Глава вторая. Общая теория пророческих видений.

 

На восьмой день службы в Вооруженных Силах СССР я красиво потерял сознание. Не выходя из строя: так сказать, на боевом посту. Холод, голод, постоянный стресс, надрывная работа (выковыривали смерзшуюся щебенку из вагонов), да еще и навязчивое ощущение стопроцентной иллюзорности бытия – тут не то что в обморок хлопнуться, а и умереть можно с непривычки. Говорят, в тюрьме поначалу ощущения те же. Плюс, у меня была уважительная причина – температура подскочила.

В общем, я постоял немного на поверке, а потом взял, закатил глаза, и упал. Мне случалось до этого терять сознание дважды. В первый раз кислородное голодание помогло, во второй – та же высокая температура, правда на фоне почти сорокаградусной жары. Так что я умел различать признаки надвигающейся «отключки» и знал, как ее избежать. Но армия меня перехитрила, загнав в хроническое полуобморочное состояние, из которого не то, что симптомы какие учуять – маму родную с трудом опознаешь.

Упал я не опасно – сложился, будто карточный домик, и на несколько секунд выключился из жизни. Очнулся, когда перепуганные сержанты волоком тащили меня в умывальную комнату. Усадили, прислонив к стене, дали закурить, сказали: «Ну, отдышишься – догоняй», и оставили меня одного. Я затянулся «Примой», огляделся по сторонам и увидел такое…

Это тоже был «умывальник», только другой – грязный, запущенный, тускло освещенный. И здоровенный кавказец, одетый почему‑то в тельняшку, бил меня прямым в челюсть, а я уклонялся, подставляя под удар плечо…

Вот тут я очнулся по‑настоящему. Видение было настолько ярким, четким, если хотите – вещественным, что я просто не мог его не запомнить до мельчайших подробностей. Чтобы хоть как‑то истолковать картинку, не хватало информации. Ясно было только, что действие происходит летом, в совершенно другой войсковой части, и порядки тамошние мне уже заранее не нравились. Что интересно – мои ощущения «там» не были из ряда вон выходящими. Просто легкий испуг, желание не пропустить удар… Еще тепло было. И все.

Поразмыслив минуту‑другую, я понял, что информации действительно мало. Ну, что ж… Главное, я буду все еще живой к тому времени. А сбудется ли видение буквально, это мы еще посмотрим. Я докурил, кое‑как отлип от стены, встал на ноги, умылся ледяной водой и пошел на мороз долбить треклятую щебенку.

Потом было очень много событий, до того много, что я о видении просто не вспоминал. То есть, оно никуда не делось, оставалось со мной, не забытое, но основательно вытесненное куда‑то в самые закрома памяти. До момента его э‑э… сбывания мне еще предстояло служить, как медному чайнику. Пока что я успел здорово озвереть – настолько, что упала температура (испугалась, наверное). Еще я провалился сквозь полувагон со щебенкой. Знаете, у него такие люки внизу, чтобы сыпучий груз высыпался. Увы, на морозе сыпучий груз отчего‑то теряет сыпучесть – то есть, люки мы открывали, и что‑то оттуда удавалось извлечь, но остальные разгрузочные процедуры сводились к залезанию наверх, долбанию груза ломом и киданию отдолбанных кусков лопатой через борт. Ну, и в очередной раз долбанув, я услышал глухое «жжжах!». И наступила темнота. Потом чувствую – кто‑то меня за валенок дергает. Я поворочался немного, выполз из кучи щебня, которой меня накрыло, гляжу – сижу на насыпи, а вагон уже надо мной. Ребята вокруг перепуганные стоят. «Так, – говорю, – вы как хотите, а каскадерам полагается внеплановый перекур». Смотрю – заулыбались. Я веселый тогда был, всех подбадривал, друзей уже завел, и ко мне народ тянулся, другому бы сержанты не сигарету в зубы дали, а просто по зубам за то, что он из строя на пол вываливается. На самом‑то деле я буквально загибался от тоски. Но разглядеть этого не позволял никому. Потому что когда вокруг точно так же загибаются все… Кому как, а мне окружающих становится жальче, нежели себя. И поэтому, наверное, самому немного легчает.

Присел я у костра, закурил, окинул взглядом состав с дробленым камнем, и понял: все, кризис миновал, дальше будет только хуже. Парень, ты адаптировался, и это хорошо, но что теперь? На что тут глядеть еще двадцать три с лишним месяца? Чему учиться? Разве что христианскому смирению… Тут справа бухнуло, и из‑под соседнего вагона показались чьи‑то валенки. Улыбнитесь, каскадеры! До вечера мой подвиг растиражировало еще человек пять.

А через неделю троих завалило углем в кочегарке – насмерть. И я, сидя за пишущей машинкой, подумал, до чего же мне повезло. В штабе было стабильно не выше плюс двенадцати, это температура, когда при интенсивной работе на большой тяжелой «механике» начинает идти кровь из‑под ногтей. Трескаются кончики пальцев, их приходится заматывать пластырем, если он, конечно, есть. Но зато тут хватало материала для исследований. Человеческого материала, естественно. Жизнь приобрела некоторое подобие смысла. Из одной только истории, как меня вербовал местный контрразведчик, мог бы получиться отменный юмористический рассказ. А такие истории в штабе и вокруг него приключались чуть ли не ежедневно. И хотя я снова болел, да и эксплуатировали меня зверски, все равно тут было, на что посмотреть. И на всю жизнь запомнить. Конечно, тоска иногда наваливалась и принималась грызть нещадно, но все‑таки я пока избегал того, что поджидало меня в казарме – отупения. И через полгода из «учебки» загремел в войска все тот же парень – веселый, острый на язык, практически не битый и совершенно не злой.

Прибытие сержантского пополнения в настоящую армию ознаменовалось глухим «пух‑пух‑пух» откуда‑то с верхних этажей казармы – засадил себе три пули в грудь молодой десантник. Якобы, от несчастной любви. А где‑то на седьмой или восьмой день службы в «триста сорок шестой артиллерийской бригаде большой мощности» сбылось то самое видение. Отпечатавшаяся у меня в сознании картинка наложилась на реальное действие. Совпала до мелочей. Очень похоже на «дежа вю». Если только не учитывать, что я на самом деле видел это раньше. Грязный «умывальник», кавказец в тельняшке, оказавшийся чеченцем, какой‑то разбор полетов, удар, я машинально ухожу и поднимаю вверх плечо…

Бедняга Чадаев сам перепугался – насколько позволяли его умственные способности. Надумай он врезать мне еще разок, я бы уже не смог закрыться. Я стоял с вылупленными глазами и, кажется, даже слегка пошатывался. А Чадаев таращился на меня и явно пытался сообразить, что же это такое происходит с молодым сержантом, которому он не попал в челюсть. Я запамятовал, о чем был потом разговор, но точно помню: мордобой угас в зародыше. И между прочим, Чадаев в дальнейшем упорно избегал трогать меня руками. Видимо, произвели на него впечатление мои безумные глаза.

Кстати, с «дежа вю» у меня отношения были очень тесные в молодые годы. Стабильно раз в неделю происходило «наложение картинок». Я даже построил (или скорее подцепил на стороне) довольно убедительную теорию – мол человеку задана некая программа на будущее, и где‑то в мозгу лежит эдакий набор фотокадров, при совпадении которых с реальностью возникает «пробой», который ты в состоянии чувствовать. Как ни странно, в один прекрасный день теория подтвердилась. Я очень резко, просто‑таки рывком, изменил течение своей жизни. Сделал прыжок в сторону, труднообъяснимый для внешнего наблюдателя, да и изнутри‑то не особенно логичный. А мне просто надоело плыть по течению. И тут… Я ведь любил свои «дежа вю». Каждый раз внутренне кивал знакомому ощущению и говорил: «Ну вот, все идет по плану». Каково же было мое удивление, когда я понял: уже месяц, нет, целых полтора, как ничего похожего со мной не происходило!

Ничего не происходило ровным счетом восемь месяцев. А потом я ушел в армию, пережил тот потрясающий момент предвидения, и еще через месячишко‑другой «дежа вю» включилось по новой. Если следовать теории, видимо, я снова въехал в какую‑то положенную мне по жизни колею. А если не следовать – да какая разница? Сейчас мне за тридцать, и это ощущение посещает меня от силы раз в году. Как прикажете сие понимать – очерствел я, что ли? Или мне просто глубоко наплевать, следую ли я по линии судьбы? Думаю, и то, и другое отчасти верно.

И только в положении «за тридцать» я оказался достаточно отдален по времени и отстранен эмоционально от армейских событий, чтобы понять: ох, недаром мне довелось увидеть именно ту картинку. Считается, что видения нормальным людям бывают как бы свыше и несут жизненно важную информацию. Про смертельную опасность или момент ответственного выбора, еще что‑нибудь аналогичного калибра. Но в принципе, нечто похожее и имело место! Лишь два раза за всю службу я пребывал в состоянии по‑настоящему чудовищного стресса. И оба раза стресс был затяжной, он набирал обороты в течение целой недели, чтобы однажды затопить меня целиком, по уши. «Череп», только что попавший в «учебку» и «молодой», прибывший в войска – два очень похожих состояния. Донельзя затравленных. Такие вот дела. У меня потом на глазах топтали человека, то есть буквально ходили по нему, до появления у жертвы крови на губах. Да и в мою голову частенько летал кирзач большого размера, причем в сапоге была нога. Иногда тряслись руки, а иногда почти совсем опускались. Потом возникли опасности другого порядка, уже связанные с работой на бронетехнике, стрельбами и так далее. Но из всего богатого набора эпизодов, когда надвигался реальный шанс остаться калекой, а то и погибнуть, бедная моя голова не нашла подходящего, дабы явить салажонку яркое видение. Уверен – потому что состояние психики не совпадало. И поверьте, очень это даже хорошо. А то застыл бы я от изумления в самый опасный момент – и готов.

Но все же, один‑то раз – было! Совсем не надо мне второго, хватит и одного. Но – было, понимаете? Ярко, мощно, остро. Прорыв. И может быть не такой дорогой ценой, но хотя бы однажды пережить нечто подобное я желал бы каждому. Очень уж это меняет восприятие мира. Примиряет с ним, что ли… Помогает уяснить, что на свете бывает всякое, и совершенно не обязательно верить в него, или не верить. Просто мир велик и многообразен. И вряд ли имеет смысл каждую его гармонию поверять алгеброй.

 

 

Лирическое отступление. Представьте себе молодого человека, студента, который отправляется сдавать экзамен, уже чувствуя, что нездоров, но еще не зная, что у него гепатит, и не догадываясь, что температура (опять температура!) зашкаливает. Он получает свою пятерку, выходит на улицу, и в каком‑то совершенно остекленелом состоянии присаживается на ступеньку. Оглядывается мутным глазом. Смотрит, как листочки на веточках колышутся, замечает некую сокурсницу, идущую мимо, еще какие‑то ничего не значащие детали… Теперь прямая цитата. «…В бессознательном состоянии я увидел все, что должно было произойти и произошло потом: бульвар Сен‑Жермен, поблизости от которого мое французское издательство, президента на бэтээре с трехцветным флагом, прелестную, горько плачущую женщину, и себя, тоже плачущего, но из‑за сиротства, и дергающийся ствол крупнокалиберного, и обложки, и милые, нежные лица, и взгляд – неописуемый…

Это было единственное настоящее сверхъестественное событие в моей жизни. Оно объяснялось температурой под сорок два – мы всем курсом сдавали кровь на донорском пункте, шприц был грязный, я заразился болезнью Боткина…

И все сбылось».

Это написал Александр Кабаков. Примерная дата происшествия – конец мая шестьдесят третьего года. Кабакову тогда было около двадцати.

И все у него сбылось.

 

 

Есть такая малоизвестная легенда, относящаяся ко времени Первой мировой войны. Группа солдат расположилась на обед в траншее на передовой. Вдруг один из них услышал голос, приказывающий ему немедленно встать и отойти в сторону. Солдат к этому моменту был совершенно измучен недельным пребыванием под обстрелом, и находился в таком состоянии, когда соображаешь в основном спинным мозгом. Голос прозвучал как обычная военная команда – безапелляционно, четким приказным тоном, – и солдат автоматически команду исполнил. Встал, да пошел по траншее. Он успел отойти шагов на двести, когда до него дошло, что никакого командира рядом не было, да и команда сама по себе была довольно странная. Боец понял, что ему от усталости просто что‑то померещилось, и уже хотел было повернуть обратно, как в этот момент ту самую группу солдат разметало по траншее. Все они были убиты прямым попаданием снаряда.

Уцелевшего звали, ни больше ни меньше, Адольф. Ясное дело, Гитлер был тот еще выдумщик. Но я, например, именно этой байке мог бы поверить. И склоняет меня в этом направлении информация о тех колоссальных усилиях и огромных средствах, которые много позже затрачивал Третий Рейх на поиск и утилизацию древних оккультных знаний. Нужна была какая‑то начальная инспирация, требовалось чудо, действительно произошедшее, чтобы шиза у Адольфа в дальнейшем разыгралась вовсю, заставляя мощное государство швырять деньги на ветер. Ой, да и на ветер ли? Впрочем, это уж совсем не моя компетенция. Моя компетенция – те самые инспирации, спонтанные прорывы в астрал и взаимодействие с энергетическими полями необъясненного свойства. То есть исключительно то, что я сам когда‑либо имел возможность потрогать руками. Поэтому об НЛО, например, вы от меня ничего не услышите – хотя целая группа моих родственников видела одну такую штуковину, причем всего лишь после первого стакана, а выпить эти ребята могут ого‑го сколько.

К сегодняшнему дню я собрал небольшую по объему, но симпатичную коллекцию свидетельств о реально имевших место пророческих видениях. Ничего особенного – вещие сны или обморочные проколы реальности вроде моего армейского опыта. Собирал я эту лабуду не намеренно, по случаю, и интересовался в первую очередь не сутью видения, а последующей эмоциональной реакцией невольного провидца. Именно невольного, профессионалы мне не любопытны. Критерий‑то отбора самый простой – я искал подобных себе.

Таковых оказалось немного. В большинстве своем люди, которым вдруг являлось нечто, да еще и имело наглость потом сбыться (разброс от нескольких часов до года), переживали не только обычный, э‑э… бытовой, скажем так, испуг – я ведь тоже ошалел, когда у меня сбылось, – но и серьезный долговременный шок. Чаще всего страх возможного безумия. Иногда сопряженный с ломкой некоторых устоявшихся представлений о природе окружающего мира. Потом, конечно, человек успокаивался, но для этого требовался значительный период. И в процессе интервью я несколько раз отмечал: страхи не вытеснены полностью.

Некое противоречие, да? Я вроде бы желаю каждому хоть разок пережить момент предвидения, и тут же начинаю распространяться о возможных неприятных последствиях. А вот никакого противоречия. Кто предупрежден о методах вторжения неведомого в обыденную жизнь, тот и вооружен против возможных страхов. Допустим, не так хорошо подготовлен к аномальной ситуации, как был в свое время я. Но все‑таки сможет ее адекватно воспринять, не позволить ей нанести себе травму.

А я‑то как оказался подготовленным? Вот, более или менее оказался. Слегка. Рассказываю.