В пустом зале заседаний. Студент. Канцелярии 4 страница

Вероятно, она повторила слова дяди только по инерции, но даже беспристрастный человек мог бы принять это за насмешку, а уж дядя взвился как ужаленный.

– Ах ты проклятая! – пробормотал он голосом, сдавленным от возмущения, так что почти нельзя было разобрать слова.

К. испугался, хотя и ожидал такой вспышки, и бросился к дяде, готовый закрыть ему рот обеими руками. К счастью, больной, приподнявшись на кровати, выглянул из-за спины девушки; дядя сделал мрачное лицо, словно проглотил какую-то гадость, но уже спокойнее сказал:

– Вы, знаете, мы еще не окончательно выжили из ума; если бы то, чего я требую, было невозможно, я бы не требовал. Пожалуйста, уходите!

Сиделка стояла у постели, выпрямившись и повернув голову к дяде, а сама, как показалось К., поглаживала руку адвоката.

– При Лени ты можешь говорить все, – сказал адвокат, и в его голосе явно прозвучала настойчивая просьба.

– Дело не меня касается, – сказал дядя, – тайна не моя. – И он резко отвернулся, словно входить ни в какие препирательства не желает, однако дает им время на размышление.

– А чья же? – спросил адвокат слабеющим голосом и опустился на подушки.

– Моего племянника, – сказал дядя. – Я его привел сюда. – И он представил К.: – Это Йозеф К., прокурист.

– А-а! – сказал больной уже гораздо оживленнее и протянул руку. – Простите, я вас не заметил. – Выйди, Лени, – сказал он сиделке. Та не стала возражать, и адвокат пожал ей руку, словно прощаясь надолго. – Значит, так, – сказал он дяде, когда тот, успокоенный, подошел поближе. – Значит, ты не навестить больного пришел, а по делу.

Казалось, что до сих пор адвоката угнетала мысль о том, что его пришли навещать как больного, потому что он вдруг совсем ожил, приподнялся и сел, опираясь на локоть, что само по себе было утомительно, и все время теребил бороду, глубоко запуская в нее пальцы.

– Стоило только этой ведьме уйти, и вид у тебя сразу стал гораздо лучше, – сказал дядя. – Тут он остановился и, шепнув: – Пари держу, что она подслушивает! – подскочил к двери. Но за дверью никого не оказалось, и дядя вернулся не то чтобы разубежденный, потому что ее отсутствие показалось ему еще большей низостью, а скорее озлобленный.

– Ты в ней ошибаешься, – сказал адвокат, но защищать сиделку не стал; может быть, он хотел этим показать, что она в защите не нуждается, и уже гораздо более сочувственно продолжал: – Что же касается дела твоего уважаемого племянника, то я почел бы себя счастливым, если бы у меня хватало сил на эту чрезвычайно трудную работу; но я очень боюсь, что сил у меня не хватит, однако попробую сделать все, что смогу; а если не справлюсь, можно будет привлечь еще кого-нибудь. Откровенно говоря, это дело меня слишком сильно заинтересовало, чтобы я решился отказаться от всякого участия в нем. И если сердце у меня не выдержит, то трудно найти более достойную причину его остановки.

К. не понимал, казалось, ни слова из этой речи, он посмотрел на дядю, ища объяснения, но тот со свечой в руке сидел на ночном столике, с которого уже скатился пузырек с лекарством, кивал головой, соглашаясь с каждым словом адвоката, и нет-нет да поглядывал на К., приглашая и его выразить свое согласие. Может быть, дядя уже раньше рассказал адвокату о процессе? Но это было невозможно, весь ход событий говорил против этого.

– Не понимаю… – начал наконец К.

– Нет, это я, по-видимому, вас не понял, – удивленно и растерянно перебил его адвокат. – Может быть, я поторопился? О чем же вы хотели со мной посоветоваться? Я решил, что речь идет о вашем процессе?

– Разумеется, – сказал дядя и обернулся к К. – Чего ты не понимаешь? – спросил К.

– Да откуда же вы знаете обо мне и о моем процессе?

– Ах, вот оно что! – с улыбкой сказал адвокат. – На то я и адвокат, я бываю в судейских кругах, там говорят о разных процессах, и невольно запоминаешь самые выдающиеся, особенно если они касаются племянника твоего друга. Ничего удивительного в этом нет.

– Чего тебе надо? – опять спросил дядя у К. – Ты как-то неспокоен.

– Вы бываете в этих судейских кругах? – спросил К.

– Да, – сказал адвокат.

– Ты задаешь ребяческие вопросы, – сказал дядя.

– А с кем же мне еще встречаться, как не с людьми моей профессии? – добавил адвокат. Это звучало так убедительно, что К. ничего не ответил.

– Но ведь вы работаете во Дворце Правосудия, а не в тех канцеляриях на чердаке? – хотелось ему спросить, но заставить себя произнести эту фразу он не мог.

– Сами понимаете, – продолжал адвокат таким тоном, словно мимоходом объяснял что-то само собой разумеющееся, сами понимаете, что из этих знакомств я извлекаю большую пользу для своей клиентуры, и притом во многих отношениях, хотя говорить об этом не очень-то полагается. Конечно, сейчас болезнь несколько мешает мне, но добрые друзья из суда навещают меня и благодаря им я многое узнаю. И узнаю я, пожалуй, больше, чем те, кто цельными днями просиживает в суде. Вот и сейчас, например, у меня дорогой гость. И он показал на темный угол комнаты.

– Где же он? – спросил К. грубовато, настолько он был удивлен.

Он неуверенно оглянулся; слабый свет свечи далеко не достигал противоположной стены. Но там действительно что-то зашевелилось. Тут дядя поднял свечу, и они увидели небольшой столик и сидящего за ним пожилого господина. Должно быть, он там сидел не дыша и потому так долго оставался незамеченным. Теперь он неторопливо поднялся, явно недовольный тем, что на него обратили внимание. Он зашевелил руками, похожими на короткие крылья, как будто отмахивался от всяких знакомств и приветствий, никак не желая мешать посетителям, и настоятельно просил оставить его в темном углу и забыть о его присутствии. Однако никто не пошел ему в этом навстречу.

– Вы застали нас врасплох, – объяснил адвокат гостям и ободрительно кивнул пожилому господину, приглашая его подойти поближе; тот подошел медленно, неуверенно, озираясь вокруг, но все же с каким-то достоинством. – Господин директор канцелярии… Ах, простите, я вас не представил: это мой друг Альберт К., это его племянник К., прокурист банка, а это господин директор канцелярии… Как я уже говорил, господин директор был настолько любезен, что посетил меня. Только посвященный может понять всю ценность такого визита, только тот, кто знает, как завален работой господин директор. И все-таки он пришел, мы с ним мирно беседовали, насколько позволяла моя немощь. Мы, правда, не запрещали Лени впускать посетителей, потому что мы никого не ждали, но мы хотели побыть наедине, а тут вдруг ты застучал кулаком в двери, Альберт, и тогда господин директор отодвинулся вместе с креслом и столиком в дальний угол, и вот теперь неожиданно выяснилось, что нам, если, конечно, возникнет такая потребность, по всей вероятности, можно будет обсудить совместно некоторые дела, а для этого надо всем сесть поближе. Господин директор канцелярии! – попросил он, с подобострастной улыбкой наклоняя голову и указывая на широкое кресло у кровати.

– К сожалению, я могу задержаться только на несколько минут, – любезно сказал директор канцелярии, удобно развалившись в кресле и глядя на часы. – Дела меня зовут. Однако я не хочу упустить возможность познакомиться с другом моего друга.

Он слегка поклонился дяде, который, видно, был очень доволен новым знакомством. Но так как подобострастие было не в его характере, он встретил слова директора канцелярии смущенным, но очень громким смехом. Впечатление не из приятных. К. спокойно наблюдал за происходящим, потому что на него никто не обращал внимания: директор канцелярии, очевидно по привычке, раз уж его назвали, овладел разговором, адвокат, явно притворившийся больным, по-видимому из желания отвадить новых гостей, теперь внимательно слушал, приставив ладонь к уху, а дядя в качестве светоносца – свечка качалась у него на коленке, и адвокат беспокойно поглядывал в его сторону – уже перестал стесняться и откровенно восхищался не только речью директора канцелярии, но и плавными, волнообразными жестами рук, сопровождавшими его слова. К. стоял, опершись о спинку кровати, и директор, быть может умышленно, ни разу к нему не обратился; как видно, старшие смотрели на него только как на слушателя. Впрочем, и сам К. почти не понимал, о чем идет речь, а думал о сиделке и о том, как невежлив был с ней дядя, или о том, не видел ли он директора канцелярии где-то раньше, может быть, даже на собрании в день первого допроса. Может быть, он и ошибался, но все же директор канцелярии удивительно походил на участников собрания – тех стариков с жидкими бородами, которые стояли в первых рядах.

Вдруг все встрепенулись – из прихожей послышался звон разбитой посуды.

– Посмотрю, что там случилось, – сказал К. и не торопясь пошел к двери, словно хотел дать остальным возможность задержать его.

Но как только он вышел в прихожую и попытался сориентироваться в темноте, на его пальцы, державшие ручку двери, легла маленькая рука, куда меньше, чем его рука, и тихо притворила дверь. Это была сиделка, ждавшая тут же.

– Ничего не случилось, – шепнула она, – я нарочно бросила тарелку об стену, чтобы вызвать вас сюда.

К. растерялся и сказал:

– Я тоже о вас думал.

– Тем лучше, – сказала сиделка. – Пойдем!

Они сделали несколько шагов и очутились перед дверью с матовым стеклом. Сиделка распахнула ее перед К.

– Ну, входите же! – сказала она.

Это явно был рабочий кабинет адвоката. Насколько можно было разглядеть в лунном свете, освещавшем только небольшой квадрат пола у трех окон, вся комната была заставлена тяжелой старомодной мебелью.

– Сюда, – сказала сиделка, указывая на темный ларь с резной деревянной спинкой.

Прежде чем сесть, К. огляделся: комната была высокая, большая; наверно, бедняки из клиентуры адвоката чувствовали себя в ней затерянными. К. представил себе, как они мелкими шажками семенят к огромному письменному столу. Но он тут же позабыл обо всем, кроме сиделки, – та оказалась настолько близко от него, что почти прижимала его к боковой ручке ларя.

– А я думала, что вы сами выйдете, – сказала она, и мне не придется вас вызывать. Удивительное дело. Сначала вы, только успели войти, уже глаз с меня не сводили, а потом заставляете себя ждать. Зовите меня просто Лени, – торопливо и непосредственно добавила она, словно не желая терять ни минуты на объяснения.

– Охотно, – сказал К. – Но знаете, Лени, все это ничуть не удивительно и вполне объяснимо. Во-первых, мне надо было выслушать болтовню этих стариков, нельзя же было уйти ни с того ни с сего, а во-вторых, я человек несмелый, скорее застенчивый, да и вы с виду вовсе не из тех, кого можно завоевать одним махом.

– Не в том дело, – сказала Лени и, положив руку на спинку ларя, посмотрела на К. – Просто я вам не понравилась, да и сейчас не нравлюсь.

– Нравитесь – не то слово, – сказал К. уклончиво.

– О-о! – с улыбкой сказала Лени.

Этим восклицанием в ответ на слова К. она словно утверждала за собой какое-то превосходство. Поэтому К. промолчал. Привыкнув к темноте, он уже различал некоторые детали обстановки. Особенно бросилась в глаза большая картина, висевшая справа от двери, и он подался вперед, чтобы лучшее ее рассмотреть. На картине был изображен человек в судейской мантии, он сидел на высоком, как трон, кресле; там и сям на резьбе выступала позолота. Но самым необычным было то, что поза судьи не выражала ни покоя, ни достоинства, напротив, левой рукой он схватился за подлокотник у самой спинки кресла, а правую вытянул вперед, вцепившись пальцами в поручень, будто в следующую секунду он с силой, может быть даже с гневом, вскочит с места, чтобы сказать решительные слова, а возможно, и объявить приговор. Обвиняемый, очевидно, стоял внизу на лестнице – на картине были видны только верхние ступени, покрытые желтым ковром.

– Может быть, это и есть мой судья, – сказал К., указывая пальцем на картину.

– Да я его знаю, – сказала Лени, – он сюда часто приходит. Эту картину с него писали в молодости, но он и тогда был ничуть не похож, ведь он совсем крошечного роста. А на картине он велел изобразить себя таким вот высоченным – и все от тщеславия. Впрочем, все они тут такие. Я ведь тоже тщеславная и ужасно недовольна, что я вам не нравлюсь.

В ответ на эти слова К. только обнял Лени и притянул к себе, а она молча положила голову ему на плечо. А про картину он спросил:

– А в каком же он чине?

– Он следователь, – сказала Лени и, взяв К. за руку, обнимавшую ее, стала перебирать его пальцы.

– Всего только следователь, – разочарованно сказал К. – А высшие чины прячутся. Но ведь он же сидит на троне!

– Это все выдумки, – сказала Лени и прильнула щекой к руке К. – На самом деле он сидит в кухонном кресле, на которое накинута старая попона. Неужели вы постоянно думаете о своем процессе? – медленно добавила она.

– Нет, вовсе нет, – сказал К., – наоборот, я, наверно, слишком мало о нем думаю.

– Ваша ошибка не в том, – сказала Лени. – Я слыхала, что вы чересчур упрямы.

– Кто это вам сказал? – спросил К., он чувствовал, как она прижимается к его груди, видел ее пышные, темные, скрученные тугим узлом волосы.

– Я слишком много выдам, если скажу кто, – сказала Лени. – Пожалуйста, не спрашивайте меня, лучше исправьте свою ошибку, не будьте таким упрямым, все равно сопротивляться этому суду бесполезно, надо сознаться во всем. При первой же возможности сознайтесь. Только тогда есть надежда ускользнуть, только тогда. Впрочем, и это невозможно без посторонней помощи, но тут вам беспокоиться нечего, я сама вам помогу.

– Однако вы много знаете об этом суде и обо всех плутнях, которые там нужны, – сказал К., но тут она прижалась к нему так крепко, что пришлось посадить ее к себе на колени.

– Вот и чудесно! – сказала она и, угнездившись поудобнее, одернула юбку и поправила блузку. Потом обхватила его шею руками, откинулась назад и долго смотрела на него.

– А если я не сознаюсь, вы мне не можете помочь? – испытующе спросил К.

Однако, я вербую себе помощниц, – подумал он удивленно: сначала фройляйн Бюрстнер, потом жена служителя суда, а теперь эта маленькая сиделка, – непонятно, почему ее ко мне так тянет? Ишь как расселась у меня на коленях, будто только тут ей и место!

– Нет, сказала Лени и медленно покачала головой, тогда я вам помочь не смогу. Но ведь вы и не хотите от меня никакой помощи, она вам не нужна, вы упрямец, вас не переубедишь. А у вас есть возлюбленная? – спросила она, помолчав.

– Нет, – сказал К.

– Неправда! – сказала она.

– Впрочем, есть, – сказал К. – Подумайте только, я чуть от нее не отрекся, а сам всегда ношу ее фотографию при себе.

Она стала его просить, он вынул фотографию Эльзы, и девушка, свернувшись у него на коленях, стала разглядывать карточку. Это была моментальная любительская фотография, где Эльзу сняли во время танца – она любила танцевать в своем ресторанчике. Еще летели складки юбки на повороте, а она уперлась руками в крепкие бока и, откинув голову, со смехом смотрела куда-то в сторону: на фотографии не было видно, кому она так улыбалась.

– Слишком сильно зашнурована, – сказала Лени и показала то место, которое, по ее мнению, было слишком перетянуто. Мне она не нравится, она груба и неуклюжа. Правда, может быть, с вами она кроткая и нежная; судя по этой карточке, и это возможно. Такие крупные, высокие девушки иногда оказываются очень кроткими и ласковыми. Но может ли она пожертвовать собой ради вас?

– Нет, – сказал К., – она и не кроткая, и не ласковая, и собой ради меня не пожертвует. Правда, до сих пор я от нее ничего такого и не требовал. По совести сказать, я и фотографию эту никогда не рассматривал так внимательно, как вы.

– Выходит, что для вас она совсем ничего не значит, – сказала Лени, и вовсе она не ваша возлюбленная.

– Но это так, – сказал К., – я от своих слов не отпираюсь.

– Ну, пусть она сейчас ваша возлюбленная, – сказала Лени, – но вы даже скучать по ней не будете, если потеряете ее или возьмете взамен другую.

– Конечно, – улыбнулся К., – и это возможно, но у нее перед вами огромное преимущество: она ничего не знает о моем процессе, а если бы и знала – не думала бы о нем. И она никогда не стала бы уговаривать меня сдаться, пойти на уступки.

– Ну, это еще не преимущество, – сказала Лени, – и если других преимуществ у нее нет, я надежды не теряю. А есть у нее какие-нибудь физические недостатки?

– Физические недостатки? – переспросил К.

– Да, – сказала Лени. – У меня, например, есть небольшой физический недостаток, вот посмотрите.

Она растопырила средний и безымянный пальцы правой руки – кожица между ними заросла почти до верхнего сустава коротеньких пальцев. В полутьме К. не сразу заметил, что она хочет показать, и, взяв его руку, она дала ему ощупать свои пальцы.

– Какая игра природы! – сказал К. и, оглядев всю руку, добавил: – Какая миленькая лапка!

Лени с некоторой гордостью смотрела на К. – он вновь и вновь в удивлении разводил и сводил оба ее пальца, потом бегло поцеловал их и отпустил.

– О-о! – крикнула она. – Вы меня поцеловали!

Приоткрыв рот, она поспешно встала коленками на его колени. Он совсем растерялся, она очутилась так близко, что он почувствовал ее запах, горький и терпкий, как перец. Она прижала к себе его голову, наклонилась над ней и стала целовать и кусать его шею, даже волосы на затылке.

– Вы меня берете взамен той! – воскликнула она между поцелуями. – Вот видите, вы берете меня взамен!

Тут ее колено соскользнуло, и, вскрикнув, она чуть не упала на ковер. К. обхватил ее, пытаясь удержать, но она потянула его за собой.

– Теперь ты мой! – сказала она.

– Вот тебе ключ от дома, приходи, когда захочешь, были ее последние слова, и поцелуй на лету коснулся его спины, когда он уходил.

Выйдя за ворота дома, он попал под мелкий дождик, хотел шагнуть на мостовую, чтобы увидеть Лени хотя бы в окне, но тут из автомобиля, стоявшего у ворот, – К. по рассеянности его не заметил, – выскочил дядя, схватил его за плечи и притиснул к воротам, словно хотел пригвоздить на месте.!

– Ах, мальчик, мальчик! – крикнул он. – Что ты натворил! Дело уже было на мази, а теперь ты страшно навредил себе. Забрался куда-то с этой маленькой грязной тварью – ведь она наверняка любовница адвоката! – проторчал там бог знает сколько времени и даже никакого предлога не придумал, ничего не утаил, так открыто, при всех побежал к ней, да там и остался. А мы сидим все трое – твой дядя, который для тебя же старается, адвокат, которого надо перетянуть на твою сторону, а главное, сам директор канцелярии, большой человек, ведь на этой стадии твое дело целиком в его руках. Хотим обсудить, как тебе помочь, я должен осторожно обработать адвоката, он – директора канцелярии, неужели ты не понимаешь, что у тебя были все основания как-то прийти мне на помощь? А вместо этого ты удираешь. Тут уж ничего нельзя скрыть; хорошо, что они люди вежливые, воспитанные, ни слова не сказали, но в конце концов им тоже стало невмоготу. Говорить они об этом не стали, пришлось сидеть и молчать. Вот мы и сидим и молчим, ждем, когда же ты явишься. Но все напрасно. Наконец директор канцелярии встает – он и так уж просидел много дольше, чем собирался, – прощается со мной и явно жалеет меня, хотя ничем помочь не может, ждет с самой невероятной любезностью еще немного у дверей и только потом уходит. Разумеется, я был счастлив, когда он ушел, мне уже и дышать было нечем. А на больного адвоката все это так подействовало, что он, добрый человек, ни слова сказать не мог, когда я с ним прощался. И, наверно, ты больше всех виноват в том, что он совсем погибает, ты ускоряешь смерть человека, от которого сам зависишь. А меня, своего дядю, ты бросил тут под дождем – пощупай, я весь промок – столько часов ждать и мучиться от беспокойства!

 

 

Глава седьмая