог бережет.

– Одну вещь, во всяком случае, можно сделать. Я уже говорил об этом.

– Что именно, старина?

– Снять лавку без второго этажа.

– Но чтобы вести дело, надо иметь угол, где приклонить голову. А то и работать не сможешь.

– Само собой. Ты просто не понял меня. Я хочу сказать, что пока ты один, ты можешь жить у нас. Это тебе будет дешевле.

– Надо подумать, – заметил мистер Полли, а про себя добавил: зачем же ему тогда нужна Мириэм?

– Мы с тобой положили на покупку товаров восемьдесят фунтов, – размышлял Джонсон. – Можно сократить эту сумму до семидесяти пяти. Все‑таки выгадаем пять фунтов. Но больше урезывать нельзя.

– Нельзя, – согласился мистер Полли.

– Все это очень интересно, – сказал Джонсон, складывая и разворачивая листок с цифрами. – Я сам иногда мечтаю о собственном деле вместо службы на жалованье. Еще, конечно, тебе придется завести бухгалтерские книги.

– Хозяин должен точно знать, в каком положении его дела, – глубокомысленно заметил мистер Полли.

– Я бы завел двойную бухгалтерию, – сказал мистер Джонсон. – Сперва это немного обременительно, но скоро начинаешь понимать ее преимущества.

– Дай‑ка я взгляну, что ты там насчитал, – сказал мистер Полли, взял листок с таким чувством, с каким принимают горькую микстуру, и равнодушно пробежал глазами по аккуратным колонкам цифр.

– Ну что ж, старина, – сказал мистер Джонсон, поднимаясь и потягиваясь, – пора и на боковую. Утро вечера мудренее.

– Именно, старина, – ответил мистер Полли, не вставая с места. Даже пуховая постель показалась бы ему сейчас ложем из терновника.

Он пережил ужасную ночь, как бывает в последний день каникул. Но только мистеру Полли было во сто крат тяжелее. Как будто он стоял на пороге тюрьмы и сквозь решетку ворот смотрел в последний раз на траву и деревья. Он должен был опять впрягаться в хомут повседневности. А он был так же способен ходить в упряжи, как обыкновенный домашний кот. Всю ночь судьба, похожая лицом и манерами на мистера Джонсона, расхваливала преимущества мерзкого магазинчика на углу возле станции.

– О господи! – прошептал проснувшийся мистер Полли. – Уж лучше я опять пойду служить приказчиком. По крайней мере у меня останутся мои деньги.

Но судьба ничего не хотела слушать.

– Пойду в матросы! – наконец воскликнул мистер Полли. Но он понимал, что на этот шаг у него не хватит характера. – Перережу себе горло, – опять прошептал он.

Постепенно мистер Полли настроился на менее отчаянный лад, он вспомнил Мириэм и стал думать о ней.

– Ну так что же ты решил? – начал за завтраком Джонсон.

Никогда еще утренняя трапеза не казалась мистеру Полли такой отвратительной.

– Надо несколько дней, чтобы хорошенько обмозговать эту идею, – кисло сказал он.

– Дождешься, пока у тебя уведут из‑под носа этот магазин, – сказал мистер Джонсон.

В эти несколько дней, когда мистеру Полли надлежало решить свою судьбу, бывали такие минуты, что предстоящая свадьба казалась ему наименьшим злом; порой, особенно по ночам, после того, как он за ужином съедал не менее дюжины гренков с сыром, приготовленных заботливой миссис Джонсон, жизнь представлялась ему в таком мрачном, зловещем свете, что он был готов немедленно покончить с собой. Бывали часы, когда ему вдруг, наперекор всему, очень хотелось жениться. Он пытался вспомнить подробности объяснения в городском саду, но, к своему изумлению, не мог вспомнить ничего. Он стал все чаще бывать в Стэмтоне, целовал всех кузин и особенно Мириэм – это его приятно волновало. Он видел, что сестрицы посвящены в тайну. У Минни глаза были на мокром месте, но, в общем, она покорилась судьбе. Миссис Ларкинс встречала его с распростертыми объятиями, а к чаю подавалась целая банка домашнего варенья. И он никак не мог решиться поставить свою подпись на бумаге, в которой излагался договор об аренде, хотя дело зашло уже так далеко, что был составлен черновик договора и карандашом было помечено место его будущей подписи.

Однажды утром, сразу же после того, как мистер Джонсон ушел на службу, мистер Полли вывел на дорогу свой велосипед, вернулся в спальню с самым независимым видом, на какой он был способен, собрал кое‑какие вещички, а именно длинную ночную рубашку, гребень, зубную щетку, сказал явно заинтригованной миссис Джонсон, что собирается «отлучиться денька на два, проветриться», выскочил на порог, сел на свой велосипед и покатил в сторону экватора, тропиков, южных графств, а точнее, в городок Фишбурн, сонный, мирный Фишбурн.

Он вернулся через четыре дня и безмерно поразил мистера Джонсона, сказав ему, когда тот завел разговор о магазинчике на углу, что снял в Фишбурне небольшую лавку с домом.

Помолчав, он с еще более независимым видом добавил:

– Между прочим, я собираюсь совершить в Стэмтоне, так сказать, брачный церемониал. С одной из мисс Ларкинс.

– Церемониал? – воскликнул опешивший мистер Джонсон.

– Звон свадебных колоколов, старина. Бенедикт note 3 женится.

В общем, мистер Джонсон проявил удивительное самообладание.

– Это – твое личное дело, старина, – сказал он, когда более или менее уяснил ситуацию. – Надеюсь, тебе не придется жалеть, когда будет слишком поздно.

Миссис Джонсон заняла другую позицию. В первую минуту она потеряла дар речи от негодования, потом разразилась градом упреков.

– Чем мы заслужили, чтобы с нами обращались, как с последними глупцами? – возмущалась она. – Мыто о нем заботились, старались во всем ублажать его, ночей не спали! А он, хитрый обманщик, покупает лавку за нашей спиной и, не сказав нам ни слова, покидает нас! Как будто мы собирались украсть его деньги. Я ненавижу нечестные поступки, никак этого не ожидала от вас, Альфред! Теперь, сами знаете, летний сезон уже наполовину прошел, и что я буду делать с вашей комнатой, ума не приложу. Стыдно обманывать людей! Честная игра – так честная игра. Меня, во всяком случае, этому учили в детстве. А то как же получается: вы здесь живете, пока вам нравится, потом вдруг вам надоело, и вы уезжаете, не сказав нам спасибо и даже не спросив, как мы к этому отнесемся. Мой муж слишком уж с вами добр. Хотя бы слово оказал, а ведь он только и делал, что день и ночь считал, считал, считал, голову ломал над всякими проектами, как бы вам получше устроиться, все свои дела забросил.

Миссис Джонсон перевела дыхание.

– Во всем виновата любовь, – пробормотал в свое оправдание мистер Полли. – Я и сам этого не ожидал.

 

 

А женитьба мистера Полли приближалась с неумолимой неизбежностью.

Он пытался было убедить себя, что действует по собственной инициативе, но в глубине души понимал свою полнейшую беспомощность против приведенных им же самим в движение могучих общественных сил. Он должен был жениться по воле общества, так же как в далекие времена другим добрым душам предстояло по воле общества быть утопленными, сожженными или повешенными. Конечно, мистер Полли предпочел бы играть на свадьбе менее заметную роль наблюдателя, но, увы, выбора ему не оставалось. И он старался как можно лучше исполнить свою роль. Он купил себе красивые модные брюки в клетку. Весь остальной туалет, за исключением ярко‑желтых перчаток, серо‑голубого галстука и новой шелковой ленты на шляпе более легкомысленного цвета – черную пришлось снять, – на нем был тот же, что и в день похорон. Скорбь человеческая сродни радости.

Девицы Ларкинс сотворили чудеса из светло‑серого сатина. Мысль о флердоранже и белой вуали была с сожалением отвергнута по причине того, что кэб оказался слишком дорогостоящим удовольствием. Да и недавно прочитанный рассказ о невесте, стоявшей у алтаря «в скромном, стареньком платьице», укрепил их в принятом решении. Мириэм откровенно плакала, Энни тоже, но все трое то и дело пытались смехом разогнать слезы. Мистер Полли нечаянно подслушал, как Энни говорила кому‑то, что у нее самой не было никаких шансов выйти замуж, пока Мириэм вечно торчала дома, подкарауливая женихов, как кошка мышей. Эти слова не могли не дать, как говорят, пищу для размышлений. Миссис Ларкинс была красная, как кумач, и вся промокла от слез; она то и дело принималась рыдать, и язык ее ни на секунду не умолкал. Она была насыщена влагой, как только что вытащенная из воды губка, а в ее пухлом, красном кулачке был зажат носовой платок, в котором не было сухой нитки. «Такие хорошие девочки! – с дрожью в голосе твердила она. – Все такие хорошие!» Она залила слезами мистера Полли, когда бросилась целовать его. Чувства распирали ее до того, что пуговицы на ее платье не выдержали и отлетели, так что, пожалуй, последнее, что сделала Мириэм в отчем доме, – это в одиннадцатый раз заделала зияющую брешь на корсаже своей матери. На миссис Ларкинс была крохотная, плохо державшаяся на голове шляпка, черная с красными розами; сперва она была слишком надвинута на левый глаз, а когда Энни сказала об этом матери, шляпа переехала на правый глаз, отчего лицо миссис Ларкинс неожиданно приобрело свирепое выражение. Но после поцелуев – мистеру Полли в этот момент показалось, что его окунули в купель для крещения – деликатный предмет на голове миссис Ларкинс просто съехал назад и повис там, зацепившись за шпильку и время от времени жалобно колыхаясь на волнах слишком бурных переживаний. Шли часы, и шляпка все чаще и чаще привлекала внимание мистера Полли, под конец ему стало казаться, что на шляпку напали приступы зевоты.

На семейном торжестве не было только миссис Джонсон. Сам Джонсон на свадьбу пришел, но держался от всех поодаль, ни с кем не разговаривая, и поглядывал на мистера Полли большими серыми глазами с любопытством и недоумением, тихонько насвистывая что‑то и втайне не переставая изумляться такому неожиданному повороту событий. Мистер Джонсон был прекраснейший в своем роде человек. В церковь пришла целая стайка в одинаковых серых шляпках хихикающих и подталкивающих друг друга локтями подружек Мириэм с последнего места ее работы, но на свадебный обед остались только две. Миссис Пант привела своего отпрыска – его жизненный опыт все обогащался, ибо и на свадьбе он был впервые. Посаженым отцом был дядюшка девиц Ларкинс – некий мистер Ваулс, хозяин трактира и владелец лицензии на продажу спиртных напитков. В высокой двуколке вместе со своей пухленькой, модно одетой женой он приехал в церковь из Соммершила. Зашли в церковь и два каких‑то совершенно посторонних человека и уселись на последнюю скамью поглазеть на церемонию.

Крошечные фигурки людей казались ничтожными в черной и холодной пустоте церкви; ряд за рядом уходили в темноту скамьи с высокими спинками, кое‑где валялись оставленные хозяевами молитвенники и подушечки для коленопреклонения. Вся обстановка выглядела нелепой, не соответствующей тому, что сейчас в ней совершалось. Джонсон осведомился у тонконогого, в коротенькой риве служки, все ли правильно заняли места. Из дальних дверей, ведущих в ризницу, появился священник в стихаре, задумчиво почесывающий щеку, что, по‑видимому, было у него привычкой. Пока ждали невесту, мистер Полли, вдохновленный внутренним убранством церкви, стал делиться с Джонсоном своими впечатлениями.

– Арки или в ранненормандском стиле, или это поздняя английская готика, не правда ли? – заметил он.

– Не знаю, – ответил мистер Джонсон.

– Мозаика хороша.

– Во всяком случае, красиво уложена.

– Алтарь не приводит меня в восторг. Слишком витиеваты украшения.

Мистер Полли поднес руку ко рту, прокашлялся. В глубине души его не оставляла мысль, как будет расценен его побег в последнюю минуту: как преступление, или с ним просто перестанут здороваться. Стайка подталкивающих друг друга локтями девиц задвигалась, зашушукалась, возвещая прибытие невесты.

Те несколько шагов, что проделал мистер Полли от дверей церкви до алтаря, показались ему самыми длинными в жизни. Встретив невесту, церковный служка построил присутствующих согласно обычаю и церковным установлениям. Не внимая слезным причитаниям миссис Ларкинс, умолявшей не отнимать у нее дочь, он поставил Мириэм первой вместе с дядюшкой Ваулсом, за ними стали подружки невесты, затем сам мистер Полли, потерявший надежду высвободиться из объятий миссис Ларкинс, которая давала ему последние материнские наставления. Процессию завершала миссис Ваулс, кругленькая, маленькая женщина, полная собственного достоинства и невозмутимая в своем весьма модном платье.

Мистер Полли взглянул на невесту. И в его душе поднялась буря противоречивых чувств. Тревога, желание, любовь, благодарность и вместе с тем нечто похожее на отвращение и неприязнь – вот что составляло этот сложный калейдоскоп чувств. В новом сером платье она казалась ему чужой, незнакомой, заурядной, неестественной. В ней не было той томности, которая пленила неприхотливое чувство прекрасного в мистере Полли в тот день, когда они сидели на скамейке в городском саду и он предложил ей стать его женой. Ему не нравилось, как сидела на ее голове шляпка, украшенная аляповатыми серыми и красными розами, которая и в самом деле была не бог весть каким выдающимся произведением искусства. Затем его внимание перешло на миссис Ларкинс и ее шляпку, возымевшую над ним особую силу. Ему стало уже казаться, что, когда миссис Ларкинс идет, ее шляпка передает сигналы, как флажки моряков. Потом он поглядел на двух взволнованных девиц, которые становились его сестрами.

Мистер Полли занесся в мечтах так далеко, что вдруг спросил себя, где, когда и с кем пойдет к алтарю его прекрасная рыжеволосая незнакомка… Глупая фантазия! И он стал думать о мистере Ваулсе.

Он назвал про себя мистера Ваулса «человек с могущественным взглядом наблюдательных голубых глаз». У того действительно был взгляд человека, умеющего распоряжаться событиями. Он был толстый, короткий, краснолицый, в сидящем в обтяжку фраке в черно‑белую клетку с кокетливым галстуком‑бабочкой под последним из его многочисленных упругих розовых подбородков. Он вел невесту под руку, всем своим видом давая понять, под какой надежной защитой она находится, а в свободной руке держал серый цилиндр, какие носят наездники. Мистер Полли сразу понял, что дядюшка Ваулс видит его насквозь и чует, что он мечтает о побеге. Черные зрачки мистера Ваулса, обрамленные нежной лазурью, выражали непоколебимую решимость. Казалось, они говорили: «Я здесь, чтобы выдать эту девицу замуж. Я стою на страже ее интересов и намерен довести дело до конца. Так что выкинь из головы всякую чепуху: ничего у тебя не выйдет…» И мистер Полли выкинул. Слабый призрак «бегущей собаки», выплывший было из глубин подсознания, канул в черную бездну неизбежности. Пока обряд не был совершен, магический взгляд мистера Ваулса неумолимо следовал за мистером Полли; когда же все было кончено, мистер Ваулс отпустил вожжи, громко высморкался в огромный вышитый платок, вздохнул и оглянулся на миссис Ваулс, ища у нее сочувствия и одобрения, а потом весело кивнул ей, как бы говоря, что он всегда уверен в счастливом исходе любого начинания. И мистер Полли почувствовал себя марионеткой, которую больше не дергают за ниточки. Но это случилось уже гораздо позже.

А пока мистер Полли чувствовал, как рядом с ним взволнованно дышит Мириэм.

– Привет! – шепнул он ей и, увидев неодобрение в ее взгляде, почувствовал, что сказал не то.

– Как тебе идет серое платье!

Глаза Мириэм заблестели из‑под полей шляпки.

– Правда? – прошептала она.

– Ты чудесно выглядишь, – уверил он ее, чувствуя, что ничего больше не в силах прибавить при виде ее жалкой, неестественной фигурки. Он откашлялся.

Рука служки легонько подтолкнула его сзади. Кто‑то повлек Мириэм в сторону алтаря и священника.

– Пропали мы с тобой, – шепнул ей мистер Полли полушутя. – Эх, была не была! А все‑таки отлично!

На секунду его внимание привлекла поза привычного к подобным событиям священника. Сколько свадеб он совершил! Как, должно быть, ему от них тошно!

«Не отвлекайся!» – вернул его к действительности взгляд мистера Ваулса.

– Где кольца? – прошептал мистер Джонсон.

– Заложил вчера, – вздумав пошутить, ответил мистер Полли и полез в карман. Он пережил несколько неприятных минут, не обнаружив колец на месте: он, конечно, сунул руку не в тот карман…

Священник, глубоко вздохнув, приступил к совершению таинства, и очень скоро, без малейшей заминки, но с несколько усталым видом сочетал их законным браком.

Пока священник бормотал невнятные слова, мысли мистера Полли бродили далеко; время от времени холодная рука отчаяния сжимала его сердце, и он опять видел перед собой прелестное личико, залитое солнцем, тенистые деревья…

Кто‑то толкнул его в бок; это был мистер Джонсон, показывающий пальцем на молитвенник. Наступила решительная минута.

– Будешь ли ты любить ее и утешать в старости, скорби и болезни?

– Отвечайте: «Буду».

Мистер Полли облизнул губы.

– Буду, – хрипло выговорил он.

– Буду, – почти неслышно прошептала в ответ на тот же вопрос Мириэм.

– Кто посаженый отец невесты? – спросил священник.

– Я, – бодро ответил мистер Ваулс и торжествующе оглядел всех присутствующих.

– Повторяйте за мной, – пробормотал священник, обращаясь к мистеру Полли. – «Беру в жены девицу Мириэм…»