Цитата явно вырвана из контекста, и, наложенная на наше время, звучит чуть ли не бессмысленно: добрый малой, но при этом недюжинный человек! Казалось бы, какое здесь может быть противопоставление? Белинский дальше так разъясняет свою характеристику Онегина: “Он не годится в гении, не лезет в великие люди, но бездеятельность и пошлость жизни душат его; он даже не знает, чего ему надо, чего ему хочется; но он знает и очень хорошо знает, что ему не надо, что ему не хочется того, чем так довольна, так счастлива самолюбивая посредственность”. Из этого разъяснения понятно, что определение “добрый малой” взято Белинским непосредственно из пушкинского романа, но, с другой стороны, до конца соглашаться с Белинским не стоит: во-первых, критик не совсем здесь идёт за автором «Евгения Онегина», а во-вторых, Онегин дан Пушкиным в духовном развитии.
Бедный школьник, разумеется, может и не помнить разъяснений Белинского и, взяв эту тему, будет исходить из буквального смысла цитаты. Что ж, расскажем ему о феномене «Евгения Онегина». Этот феномен заключается ещё и в том, что роман печатался по мере его написания, в течение семи лет — по главам, которые становились достоянием тогдашней критики. В последующих главах Пушкин успевал отвечать на появившиеся критические замечания. Вот и слова о “добром малом” произносит в «Онегине» один из читателей предыдущих глав, надеющийся, что герой наконец “будет добрый малой, // Как вы да я, как целый свет…” Это “как я” не укрылось от автора, который в ответ осыпает самодовольного читателя градом язвительных насмешек: “самолюбивая ничтожность”, ветреная и злая глупость, какой по плечу “посредственность одна”. “Добрый малой” в контексте романа — синоним пошлости, а Онегин неоригинален только в самом начале первой главы. Так что Белинский в данном случае идёт против пушкинской мысли.
Можно, конечно, так об этом и писать, подчёркивая, что Белинский прав, говоря о недюжинности Евгения. А можно, учитывая неопределённость и расплывчатость цитаты, которая станет заглавием сочинения, сосредоточиться и на доброте Онегина, и на его недюжинности.
И то и другое легко обнаружить в тексте.
К примеру, пылкий Ленский бесконечно рассказывает Онегину о своей любви, о любимой. И Онегин готов его постоянно слушать. Не спешит разочаровывать: “…глупо мне мешать // Его минутному блаженству”. Что как не доброе, заботливое отношение к приятелю проявлено в размышлениях Онегина: “И без меня пора придёт; // Пускай покамест он живёт // Да верит мира совершенству…”? Отметим, что так думает человек, поражённый хандрой, то есть не верящий совершенству мира. Разочаровывать младшего своего приятеля он, однако, не хочет.
Как не воспользуется Онегин и безоглядной влюблённостью в него Татьяны. Не откажет, правда, себе в удовольствии прочитать ей проповедь. Но закончит её предупреждением, показывающим, что он заинтересован в судьбе деревенской девушки: “Не всякий вас, как я, поймёт; // К беде неопытность ведёт”.
Одним словом, Онегин не раз в романе являл “души прямое благородство”, и автор запечатлел это в своём тексте.
Что же до недюжинности натуры Онегина, то её свойствами, несомненно, являются высвобождение из-под бремени “условий света”, неприятие пошлости во всех её проявлениях и, наконец, главное: Евгений оказался способен излечиться от хандры, воспрянуть для жизни, вернуть себе человеческое.
Тема 31.
“В чём же причина того, что отношения между Онегиным и Татьяной сложились так нелепо трагически?” (Г.А. Гуковский). (По роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин».)
Прав ли Гуковский, говоря о нелепом трагизме? По-моему, всё-таки нет. Школьнику, который захочет взять эту тему, нужно посоветовать не обращать внимания на слово “нелепо”, а просто исследовать сущность отношений Татьяны и Онегина, как они даны в романе Пушкина.
Ознакомившись с пьесой Грибоедова «Горе от ума», Пушкин написал А.А. Бестужеву о Чацком: “Всё, что говорит он, очень умно. Но кому говорит он всё это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека — с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловым и тому под.”. Запомним, по какому признаку определяет умного человека Пушкин.
А теперь подумаем над чувством, которое овладело Татьяной, едва она увидела Онегина. Она и сама довольно точно выражает его в письме Евгению:
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Ты чуть вошёл, я вмиг узнала,
Вся обомлела, запылала
И в мыслях молвила: вот он!
Татьяна ошиблась? Но она очень тонко почувствовала противостояние Онегина её деревенским знакомым. “С первого взгляду” она отметила незаурядность гостя, хотя, как явствует из разговора Онегина с Ленским, едущим от Лариных, Татьяна не перекинулась с Евгением ни единым словом.
Впрочем, судя по этому разговору, Онегин отличается не меньшей наблюдательностью.
“Скажи, которая Татьяна?” — спрашивает Онегин Ленского. “Да та, которая грустна, // И молчалива, как Светлана, // Вошла и села у окна”. “Неужто ты влюблён в меньшую?” — искренне удивлён Онегин. “А что?” — удивлён, в свою очередь, Ленский. “Я выбрал бы другую, // Когда б я был, как ты, поэт. // В чертах у Ольги жизни нет”.
Жизнью светятся черты Татьяны, и Онегин “с первого взгляду” различил это. Вот почему не только “посланье Тани” живо тронуло Онегина, но и воспоминание о ней: “И вспомнил он Татьяны милой // И бледный цвет, и вид унылый; // И в сладостный, безгрешный сон // Душою погрузился он”. “Милая” — это ведь онегинский эпитет, объясняющий сладостный, безгрешный сон его души. Ясно, что мысленно Евгений представляет себе вовсе не красавицу (“и бледный цвет, и вид унылый”). Но дело не во внешнем облике. Татьянино письмо совпало с первым впечатлением Онегина от девушки, которую он выбрал бы, если б был поэтом, которую назвал бы невестой, “когда бы жизнь домашним кругом // Я ограничить захотел”. Но он не был поэтом и не собирался жениться, о чём по возможности мягко и сказал девушке.
Правда, похвалив её за искренность тона: “Она в волненье привела // Давно умолкнувшие чувства”, он не удержался от интересничания: “Но я не создан для блаженства; // Ему чужда душа моя; // Напрасны ваши совершенства: // Их вовсе недостоин я”. И хотя дальше говорит о том, что “супружество нам будет мукой”, и о том, “что может быть на свете хуже // Семьи, где бедная жена // Грустит о недостойном муже…”, в этой убеждённости, что “я не создан для блаженства”, отчётливо слышны отзвуки той “особенной гордости” и того “чувства превосходства”, о которых говорил эпиграф к роману.
Что с самого начала отличает Онегина, чем противостоит он посредственности? Онегин знает людей.
Что знает Онегин о людях? Он знает, что они пошлы, мелочны, завистливы, корыстолюбивы, изменчивы в любви, непостоянны в дружбе. “Кто жил и мыслил, тот не может // В душе не презирать людей…” — вот итог такого знания.
Он презирает не всех. “Иных он очень отличал // И вчуже чувство уважал”. Но как раз это “иных” и это “вчуже” свидетельствуют о его характерной избирательности, допускающей только, что есть люди не хуже его, равные ему.
Разочаровавшись в светской суете, он, так сказать, умом возвысился над нею, умом постиг её неравенство ему. Но, изощрив его ум, она же опустошила его душу, что в совокупности привело к “чувству превосходства”, содержательность которого и раскрывает, следуя своему эпиграфу, пушкинский роман.
“Меняю милый, тихий свет // На шум блистательных сует…” — говорит Татьяна, прощаясь со всем, что ей дорого, вынужденная уступить матери, которая собирается везти её “в Москву, на ярманку невест!”
Что Онегин называет светскую жизнь “суетой”, понятно: он уже в конце первой главы предстал перед читателем, “отстав от суеты”. Но Татьяна, которая ещё не соприкасалась с этим, — откуда у неё на устах более подходящее разочарованному Онегину “шум блистательных сует”?
Из книг, которые она читает “в молчаливом кабинете” Онегина? Не столько сами по себе эти книги, сколько показавшийся Татьяне “странным” выбор именно их Онегиным способствует тому, что “ей открылся мир иной”.
К тому же Татьяна не просто читает книги из библиотеки Евгения, она читает по ним его душу, следит за тем, как невольно выражает себя его душа “то кратким словом, то крестом, // То вопросительным крючком”.
Поэтому она и сумела разгадать Онегина. Поэтому ей открылся мир “блистательных сует”. Но обратим внимание: не доктринёром, не обличителем явилась в свет Татьяна. Попав туда, она “вслушаться желает // В беседы, в общий разговор”. Другое дело, что ей невыносимо тоскливо, “душно” на московском балу. И всё же, несмотря на эту духоту, несмотря на свою тоску, она пытается понять чуждый ей мир и понимает его, как показывает последняя глава романа, где “цвет столицы” как бы сворачивает хвост, тушуется перед естественностью Татьяны.
Такое понимание человека не просто оттеняет онегинское знание людей, но обнаруживает неполноту, ущербность такого знания.
Скорее всего именно в этом истоки того, что отношения Татьяны и Евгения не сложились.
Они сложились трагически? Определённо на этот вопрос не ответишь. Бывшему светскому льву, постигшему “науку страсти нежной” и разочаровавшемуся в ней, несомненно, оказалось бы скучно с деревенской барышней, так сказать, пришельцем из другого для него мира. Не зря же он так оглушён появлением Татьяны в свете: “Как изменилася Татьяна! Как твёрдо в роль свою вошла!” В эту Татьяну он влюбляется, заваливает её письмами, мечтает “поминутно видеть вас, // Повсюду следовать за вами…”, чем, как показывает их последнее объяснение, оскорбляет её: “Как с вашим сердцем и умом // Быть чувства мелкого рабом?” Это “мелкое чувство” она назовёт ещё и “обидной страстью” не потому, что не верит в его любовь (“ей внятно всё”, — сказал по этому поводу автор), а потому что его любовь действительно оскорбительна ей, замужней женщине.
Ибо что он может предложить ей, кроме пикантной для света пошлятины, в которую неизбежно выльется их роман, случись ему возникнуть?
А что до её “я вас люблю (к чему лукавить?)”, то фраза эта разительно отличается от тональности её девичьего письма к нему, где она самозабвенно писала: “Я твоя”. Отличается тем, что означает только, что он — её первая любовь, а первую любовь, как сказал Ф.И. Тютчев, “сердце не забудет”.
Она ведь не случайно начала объяснение с напоминания о том времени, когда “я любила вас”, то есть была влюблена в него. Не случайно употребляет это перфектное “любила”.
Не случайно, потому что теперешнее её “люблю” полностью исключает влюблённость. А без этого какой же может быть союз между любящими?
Тема 32.
Каковы причины и последствия “хандры” Онегина? (По роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин».)
Автор не зря сердился на “самолюбивую ничтожность”, которая в последней главе романа попыталась уравнять Онегина с собою. С другой стороны, первая глава представляет собой абсолютно вымороченный день Евгения, который как раз и старается поначалу ничем не отличаться от других.
Вот автор пишет:
Бывало он ещё в постеле:
К нему записочки несут.
Что? Приглашенья? В самом деле,
Три дома на вечер зовут…
Но оказывается, что “ещё в постеле” в данном случае — не утро, и “на вечер” не значит вечер. “Утро в полночь обратя… // Проснётся за полдень”, — устанавливает автор цикличность светского времени.
В такой цикличности привычный человеку обеденный час не совпадает с “обедом”, который прозвонит герою его “недремлющий брегет”. К тому же “обед” и не просто еда, призванная удовлетворить естественное чувство голода. Определяемый брегетом, он — ритуал, заканчивающийся с началом нового ритуала независимо от того, насытился ли человек:
Ещё бокалов жажда просит
Залить горячий жир котлет,
Но звон брегета им доносит,
Что новый начался балет.
Всесильный в установленной им цикличности брегет властвует над человеком, превращая его в свою марионетку, в марионетку условностей.
Заурядный человек, несомненно, смирился бы с таким существованием, но Онегин незауряден: ему опротивела такая жизнь, или, как написал об этом автор, “наскучил света шум”.
И даже не просто “наскучил”: “Он застрелиться, слава богу, // Попробовать не захотел, // Но к жизни вовсе охладел”. А вот это и есть главный симптом хандры, о которой мы достаточно много говорили выше. Добавим к этому, что хандра, по авторскому указанию, следует за Евгением повсюду, “как тень или верная жена”, отравляя его существование разъедающим душу неверием в ценностный смысл жизни.
Разумеется, всё не так просто. Евгений, к примеру, получил возможность применить на собственной практике экономические рецепты Адама Смита, о выгоде которых пытался некогда втолковать своему отцу. “Отец понять его не мог, // И земли отдавал в залог” — в результате чего окончательно промотался. А Евгений извлёк из управления хозяйством и собственную пользу, и пользу своих крепостных.
Но таково уж следствие поражённых хандрою людей, что она не даёт им постичь собственное предназначение, понять, для чего они существуют, для чего существует мир.
Поэтому из Евгения не то что не получился исправный помещик, ему попросту надоело им быть, как надоело в будущем вести “святую” жизнь в деревне, и он грубо прервал её “святость”, зло подшучивая над Ленским на Татьяниных именинах и тем самым нарываясь на вызов на дуэль, который незамедлительно последовал.
Ах, как хочется Евгению в данном случае проявить свою независимость. Он оскорбит “старого дуэлиста” Зарецкого тем, что возьмёт себе в секунданты собственного слугу, которого к тому же отрекомендует “честным малым”, что заставит враля Зарецкого “закусить губу”. Но этим удовлетворит лишь собственное тщеславие. Ибо нет в этом внутренней свободы, нет независимости духа, а есть неосуществимое, в сущности, желание притупить в душе острейшее недовольство собой, обусловленное зависимостью от того же Зарецкого:
Он зол, он сплетник, он речист…
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шёпот, хохотня глупцов…
Конечно, как сказал автор, Онегин с Ленским были “от делать нечего друзья”. Но и убийство Ленского, по существу, оказалось “от делать нечего”, ибо случилось в угоду общественному мнению, в угоду его инерции, которую Онегин преодолеть не смог.
Любопытно, как вспоминает Онегин об этом убийстве в письме Татьяне:
Ещё одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленский пал…
Показательны эти многоточия, свидетельствующие, как тяжело Онегину вспоминать об этом, но вряд ли правы те, кто считает, что Евгений здесь как бы снимает с себя ответственность за убийство: дескать, что значит “жертвой”? Чьей “жертвой”?
Но, пробуждённый к жизни любовью к Татьяне, победивший свою хандру, Онегин точен в воспоминаниях о былой болезни: дуэль — “ещё одно” её свидетельство, её “жертва”.
В том-то и дело, что избавленному от хандры Онегину открылся смысл жизни. И, наверное, было бы неплохо, если б пишущий сочинение на эту тему закончил его, указав на лирическую концовку романа — «Отрывки из путешествия Онегина», где по контрасту с первой главой, описывавшей один петербургский день Онегина, дано описание одного одесского дня автора, упивающегося жизнью, вдохновенно её воспевающего.
Тема 33.
Объяснение Онегина с Татьяной в саду. (Анализ эпизода 4-й главы романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин».)
Любой эпизод художественного произведения — это всего лишь часть целого. Поэтому анализ эпизода должен быть направлен на постижение общего замысла автора.
Объяснению Онегина с Татьяной предшествует полученное им от неё письмо, которое его растрогало, о чём он и говорит ей: “Мне ваша искренность мила; // Она в волненье привела // Давно умолкнувшие чувства…” Стоит обратить внимание на то, какие же умолкнувшие чувства заговорили в Евгении, когда он получил “посланье Тани”.
Собственно, с выражения этих чувств и начинается глава четвёртая:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей,
И тем её вернее губим
Средь обольстительных сетей.
И дальше свод правил “науки страсти нежной”, которой, как мы знаем, Евгений овладел в совершенстве, на которую, как тут же сказано, “убил он восемь лет, // Утратя жизни лучший цвет”.
Изумлять нас это обстоятельство не должно: Татьяна пишет о своей любви, а иной любви, кроме той, на которую убил он восемь лет жизни, Евгений не знает.
Другое дело, что, мысленно пробежав по параграфам освоенной им науки, Онегин вспомнил однажды им виденную Татьяну, которую некогда оценил Ленскому, попутно удивляясь: как можно поэту влюбиться не в неё, а в её сестру, у которой нет в чертах жизни?
Разумеется, удивление это говорит об опытности, которой не может быть у восемнадцатилетнего Ленского: он, как многие, ослеплён красивой оболочкой женщины и не различает в своём ослеплении пустоты её души. Но характерна и оговорка Онегина: “Я выбрал бы другую, // Когда б я был, как ты, поэт”. Она означает, что Ольга похожа на тех, с кем он сам не раз имел дело, а Татьяна — на тех, о ком он читал. Вот и сейчас, вспоминая Татьяну, “в сладостный, безгрешный сон // Душою погрузился он”.
Стоит вспомнить, что в третьей главе автор горячо отстаивал право Татьяны на выражение своего чувства. Отстаивал перед теми, кого шокировал невиданный доселе поступок: девушка первая признаётся мужчине в любви! В начале девятнадцатого века подобные вещи были неслыханной смелостью. И автор не только отводит сравнение своей героини с кокеткой, но разводит их по самому главному признаку: “Кокетка любит хладнокровно” (то есть — расчётливо и холодно), Татьяна “любит без искусства, // Послушная влеченью чувства”, она “доверчива”. Что ж, сладостный, безгрешный сон души Онегина, прочитавшего письмо Татьяны, полностью подтверждает авторскую оценку героини.
Но их объяснение в саду свидетельствует, что Татьяна ошиблась, принимая Онегина за своего суженого.
Да, его умилила её искренность настолько, что он обещает ей: “Я за неё вам отплачу // Признаньем также без искусства; // Примите исповедь мою…” Но едва смолкнет, как автор немедленно уточнит жанр, в котором выступил перед Татьяной Онегин: “Так проповедовал Евгений”. И Татьяна при последнем их объяснении тоже отказалась считать обращённую к ней речь Онегина исповедью: “…стынет кровь, // Как только вспомню взгляд холодный // И эту проповедь…”
А как иначе относиться к таким онегинским словам:
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства:
Их вовсе недостоин я.
Любопытно сравнить их с письмом влюблённого в Татьяну Онегина, где опорные, зарифмованные в его речи слова “блаженства — совершенства” оказались перевёрнутыми:
Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюблёнными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой всё ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
То есть речь идёт не о том “блаженстве” любви, которая поддаётся рассудочному взвешиванию на тяжесть, физическому измерению на силу: “Я вас люблю любовью брата // И, может быть, ещё нежней” (онегинские слова из того эпизода в четвёртой главе, который мы разбираем), так что оказывается вполне возможным обсуждать достоинства, “совершенства” нравящейся тебе женщины. Не о “совершенствах” пишет влюблённый, но о “совершенстве”, проникающем в душу, наполняющем её “блаженством” (потому и поменялись местами эти слова), о “блаженстве”, нисходящем от “совершенства”, сознаваемом как высочайшее счастье.
Поздно, конечно, но здесь Евгений исповедуется! А в четвёртой главе он именно проповедовал: рассказывал о своём нежелании связывать себя семейными узами, о том, что, если бы и связал себя такими узами, то его жене это не принесло бы счастья, и урезонивал влюблённую в него девушку: “Учитесь властвовать собою…” Воистину ледяной душ проливался на неё: “Сквозь слёз не видя ничего, // Едва дыша, без возражений, // Татьяна слушала его”. Её состояние, как показывает автор, было очень близко к обморочному, сомнамбулическому: “Он подал руку ей. Печально // (Как говорится, машинально) // Татьяна молча оперлась…” Обратите внимание на слово “машинально”. Ведь и автор очень хочет, чтобы читатель обратил внимание именно на это слово. Потому и написал его курсивом.
А как же тогда отнестись к авторским словам в последующей строфе: “Вы согласитесь, мой читатель, // Что очень мило поступил // С печальной Таней наш приятель”? Не забудем о знаменитой пушкинской иронии в «Онегине», которая особенно даёт себя знать в обращении к “моему читателю”. Но и согласимся с автором: Онегин не стал морочить голову Татьяне, которая при последнем их объяснении так и говорит ему, вспоминая “эту проповедь”: “Но вас я не виню”, то есть — я поняла, что насильно мила не будешь!
Другое дело, что проповедь эта не остановила Татьяниной влюблённости, о чём свидетельствует, в частности, та же четвёртая глава: “Любви безумные страданья // Не перестали волновать // Младой души, печали жадной; // Нет, пуще страстью безотрадной // Татьяна бедная горит…” Татьяна и после речи Онегина остаётся в сильнейшей от него зависимости, и избавится от неё не прежде, чем разгадает его. Но когда разгадает, оценит, насколько он был оригинален в своём поведении с ней в саду, поймёт, кого он пародировал в своём благородстве, и потому до самого последнего их объяснения перестанет обращать на него внимания.
Тема 34.
Сон Татьяны. (Анализ эпизода из 5-й главы романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин».)
Прежде всего отошлём учителя к комментариям пушкинского романа Н.Л. Бродского и Ю.М. Лотмана. Там довольно подробно исследована мифологическая основа сна. Понять её важно, потому что слово “чудный” у Пушкина всегда означает: “связанный с чудом”. “Чудный сон” Татьяны пронизан свадебной и похоронной символикой. Видеть медведя во сне — к женитьбе или к замужеству. Переправа через реку — символ женитьбы в народной поэзии. А поскольку Онегин сидит за столом во главе дьявольской нечисти, то речь, таким образом, идёт о вывернутой наизнанку женитьбе, которая в этом случае означает ещё и похороны.
Впрочем, наша задача не пересказывать Бродского или Лотмана, а показать, как связан очередной эпизод романа с основной идеей «Евгения Онегина».
Не следует вырывать “чудный сон” влюблённой в Онегина Татьяны из контекста Святок, ибо снится сон героине как раз после её святочных гаданий, смысл которых объяснён автором в своих примечаниях к роману. Первый встречный Татьяне в святочную ночь, которого она окликает: “ Как ваше имя? ” (“Таким образом узнают имя будущего жениха”, — разъясняет автор), отзывается Агафоном. И в этом не только романное подшучивание над суеверной героиней, но и знак того, что не Евгений — Татьяне суженый, и того ещё, что в переводе с греческого Агафон — “добрый”: Татьяне не нужно опасаться будущего своего жениха. Подблюдная песенка, под которую “вынулось колечко” Татьяне, как снова разъясняет автор, “предрекает смерть”. Это сложный символ, прежде всего связанный с чувством Татьяны к Евгению. Но школьнику будет достаточно указать на смерть Ленского, тем более что её предрекает и “чудный” Татьянин сон.
Нелюдью, нечистью окружён Онегин в этом сне, тем, от чего, как сказал по другому поводу в этом романе автор, ему “тёмно” и что рассыплется, развеется, сгинет, когда он поймёт, где, в чём и откуда свет. А что он поймёт это, что ему дано это понять, как раз и пророчит сон: “Онегин за столом сидит // И в дверь украдкою глядит”, — потому что за дверью, в сенях, на пороге также украдкою — “тихонько в щёлку” рассматривает бесовский шабаш Татьяна.
“Он там хозяин, это ясно…” — сказано об Онегине, сидящем за столом с адскими посланниками. Но, с другой стороны, что может означать “хозяин” бесов? Только одно из двух: либо сатану, либо того, кого бесы завлекли к себе как раз тем, что разыгрывают покорность ему.
В контексте романа правдоподобней второе: Онегин поражён хандрой, которая, обессмысливая для него существование, в то же время побуждает его презирать людей, возноситься над ними, ощущать своё чувство превосходства над всеми.
Что ж, спасительный для Онегина объект обозначен. Онегин подходит к двери, распахивает её, “и взорам адских привидений // Явилась дева”. Каждый бес считает её своей добычей: “всё указует на неё, // И все кричат: моё! моё!”
И всё это тотчас же исчезает при признании Онегиным Татьяны “своей”: “ Моё! — сказал Евгений грозно, // И шайка вся сокрылась вдруг…” Стало быть, сон пророчит, что Татьяна действительно очистит душу Евгения. И она очистит её. Но сон пророчит не только это.
Татьяна видит во сне, как в хижину-шалаш, где остались они с Евгением, входят Ольга и Ленский. Вспыхивает и разгорается ссора. “…Вдруг Евгений // хватает длинный нож, и вмиг // Повержен Ленский…”
Поражает абсолютная неадекватность убийства возникшей ссоре. А с другой стороны, можно ли считать дуэль Ленского с Онегиным и гибель Ленского в романе адекватными той ситуации, которая возникла на Татьяниных именинах? Снова мы сталкиваемся с пророчеством, усиленным тем, что Ленский зарезан длинным ножом: Евгений, как тать, сгубил человеческую душу.
Вот почему Татьянин сон обрывается на таком видении:
…страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался… хижина шатнулась…
Он обрывается именно здесь потому, что, как написал известный учёный В.М. Маркович, раскрывший мифологический контекст этой концовки: “В семантике мифологического сюжета это ясные признаки катастрофически обращённого вспять космогонического процесса. И столь же ясна в этой системе значений таинственная связь между убийством близкого человека и последовавшим за тем потрясением основ бытия”. А в романной семантике убийство Ленского потрясло основы онегинского бытия: сознание Онегиным собственной душевной низости начинает процесс его духовной эволюции, которая является одним из самых важных мотивов пушкинского произведения.
А счастье было так возможно…”
Размышления об уроке по роману «Евгений Онегин»
Не знаю, как чувствуют себя мои коллеги, когда начинают изучать шедевры русской классической литературы… Я неизменно оказываюсь в состоянии тревоги и волнения, мучаюсь вопросами: как начать? О чём непременно нужно сказать? Что хочу услышать и получить от учеников? О романе, кажется, всё уже сказано, всё в нём открыто, десятки монографий, сотни статей представляют комментарии и оценки — на любой читательский вкус. А методические пособия заманивают на проторенный, логически выверенный путь изучения: от истории создания и особенностей жанра романа через анализ образов, их взаимодействия к апофеозу — оценке «Евгения Онегина» “неистовым Виссарионом”.
С таким грузом учителю трудно работать, тем более в который уж раз обращаясь к изучению произведения. И в этих методических муках забываешь о том, что детям-то всё это незнакомо: не читали они ни Г.А. Гуковского, ни Н.Л. Бродского, разве что самые любознательные заглянули в комментарии к роману Ю.М. Лотмана и В.В. Набокова; передачи телеканала «Культура» у большинства не в чести, а методические пособия для детей — и вовсе нечто из разряда запрещённых книг.
Но именно тот факт, что я забываю о детской неосведомлённости, и подталкивает к поиску новых путей, таких методических ходов, которые ранее были неведомы, и вполне возможно, что только мне. Вот тут и начинается настоящий творческий процесс — сотворение урока. Вновь будут тревоги и переживания, но уже вызванные работой мысли и чувств, стремлением учесть многие, подчас противоречивые, мнения и позиции, сплести все темы и уроки в единое целое, но так, чтобы всё-таки оставить каждому ученику возможность оценивать произведение по-своему и притом предельно обоснованно.
На подступах к уроку
В то время, когда обдумывался этот урок, который должен был стать открытым, ученики прочитали роман, обсудили и проанализировали и образ автора, и образ главного героя, его взаимоотношения с другими персонажами, в том числе с Татьяной Лариной. С горечью мы отметили, что ни чистая, искренняя любовь провинциальной барышни, ни пылкая поэтическая натура приятеля, ни чудная атмосфера деревенской жизни не оживили души Евгения, не показали ему путь к самому себе. “Пройдены” шесть глав романа. И здесь, подобно автору, который делает своеобразную остановку в седьмой главе, лишив её главного героя, я тоже решаю приостановиться и оглянуться назад.
Для большинства моих учеников ведётся, как минимум, второе прочтение романа, теперь уже аналитическое, литературоведческое. Однако было и первое — самостоятельное, непосредственное, в результате которого возникли простые, житейские мнения и вопросы, ценность которых в том, что они являются настоящей собственностью моих учеников. “Роман какой-то странный: в нём вроде бы ничего особенного и не происходит, а финал, честно говоря, раздражает неясностью”. — “А Пушкин специально не дописал, чтобы читатель сам домыслил продолжение…” — “Мне очень понравилось, я читаю уже в третий раз”. — “Что здесь может нравиться? Скучный герой, скучная жизнь…” — “Жаль Татьяну... И Онегина тоже. Нелепый он какой-то…” А ещё задаются вопросы, много и разные. И пока ученики не забыли эти мысли, нужно сделать остановку.
Среди множества вопросов ребят звучит один, на мой взгляд, далеко не праздный: “Почему Онегин и Татьяна вместе не могли быть счастливы? А была ли у них вообще эта возможность счастья?” Вопрос этот важен потому, что сам роман этот о людях, о человеке, который всегда ищет счастья, стремится к нему, но зачастую так и не обретает. А решение данного вопроса зависит от многого, в том числе от постижения внутреннего мира героев, которые, казалось бы, предназначены были друг для друга, но не смогли быть вместе. Сами они тоже говорят в романе о счастье. Вот Онегин: “Я думал: вольность и покой // Замена счастью. Боже мой! // Как я ошибся, как наказан…” А Татьяна, став замужней дамой и порвав с самой возможностью соединения с Онегиным, утверждает, что тогда, в деревне, их “счастье было так возможно, так близко…” Насколько точно герои оценивают степень этой возможности, мы и постараемся решить на очередном уроке.
Среди множества возможных путей решения (анализ позиции автора, оценка ситуаций, речи персонажей) мы выберем тот, который явно намечен самим автором романа. Дело в том, что Пушкин поместил своё творение в атмосферу литературного процесса: в романе, по подсчётам Юрия Лотмана, указано порядка 30 имён поэтов и писателей разных эпох, большое число произведений и их персонажей.
Наши герои, Татьяна и Онегин, тоже читают книги. Ребята помнят хрестоматийную фразу: “Татьяне нравились романы; // Они ей заменяли всё…” Онегин на протяжении всего романа несколько раз предпринимает попытки серьёзного погружения в чтение, хотя и не получает ожидаемых результатов. Такое пристальное внимание со стороны автора к кругу чтения своих героев объясняется культурными особенностями России начала XIX века, когда литературное творчество становится главным способом выражения личностного взгляда на жизнь; книги, печатное слово вообще формируют общественное мнение, внутренний мир отдельного человека. Понятно, почему среди прочих предложений относительно способов оценки характеров Татьяны и Онегина ребята произносят и это: посмотрим, что они читают. А я от себя добавлю: и как читают? и что даёт им чтение?
И был урок...
Волнение детей я чувствовала с самого момента их прихода в незнакомый кабинет, где было много новых людей с огромным багажом знаний и учительского опыта. В этой атмосфере ребятам предстояло следующее: работа с уже знакомым текстом романа, с комментариями и критическими оценками, представленными в приложениях к уроку, формулировка самостоятельных выводов и суждений о героях и о том, как повлиял на их жизнь круг чтения. В результате всего хотелось понять, насколько герои способны были почувствовать друг друга ещё тогда, когда оба были свободны. И работа началась.
Первая группа учеников перечитывала некоторые строфы из первой и четвёртой, второй и третьей глав, в которых представлены авторские характеристики Татьяны и Онегина. Ученикам предстояло высказать свои суждения о характере литературных увлечений героев, определить разницу. При знакомстве с комментариями выяснилось, что романтичная Татьяна любила вовсе не романтические произведения, а сентименталистские нравоучительные романы, в которых торжествует добродетель, а зло наказано. Что касается Онегина, то в указанных строфах не приведены названия прочитанных им книг (они появятся позже, в 7-й главе), однако постоянные сравнения его с Чайльд-Гарольдом ведут к пониманию, что Онегин прекрасно был знаком с разочарованным героем Байрона и старался быть похожим на него. Стоит заметить, что герои, подобные Чайльд-Гарольду, весьма далеки от понятия добродетели. Влияние книг настолько сильно, что поведение любимых героев становится образцом для подражания, а язык и стиль произведений присваиваются читателем, усваиваются им в речи.
Что отметили ученики второй группы, которые работали с текстом письма Татьяны и исповедью Онегина? В письме, как указывает Лотман и другие комментаторы, встречаются буквальные цитаты из Ричардсона, Руссо, Марселины Дебор-Вольмор. Ребята считают, что сделано это не по причине искусственности чувств героини, а из-за сложности самой ситуации (барышня пишет письмо возлюбленному!). Вновь верными помощниками становятся любимые романы, где такая ситуация типична для героинь. И знакомые фразы “ангел-хранитель”, “коварный искуситель”, “то воля неба, я твоя” и другие Татьяна легко кладёт на бумагу.
А вот в речи Онегина нет никаких литературных штампов (ему-то романы не “заменяли всё”). Он говорит с Татьяной просто, предельно открыто, соблюдая, тем не менее, нормы светского общения. Увы! Ничто пылкое, восторженно-возвышенное, пусть из книг, не было им усвоено. Но это уже моё, учительское сожаление, так сказать, в скобках.
Очень хотелось, чтобы здесь ученики перечитали прощальную элегию Ленского и убедились в том, насколько его речь по стилю близка речи Татьяны. Но следующие из этого сопоставления выводы, к сожалению, могут вывести нас далеко за временные рамки урока. С грустью оставив эту идею, предоставляю слово следующей группе учеников.
Им вместе с героиней романа предстояло сделать, на мой взгляд, важнейшее открытие. Они перечитывали эпизод 7-й главы, в котором Татьяна знакомится с Онегиным, изучая его книги. Опираясь на комментарии к литературным именам и авторам, ученики тоже понимали и узнавали Онегина ближе. Приведённый в задании фрагмент черновика 7-й главы и пояснения к нему дают понять, что Онегина интересовали герои, охваченные “мировой скорбью”, виновники страданий других людей, даже в конце жизни не нашедшие успокоения. “Уж не пародия ли он?” Трудно сказать, что больше повергло Татьяну в смятение: характеры ли этих героев или то, что Онегин оказался лишь подражанием. Ребята замечают также, что и сам автор довольно иронично отзывается об Онегине, называя его “москвич в гарольдовом плаще” (в черновиках — более резко: “шут в гарольдовом плаще”).
Итак, Татьяна и Онегин, мечтающие о счастье, открылись перед учениками как приверженцы разных культур, идеологий; они по-разному видели мир, по-разному оценивали себя и своё будущее. Татьяне близка “книжность”, но вместе с тем круг её чтения помог ей приблизиться к важнейшим нравственным категориям, поверить в силу добра и любви, понять и почувствовать другого человека. Онегин ближе к естеству жизни, однако жизнь его скучна, бессодержательна, не даёт ему возможности даже попытаться понять чужой мир и вселяет в него неверие в собственные силы. Понятно и то, что книжные герои сыграли здесь не последнюю роль.
Таких серьёзных выводов в финале урока мы не сделали. Зато пришли к пониманию важнейших отличий между героями, которые, вероятно, изначально осложнили их путь к совместному счастью. Это понимание стало возможным благодаря не только повторному чтению некоторых фрагментов романа, но и детальному знакомству с комментариями и оценками критиков. От вопроса, возникшего при самостоятельном чтении, с помощью аналитических приёмов мы подошли к освоению ещё одного способа обоснованной оценки характеров и взаимоотношений литературных персонажей.
Но далеко не всё шло на уроке гладко: возникали противоречивые суждения, идеи, способные увести к другим темам. Кстати, вопрос о возможности счастья для героев также не был решён однозначно. Одни пришли к мнению, что два совершенно разных человека быть счастливыми не могли, другие настаивали на том, что противоположности как раз сходятся, третьи, возможно, так и не ответили для себя на это вопрос. Наверное, всё это правильно, потому что урок имел продолжение, как и сам роман.
Послесловие к уроку
Вкоридорах лицея в конце учебного дня я встретила героев моего урока. Их интересовал сакраментальный вопрос: ну как? Я лишь успокаивала непроходящее волнение ребят и говорила, что всё хорошо, что они молодцы. Содержательно поговорить удалось лишь на следующем уроке.
Ребята отметили, что немного иначе взглянули на роль книги в формировании человека. Чтение, безусловно, важно и нужно, но не для того, чтобы отдавать дань моде, а чтобы научиться понимать мир и людей, а потому читать нужно многое и разное. Сказано было и о том, что число обращений Онегина к чтению не повлияло на изменения в нём самом, поскольку каждый раз эти обращения оказывались несерьёзными. Ученики посчитали, что новые жизненные ситуации не повлекли за собой изменений в характере героя, а вспыхнувшая в нём страсть к Татьяне в финале романа могла быть обусловлена множеством причин, никак не связанных с внутренними переменами в Онегине. Но этой спорной теме мы посвятим отдельный урок.
Были высказаны и сожаления, например, о том, что на открытом уроке Андрей так и не сумел доказать, что Пушкин любил романы Байрона, или о том, что Маша не осмелилась высказать критику в адрес Татьяны: не книжными героями нужно измерять душу живого человека! Вспоминали, как переживали на уроке за свои ответы, ведь вокруг сидели люди, которые “живут литературой, всё о ней знают, а мы можем сказать что-нибудь, что покажется неверным, смешным”. Здесь я подхватила эту мысль и сказала, что, вероятно, наша главная учительская ошибка в том, что мы не полностью избавляем учеников от страха сказать что-то неправильно, пообещав работать в этом плане над собой.
Спасибо моим ученикам за то, что, волнуясь, переживая и всё-таки работая, они вместе со мною прожили этот урок, который стал частицей моей профессиональной жизни, за то, что сумели понять книгу хотя бы в какой-то степени. Спасибо и коллегам, которые во время обсуждения урока своими вопросами показали неподдельный интерес ко всему происходившему.
