Справочные и информационные издания

Игорь М. Ходаков

Белое солнце России. Белая армия и Православие

«Ходаков И.М. Белое солнце России. Белая армия и Православие.»: ДАРЪ; Москва; 2011

ISBN 978‑5‑485‑00322‑7

Аннотация

Гражданская война 1918–1920 гг. – одно из важных и трагических событий отечественной истории. Эта тема занимает особое место в исторической и художественной литературе. Листая страницы истории, автор данной книги, основываясь на документальных публикациях, пытается понять духовные причины той войны и ответить на вопрос, насколько Белое движение было православным…

Игорь Ходаков

Белое солнце России. Белая армия и Православие

©Ходаков И.М.

Рекомендовано к публикации Издательским Советом Русской Православной Церкви

№ ИС 11‑104‑0370

Предисловие

Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.

(Ин. 15,13)

…В Гражданской войне у каждого была своя правда: белая и красная. У тех и других встречались героизм и жестокость. Братоубийственная Смута отмечена красным и белым террором – в равной мере страшным и беспощадным с обеих сторон.

И если раньше демонизировали белых и восхваляли их противников, то теперь зачастую все наоборот: большевики – это едва ли не исчадия ада, а белые – рыцари без страха и упрека. Конечно, такой взгляд на Гражданскую войну лишен объективности и способен только запутать молодое поколение.

В братоубийственной Смуте надо видеть страшную трагедию России, а не заниматься идеализацией одних и уничижением других. И вообще, пора прекращать Гражданскую войну, и по сей день не стихающую в наших умах и сердцах. Хватит уже искать правых и виноватых. Нужно, как когда‑то сказал известный писатель Александр Проханов, собрать кости красных и белых, похоронить их в братской могиле, устроить поминальную тризну и великое целование. Следует наконец примириться, начать строить новую Россию, в которой больше не будет Гражданской войны…

Подобного рода рассуждения весьма популярны в либеральной среде и, на первый взгляд, кажутся убедительными. Но справедливы ли они, несмотря на свою внешнюю привлекательность? Полагаем, не справедливы, потому что в мире есть Бог и его противник, а значит, есть добро и зло, потому что те, кто делают подобные заявления, либо невежественны, либо сознательно лгут, ибо пытаются оправдать зло, быть может, самое страшное когда‑либо царствовавшее на земле, – большевизм. И странно слышать рассуждения из уст людей, пытающихся поставить знак равенства между красным и белым террором. Их масштабы попросту несоизмеримы. Еще задолго до фашистской агрессии Россия узнала, что такое большевистский концлагерь и уничтожение беззащитных женщин, детей, стариков ядовитыми газами.

Приведу слова видного большевистского деятеля Овсея‑Гершен Ароновича Радомысльского (более известного под кличкой Зиновьев), произнесенные им в 1918 году: «Мы должны увлечь за собой тридцать миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожить»[1].

И убивали! Организованные советским государством массовые расстрелы начались сразу после покушений на Урицкого и Ленина.

Спрашивается, у нас что, было семьдесят миллионов эксплуататоров? Большевики призывали уничтожать людей ради воплощения в жизнь абстрактных и, как показал отечественный опыт, ложных принципов коммунистической идеи. Их преступные распоряжения претворяли в жизнь опьяненные безраздельной властью над людьми рядовые исполнители, которые убивали нередко по привычке, из‑за нелюбви к «контре», причем, как это ныне документально установлено и хорошо известно, они методично уничтожали представителей всех сословий.

Приведу один из самых ярких примеров большевистского безумия и расчеловечевания личности. Розалия Залкинд. Она более известна как Землячка, но мало кто знает, что она имела и другую, более выразительную и соответствующую ее образу кличку – Демон. Она и была демоном, вместе с Белом Куном расправляясь с оставшимися в Крыму офицерами. Помните страшный эпизод из фильма «Адмиралъ», в котором матросы топят офицеров, привязывая камни к их ногам? Это идея товарища Демон, и это же чем‑то напоминающее человека существо изрыгнуло по отношению к приговоренным офицерам: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море». Долго потом еще жители Крыма видели сквозь чистую морскую воду рядами вертикально стоящих мертвецов.

В Крыму уже после эвакуации белых было расстреляно – в буквальном смысле скошено из пулеметов – примерно 52 тысячи офицеров. Убивали не только белых, уничтожали вообще всех подряд…

Воплотившийся в облике Залкинд сатана наглядным образом продемонстрировал смысл произнесенных апостолом Петром слов: противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить (1 Пет. 5, 8)

И Залкинд‑Демон – не аномалия, а уважаемый коммунистический деятель, чьи «заслуги» отмечены двумя орденами Ленина и орденом Красного Знамени. Впрочем, тем, кто считает мои слова эмоциональным преувеличением, рекомендую посетить Бутовский полигон[2], на земле которого захоронено свыше двадцати тысяч расстрелянных, ни в чем не повинных людей.

Их убили просто так, ни за что. Вот родился, к примеру, человек, вырос, стал священником, всю жизнь служил Богу, а его за это взяли и расстреляли. Бред? Для нормальных людей – да, а для коммунистов это просто классовая борьба.

Ничего подобного белогвардейские вожди никогда не говорили и не провозглашали террор частью своей политики.

Теперь о мотивах террора. Почему чекисты, моряки‑балтийцы и красноармейцы зверски расправлялись с пленными белогвардейцами? И не только с офицерами, но часто и с рядовыми? Почему «краса и гордость революции» – балтийские моряки и их коллеги‑черноморцы – изощренным образом издевались над офицерами, а перед тем как убить их, нередко пытали? Ведь на кровавых полях Первой мировой офицеры не гнали солдат в бой, а вели их за собой, и поэтому процент офицерских потерь, особенно в страшный 1917 год, был несравненно выше, чем у нижних чинов. Что заставляло, скажем, подчеркнуто интеллигентного дворянина Тухачевского принимать участие в страшном и бесчеловечном процессе расказачивания в 1919 году, точнее, в истреблении целого сословия? В силу каких причин образованный и в высшей степени культурный автор двухтомного фундаментального труда по истории Гражданской войны «Как сражалась революция» Какурин в качестве начальника штаба поставил свою подпись под преступным приказом того же Тухачевского о применении газов против тамбовских крестьян? Ведь тем самым Какурин оказался в одном ряду с фашистами, среди которых было также много людей культурных и образованных, но это вовсе не мешало им бесчеловечно уничтожать мирное население. Таких вопросов можно задать множество. По сути, массовый революционный террор против офицеров начался весной 1917 года, сразу после отречения Государя, еще до начала Гражданской войны, а первые убийства произошли на Балтийском флоте уже в первых числах марта, причем многие офицеры являлись, в отличие от Ленина и его окружения, в полном смысле этого слова выходцами из народа. Напомню, что Деникин был сыном бывшего крепостного, Алексеев – солдата‑сверхсрочника, Корнилов – простого казака. Все они своим трудом проложили себе путь на вершины военной иерархии. Но ведь не только Тухачевский с Какуриным повинны в геноциде собственного народа. Они, скорее, исключение из правил, поскольку мобилизованные в Красную армию и находившиеся под жестким контролем комиссаров военспецы все‑таки старались избегать расправы над белогвардейцами. Однако тысячи русских солдат, крестьян в шинелях, осуществляли преступные замыслы большевиков, убивали офицеров, грабили мирное население.

Так почему же нижние чины, простые русские люди, оказывались нередко столь беспощадными к пленным офицерам? Думается, ответ на этот вопрос требует отдельного исследования. Тем не менее некоторые причины солдатской жестокости все же следует назвать. Для этого позволим себе обратиться к воспоминаниям одного из белогвардейских офицеров Виктора Ларионова. На исходе семнадцатого года он пробирался из Питера на Дон. «После Москвы, в другом поезде, стало свободнее, нам удалось в вагоне пробиться до уборной. Около нее мы обосновались с рослым, здоровым красногвардейцем… он начал нам рассказывать о своем участии в подавлении восстания в Москве в составе Красной гвардии. Он сообщил, что в Кремле собственноручно заколол нескольких кадетов. "Такие малолетние, а вредные"… Он искренне считал, что сделал хорошее и законное дело»[3].

Вот так: братоубийственная война еще не началась, белая контрразведка находится только в стадии становления, а красногвардеец уже гордится убийством подростков. Еще одна зарисовка из мемуаров Ларионова: «Под утро я проснулся от радостного хохота. Оказалось, что какой‑то неопрятный пожилой человек, одетый в солдатскую шинель, сидевшую на нем как на корове седло, при свете огарка читает сгрудившимся солдатам гнусную книжонку "О любовных похождениях императрицы с Распутиным". В особо "пикантных" местах он повышал голос до визга. Солдаты с упоением слушали самозванца‑агитатора».

Думается, приведенные цитаты свидетельствуют об одной из причин революции и бесчеловечного отношения солдат к белогвардейским офицерам: забвение Бога и евангельских заповедей породили нравственную деградацию если не целого народа, то значительной его части. Мерзкие сплетни о Распутине, зарождавшиеся в придворно‑интеллигентских кругах, быстро доходили до обывателя и в его среде распространялись, дискредитируя не только семью монарха, но и российское образованное общество и широкие слои населения. И вот эти терявшие человеческий облик солдаты бывшей Императорской армии, мобилизованные в Красную армию или добровольно шедшие служить в ЧК, лишенные нравственных ориентиров и оказавшиеся во власти низменных инстинктов, расправлялись с пленными белогвардейцами, грабили мирное население.

Большевики же со своим лозунгом «грабь награбленное» только пробуждали эти темные инстинкты толпы, о чем свидетельствует печально известная деятельность комбедов. И, увы, – это страшная и горькая правда – большевистская власть не была инородной, как многие считают, она была в полном смысле народной!

Об этом еще в 1930 году писал видный либеральный деятель России Василий Маклаков (1869–1957): «Озираясь назад на большевиков, я все‑таки скажу, что в некоторых отношениях это было самое национальное русское правительство, все дурные черты русского народа, т. е. черты, распространенные в массах, в глубине души каждого человека, все соответствовали той власти, которая в России водворилась. В народе были привычки рабства, подчинения силе и приказу. Большевизм этим привычкам соответствовал, и … тем, что он, во‑первых, приказывал и доставил радость послушания; и тем, во‑вторых, что он давал возможность приказывать и что прежние рабы почувствовали себя господами, что им очень понравилось. Затем деспотизм вытравил из народной души понятие права, уважение к праву; отсюда неудержимая страсть русского народа к поравнению по низшему уровню, ненависть ко всему тому, что выше этого уровня, и радость от того, что люди, чье право не признавали, могут и сами не признавать его у других. Все эти черты народной психологии нашли свое отражение в большевистской власти и ее практике»[4].

Помните «Интернационал»? «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…» А нет ничего страшнее восставших рабов, вдруг сделавшихся господами. Торжество грядущего хама… Об этом ведь предупреждал Достоевский. И еще Константин Леонтьев, писавший о превращении русского народа из народа‑богоносца в народ‑богоборец. Так оно и вышло, а неразумные люди назвали Леонтьева реакционером и забыли о нем.

На наш взгляд, Маклаков очень точно сформулировал механизмы, провоцировавшие жесткость красноармейцев к мирному населению и белым. Рухнули империя и ее законы, человек с ружьем вдруг почувствовал свою безнаказанность. Вчера еще забитый и малокультурный солдат с неизжитыми полуязыческими и суеверными пережитками в голове или полуграмотный рабочий вдруг стали полноправными хозяевами жизни других людей. И не чувство сострадания к побежденному противнику, а жажда причинять боль и зло, стремление унижать и убивать стали доминантой поведения тысяч простых вооруженных русских людей, вскоре мобилизованных в Красную армию. Такова горькая реальность братоубийственной войны.

Теперь о внутренних механизмах белого террора. Выше было уже сказано о развязанном солдатском терроре против офицеров. И вот многие из них с надломленной войной и издевательствами собственных солдат психикой, потрясенные позорными условиями Брестского мира, вступали в ряды Белой армии. Да, не раз случалось, что пленных красноармейцев, служивших у коммунистов офицеров, белые беспощадно расстреливали.

Но можем ли мы, люди XXI века, судить тех, кто в годы Гражданской войны вступил в неравный бой с большевизмом, публично отрицавшим все, что дорого для каждого нормального русского человека: его историю, культуру, религию? Возможно, нам возразят: вооруженная борьба с красными – это одно, а грабежи мирного населения и расстрел пленных – другое. Грабежи мирного населения не оправдываем, но скажем о другом. Думается, для многих офицеров большевики, начиная от комиссаров и заканчивая рядовыми красноармейцами, являлись (часто справедливо) олицетворением зла, страшной силой, отнявшей у них Родину, друзей, семью. И многие психически надломленные белогвардейцы не могли вести себя адекватно по отношению к жестокому противнику. Белогвардейский генерал Антон Туркул описывает в своих мемуарах следующий случай. В полку, которым он командовал, служил его двоюродный брат Павлик, совсем еще мальчик, учившийся до революции в Одесском кадетском корпусе. На исходе декабря 1919 года, когда белые отступали на юг, Туркул отправил брата к тете на отдых. С ним поехали в тыл несколько женщин и офицеров. По дороге на них напали красные. Позже Туркул вспоминал: «Наши офицеры, женщины и Павлик были запытаны самыми зверскими пытками, оглумлены всеми глумлениями и живыми спущены под лед. Хозяйка дома, у которой остановился Павлик, рассказала мне, что "того солдатика, молоденького, статного да сухопаронького, партизаны обыскали и в кармане шинели нашли новенькие малиновые погоны подпоручика". Тогда его стали пытать»[5].

Или вот еще пример, приведенный в воспоминаниях князя Евгения Трубецкого: «Офицер‑доброволец, расстреливавший сотни, иногда до расстрела пил чай со своей жертвой. В основе этого спорта – жажда мести: несчастный мстил большевикам, которые на его глазах надругались над его невестой».

И таких страшных примеров более чем достаточно. Психологический надлом был неотъемлемой частью существования белогвардейцев и нередко находил выход в жестокости по отношению к пленным и мирному населению.

Представьте себе, что в некоем городе появился человек, с точки зрения которого для «счастливого завтра» необходимо несколько подсократить число горожан. Он находит сподручных и начинает методично убивать мирных жителей. Придя в себя, население города переловило преступников, но не стало сдавать их в милицию, а жестоко расправилось с насильниками. В глазах закона обе стороны совершили преступление, но очевидно, что мотивы у них были разные, поэтому нельзя ставить на одну доску жестокость обеих сторон. Ведь одни убивали по идейным соображениям и потому, что им нравилось это делать; те же, кто потеряли родных и близких, оказались просто не в состоянии совладать с собственными чувствами и подавить в себе жажду мщения. Представляется, что по‑человечески последние заслуживают если не оправдания, то понимания.

Нам бы хотелось обратить внимание читателя на психологические причины беспощадного отношения многих белогвардейских офицеров и казаков к мирному населению. Казаки, кстати, настолько хорошо запомнили ужас санкционированного Лениным и Свердловым красного террора, что во время Великой Отечественной войны, в 1942 году, десятки их тысяч «…бросили свои станицы и ушли вместе с немецкими войсками»[6].

Так и не стала за двадцать лет для донцов советская власть своей, и это говорит о многом. Да, Гражданская война – грязное дело, но это не значит, что в ней не было правых и виноватых. Большевистские лидеры призывали и приказывали убивать ради воплощения в жизнь утопических идеалов, в значительной массе рядовые красноармейцы проявляли жестокость вследствие нравственной деградации и пробудившихся низменных инстинктов.

Белые же… Они сражались не за утраченные поместья и привилегии – у большинства из них их просто не было, – а за Родину, т. е. за тот идеал, который на протяжении столетий определял доминанту поведения многих поколений русских людей и тех, кто считал Россию своим Отечеством. В этой борьбе жестокость была неизбежна.

И никакого примирения между красными и белыми в принципе быть не может, ибо: Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? (2 Кор. 6, 14–15). А большевики – это силы тьмы, если угодно, самые настоящие орки, слуги Велиара.

И это не преувеличение. В те страшные годы выдающийся, ныне несправедливо забытый русский философ и богослов Виктор Несмелов (1863–1937) очень точно выразил сущность коммунистической власти и ее политики, увидев в ней пламя классовой вражды, поминутно раздуваемой, вой гиен и шакалов, ищущих добычу для ссылок, тюрем, беспросветную, затяжную, перманентную духовную пургу, бесовскую свистопляску. Вой гиен и шакалов… бесовская свистопляска – точнее и не скажешь…

Или вот еще пример:

Всюду невнятица,

Сон уж не тот.

Что‑то готовится,

Кто‑то идет.

Эти строки принадлежат великому русскому философу Владимиру Соловьеву. Он умер за семнадцать лет до революции, но, подобно многим святым и православным мыслителям, предвидел ее наступление. Следует обратить внимание, что он писал именно: кто‑то идет, подразумевая, как полагают биографы философа, под этим «кто‑то» антихриста.

Выдающийся политический деятель России, воспитывавший будущего императора Александра III Миротворца, Константин Петрович Победоносцев на рубеже XIX и XX столетий говорил: «Россия – ледяная пустыня, и по ней бродит лихой человек».

А Достоевский и его «Бесы»! Бесы, а никто другой, подобно страшному вирусу, овладели вдруг едва ли не целым народом. Собственно, на свою бесовскую сущность намекали и сами большевики, поставившие в Свияжске в 1918 году памятник Иуде, грозящему кулаком небу. Почему именно Иуда стал одним из первых коммунистических героев? «Датский писатель Галлинг Келлер, возвратившийся из путешествия по России, рассказывал, что присутствовал на открытии памятника Иуде Искариотскому. Местный совдеп долго обсуждал, кому поставить статую: Люцифер был признан не вполне разделяющим идеалы коммунизма, Каин – чересчур легендарной личностью. Потому и остановили свой выбор на Иуде, личности вполне исторической»[7].

Правда, простоял сей постамент в городе недолго. Потом его убрали, а на его месте водрузили бюст Ленина.

И именно против этого безумия, против бесов выступили белогвардейцы. Что мы знаем о них? Долгие годы нам твердили, будто Белое движение являло собой сборище кровожадных буржуев и капиталистов, мечтавших вернуть себе утраченное в результате революции добро, выпороть крестьян и перевешать рабочих. Нас учили: Деникин, Врангель, Колчак подняли оружие против собственного народа. И это, как ни странно, правда. Да, правда, но не повод к осуждению, ибо еще Зинаида Гиппиус написала:

Повелишь умереть – умрем.

Жить прикажешь – спорить не станем.

Как один, за тебя пойдем,

За тебя на тебя восстанем (курсив мой. – И.Х.).

В этих гениальных строках уместились сотни страниц мемуаров, написанных офицерами и генералами в эмиграции. Россия в своем безумии уподобилась гадаринскому бесноватому, и понадобился сеанс экзорцизма, чтобы она не бросилась, подобно евангельским свиньям, в море. Легион бесов тогда победил, но постепенно наша страна стала пробуждаться от революционного угара. Это пробуждение в сибирских лесах концлагерей, в голодных степях Казахстана было горьким и страшным…

И вот еще о чем хотелось бы сказать в преддверии книги. Ее автор убежден, что каждый историк, публицист и писатель, приступая к описанию событий XX века, непременно должен честно сказать о своем мировоззрении, симпатиях и антипатиях, понимании хорошего и плохого, добра и зла, ибо любая книга, посвященная русской истории, в принципе субъективна, а иначе и быть не может. Ведь человек пишет не о прошлом, а о своем видении его, исходя из собственного миропонимания.

Эта книга написана православным христианином, однако ни в коей мере не является официальным взглядом Церкви на события Гражданской войны. Свое отношение к большевикам, думается, автор высказал предельно ясно. На страницах книги они не случайно названы слугами Ваала[8].

И это не аллегория – это истина, ведь дьявол напяливает на свою рожу в разные эпохи разные маски, но его сущность одна: сеять в мире зло, что он делал на земле Карфагена, а спустя почти пару тысячелетий и на необъятных просторах России руками русских же людей.

Но эта книга посвящена не большевикам, а белым, их светлой памяти. Семьдесят лет мы жили в мире лжи и извращенного представления о нашей истории. Ныне же идет мучительный процесс возвращения к подлинному пониманию прошлого России. И те, кто еще недавно воспринимался в массовом сознании как олицетворение зла, предстают перед нами в новом облике. Нет, белые отнюдь не безгрешны, и их совесть обагрена кровью соотечественников, а иначе и быть не может, ибо нет страшнее войны, чем гражданская, и она никогда не велась в белых перчатках, как, впрочем, и все войны. Но белые сражались за Россию, против сил тьмы. А можно ли без Бога сокрушить Ваала? Тьму может победить только свет. И единственный подлинный духовный свет в мире можно увидеть в Православии, в Святой Церкви. Но было ли Белое движение православным? И можем ли мы называть белогвардейцев воинами Христовыми? Об этом – книга. На ее страницах полководцы и рядовые, священники Белой армии сами расскажут о себе и о Боге, о своем героическом и честном служении Православию и России, о жизни и смерти. Мы будем говорить о светлых, возвышенно‑религиозных мотивах, которые привели русских людей (молодых и старых) в ряды Белого движения; поговорим и о духовных заблуждениях белогвардейцев. Но в любом случае эта книга – дань памяти (молитвенной прежде всего) тем, кто сражался и умирал за Родину и за Бога. Вечная им память.

Колчак

Воспарила к Богу душа раба Его Александра сына Васильева, 46 лет. Но принял ли Господь ее в Свои блаженные угодья и успокоил или определил на вечные муки – не прояснится для нас никогда.

Юрий Власов, русский писатель

…Безмятежная луна, иногда пропадавшая в медленно плывущих серых облаках, навевала спокойствие. Она освещала серебристый снег под ногами и толстый лед извилистой речки Ушаковки. Такой тихой и морозной ночи он не помнил давно, что‑то далекое – из детства – смутно приходило на память. Что – он никак не мог вспомнить. Его взгляд машинально упал на догоравший окурок, он на секунду закрыл глаза. «Господи, – пронеслось в его голове, – ведь это какой‑то сон. И сейчас он кончится…»

Приглушенные голоса палачей вернули в реальность. Она уже не казалась страшной – он был готов к смерти, бросил недокуренную папиросу, повертел в руках серебряный портсигар, беззлобно посмотрел на освещенные луной серые фигуры в полушубках, швырнул портсигар им под ноги:

– Пользуйтесь, ребята.

Рядом слышалось тяжелое и неровное дыхание. Хотелось сказать: «Да успокойтесь же вы, Виктор Николаевич».

Он промолчал, снова на секунду закрыл глаза, прочел про себя: «Прости, Господи, согрешения вольные и невольные… и укрепи… и не оставь».

Стоявший поодаль маленький квадратный человечек со смешной фамилией Чудновский и библейским именем Самуил шепотом произнес, обращаясь к подельнику, то бишь командиру революционного взвода:

– Пора.

Он выпрямился, застегнул подбитую мехом шинель на все пуговицы.

«Слава Богу, пальцы не дрожат!» – подумалось ему.

– Может быть, хотите, чтобы вам завязали глаза? – поинтересовался Чудновский.

– В этом нет необходимости, – он ответил за двоих и с удовлетворением заметил, что его голос звучит спокойно.

– Может быть, у вас есть последняя просьба? – вновь поинтересовался маленький человечек, переминаясь от холода с ноги на ногу.

– Передайте мое благословение жене и сыну.

Освещенный луной и нелепо смотревшийся на фоне этой почти рождественской ночи отряд выстроился в неровную линию и вскинул винтовки.

Один из палачей произнес слегка охрипшим и не привыкшим командовать голосом:

– Взвод, по врагам революции – пли!

Он вдруг как‑то отчетливо ощутил на груди нательный крестик. И еще перед его мысленным взором предстала она. Такой, какой он увидел ее в первый раз. Ее голос прошептал: «Мы обязательно встретимся…»

Он был спокоен, и ему даже показалось, что он улыбнулся – ведь смерти нет. В ту же секунду для него это стало очевидностью…

Так, без суда и следствия, злой волей кучки проходимцев были расстреляны Верховный правитель Белой России адмирал Александр Васильевич Колчак и председатель Совета министров Омского правительства Виктор Николаевич Пепеляев.

После того как Колчак и Пепеляев упали, палачи сделали еще пару выстрелов в их головы – это для верности, как обычно принято у заправских киллеров. Трупы бросили на сани‑розвальни, подвезли к реке, а там, напротив Знаменского монастыря, была глубокая прорубь, из которой инокини брали воду. Командовал убийством русского адмирала и русского государственного деятеля Борис Блатлиндер. Впрочем, с такой неблагозвучной, но типичной для вождей мирового пролетариата фамилией он не пожелал войти в историю, взяв себе кличку Бурсак и даже новое имя – Иван. Спустя годы товарищ революционер оставил мемуары, в которых описал историю бессудного убийства, рассказав, что тела расстрелянных бросили в прорубь – в последнее, как выразился Блатлиндер, плавание. Почему не похоронили по‑человечески, пускай без креста и молитвы, но хотя бы в земле? Но убийца объяснил потомкам причину, по которой тела были спущены в воду. Оказывается, палачи боялись, что «эсеры могли разболтать и народ повалил бы на могилу (курсив мой. – И.Х.), а так – концы в воду».

Вот так, по‑уголовному, многие коммунисты в Гражданскую войну и поступали. Это и не удивительно. Ведь, в сущности, большинство из них, начиная от Ленина с Бронштейном и заканчивая последним матросом‑кокаинистом, и являлись урками – по образу мыслей и внутреннему устроению[9].

Впрочем, речь в этой главе, слава Богу, не о них.

Уже после крушения СССР на месте гибели адмирала был установлен деревянный крест.

Адмирал Александр Васильевич Колчак… Пожалуй, из всех вождей Белого движения это фигура самая трагическая. В самом деле, Корнилов и Марков погибли в бою, Каппель героически умер в походе, Врангель и Деникин окончили свои дни хоть и в изгнании, но в окружении близких и родных им людей. Верховный правитель России был предан «союзниками» и расстрелян без суда и христианского погребения.

Бытует мнение, что белые генералы верили в победу над большевиками, адмирал Колчак – нет. Он предвидел, скорее, даже предчувствовал поражение контрреволюции, ощущал рок, довлевший над ним. Так это или нет, Бог знает. Мировоззрение, веру в Творца (не формально‑традиционную, а подлинную) и степень воцерковленности Колчака довольно сложно определить, хотя он и оставил после себя дневники и письма, адресованные близким и любимой женщине. В какой‑то степени воспоминаниями можно назвать протоколы допросов Колчака, однако тему для разговора всегда выбирал следователь, которого мало интересовали религиозные убеждения Верховного правителя. Перу адмирала принадлежат несколько книг, но они носят военно‑научный характер. Изданные в советское время работы были посвящены «колчаковщине», большевистским историкам личность белого адмирала была неинтересна. В эмиграции также никто не написал серьезных научных трудов об этом человеке, если не считать работу Георгия Гинса «Сибирь, союзники и Колчак» и ряда мемуаров, среди которых была и книга французского генерала Жанена, фактически предавшего Колчака[10].

А.В. Колчак

В современной России, слава Богу, появилось фундаментальное исследование об адмирале. Это работа Ивана Федоровича Плотникова, материалы которой, в первую очередь, были использованы в этой главе. Наконец, в 2008 году на экраны вышел фильм «Адмиралъ», посвященный Верховному правителю[11].

В данной главе мы дадим лишь несколько эскизов к портрету адмирала, которые помогут составить самое общее представление о религиозном мировоззрении адмирала, а через это понять, насколько Колчак был готов (и готов ли вообще) сражаться в годы Гражданской войны за Православие.

Александр Васильевич Колчак появился на свет 4 ноября 1874 года на Обуховском сталелитейном заводе, недалеко от Санкт‑Петербурга. В метрической книге Троицкой церкви села Александровского Петербургского уезда значится: «Морской Артиллерии у штабс‑капитана Василия Ивановича Колчака и законной жены его Ольги Ильиничны, обоих православных и первобрачных, сын Александр, родился четвертого ноября и крещен пятнадцатого декабря тысяча восемьсот семьдесят четвертого года». Помимо Александра, в семье было две дочери – старшая Екатерина и младшая Любовь, умершая еще в детстве.

Отец будущего адмирала был кадровым офицером. Он принимал участие в Крымской войне, был ранен и захвачен французами в плен на знаменитом Мал аховом кургане. Вернувшись на Родину, написал книгу «Война и плен», на страницах которой вспоминал о своем участии в обороне Севастополя, а также очерк «На Малаховом кургане». Умер Василий Иванович за год до начала Первой мировой войны – 17 апреля 1913 года. Видимо, именно от отца Александр унаследовал склонность к военно‑научной работе и, конечно, бескорыстную любовь к Родине и чувство долга по отношению к ней.

Мать адмирала, Ольга Ильинична, появилась на свет в 1855 году и принадлежала к дворянскому роду Посоховых. Через некоторое время ее семья из Херсонской губернии переехала в Одессу. Дед Александра Васильевича по матери был последним одесским городским головой. Большевики расстреляли его, уже старика, в 1920 году. Ольга Ильинична умерла, когда Александру было 20 лет.

Василий Иванович и Ольга Ильинична были людьми глубоко верующими, постарались и сына воспитать в православной традиции.

Александр Колчак начал свое образование в Петербургской классической гимназии, а завершил в Морском кадетском корпусе. Товарищи будущего адмирала не распространялись в своих мемуарах относительно религиозности Александра. Однако косвенное представление о ней все же можно составить. В тот период Александр закончил учебу вторым, хотя мог быть и первым среди выпускников. Колчак отказался от первенства в пользу своего товарища, которого счел способнее себя, и комиссия вынуждена была посчитаться с его мнением. Этот поступок может многим показаться странным и даже нелепым, с современной точки зрения – нетипичным. Однако именно он напрямую свидетельствует если и не о глубокой вере Колчака в Бога, то о его православном самоощущении и внутреннем стремлении построить свою жизнь по христианским заповедям. Ведь главный враг любого православного человека, обремененного интеллектуальными способностями и успехами в учебе, – гордыня. А Колчак, во всяком случае, в этой конкретной ситуации, побеждает ее. Думается, полученное в детстве православное воспитание, пример верующих родителей сыграли здесь не последнюю роль. Забегая вперед, отметим, что подобный поступок был не единственным в жизни адмирала: в восемнадцатом году он желал служить России и отнюдь не стремился к власти, готов был уступить ее более достойному кандидату. Это весьма отличает Колчака (как, впрочем, и других лидеров Белого движения) от большевистских вождей с их патологической жаждой власти и стремлением уничтожать (сначала политически, а потом и физически) всех своих соперников.

В 1895 году Александр получил чин лейтенанта, и началась его служба на строевых должностях Военно‑морского флота. По отзывам товарищей, Колчак был чрезвычайно одаренным человеком. Молодой офицер усиленно занимался самообразованием, увлекался… индийской и китайской философией. Надо сказать, что спиритизм и мода на все восточное царствовали в то время в интеллектуально‑аристократическом мире (а морские офицеры были неотъемлемой частью этого мира). Дань этому увлечению отдавали и в придворных кругах, и в мире богемы – например, Николай Гумилев. Мало кто тогда задумывался над истинной сущностью и истоками китайских и индийских – в особенности, конечно, последних – религиозных систем. Не в последнюю очередь знакомству с духовным миром Востока способствовали труды мадам Блаватской.

Быть может, если бы в руки Александра попали творения древних святых отцов‑пустынников, открывающих сокровенную сторону Православия, то его интерес к Востоку мог бы быстро погаснуть. Тем более что Колчак, в отличие, скажем, от Деникина и Врангеля, был склонен к мистике и некоторой экзальтации. Чтение же святоотеческой литературы могло дать мистическому настроению будущего адмирала, так сказать, более здоровое направление, напитать его душу православным самоощущением.

Впрочем, буддистом он, слава Богу, не стал, да и с христианской литературой (правда, весьма своеобразной) был знаком, но об этом – чуть ниже.

В 1899 году Колчак получил предложение известного ученого, барона Эдуарда Толля, принять участие в первой русской полярной экспедиции. К тому времени Александр серьезно занимался наукой и без колебаний согласился. Путешествие было нелегким, и известно, что в экстремальной ситуации человек демонстрирует свои подлинные качества. Колчак их и продемонстрировал. Два года провел Толль вместе с будущим адмиралом, коротая с ним длинные вечера во время зимовок и санных путешествий. И вот какое впечатление произвел на барона этот молодой серьезный офицер и ученый: «Колчак пребывал в трудовом экстазе… гидролог (будущий Верховный правитель служил гидрологом. – И.Х.) был бодрее меня и сохранил достаточно энергии, чтобы дойти сюда, в то время как я готов был сделать привал в любом месте».

Все силы Толля были направлены на поиск неведомой Земли Санникова, но они закончились безрезультатно. Надо было возвращаться, однако барон не собирался отступать, решившись на отчаянный шаг – с небольшим отрядом он предпринял опасное путешествие. В условленное время Толль не вернулся.

Тогда на его поиски отправился Колчак – потому что этого требовал долг, потому что он с детства был воспитан в православной системе ценностей, которая учит жертвовать собой ради других. Его план спасения пропавшей экспедиции многие сочли безумием, поскольку Колчак решил отправиться на поиски Толля на весельном боте. Но иного выхода не было. Интересно, что, собираясь на поиски пропавшей экспедиции, Колчак выбрал себе далеко не самых опытных проводников из поморов, поскольку брал с собой, по понятным причинам, людей только холостых. Поиски привели Колчака к печальному выводу: Толль и его спутники погибли. Для нас же важен сам поступок молодого офицера, всегда прежде всего думавшего о долге перед Родиной, близкими, друзьями и соратниками. И никакая утонченная восточная философия с ее проповедью нравственного нигилизма и духовного эгоизма не могла поколебать внутренних христианских убеждений будущего адмирала. Думается, этот поступок показывает если и не православное мировоззрение будущего адмирала, то его христианскую душу. Пройдут годы, и Колчак, уже Верховный правитель Белой России, накануне ареста отпустит офицеров своего конвоя, спасая тем самым их жизни. Для сравнения приведем пример из жизни Наполеона. В двенадцатом году этот человек, спасая свою жизнь, бросил гибнущую армию на произвол судьбы и бежал во Францию.

5 марта 1904 года в жизни Александра Колчака произошло знаменательное событие. В стенах иркутского храма во имя святого Харлампия (в 2005 году началось его восстановление) молодой офицер обвенчался с Софьей Федоровной Омировой. Заметим, что невеста будущего адмирала обладала волевым и независимым характером. Сложным он был и у Александра Васильевича. Вероятно, это и не позволило в будущем их семье стать домашней Церковью.

В 1904 году вспыхнула Русско‑японская война. Колчак добровольцем отправился на фронт – в Порт‑Артур. Верность долгу и присяге, готовность умереть за Родину – вот те идеалы, которым на протяжении столетий следовало русское офицерство; идеалы, в основе которых, бесспорно, лежит православная система ценностей, воплощенная в триаде: «За Веру, Царя и Отечество». Большевики все это назовут царистскими иллюзиями и пережитком буржуазной морали, с решительностью бесноватых они начнут искоренять ее, вместе с носителями, разумеется.

Колчак отправился в действующую армию больным, у него был суставной ревматизм ног. Этот недуг Александр Васильевич приобрел во время своих полярных экспедиций – однажды он чуть не утонул в ледяной воде. Интересно, что и капитан Антон Деникин отправился добровольцем на войну с поврежденной ногой. В далекую Маньчжурию также спешили молодой красивый кавалерийский офицер Петр Врангель и талантливый казачий подъесаул Петр Краснов. Все они – на передовой, в бою – впереди своих солдат, все они храбро сражались, заслуживая ордена. Их бескорыстная любовь к Отечеству и чувство долга, их жажда подвигов во имя Родины, их молитва перед боем и христианская забота о подчиненных могут и должны служить примером для современной молодежи.

…А в это время в далекой Швейцарии никому в России не известный Ленин с поистине дьявольской энергией и мазохистским наслаждением занимался партийными склоками. Пройдет еще тринадцать лет, и это существо – думающая гильотина, – не способное любить ни Родину, ни женщину, не способное на дружбу, захватит власть в России, чтобы залить ее кровью. Свет и тьма, жизнь и нежить, добро и зло – в 1917 году им придется столкнуться в битве за Россию.

В крепости будущий адмирал начал служить под началом адмирала Степана Осиповича Макарова, вскоре трагически погибшего. Всем известен военный талант этого незаурядного человека, однако мало кто знает другое. Степан Осипович, как и знаменитый флотоводец, святой праведный воин Феодор Ушаков, был глубоко верующим и церковным человеком. Сохранилась его переписка со святым равноапостольным Николаем Японским. Адмирал никогда не уклонялся от посещения церковной службы и до конца своих дней соблюдал православные посты и святые праздники. Кроме того, Макаров – автор уникальной научной работы «Православие в Японии», изданной последний раз еще в позапрошлом столетии. Этот исторический документ проливает свет на понимание русским флотоводцем непреходящего значения христианства в сохранении целостности государства. Например, в его труде есть такие строки: «Не надо быть пророком, чтобы предсказать, что всем странам в мире предстоят еще большие внутренние бури от социальных движений. Бури эти, вероятно, будут ужасны, и нерастерзанными могут остаться только те страны, в которых религия и государство составляют одно нераздельное целое». Еще один не услышанный голос в предреволюционной России…[12]

Постоянной заботой великого флотоводца была не только боевая готовность военно‑морских сил, но и возведение новых церквей. Именно после выхода в свет брошюры «Православие в Японии» по всей России начался сбор пожертвований на строительство православного храма Воскресения Христова в Токио.

Александр Колчак с большим уважением относился к адмиралу, и кто знает, может быть, если бы тогда, в 1904 году, этот человек не погиб, то жизненный путь будущего Белого вождя мог бы стать иным… Каким? Чуть позже мы позволим себе немного поразмышлять на эту тему.

За героическую оборону Порт‑Артура Колчак был награжден Золотым оружием с надписью «За храбрость». Уважая его доблесть и военный талант, японское командование одному из немногих оставило плененному Колчаку оружие, а потом, не дожидаясь окончания войны, предоставило ему свободу. 29 апреля 1905 года Александр Васильевич вернулся в Петербург. В столице будущий адмирал был освидетельствован комиссией врачей, признавшей его совершенным инвалидом. К числу наград Колчака добавились орден Святого Станислава II степени с мечами (к ордену Святого Владимира IV степени, полученному ранее за первую полярную экспедицию, в 1906 году Колчаку были пожалованы «мечи»). В 1906 году мужественному офицеру вручили серебряную медаль в память о Русско‑японской войне, а спустя восемь лет – нагрудный знак участника обороны Порт‑Артура.

В предшествующий Первой мировой войне период Александр Васильевич активно занимался военно‑научной деятельностью. Грядущее столкновение с Германией он не только предчувствовал, но и стремился к нему: «Эту войну я не только предвидел, но и желал, как единственное средство решения германо‑славянского вопроса, получившего в этот период большую остроту благодаря балканским событиям». Даже после февральского переворота Колчак выступал за продолжение войны во что бы то ни стало. Думается, поэтому он и поддержал Временное правительство, поскольку оно заявило о своем намерении довести войну до победного конца.

Подобные мысли выдают в Колчаке человека с православно‑имперским сознанием – в большей степени, пожалуй, даже имперским. На допросе Колчак заявил, что до революции был монархистом. Слава русского оружия, военные победы России, мечты об освобождении Второго Рима – Константинополя – от мусульман… Составной частью этих идеалов, несомненно, было и Православие, точнее – его внешняя сторона. И в этом плане Колчак оказывается ближе к рыцарю эпохи Крестовых походов, для которого важнейшим делом было не преображение внутреннего человека, а победа над врагами христианства – сарацинами. Война, с точки зрения адмирала, очищает человека, уничтожая господствующего над миром зверя. Она приобретает высший религиозный смысл, представляя собой высшую справедливость, стоящую даже выше личной жизни. Перед нами как раз рыцарское понимание войны. И если в Средневековье рыцари сражались с врагами веры, то позже, в Новое время, проливали кровь во славу своих империй. Так же мыслил войну и Колчак. Он видел в ней иррациональную основу, указывал не только на ее очистительный характер, но и отмечал, что она приносит ему подлинное счастье и радость. Странное дело: кровь и ужас войны приносят Колчаку подлинное счастье и радость. Как это объяснить и, главное, совместить с христианским устроением души будущего адмирала? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о рождении западнохристианского рыцарства, дух которого, начиная с петровских времен, был присущ и русскому офицерству, в том числе и белогвардейцам, разумеется. Проповедовавшие Спасителя миссионеры в V–VII столетиях столкнулись с непростой задачей. С одной стороны, религия любви и мира, с другой – германские племена, для которых война была образом жизни. Миссионеры быстро убедились в том, что их проповедь Христа может быть успешной только в том случае, если они будут говорить о Нем, как о Боге военной победы. И тогда Западная Церковь благословила и освятила оружие и его носителя, благословила справедливую войну. Это и привело к рождению христиан, чьей профессией была война, – рыцарей. Определенный кодекс чести, ореол романтизма оказались весьма привлекательными и для офицеров европеизированной Петром I Русской армии. Правда, образ рыцаря – защитника веры – со временем в Европе и у нас трансформировался в образ защитника империи. Да, рыцарь оставался христианином, во всяком случае, он жил в мире религиозных символов, но при этом государственное сознание стояло у него выше религиозного. Это было присуще, в общем‑то, и вождям Белого движения, выступавшим под лозунгом возрождения не Святой Руси, а единой и неделимой России – идеи сугубо имперской.

Дальнейшее наше повествование о Колчаке наглядным образом покажет, что и у него государственное сознание стояло выше религиозного. Кроме того, Христос для адмирала, возможно, также оказался в большей мере Богом военной победы, нежели Богом любви, – достаточно познакомиться с приведенными выше рассуждениями будущего Верховного правителя об очистительном смысле войны.

1914 год Колчак встретил на Балтийском флоте. Благодаря его энергии и таланту германской эскадре не удалось прорваться к Петербургу. На Пасху в 1916 году он становится контр‑адмиралом – самым молодым на Императорском флоте. Летом того же года его назначили командующим российскими военно‑морскими силами на Черном море. Готовилась грандиозная операция по высадке русского десанта в Турции, и наше военное руководство полагало, что талантливый адмирал, как никто другой, способен справиться с этой задачей.

В годы Первой мировой войны Колчак познакомился с Анной Тимиревой[13], которую полюбил всей душой. Их чувства оказались взаимны. У Анны Тимиревой страшная судьба. Большевики обрекли ее на годы тюрем, убили ее сына, но не сломили ее дух.

Вскоре грянула Февральская революция. Хаос и анархия охватили армию и флот, а на Балтике уже лилась офицерская кровь – первой жертвой расхристанных нелюдей стал командующий Балтийским флотом контр‑адмирал А.И. Непенин – его убили 4 марта 1917 года. Вечная память… На Черноморском же флоте его командующему довольно долго удавалось поддерживать порядок. Почему?

…Севастопольский цирк жужжал словно улей, в воздухе от табачного дыма и матросской брани можно было вешать топор. И вдруг в этом гаме раздался звон колокольчика:

– Слово принадлежит командующему флотом адмиралу Колчаку.

В ту же секунду в зале наступила мертвая тишина. Речь адмирала звучала красиво, а главное, он говорил на понятном для моряков языке, что умел делать далеко не каждый офицер и генерал. Он рассуждал о преданности Родине и революции, о необходимости сражаться с немцами до победного конца. Ответом на его пламенную речь стал взрыв аплодисментов. Для кого‑то могут показаться странными слова Колчака о преданности революции, не совместимые, на первый взгляд, с православно‑имперским сознанием адмирала. Но это не должно смущать читателя. Выше было сказано, что Петр I обожествил государство. Поэтому форма правления для Колчака была, в сущности, не так важна, как, впрочем, и для всех вождей Белого движения. Деникин ведь тоже не горел желанием бороться за монархию. Но при этом все белые генералы сражались за единую и неделимую Россию. Колчак, например, как и вообще большинство русских военных, с огромной симпатией относился к Британии, в которой, по существу, имперские идеи уживались с парламентаризмом и партийностью.

Черноморский флот поддержал адмирала, и только через несколько месяцев большевизировавшийся Севастопольский совет отстранил Колчака от командования, и он вернулся в Петроград. Спустя некоторое время Колчак получил приглашение от американской миссии прибыть в США для сообщения сведений по минному делу и борьбе с подводными лодками. Адмирал отбыл в Англию, а оттуда – в Америку. Ответив согласием на предложение партии кадетов баллотироваться в Учредительное собрание, Колчак вернулся в Россию, но октябрьский переворот задержал его в Японии до сентября 1918 года. Дальнейшие события хорошо известны. В ноябре 1918 года Александр Васильевич приехал в Омск, где ему предложили пост военного и морского министра в правительстве эсеровской Директории. Спустя две недели белые офицеры совершили переворот, провозгласив Колчака Верховным правителем России. Это событие и стало началом его крестного пути.

Сам же адмирал и не думал о власти, он планировал пробираться на юг – в Добровольческую армию – и даже представить себе тогда не мог, что уже весной 1919 года ее командующий генерал Деникин признает его Верховным правителем России. Интересно, что еще накануне омского переворота Колчак прямо заявлял, что считает Михаила Васильевича Алексеева, если он еще жив, Верховным главнокомандующим. И если Деникин является его преемником, то он готов признать его власть над собой. К Деникину Колчак относился с большим уважением. Изначально адмирал не желал принимать титул Верховного правителя, полагая достаточным звание Верховного главнокомандующего. Но его окружение настояло на этом.

Итак, мы подходим к очень важному вопросу: насколько православным было мировоззрение Колчака, когда он стал Верховным правителем? Оказался ли он готов и считал ли необходимым не на официальном уровне, а исходя из внутреннего самоощущения воспринимать борьбу с большевиками как крестовый поход? Ведь адмирал не мог не видеть богоборческого и, прямо скажем, сатанинского характера советской власти, ее нравственного уродства.

Есть свидетельства о чтении адмиралом знаменитых в то время «Протоколов сионских мудрецов» и его антимасонских взглядах. В этом – внешняя сторона религиозности Колчака. Выше мы уже упоминали о том, что Александр Васильевич желал войны с Германией и недаром он назвал Брестский мир проклятым и предложил свои услуги британской короне – он хотел сражаться даже, по его собственным словам, простым солдатом на фронте. Перед нами даже не только рыцарское понимание войны, но и в некотором смысле самурайское. И это не удивительно. Оказавшись в Японии, адмирал сторонился русского общества, бежавшего от войны и революции. С точки зрения Колчака, военная победа над Германией – единственный путь к благу России. В самом деле, разгромив тевтонов, Российская империя может объединить под своей рукой все славянские народы (о необходимости этого Колчак писал еще накануне Первой мировой войны). Даже в революционные дни Колчак говорил, что успешная наступательная война не позволит большевикам овладеть массами. И в этом весь адмирал. В Японии он бродил по самым отдаленным кварталам Токио, желая найти старинный клинок, причем сделанный в XII веке фамилией Майошин. Почему? На этот вопрос ответил сам адмирал в одном из писем Анне Тимиревой: «…каждый уважающий себя самурай, когда приходилось прибегнуть к харакири, проделывал эту операцию с инструментом работы Майошин. Клинки Майошин – действительно сама поэзия. Они изумительно уравновешены и как‑то подходят к руке… перед моими глазами прошли десятки великолепных старых клинков, и надо было сделать большое усилие, чтоб удержаться от покупки, но я купил клинок Майошин и никакой другой…»[14]

…На душе было тяжело и неспокойно, неопределенность положения, казавшаяся трусливой русская эмиграция, забившая все здание токийского консульства и не желавшая продолжения войны. «Шкурники, болваны, вот из‑за таких и гибнут империи», – в который раз с раздражением подумал о них адмирал. Он понял, что вновь нужно прибегнуть к испытанному лекарству от тоски, которое в последнее время действовало безотказно. Он подвинул кресло поближе к камину, взял в руки клинок работы Майошин, сел, слегка прикрыл глаза. При свете горящих углей в танцующем пламени отражалась блестящая поверхность клинка с тусклым матовым лезвием и волнистой линией сварки стали и железа. Колчак неотрывно смотрел на оружие, картина завораживала и, главное, успокаивала. Постепенно все забывалось, и он погружался в странное для него состояние – точно полусна, какого‑то транса, о котором не раз читал в книгах индийских мудрецов, и странное непередаваемое блаженство наполняло его сердце, блаженство, которое, как казалось Колчаку, может испытывать только настоящий воин. Какие‑то тени, едва уловимые, появились на поверхности клинка, который точно оживал, наполнялся скрытой в нем внутренней силой. Он подумал: «Быть может, в этом оружии действительно, как говорят японцы, живет душа воина». Впрочем, размышлять ни о чем не хотелось…

Так незаметно пролетело несколько часов, после которых адмирал почувствовал себя совершенно умиротворенным. Он скинул китель и лег спать.

Сложно представить подобную картину с приземленным Деникиным или энергичным, не склонным к подобным созерцаниям Врангелем. Оба они находили утешение в трудные минуты в молитве (Деникин еще в написании книг и рассказов). Иными словами, оба генерала пытались осмыслить, понять причины своих военных неудач, оставив нам свои мемуары, на страницах которых нередко можно увидеть христианское понимание свершившихся в России событий. Колчак же… Нетрудно увидеть в нем подлинного воина и идеалиста, склонного к жизни в мире иллюзий. Об этом, собственно, и писали те, кто лично общался с Верховным правителем (особенно много на эту тему говорил в своих мемуарах барон Будберг).

Еще надо сказать, что сакральное отношение к оружию было характерной чертой и европейского рыцарства, и самураев. Кстати, присущая самураям личная скромность была свойственна и Колчаку. Кроме того, слово «самурай» означает «служить». Колчак и желал служить России, отнюдь не собираясь властвовать над ней. Войскам, желавшим видеть того, за кого они сражаются, он как‑то ответил: «Вы сражаетесь не за меня, а за Родину, а я такой же солдат, как и вы».

Выше говорилось об увлечении адмирала китайской и индийской философией. Однако не только им Колчак отдавал предпочтение. Он также внимательно читал и христианских авторов: Тертуллиана и Фому Кемпийского. К слову, последний (известный католический мыслитель) в XIX веке был весьма популярен на Афоне, но читать его книги не рекомендовал выдающийся русский подвижник и духовный писатель того же столетия святитель Игнатий (Брянчанинов). Он жестко критиковал Фому Кемпийского за его знаменитую книгу «Подражание Христу», считал, что она написана из состояния прелести[15] и дышит утонченным сладострастием и высокоумием.

По мнению святителя Игнатия, Фома, как и другие католические подвижники, не понимал, что к духовному наслаждению способны одни святые, ему должно предшествовать покаяние и очищение от страстей. Вспомним, что адмиралу, по его собственным словам, истинную радость приносила справедливая война. Думается, чтение Фомы Кемпийского духовно дезориентировало Верховного правителя, ибо изучение его книг могло породить в душе Колчака не стремление к внутреннему очищению, а именно к духовным наслаждениям. И как офицер, как военный до мозга костей, он, вероятно, желал получить их на полях сражений. Ведь для рыцаря (как и для самурая) война была естественным состоянием, приносившим счастье и духовное удовлетворение. Кстати, для британцев, к которым Колчак испытывал большую симпатию и даже желал служить английской короне с оружием в руках, война была некоей разновидностью спорта. Однако стремление к войне (пускай и справедливой) никогда не было присуще русскому православному человеку, он всегда воспринимал ее как горе и суровую необходимость.

Помимо этого, во время своих полярных экспедиций Колчак изучал буддизм – ему импонировала суровая дисциплина, царившая в полувоенных буддийских монашеских орденах. Александру Васильевичу казалось, что это укрепляет волю. Любил адмирал и Конфуция, специально для чтения его произведений он изучил китайский язык. Адмирал даже переводил на русский язык Сунь Цзы – одного из величайших военных мыслителей VI столетия до Р.Х. и автора трактата «Искусство войны». Но чему могли научить адмирала книги буддистских авторов, индийских йогов и философов, дышащих высокоумием и утонченным сладострастием, а также и мрачным жизнеотрицающим нигилизмом?

Привлекший внимание Колчака Тертуллиан также был весьма оригинальным христианским писателем, жившим в III веке от Р.Х. Образованный, прекрасно знавший Священное Писание и греческих авторов, он отличался жесткими взглядами и в конце концов увлекся монтанизмом[16], отстаивая в своих сочинениях крайний аскетизм и отрицая все земные радости, призывая христиан отказаться от брака, употребления мяса. И в этом мироотрицании Тертуллиан недалеко ушел от буддистских философов, а в проповеди крайнего аскетизма – индийских мыслителей.

Надо заметить, что монтанисты вошли в историю и своими призывами к добровольному мученичеству, что было осуждено Церковью. Иными словами, для монтанистов земная жизнь была чуть ли не антиценностью. И вот что интересно, самураи – это единственное и потому уникальное в мире сословие, для которого жизнь также представляет собой антиценность. Задело ли такое миропонимание душу адмирала? Трудно сказать. Но, вспомним, про него ведь говорили: «роковой человек», в нем замечали нечто трагическое. Вряд ли адмирал был насквозь пропитан самурайским духом, все‑таки он был воспитан в православной традиции. Да и мотивы у монтанистов и самураев были все же различны, однако круг интеллектуальных увлечений Колчака заставляет думать о его внутреннем настрое, отчасти созвучном самурайскому, в чем мы выше уже могли убедиться.

Словом, увлечения, наряду с китайской и индийской философией, трудами Тертуллиана и Фомы Кемпийского далеко не всегда могли принести пользу душе адмирала. Напротив, по свидетельству почти всех мемуаристов, Колчак был человеком вспыльчивым, нервным и неуравновешенным. Возможно, причина этого в отсутствии внутренней цельности, что не давало мира его душе.

Любопытно, что психологический портрет Колчака внешне довольно схож с образом императора Павла I – рыцаря на троне. Оба – люди нервные, но не злые, оба – идеалисты, наконец, оба – преданные и злодейски убитые. Как справедливо заметил белогвардейский православный историк Антон Керсновский, трагедия Павла I состоит в том, что он родился не в свое время, ибо XVIII век весьма отличался от XII, а Российская империя – от Иерусалимского королевства. Эти слова можно отнести и к Колчаку, против которого сражался не благородный иноверец Саладин, а лишенные элементарных представлений о чести, но жаждавшие власти циники‑убийцы. Благородный рыцарь оказался бессилен против них.

В этой связи примечательна реакция адмирала в одном из писем на вопрос Софьи Васильевны по поводу ее статуса как супруги Верховного правителя: «Мне странно читать в твоих письмах, что ты спрашиваешь меня о представительстве и каком‑то положении своем как жены Верховного правителя. Я прошу тебя уяснить, как я сам понимаю свое положение и свои задачи. Они определяются старинным рыцарским девизом короля Иоанна, павшего в битве при Креси: "Я служу"»[17].

Далее Колчак пишет о своей главной цели, перефразируя Суворова: «Я начну с уничтожения большевизма, а дальше – как будет угодно Господу Богу!.. Когда Родина и ее благо потребуют, чтобы я кому‑либо подчинился, я это сделаю без колебаний, ибо личных целей и стремлений у меня нет и своего положения я никогда с ним не связывал. Моя сила в полном презрении к личным целям… У меня почти нет личной жизни, пока я не кончу или не получу возможности прервать своего служения Родине». Примерно те же слова адмирал произнес во время допроса, отвечая на вопрос о своем отношении к монархии – он служил ей, потому что дал присягу.

В беседе с главноуправляющим делами Верховного правителя Г.К. Гинсом Колчак откровенно говорил о своем приказе начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. «Или они нас, – сказал адмирал, – или мы их», – и привел в пример беспощадную войну Алой и Белой Розы (любопытно, что, касаясь каких‑то своих взглядов или политических решений, Колчак постоянно ссылался на прецеденты не российской, а западной истории). Не следует судить адмирала за этот приказ с позиций XXI столетия. В значительной части большевики были нелюдями, совлекшими с себя образ человеческий, они более всего были похожи на бешеных псов, вырвавшихся из загона на свободу, и Колчак видел, еще в бытность свою командующим Черноморским флотом, их демонический лик. Кроме того, из Ветхого Завета известно о жестокой расправе израильтян с язычниками, поклонявшимися в буквальном смысле слова сатане в лице Ваала, требовавшего себе человеческих жертв, прежде всего младенцев. Большевики также не гнушались убийством детей, женщин и стариков. И это было их государственной политикой. У белых же самочинные картельные действия отдельных частей против мирного населения не находили поддержки у высших властей и неизменно ими осуждались.

В ситуации бескомпромиссной борьбы с коммунистами было бы естественно ожидать провозглашения адмиралом как православным христианином (несмотря на свое увлечение Востоком, Колчак никогда не отрекался от Христа) крестового похода против советской власти, а от Патриарха Тихона – благословения Колчака, пускай и тайного, на борьбу с богоборцами. Но получил ли Верховный правитель благословение Церкви в лице ее предстоятеля? На этот счет существуют два мнения.

В православно‑монархических кругах верят в то, что в январе 1919 года Патриарх благословил Верховного правителя на борьбу с красными и отправил ему письмо, призвав сражаться с коммунистами.

А.В. Колчак, 1919 г.

Прочитав письмо святителя Тихона, адмирал якобы сказал: «Я знаю, что есть меч государства, ланцет хирурга. Я чувствую, что самый сильный меч духовный, который и будет непобедимой силой в крестовом походе против чудовища насилия!» Произнес ли Колчак на самом деле такие слова? Знакомство с воспоминаниями об адмирале, его письмами и дневниками, документами, повествующими о его военной и государственной деятельности, наводят на мысль, что нет. Сама стилистика выступлений Колчака, его манера говорить были иными. Он вообще мало рассуждал о религиозном характере противостояния большевикам, они для него скорее немецкие наемники, шайка ничтожных уголовников, поэтому в борьбе с ними нужны прежде всего боеспособная армия и отлаженный государственный механизм, а не религиозная идея. Во всяком случае, об этом говорил сам адмирал в феврале 1919 года в Екатеринбурге во время встречи с общественными деятелями, духовенством и союзными офицерами. О духовном мече – ни слова.

Нужно также учитывать, что в красной столице Патриарх находился под неусыпным контролем богоборцев, державших его под домашним арестом и устраивавших время от времени ему допросы. Характер ответов святителя Тихона указывает на его стремление сохранить политический нейтралитет Церкви в братоубийственной Смуте. В своем послании от 18 марта 1918 года Патриарх обратился с призывом о прекращении Гражданской войны, а в октябре 1919 года, когда деникинские войска взяли Орел и подходили к Москве, заявил о невмешательстве священнослужителей в политическую борьбу.

Существует гипотеза, что Патриарх передал благословение Колчаку через епископа Нестора Камчатского. Однако на допросах в ЧК святитель прямо заявлял о том, что никакого благословения Колчаку с епископом Нестором он не посылал да и послать не мог, поскольку епископ Нестор покинул Москву еще в начале сентября 1918 года (Колчак станет Верховным правителем только через пару месяцев). С тех пор Патриарх его не видел.

Кроме того, ответы Патриарха на допросах в ЧК убедительно свидетельствуют о его нейтральной позиции и о том, что никакого благословения лично адмиралу и Белому движению в его лице он не давал. К слову, не получил патриаршего благословения и Деникин. Весной 1918 года известный церковный деятель князь Трубецкой посетил Патриарха перед отъездом на Белый юг. Позже он вспоминал: «Я не просил разрешения Патриарха передать его благословение войскам Добровольческой армии, и Святейшему Тихону не пришлось мне в этом отказывать, но я просил разрешения Его Святейшества передать от его имени благословение лично одному из видных участников Белого движения при условии соблюдения полной тайны. Патриарх, однако, не счел и это для себя возможным».

Таким об