Войскам Красной Армии и отрядам чекистов хватило нескольких дней для подавления всех этих восстаний, и только в Ярославле восставшие смогли продержаться две недели. После падения города Дзержинский направил туда специальную следственную комиссию, которая за пять дней, с 24 по 28 июля, расстреляла 428 человек.
В течение августа 1918 года, т. е. еще до «официального» провозглашения 3 сентября красного террора, большевистские руководители, и прежде всего Ленин и Дзержинский, отправили в различные местные органы ЧК или партийные комитеты множество телеграмм с требованием принять «профилактические меры» для предупреждения попыток восстания. Среди этих мер, объяснял Дзержинский, «самая действенная — взятие заложников среди буржуазии, исходя из списков, составленных вами для взыскания наложенной на буржуазию контрибуции (…) арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях». 10 августа Ленин предлагает наркому продовольствия Цюрупе проект декрета: «… в каждой хлебной волости 25–30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков».
Цюрупа прикинулся непонимающим, указав, что взятие заложников весьма трудно осуществить. Ленин отправил ему вторую, совершенно недвусмысленную записку: «Я предлагаю «заложников» не взять, а назначить поименно по волостям. Цель назначения именно богачи, так как они отвечают за контрибуцию, отвечают жизнью за немедленный сбор и ссыпку излишков хлеба в каждой волости».
Помимо системы заложничества большевистские руководители применили летом 1918 года другой репрессивный инструмент, возникший в России во время войны, а именно концентрационные лагеря. 9 августа 1918 года Ленин телеграфировал в Пензенский губисполком: «Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».
Несколькими днями ранее Дзержинский и Троцкий подобным образом приказывали заключать заложников в «концентрационные лагеря». Заключение в эти лагеря не требовало никакой судебной процедуры и осуществлялось как элементарная административная мера в отношении «сомнительных». Концентрационные лагеря для военнопленных существовали во время войны как в России, так и в других воюющих государствах, но концлагеря для лиц гражданских — изобретение большевиков.
Среди «сомнительных элементов», подлежащих превентивному аресту, на первом месте фигурировали еще остающиеся на свободе видные политики оппозиционных партий. 15 августа Ленин и Дзержинский подписали ордера на арест Мартова, Дана, Потресова, Гольдмана, лидеров партии меньшевиков, партии, газеты которой к этому времени были уже обречены на молчание, а представители — изгнаны из Советов.
Отныне для большевиков не существовало границ между различными категориями лиц, противостоящих им в гражданской войне, которая, как они считали, имеет свои законы.
«Гражданская война не знает писаных законов, — утверждал в «Известиях» 23 августа 1918 года М. Лацис, главный помощник Дзержинского. — Капиталистические войны имеют свои писаные законы, (…) но у гражданской войны законы свои. (…) Надо не только разгромить действующие вражеские силы, но и показать, что кто бы ни поднял меч против существующего классового строя, от меча и погибнет. По таким правилам действовала буржуазия в гражданских войнах, которые она вела против пролетариата. (…) Мы еще недостаточно усвоили эти правила. Они убивают нас сотнями и тысячами. Мы казним их по одному, после долгих обсуждений перед комиссиями и судами. В гражданской войне нет места для суда над врагами. Это — смертельная схватка. Если не убьешь ты, убьют тебя. И если ты не хочешь быть убитым, убей сам!»
Совершенные 30 августа 1918 года два террористических акта — один против главы Петроградской ЧК М. С. Урицкого, второй против Ленина — укрепили большевиков в мысли, что их власти угрожает широко разветвленный заговор. В действительности эти два покушения никак не были связаны между собой. Первое было совершено в безукоризненных традициях народнического терроризма Леонидом Канегисером, пожелавшим отомстить за группу офицеров, расстрелянных за несколько дней до этого Петроградской ЧК Что же касается второго, направленного против Ленина, то оно долгое время приписывалось эсеровской активистке Фанни Каплан, арестованной на месте преступления и расстрелянной через три дня без какой-либо судебной процедуры. Но сейчас появляются некоторые данные в пользу того, что это покушение — результат провокации, организованной ЧК, избавившейся вслед за тем от исполнителей. большевистское правительство тотчас же приписало эти покушения «правым эсерам, прислужникам англо-французского империализма». На следующий после покушения день в газетных статьях и правительственных сообщениях зазвучали призывы к террору.
«Трудящиеся, — писала «Правда» 31 августа 1918 года, — настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учет и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. (…) Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!»
В тот же день Дзержинский и его заместитель Петерс составили обращение «К рабочему классу», выдержанное в подобном же духе: «Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключен в концентрационный лагерь!» Этот призыв был опубликован в «Известиях» 3 сентября, на следующий день в тех же «Известиях» появилась инструкция народного комиссара внутренних дел Г. Петровского всем местным Советам. Посетовав на то, что, несмотря на «массовые расстрелы десятками тысяч наших товарищей», все еще не введен массовый террор против «эсеров, белогвардейцев и буржуазии», Петровский продолжает:
«Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контр. р. [контрреволюционной] и белогвардейской работе. (…)
О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. (…) Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора!».
Эта инструкция, сигнализирующая об официальном начале красного террора, опровергает позднейшие утверждения Дзержинского и Петерса, что красный террор, как выражение всеобщего стихийного возмущения масс покушениями 30 августа 1918 года, начался без всякого указания Центра». На самом деле красный террор явился как бы естественным выходом клокотавшей во многих большевиках абстрактной ненависти к «эксплуататорам», которых они готовы были уничтожать не только индивидуально, но и «как класс». В своих воспоминаниях видный меньшевик Рафаил Абрамович сообщает о беседе с Феликсом Дзержинским, будущим главарем ВЧК. Беседа эта состоялась в августе 1917 года:
«— Абрамович, ты помнишь речь Лассаля о сущности конституции?
— Конечно.
— Он говорил, что всякая конституция определяется отношениями социальных сил в стране на данный момент. Вот я и интересуюсь, как можно изменить это политическое и социальное соотношение.
— Ну, различными процессами политической и экономической эволюции, возникновением новых экономических форм, появлением и развитием некоторых социальных классов, все эти вещи ты же, Феликс, прекрасно знаешь.
— Да, но почему нельзя радикально изменить это соотношение? Например, подавлением или уничтожением каких-либо классов?».
Эта холодная, расчетливая, циничная жестокость, плод доведенной до крайности логики беспощадной «войны классов», характеризовала многих большевиков. Вот что заявлял в сентябре 1918 года один из их руководителей, Григорий Зиновьев, на страницах газеты «Северная коммуна»: «Чтобы успешно бороться с нашими врагами, мы должны иметь собственный, социалистический гуманизм. Мы должны завоевать на нашу сторону девяносто из ста миллионов жителей России под Советской властью. Что же касается остальных, нам нечего им сказать. Они должны быть уничтожены».
5 сентября Советское правительство легализовало террор знаменитым Декретом о красном терроре: «При данной ситуации (…) усиление деятельности ВЧК является прямой необходимостью (…). Необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в лагеря. Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам. Необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения этой меры». Позднее Дзержинский признавался: «Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью».
В секретном циркуляре от 17 сентября Дзержинский предлагает местным ЧК «ускорить и закончить, т. е. ликвидировать, нерешенные дела». В действительности же «ликвидации» начались 31 августа. 3 сентября «Известия» сообщили, что в предыдущие дни в Петрограде местной ЧК было расстреляно свыше 500 заложников. Из чекистских источников известно, что в течение сентября в Петрограде было расстреляно 800 человек. Эта цифра сильно преуменьшена. Очевидец событий описывает следующие подробности: «Что касается Петрограда, то, при беглом подсчете, число казней достигает 1300. (…) В своей статистике большевики не учитывают сотен офицеров и гражданских лиц, которые были расстреляны в Кронштадте по приказу местных властей. В одном только Кронштадте за одну ночь было расстреляно 400 человек. Во дворе были вырыты три больших ямы, 400 человек поставлены перед ними и расстреляны один за другим». В интервью, данном 3 ноября 1918 года газете «Утро Москвы», правая рука Дзержинского Я. Х. Петерс признавал: «В Петербурге, я бы сказал, истерическому террору прикосновенны больше всего те мягкотелые чекисты, которые были выведены из равновесия и стали чересчур усердствовать.
До убийства Урицкого в Петрограде не было расстрелов — и я должен сказать, что вопреки распространенному мнению я вовсе не так кровожаден, как думают, — а после него слишком много и часто без разбора, тогда как Москва в ответ на покушение на Ленина ответила лишь расстрелом нескольких царских министров». Тем не менее, как сообщали «Известия», 3 и 4 сентября в Москве было расстреляно только 89 заложников, принадлежащих к «контрреволюционному лагерю». Среди них два бывших министра Николая II — А. Хвостов (министр внутренних дел) и И. Щегловитов (министр юстиции). Однако существуют многочисленные свидетельства того, что в московских тюрьмах во время «сентябрьских убийств» были расстреляны сотни заложников.
И в эти дни красного террора Дзержинский отдает распоряжение об издании «Еженедельника ВЧК». Этому органу поручено было превозносить заслуги политической полиции и всячески поддерживать «справедливую жажду мести» в массах. Шесть недель, вплоть до своего закрытия Центральным Комитетом партии по требованию многих большевистских руководителей, «Еженедельник» методично, без всякого стыда и совести, сообщал о взятии заложников, заключениях в концентрационные лагеря, казнях и т. п. Он представляет собой официальный источник по истории красного террора за сентябрь и октябрь 1918 года. Там можно прочитать, что ЧК Нижнего Новгорода, действуя особенно оперативно под руководством Николая Булганина (будущего главы правительства СССР в 1955–1958 годах), расстреляла с 31 августа 141 заложника; 700 заложников было арестовано в течение трех дней.
В Вятке эвакуированная из Екатеринбурга Уральская ЧК отрапортовала о расстреле за неделю 23 «бывших жандармов», 154 «контрреволюционеров», 8 «монархистов», 28 «членов партии кадетов», 186 «офицеров» и 10 «меньшевиков и правых эсеров». ЧК Иваново-Вознесенска сообщила о взятии 181 заложника, казни 25 «контрреволюционеров» и об организации «концентрационного лагеря на 1000 мест». ЧК маленького городка Себежа казнила «1б кулаков и попа, отслужившего молебен в память кровавого тирана Николая II»; ЧК Твери — 130 заложников, 39 расстрелянных; Пермская ЧК — 50 казненных. Можно еще продолжать этот каталог смерти, извлеченный из шести вышедших номеров «Еженедельника ВЧК».
И другие местные газеты осенью 1918 года также сообщают о сотнях арестов и казней. Ограничимся лишь двумя примерами: единственный вышедший номер «Известий Царицынской Губчека» сообщает о расстреле 103 человек за неделю между 3 и 10 сентября. С 1 по 8 ноября 1918 года перед трибуналом местной ЧК предстал 371 человек: 50 были приговорены к смерти, другие — «к заключению в концентрационный лагерь в качестве профилактической меры как заложники вплоть до полной ликвидации всех контрреволюционных восстаний». Единственный номер «Известий Пензенской Губчека» сообщает без всяких комментариев: «За убийство товарища Егорова, петроградского рабочего, присланного в составе продотряда, было расстреляно 152 белогвардейца. Другие, еще более суровые (!) меры будут приняты против тех, кто осмелится в будущем посягнуть на железную руку пролетариата».
С недавних пор исследователям стали доступны секретные донесения местных ЧК в Москву. Из этих донесений (сводок) видно, с какой жестокостью, начиная с лета 1918 года, подавлялись малейшие попытки крестьянских сообществ воспротивиться как реквизиционным поборам продотрядов, так и насильственной мобилизации в армию; все эти попытки характеризовались как «мятежи кулаков-контрреволюционеров», которым нечего было рассчитывать на пощаду.
Было бы напрасно пытаться точно сосчитать число жертв этой первой волны красного террора. Один из видных руководителей ВЧК М. Лацис, утверждая, что за второе полугодие 1918 года ВЧК казнила 4500 человек, не без цинизма добавил: «Если можно в чем-нибудь обвинить ЧК, то не в излишнем рвении к расстрелам, а в недостаточности применения высшей меры наказания. Строгая железная рука уменьшает всегда количество жертв». В конце октября 1918 года лидер меньшевиков Ю. Мартов считал, что жертв ЧК с начала сентября было «более чем десять тысяч».
Каково бы ни было точное количество жертв красного террора осенью 1918 года (а мы можем пользоваться лишь сведениями прессы, которые позволяют считать, что их было никак не меньше 10–15 тысяч), этот террор решительным образом закрепил большевистскую практику рассматривать всякое несогласие, реальное или потенциальное, с точки зрения беспощадной классовой войны, у которой, как утверждал тот же М. Лацис, «законы свои». Стоило только рабочим начать забастовку, как весь завод тотчас же объявлялся местными властями «в состоянии мятежа». Так было в начале ноября 1918 года на большом оружейном заводе в Мотовилихе близ Перми, когда рабочие выступили против большевистского принципа снабжения «в зависимости от социального происхождения» и против превышения власти местными органами ЧК Никаких переговоров с забастовщиками: увольнение всех рабочих, арест зачинщиков, поиски «контрреволюционеров-меньшевиков», подозреваемых в организации забастовки. Такая практика была обычной в течение всего лета 1918 года. Однако в ноябре того же года в Мотовилихе местная ЧК, вдохновляемая призывами из центра, пошла дальше: более 100 забастовщиков были расстреляны без всякого суда.
Сама по себе эта цифра — от 10 000 до 15 000 казненных за два месяца — говорит о резком изменении масштаба репрессий по сравнению с царским режимом. Напомним, что за время с 1825 по 1917 год число смертных приговоров, вынесенных судами дореволюционной России (включая военные суды) по так называемым «политическим преступлениям» достигло за 92 года цифры 6 ЗбО, при максимуме в 1310 приговоренных к смерти в 1906 году, в первый год реакции после революции 1905 года. За два месяца ВЧК казнила в два или три раза больше людей, чем приговорила к смертной казни царская Россия за 92 года, при этом надо учитывать, что в царской России все эти приговоры были вынесены после законной судебной процедуры, и значительная часть из них не была приведена в исполнение, но заменена каторжными работами.
Но это изменение коснулось не только цифр. Появление таких понятий, как «подозрительный», «враг народа», «заложник», «концентрационный лагерь», «революционный трибунал», неслыханная практика таких действий, как «профилактическое заключение», массовые расстрелы сотен и тысяч людей, арестованных без суда и следствия стоящей над законом ВЧК, произвели подлинный переворот в юридической практике и теории.
К такому перевороту оказались не готовы многие из большевистского руководства, об этом свидетельствует полемика, развернувшаяся в октябре — декабре 1918 года вокруг деятельности ВЧК. В отсутствие Дзержинского, посланного под чужой фамилией на месяц в Швейцарию поправить нервы и окрепнуть физически, Центральный Комитет РКП(б) обсудил 25 октября новое положение о ВЧК. Критикуя «полновластие организации, ставящей себя не только выше Советов, но и выше самой партии», Бухарин, партийный ветеран Ольминский и наркомвнудел Петровский требовали принять меры по ограничению «произвола организации, напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата». Была создана комиссия политконтроля. Вошедший в ее состав Каменев зашел настолько далеко, что предложил попросту упразднить ВЧК.
Однако вскоре лагерь безоговорочных сторонников ВЧК одержал верх. На его стороне выступили такие партийные светила, как Свердлов, Сталин, Троцкий и, конечно, Ленин. Последний решительно встал на защиту организации, «подвергшейся, за некоторые свои действия, несправедливым обвинениям со стороны ограниченной интеллигенции, (…) неспособной взглянуть на вопрос террора в более широкой перспективе». 19 декабря 1918 года по предложению Ленина ЦК партии постановил: «На страницах партийной и советской печати не может иметь место злостная критика советских учреждений, как это имело место в некоторых статьях о деятельности ВЧК, работы которой протекают в особо тяжелых условиях». На этом с дебатами было покончено. «Вооруженная рука пролетарской диктатуры» получила «индульгенцию», свидетельство непогрешимости. Как сказал Ленин, «хороший коммунист всегда и хороший чекист».
В начале 1919 года Дзержинский добивается в Центральном Комитете партии создания специального отдела ВЧК, которому поручаются вопросы военной безопасности. 16 марта 1919 года Дзержинский был назначен народным комиссаром внутренних дел, оставаясь председателем ВЧК. Он проводит реорганизацию милиции и вспомогательных войск (железнодорожной милиции, продовольственных отрядов, пограничной стражи, боевых рот ЧК), разделенных до того времени между разными ведомствами. В мае 1919 года все они объединяются в особый корпус — Войска внутренней охраны республики (ВОХР), выросший до 200 000 человек к 1921 году. Этим войскам поручалась охрана концентрационных лагерей, железнодорожных станций и других стратегических пунктов, они осуществляли реквизиции и, разумеется, подавление крестьянских восстаний, вызванных этими реквизициями, рабочих волнений и мятежей в Красной Армии. Специальные части ЧК и Войска внутренней охраны республики — в общем и целом почти 200 000 человек — представляли собой мощный инструмент контроля и подавления; это была поистине армия внутри страдавшей от дезертирства Красной Армии, которая, хотя и считалась теоретически весьма многочисленной (от 3 до 5 миллионов человек), в действительности никогда не могла выставить более 500 тысяч вооруженных солдат.
В одном из первых декретов нового Наркомвнудела подводилась юридическая база под существование концлагерей, устанавливались принципы их организации, которые существовали с лета 1918 года без какой-либо регламентирующей юридической базы. В декрете от 15 апреля 1919 года проводилось различие между двумя типами лагерей: принудительно-трудовыми лагерями, куда попадали лица по приговорам трибуналов, и концентрационными, предназначенными, главным образом, для заложников (в этом случае было достаточно простого административного решения). На деле же разница между двумя типами была чисто теоретическая, что доказывает дополнительная инструкция от 17 мая 1919 года. Эта инструкция, помимо создания в каждой губернии по меньшей мере одного лагеря с минимальной вместимостью на триста мест», предусматривала шестнадцать категорий заключенных. Среди них фигурировали такие разные категории, как «заложники из кругов высшей буржуазии», «чиновники старого режима от коллежского асессора, прокуроры и их помощники, городские головы и исправники», лица, осужденные при советской власти за такие преступления, как тунеядство, сводничество, проституция», «дезертиры и солдаты, взятые в плен во время гражданской войны» и т. д.
Число заключенных как в трудовых, так и в концентрационных лагерях, постоянно росло в течение 1919–1921 годов: от приблизительно 16 000 в мае 1919 года до 70 000 в сентябре 1921 года. Но при этом не принимаются в расчет лагеря, созданные непосредственно в зоне восстаний против советской власти: только в одной Тамбовской губернии к лету 1921 года насчитывалось семь подобных лагерей, предназначенных для репрессий против восставших крестьян. В них содержалось по крайней мере 50 000 «бандитов» и членов их семей, взятых в заложники.
4
«Грязная война»
Гражданскую войну в России обычно рассматривают как столкновение красных (большевиков) и белых (монархистов). В действительности же, за весьма зыбкими и подвижными линиями противостояния Красной Армии и разнородных формирований, составлявших Белую армию, происходили не менее важные события. Эта ипостась гражданской войны, называемая «внутренним фронтом», характеризуется разнообразными репрессиями властей предержащих, как красных, так и белых, — впрочем, репрессии красных отличались большим размахом и систематичностью. Они были направлены против политически активных членов оппозиционных партий или групп, против бастующих рабочих, против дезертиров, а то и просто против всех граждан, принадлежащих к подозрительным или «враждебным» социальным группам, единственная вина которых заключалась в том, что они оказались в городе или поселке, только что отвоеванном «у врагов». Борьба на внутреннем фронте гражданской войны была прежде всего сопротивлением тысяч крестьян, уклонившихся от мобилизации или дезертировавших из обеих армий; они не были ни красными, ни белыми — они были зелеными. Под этим именем они вошли в историю гражданской войны, и их роль в отдельных сражениях и кампаниях иногда оказывалась решающей.
Так, летом 1919 года именно мощные крестьянские восстания против большевиков на Средней Волге и Украине позволили армиям Колчака и Деникина прорвать фронт Красной Армии и продвинуться на сотни километров. Точно так же, несколькими месяцами позже, восстание сибирских крестьян, возмущенных восстановлением дореволюционных земельных порядков, способствовало разгрому войск адмирала Колчака и победе Красной Армии.
Собственно крупные военные операции белых и красных длились немногим больше года (с конца 1918 до начала 1920 года), и то, что мы привыкли называть гражданской войной, оборачивается в массе своих проявлений «грязной войной», войной с целью «усмирения», которую вели военные или гражданские власти, белые или красные, против всех своих действующих или потенциальных противников на территориях, находившихся в данный момент под контролем этих властей. На территориях, принадлежавших красным, это были «классовая борьба» с «бывшими», «буржуями», «социально чуждыми элементами», преследование активистов небольшевистских партий, подавление рабочих стачек, волнений в ненадежных частях Красной Армии, крестьянских восстаний. На «белых» территориях это была охота за теми, кто подозревался в сотрудничестве с «жидо-большевиками».
Монополия на террор не принадлежала исключительно большевикам, существовал и белый террор, самым страшным проявлением которого была волна еврейских погромов, прокатившаяся по Украине летом и осенью 1919 года. На счету армии Деникина и воинства Петлюры почти 150 тысяч жертв. Но, как подчеркивали многие исследователи красного и белого террора времен гражданской войны, это явления не одного порядка. Политика большевистского террора была более продумана, организована, возведена в систему и одобрена еще до начала гражданской войны. Красный террор имел также теоретическую базу и был направлен против целых общественных групп. Белый террор никогда не вырастал до уровня системы, он почти всегда был делом отдельных отрядов, вышедших из-под контроля военного командования, пытавшегося в Белом движении играть роль правительства. Если исключить погромы, которые Деникин осудил, остальные акты террора представляют собой политические репрессии на уровне служб военной контрразведки. Но ЧК и Войска внутренней охраны республики создали для борьбы со шпионажем белых репрессивный инструмент, куда более организованный и могущественный, пользующийся всеми благами, которые мог ему обеспечить советский режим.
Как в любой гражданской войне, здесь весьма трудно составить общую картину различных форм репрессий и типологию террора, совершавшегося тем или другим противоборствующим лагерем. Но анализ большевистского террора — а мы занимаемся именно его исследованием — позволяет наметить те группы, к которым террор начал применяться еще до начала гражданской войны. Это следующие группы:
— политики небольшевистских партий, начиная с анархистов и кончая монархистами;
— рабочие, борющиеся за свои элементарные права: зарплату, работу, минимум свободы и уважения;
— крестьяне, часто дезертиры, вовлеченные в одно из крестьянских восстаний или волнений в частях Красной Армии;
— казаки, подвергшиеся массовой депортации как социальная и этническая группа, враждебная Советской власти. Расказачивание предвосхитило массовые депортации 30-х и 40-х годов (раскулачивание и высылка целых этнических групп) и подчеркнуло последовательность и связь ленинских и сталинских методов репрессий;
— «социально чуждые элементы» и другие «враги народа», «подозреваемые», «заложники», ликвидируемые превентивно, особенно в случаях, когдабольшевикам приходилось спешно уходить из какой-либо местности под натиском белых.
Репрессии, затронувшие разные оппозиционные большевикам партии, относятся, без сомнения, к наиболее исследованным. Существуют многочисленные свидетельства, оставленные ведущими политиками этих партий, отсидевшими в тюрьмах, отправленными в изгнание, но в большинстве своем оставшимися в живых, в отличие от рядовых рабочих и крестьянских активистов, расстрелянных без суда или ставших жертвами массовых убийств во время чекистских карательных операций.
Одним из первых подобных действий была чекистская атака на московских анархистов 11 апреля 1918 года, во время которой несколько десятков человек были расстреляны на месте. Борьба с анархистами продолжалась и в последующие годы, хотя кое-кто из них вступил в ряды большевиков и даже, как Александр Гольдберг, Михаил Бренер и Тимофей Самсонов, занимал важные посты в ЧК. Дилемму большинства анархистов, которые были против как диктатуры большевиков, так и возврата к старым порядкам, иллюстрируют метания крупнейшего вождя анархистов Нестора Махно. Вместе с Красной Армией он воевал против белых, а когда белая угроза исчезла, ему, чтобы отстоять свои идеалы, пришлось повернуть оружие против Красной Армии. Тысячи безвестных анархистских бойцов были расстреляны «за бандитизм» во время репрессий против повстанческой армии Махно и его сторонников. Эти крестьяне и составляют большинство жертв среди анархистов, если судить по документу, разумеется, не полному, но единственно доступному, представленному русскими изгнанниками-анархистами в 1922 году в Берлине. Согласно этому документу, 138 анархистских активистов были расстреляны в течение 1919–1921 годов, 281 эмигрировал и 608 находились к 1 января 1922 года в советских тюрьмах и лагерях.
До февраля 1919 года к партии левых эсеров (союзникам большевиков до июля 1918 года) относились сравнительно мягко. Их прославленный лидер Мария Спиридонова в декабре 1918 года председательствовала на допущенном большевиками съезде своей партии и выступила с решительным осуждением повседневного террора ЧК. 10 февраля 1919 года она, как и 210 других участников съезда, была арестована и приговорена революционным трибуналом к «помещению в санаторий ввиду своего истерического состояния». Здесь мы встречаемся с первым примером заключения противников Советской власти в психиатрические лечебницы. Спиридоновой удалось бежать, и она руководила партией левых эсеров, запрещенной большевиками, из подполья. Согласно чекистским источникам, 58 левоэсеровских организаций было ликвидировано в 1919 году и 45 — в 1920. В результате операций, проведенных за эти два года, 1875 левых эсеров лишились свободы, оказавшись заложниками. Действовали директивы Дзержинского, объявившего 18 марта 1919 года: «Отныне ВЧК не будет делать разницы между белогвардейцами типа Краснова и белогвардейцами из социалистического лагеря (…). Арестованные эсеры и меньшевики будут рассматриваться как заложники, и их участь будет зависеть от политического поведения их партий».
Правые эсеры всегда воспринимались большевиками как соперники самые опасные. Никто не забыл об их широкой популярности осенью 1917 года, когда на выборах в Учредительное собрание они завоевали большинство мест. И после разгона Учредительного собрания эсеры сохранили свои места в Советах и Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете, откуда они были изгнаны вместе с меньшевиками в июне 1918 года. Часть эсеровских вождей совместно с конституционными демократами (кадетами) и меньшевиками приняли участие в формировании эфемерных правительств в Самаре и Омске, вскоре разогнанных адмиралом Колчаком. Социалистам-революционерам (эсерам) и меньшевикам, оказавшимся меж двух огней, между большевиками и белыми, пришлось испытать много трудностей при выработке логичной политики противостояния большевистскому режиму, который, столкнувшись с социалистической оппозицией, искусно маневрировал, переходя от методов успокоения и проникновения в круги оппозиционеров к жесточайшим репрессиям.
