ОТКРОВЕНИЕ: Шепот сознания 1 страница

 

Глава десятая

 

В мае 1917 года Эмиль Кребс, немецкий дипломат и гиперполиглот, прибыл в Сан‑Франциско вместе с женой Амандой и двумя ее дочерьми. Известный своей эксцентричностью, он разглагольствовал о грозовых тучах войны и всячески их приветствовал. Двумя месяцами раньше он вместе с семьей на голландском корабле сбежал из Китая, где проходила его дипломатическая служба. Еще во время плавания он по радио узнал о том, что Соединенные Штаты объявили войну Германии. Это вызвало его опасения, что по прибытии в США он может быть объявлен военнопленным, но эту проблему удалось решить путем дипломатической сделки: ему и его семье разрешили перебраться на восточное побережье, чтобы сесть на корабль, идущий в Европу, но весь путь по территории США они должны были проделать в запломбированном вагоне. В течение недели они не могли ни выйти, ни принять посетителей; в вагоне не было даже окна, чтобы выглянуть на улицу. Радовало одно: в багаже Кребса имелась целая библиотека, полностью поглощавшая его внимание, поэтому, даже если бы у него была такая возможность, он вряд ли стал бы отвлекаться на проплывающие за окном пейзажи.

Кребс знал множество языков, но тогда он путешествовал по стране, где говорили практически только на английском. Соединенные Штаты в тот момент как раз находились в процессе перехода от толерантного многоязычия к исключительно англоязычной ксенофобии. Этот процесс значительно ускорился в результате конфликта, возникшего между США и правительством кайзера Вильгельма II, которое и представлял Кребс.

Если бы Кребс посетил Сан‑Франциско, где жили несколько поколений китайцев, он наверняка нашел бы собеседников, поскольку различные диалекты китайского были его специализацией. Кребс не знал ни одного языка коренных народов Америки, которые в большом количестве были представлены в Калифорнии, что на некоторое время сделало этот регион одним из самых многоязычных в мире. По оценкам лингвистов, в конце 1800 года на этой территории жили носители более чем ста языков. На тот момент, когда первые европейцы прибыли в Америку, жителями Северного и Южного континентов была представлена практически половина всего языкового многообразия нашей планеты. Местные жители говорили на 1800 языках.

Как только поезд пересек границу Среднего Запада, на пути Кребса стали попадаться города, в которых жило много немцев, шведов, норвежцев, голландцев, поляков, итальянцев, греков, использовавших в повседневной жизни родные языки и постепенно осваивавших английский. В 1910 году в Соединенных Штатах насчитывалось тринадцать миллионов белокожих иммигрантов старше десяти лет. Для большинства из них родными были английский, немецкий, итальянский, идиш, польский и шведский. При этом 23 процента населения признавались, что вообще не говорят по‑английски (этот показатель не выглядит слишком высоким, если учесть, что, согласно опросу, проведенному в 1990 году, 26 процентов респондентов ответили, что знают английский плохо или не знают его вовсе). Для коренных американцев обязательное школьное обучение английскому было введено в 1870‑х годах, но заглушить голоса иноязычных культур оказалось непросто.

На фоне развернувшихся после объявления войны антигерманских настроений американские патриоты запретили преподавание на немецком; немецкие газеты подвергались жесткому регулированию, немецкие книги сжигались. Губернаторы Южной Дакоты и Айовы объявили вне закона употребление любого языка, кроме английского, в телефонных переговорах и общественных местах. Дети давали клятву верности английскому языку. В 1910 году в США еженедельно выходили 433 газеты на немецком языке, к 1960 году их осталось только 29.

 

Если бы Кребс знал об этой кампании, направленной на искоренение многообразия языков, он, как истинный их ценитель, несомненно, оплакивал бы эту потерю. Как и Меццофанти, он был сыном плотника. Кроме этого, их объединяла страсть к изучению языков. Однажды в детстве Кребс нашел где‑то старые французские газеты и через две недели после того, как учитель дал ему французский словарь, уже мог говорить по‑французски. Он не мог перенять языковые навыки от своих родителей. Он не рос в многоязычной среде. Он просто имел врожденную способность к изучению языков, сродни способности подсолнуха поворачиваться вслед за солнцем.

Говорят, что к моменту окончания средней школы Кребс знал уже двенадцать языков. После получения юридического образования он поступил в школу переводчиков при Министерстве иностранных дел в Берлине, где его спросили, какой язык он хотел бы изучать. К тому времени в его арсенале уже были латынь, греческий, французский и иврит, которые он учил в школе, а также современный греческий, английский, итальянский, испанский, русский, польский, арабский, и турецкий, которые он выучил самостоятельно. «Я хочу изучать все», – ответил он.

Конечно, ему заявили, что это невозможно.

«Хорошо, – якобы сказал на это Кребс, – тогда хочу учить самый трудный».

Ему был предложен китайский. Он начал изучение этого языка в 1887 году и сдал свой первый экзамен в 1890‑м. В 1893 году он был назначен дипломатическим переводчиком расширившегося немецкого представительства в китайских городах Пекин и Циндао, а в 1894‑м и 1895‑м сдал два следующих экзамена, получив оценку «хорошо». К 1901 году он дослужился до звания главного переводчика. Тогда же благодаря языковым способностям ему удалось приблизиться к китайскому императорскому трону.

Произошло это следующим образом. Однажды дотошный имперский чиновник решил узнать, кто из работников германской миссии составляет документы на столь элегантном китайском. Это был Кребс. С этого момента он стал частым гостем вдовствующей императрицы Цыси, приглашавшей его на чай, который они пили из полупрозрачных фарфоровых чашек. Ей нравилось общаться с ним как с человеком, «лучше всех владевшим китайским языком среди иностранцев». Китайские вельможи задавали ему вопросы о других языках, используемых на территории их страны (монгольском, маньчжурском, тибетском), которых они не знали, поскольку изучение нескольких языков не было частью местных традиций. Рассказывают, что однажды китайские чиновники даже попросили Кребса перевести для них письмо, полученное от вождей восставшего монгольского племени.

По словам Виктора Мейра, китаиста из Пенсильванского университета, «на протяжении всей китайской истории санскрит изучали лишь некоторые китайские монахи, которые отправлялись в Индию и жили там в течение долгого времени. Торговцы и некоторые чиновники, в чьи обязанности входило посещение различных регионов Китая, изучали отдельные диалекты китайского. К другим иностранным языкам китайцы не проявляли никакого интереса, даже из любопытства». Стивен Оуэн, профессор китайской литературы из Гарвардского университета, добавил, что некоторые китайцы изучали маньчжурский в период, когда страной правила династия Цин (с 1644 по 1911 год), но это были люди, непосредственно работавшие на императора.

«Мне не известно ни одного случая, – говорил Оуэн, – чтобы до наступления современной эпохи кто‑нибудь из представителей [китайской] элиты занимался бы серьезным изучением иностранных языков просто для тренировки интеллекта, без наличия прямой необходимости».

Конечно, тому имелись свои причины, в том числе культурные. На Западе практика изучения иностранных языков уходит корнями в раннее христианство, которое с момента зарождения являлось религией, не ограничивавшейся одним языком одного народа (сам Иисус говорил на арамейском, иврите и, возможно, на греческом). Кроме того, изучению языков способствовали проводимые европейцами исследования территорий, строительство колоний и создание империй. В Китае же основной целью представителей интеллектуального класса на протяжении тысяч лет оставалось поступление на государственную службу и продвижение по карьерной лестнице. Это требовало наличия такого уровня грамотности – включая умение читать и писать свыше 100 000 иероглифов, – что у местных интеллектуалов практически не оставалось времени на изучение чего‑либо другого. Кроме того, изучение одной только связанной с многовековыми культурными традициями системы письма требовало таких трудозатрат, которых на Западе хватило бы для овладения сразу несколькими языками. Но возможно, главная причина – то, что китайцы воспринимали себя центром мироздания, поэтому мысль об изучении варварских языков казалась им дикой. Предполагалось, что это варвары должны учить китайский.

Впрочем, это не означает, что гиперполиглоты жили исключительно на Западе. Через мои руки проходил архивный документ, датированный XVI веком, в котором упоминался некий реальный или вымышленный служащий королевского суда, известный под именем Полиглот. Он прославился тем, что знал языки всех общин, живших на всех берегах Индийского океана, куда добирались сунданские торговцы, а также языки «других самых разных стран». Конечно, мы не можем судить, насколько глубокими были познания Полиглота во всех этих языках (а их было около пяти десятков). Но как отметил в своем увлекательном анализе данного документа лингвист Бенджамин Циммер, он представляет собой «яркий пример лингвистического интереса, пронизывавшего страны, расположенные по берегам Индийского океана» до прихода европейцев. Другими словами, это было наилучшее время и место для появления гиперполиглотов.

В 1913 году в возрасте сорока пяти лет Кребс женился на разведенной немке по имени Аманда. Во время свадебного путешествия они посетили могилу Конфуция, где Кребс читал надписи на китайском, маньчжурском, монгольском, калмыцком и турецком языках. Примерно через год Кребс (или Кребси, как называла его жена) составил список языков, которые мог использовать тем или иным способом – например, переводить с немецкого и на немецкий он мог с тридцати двух языков[47]. Позже он говорил, что «знает» шестьдесят или шестьдесят пять языков. Его падчерица добавила к его списку свой комментарий: «Существует большая разница между способностью свободно говорить и писать и способностью делать грамотные переводы». Как бы то ни было, за свою жизнь Кребс сумел сдать государственные экзамены по китайскому, турецкому, японскому, финскому и, возможно, некоторым другим языкам.

Как и многие другие гиперполиглоты, с которыми я знаком или о которых мне приходилось слышать, Кребс обладал потрясающей способностью к обучению. Вернер Отто фон Хентиг, молодой германский атташе, служивший в Китае, описывал, как однажды во время завтрака Кребс подскочил к двум незнакомцам, чтобы узнать, на каком «неизвестном и потому резанувшем его ухо языке они разговаривают». Оказалось, это был армянский. Заказав учебники, он потратил две недели на изучение грамматики, три недели на староармянский и четыре – на разговорный язык. «Этого ему хватило, чтобы в совершенстве овладеть новым языком», – вспоминал фон Хентиг.

Истории, повествующие о лингвистическом таланте Меццофанти и Кребса, имеют много общего, но различаются в одном: о Кребсе современники отзывались как о человеке грубом и нетерпимом. Фон Хентиг вспоминал, что однажды Кребс не разговаривал с женой в течение трех месяцев после того, как она в декабре сказала, что он должен надеть пальто. За один год он уволил восемнадцать китайских поваров из‑за того, что ни один из них не пришелся ему по душе. Однажды Кребсу для соблюдения бюрократических требований потребовалось сдать тест на финском и японском. В результате он так запугал экзаменатора своими знаниями, что тот вынужден был попросту бежать из кабинета. Во время дипломатической службы в Китае Кребс всячески демонстрировал, что ему гораздо интереснее изучать языки, чем выполнять свою основную работу (частенько после ночи, проведенной за учебниками, он засыпал прямо на своем рабочем месте).

В другом своем рассказе фон Хентиг описывал, как пытался отправить Кребса на встречу с послом.

– Его превосходительство желает вас видеть! – кричал фон Хентиг через стену компаунда, в котором жил Кребс.

Ответом ему было молчание.

– Герр Кребс, вы нужны послу!

Нет ответа.

– Вас вызывает посол!

– Посол меня знает, оставьте меня в покое, – наконец услышал фон Хентиг ворчание Кребса.

– Мне помочь вам одеться?

– Иди к черту!

– Но вы нужны ему срочно.

– Он всегда так говорит, – пробормотал Кребс.

Один из современников сказал, что Кребс никогда «не умел жить». Он был человеком, который мог послать вас подальше на десятках языков. Он перевел выражение «поцелуй меня в задницу» (известное как швабское приветствие) на сорок языков. Одному немецкому журналисту он дал шутливое китайское прозвище «Bu Zhidao», переводимое как «Я не знаю». В повседневной жизни он производил настолько неприятное впечатление, что никто не хотел с ним работать, что позже отразилось на его карьере: никто не был готов воспринимать его иначе как специалиста по китайскомму языку.

Подобно Александру Аргелю, Кребс предпочитал чередовать языки согласно жесткому графику: турецкому отводился понедельник, китайскому – вторник, греческому – среда и так далее. Голый и с книгой в руке, он ходил вокруг своего обеденного стола с полуночи до четырех утра, при этом курил сигару и пил немецкое пиво. Книги в его библиотеке были отсортированы по языкам и языковым группам.

Для каждой книги он писал резюме, которые регулярно пересматривал. Он не ел практически ничего, кроме мяса, и вступал в разговоры только в том случае, если это давало ему возможность попрактиковаться в одном из известных ему языков. «Он владел тридцатью двумя языками гораздо лучше, чем многие другие полиглоты. Он говорил по‑арабски так же элегантно и хорошо, как по‑русски или по‑итальянски», – писал фон Хентиг. Тосканский диалект Кребса был настолько хорош, что итальянский посол в Пекине соглашался стричь Кребса только ради того, чтобы послушать его тосканский.

Современники неизбежно сравнивали его с Меццофанти, причем в глазах соотечественников способности Кребса оценивались выше. «Как бы там ни было, но Меццофанти известен как человек, знающий все языки, но не фундаментально», – писал Фердинанд Лессинг, полиглот и германский переводчик в Циндао, получивший позднее профессорское звание.

 

Если бы семья Кребса имела возможность свободно побродить по Нью‑Йорку, они увидели бы город, заполненный иммигрантами из Европы. В то время здесь ежедневно выходило больше газет на иностранных языках (итальянском, немецком, венгерском, французском, хорватском, испанском и т. д.), чем на английском. Помимо двадцати двух английских газет на улицах города можно было купить десять разных изданий на итальянском, семь на немецком, семь на идише или иврите, три на греческом, три на венгерском, две на французском, две на чешском, две на хорватском и по одной на испанском, сербском и сирийском. Возможно, семья Кребса провела некоторое время на острове Эллис, главном перевалочном пункте для иммигрантов, прибывающих на Восточное побережье. Там он мог встретиться с профессиональными полиглотами, которые были наняты местными властями для работы с разноязычной толпой. Одним из них был итальянский иммигрант по имени Энтони Фрабасилис, известный специалист по греческой филологии из Афинского университета, который с 1909 года работал на острове Эллис переводчиком не только с греческого, но и с итальянского, испанского, французского, немецкого, польского, русского, турецкого и армянского. Сам он говорил, что знает пятнадцать языков и может свободно говорить на каждом.

Начиная с 1909 года для переводчиков, работавших на острове Эллис, был введен государственный экзамен на знание иностранных языков. Испытуемые должны были подтвердить свои способности писать, читать и говорить на одном или нескольких языках, которые они использовали в работе. Благодаря этому мы сегодня имеем неопровержимые доказательства того, что на острове в то время сформировалось настоящее сообщество гиперполиглотов. Одним из членов сообщества был выходец из России Рубен Воловик, который знал идиш, русский и много других славянских языков. Его коллега, уроженец Литвы Петр Миколаинис, знал семь языков. Их работа состояла в том, чтобы встречать прибывающих пассажиров, сортировать их и сопровождать на медицинское обследование и собеседование с представителями миграционной службы. За исключением редких медицинских случаев, задаваемые во время этих интервью вопросы были достаточно просты: какова ваша профессия? ваша раса? ваша национальность? являетесь ли вы анархистом? многоженцем?

После долгого путешествия по Соединенным Штатам семья Кребс оказалась на корабле, направлявшемся в Европу. При этом на берегу осталась их обширная библиотека, которая в конечном счете была куплена Библиотекой Конгресса США. Вернувшись в Германию, Кребс, «влекомый своими лингвистическими амбициями», как выразился один немецкий биограф, с новой силой взялся за изучение иностранных языков. Министерство иностранных дел платило 90 немецких марок за знание каждого иностранного языка. «Ты так станешь миллионером!» – говорили ему друзья и домочадцы. Однако чиновники сообщили Кребсу, что ему будет разрешено сдать экзамены только на двух языках. В итоге за свое умение читать ассирийские, вавилонские и шумерские клинописи ему не удалось получить ни пфеннига.

Однажды в марте 1930 года, когда Кребс работал над очередным переводом (что именно он в тот момент переводил, неизвестно), его хватил удар. Вскоре после этого он умер. Известие о кончине знаменитого полиглота распространилось быстро, и в тот же день в его доме раздался телефонный звонок. Жену Кребса спросили, не собирается ли семья передать мозг усопшего для проведения научных исследований. Звонившим был Оскар Вогт (1870–1959), скандально известный специалист в области анатомии мозга и директор германского Института исследований мозга. Мозг Кребса мог бы стать прекрасным дополнением к собранной Вогтом коллекции мозгов знаменитых людей, в которой до того момента не было представлено ни одного известного полиглота.

К тому времени Вогт накопил довольно большой опыт изучения мозга. В 1924 году он был приглашен в Москву для изучения мозга умершего Владимира Ленина. В те годы политическое руководство молодой Советской Республики, и в частности Иосиф Сталин, усматривало необходимость создания и поддержания образа Ленина как революционного супергения. «Родилась блестящая идея получить, если это возможно, научное подтверждение гениальности Ленина из некоторых заслуживающих доверия зарубежных источников», – писал Игорь Клатцо, биограф Вогта и его жены Сесиль. В 1927 году пропитанный формалином мозг Ленина оказался в распоряжении Вогта и в целях изучения был разрезан на тридцать одну тысячу частей. В процессе исследования немецкий ученый столкнулся с огромной проблемой: как, не поступившись принципами, не обидеть своих советских заказчиков? Как объяснить некоторые особенности мозга Ленина без упоминания того факта, что они могли быть вызваны сифилисом (в итоге был сделан вывод, что Ленин страдал наследственным атеросклерозом)? И что делать, если мозг Ленина не соответствует параметрам мозга других знаменитых людей?

Вогт решил эту проблему, описав обнаруженный в коре головного мозга Ленина большой массив пирамидальных нейронов и пояснив, что именно они отвечают за богатство воображения и рациональное мышление. К огромному удовольствию советских властей, результаты исследований Вогта были опубликованы в 1929 году, после чего он приступил к реализации других проектов.

Вряд ли он догадывался, что в следующем году объектом его исследований станет мозг гиперполиглота. Он встретился с сестрой жены Кребса и его падчерицей в церкви, где должны были состояться похороны. Согласно закону, извлечение мозга должно было проводиться в присутствии членов семьи. Во время проведения этой процедуры Тони и Луиза‑Шарлотта предпочли отойти подальше, чтобы не видеть и не слышать, как Вогт орудует над черепом Кребса своими ужасными инструментами. Должно быть, царившая атмосфера напоминала рассказы о Франкенштейне: мерцание газового освещения во мраке темной церкви и Вогт, сначала орудующий молотком и пилой, а затем уносящий мозг Кребса в стеклянной банке.

Тот самый мозг, который, как я надеялся, мог многое прояснить.

 

Глава одиннадцатая

 

На самом деле мозг, который действительно мог бы многое добавить к нашему пониманию природы языковых способностей, принадлежит вовсе не Меццофанти или Кребсу, а тем, кто вообще утратил языковые способности. Одним из наиболее известных представителей таких людей был страдавший эпилепсией парижский рабочий по имени Леборне, который в 1861 году был доставлен в больницу с гангреной ног. Оказалось, что в течение многих лет он практически не разговаривал. Все, что он мог сказать, было «тан» (которое он произносил с различными интонациями). Поэтому сотрудники больницы стали называть его Тан, а затем прозвище перекочевало и в медицинскую литературу.

Когда несколько дней спустя Леборне умер, его врач Поль Брока произвел вскрытие и обнаружил, что ткани левой передней доли головного мозга пациента повреждены сифилисом. Позже Брока изучил мозг других людей, кто так же, как и Леборне, имел проблемы с речью (сейчас эту болезнь называют афазией), и обнаружил в них похожие повреждения. Это привело Брока к выводу, что ему, вопреки превалирующим в научной среде представлениям, удалось найти участок мозга, отвечающий за речевые функции. Кроме того, он предположил, что речевой центр располагается только с одной стороны мозга (у большинства людей слева). Для доказательства справедливости этого предположения требовались дополнительные подтверждения, которые вскоре были получены. В настоящее время ученые считают, что так называемая зона Брока отвечает за большее количество функций, чем предполагалось ранее, а также что речевые центры расположены и в других участках головного мозга, но это не снижает ценности открытия, совершенного Брока.

Чтобы получить представление, где именно располагается зона Брока, давайте используем в качестве грубой модели головного мозга школьный глобус с отмеченными на нем странами мира. Для начала поверните глобус таким образом, чтобы ваш взгляд был направлен прямо на Европу и Гринвичский меридиан оказался на одной линии с вашим носом. В таком положении префронтальная кора человеческого мозга, область, ответственная за сознание и когнитивный контроль, будет представлена на глобусе районом, простирающимся на север от экватора к Северному полюсу, на восток к странам Ближнего Востока и на запад через Атлантический океан до северного побережья Бразилии.

Это означает, что, когда я кладу ладони на экватор с противоположной стороны глобуса и держу его перед собой (Гринвичский меридиан на одной линии с носом), моя левая рука при этом лежит на правом полушарии мозга, а правая на левом – большой палец моей правой руки будет указывать на Аравийский полуостров и Аравийское море. Это и есть та область мозга, которую Брока определил как центр, управляющий речью. (Аналогичная область существует и в правом полушарии, чуть правее побережья Бразилии, но для большинства людей она играет менее важную роль. Однако, как мы увидим позднее, это не относится к мозгу Эмиля Кребса.) Через тринадцать лет после того, как Поль Брока сделал свое открытие, немецкий ученый Карл Вернике объявил: люди, имеющие повреждения в другой области левого полушария, также испытывают проблемы с речью. Если вернуться к нашему глобусу, то область, о которой говорил Вернике, находится в районе Монголии, или там, где заканчивается указательный палец моей правой руки.

Когда речь идет о языковых центрах мозга, обычно говорят именно о зоне Брока. Однако последние научные исследования привели к расширению этого понятия. Этому способствовало главным образом применение новых технологий визуализации, таких как функциональная магнитно‑резонансная томография (МРТ), позитронно‑эмиссионная томография (ПЭТ) и диффузионная тензорная томография (ДТТ). Оказалось, что языковой центр «не прописан» в каком‑то одном участке головного мозга. На самом деле он охватывает сетью и другие области мозга, и гораздо шире, чем было принято считать ранее. Существуют две такие сети, которые также называют потоками. Один поток занимается преобразованием звуков речи в цепочки моторных команд, в результате чего человек получает способность превращать звуки, которые он слышит, в звуки, которые произносит. Вновь возвращаясь к глобусу, можно сказать, что поток идет от северной Индии к восточной Монголии. У большинства людей он локализуется в левом полушарии головного мозга. Другой поток связывает звуки речи с хранящимися в человеческом мозге образами, что позволяет нам понимать, о чем говорит наш собеседник. Похоже, эта сеть распространяется на оба полушария мозга: в левом она протянулась с севера Индии до северной части Тайваня, в правом – с юга Техаса до Гавайских островов. Такую модель «двойного потока» предложили в 2000 году неврологи Грег Хикок (из Калифорнийского университета) и Дэвид Пёппель (из Нью‑Йоркского университета). Первый поток они назвали потоком «как», поскольку он отвечает за преобразование мысленных образов в звуки речи, а второй – потоком «что», поскольку он переводит услышанные звуки речи в значения произносимых слов.

«Двухпоточная» модель была подкреплена нейроанатомическими исследованиями, которые продемонстрировали: указанные области мозга соединяются друг с другом пучками нейронов. Однако ее недостаток – невозможность создать полную картину происходящих в мозге лингвистических преобразований, поскольку эта модель описывает главным образом процесс распознавания слов, тогда как, очевидно, человеческий язык включает в себя еще и грамматику. Но эта модель доказывает, что языки не «вшиты» в мозг в виде некой библиотеки. Не существует, например, никакого «французского» нейронного пути, проходящего параллельно или пересекающегося в отдельных местах с «английским». Вместо этого наш мозг хранит значения, приписываемые различным наборам звуков, которые во внешнем мире определяются как слова французского или английского языка. Это помогает проиллюстрировать некоторые процессы, происходящие во время изучения языка. Обучение разговорным навыкам происходит с помощью потока «как», занимающего, как правило, левую часть головного мозга; навыки понимания нового языка приходят с потоком «что», который распространяется, скорее всего, на обе части мозга. Активация этих двух потоков обеспечивает большую часть той работы, которая выполняется при изучении иностранного языка.

При всей оторванности такого научного объяснения от нашей повседневной жизни я нахожу его чрезвычайно полезным для понимания, почему мой семнадцатимесячный сын понимает мою речь лучше, чем говорит сам, и почему он способен понимать слова, которые не может произнести. Это происходит потому, что поток «что» в отличие от потока «как» не использует никаких подвижных элементов. А такое понятие, как пластичность мозга, позволяет объяснить, почему произношение моего ребенка день ото дня заметно меняется, – моторные команды еще не сформировались окончательно.

Доказано, что известные человеку языки независимо от их количества используют одни и те же потоки. Отсюда следует, что родной язык в мозге не заложен. Мозг лишь отражает факт наличия множества уже построенных и используемых в течение какого‑то времени нейронных цепей. Мозг не придает значения тому, используются ли созданные нейронные цепи для отображения каких‑то вещей, которые люди ассоциируют с языками или диалектами. Он заботится лишь об активации этих цепочек.

С помощью новейших технологий, используемых для мониторинга деятельности мозга, удалось проследить интенсивность использования кислорода во всех его частях. Больше кислорода используется там, где происходит более энергичное сжигание глюкозы. При использовании человеком хорошо известного ему языка нейронные цепи в мозге остаются на экране МРТ тусклыми, поскольку в этом случае они работают весьма эффективно, не затрачивая большого количества глюкозы. Применение недавно изученного, а также редко используемого языка заставляет нейронные цепи светиться более ярко, поскольку для обслуживания данного процесса требуется гораздо больше мозговых клеток и, соответственно, больше глюкозы.

Кроме этого, замечено, что распределение кислорода в мозге может меняться в зависимости от уровня владения используемым в данный момент языком. Применение нового языка активизирует пути, расположенные на обратной стороне нашего модельного глобуса, где‑то под моей левой рукой. Это означает, что мозг задействует ту свою часть, которая ответственна за познавательные процессы более высокого уровня. С появлением достаточного практического опыта использования языка задействуются нейронные потоки в областях, расположенных под моей правой рукой, где уже хорошо знакомые процессы выполняются «на автомате». Таким образом, переводя в автоматический режим выполнение ожидаемых или прогнозируемых задач, мозг приберегает когнитивные ресурсы для обработки новых, неожиданных заданий.

Во взрослом мозге построение потоков «как» и «что» не происходит вне сознательного опыта. Но, как заметил Дик Хадсон, даже при одинаковой тренировке люди могут показать совершенно разные результаты. Логично предположить, что существует некий глубоко заложенный потенциал, который позволяет нейронным потокам быть более быстрыми, сильными или надежными. Но поскольку функциональная анатомия головного мозга в значительной степени все еще остается для нас загадкой, доказательство справедливости данного предположения на сегодняшний день – трудновыполнимая задача. Впрочем, отсутствие выявленных структурных или анатомических различий не означает, что их на самом деле не существует.