Система классов в капиталистическом обществе по М. Веберу 2 страница

В публикациях начала 90-х годов, укрупнив в соответствии с полученными критериями значимости первоначальную классификацию населения, Т.И. Заславская стала выделять четыре основные группы, составлявшие реальную социальную структуру советского общества в предреформенный период: 1) правящий класс (“номенклатуру”);                   2) сравнительно небольшой средний класс, включающий директорский корпус и часть интеллигенции; 3) низший класс “наемных работников” (рабочих, колхозников, представителей интеллигенции средней и низшей квалификации); 4) “социальное дно”. В новой системе стратификации должностное положение доминировало над профессионально-квалификационным, а ведомственная принадлежность места работы — над интеллектуальным содержанием труда[227].

С иных теоретико-методологических позиций подходили к анализу социальных классов и социальной структуры советского общества на рубеже 80—90-х годов О.И. Шкаратан и В.В. Радаев. Их концепция являлась продолжением, с одной стороны, идеи о неклассовом характере обществ советского типа (С. Оссовский, Е. Вятр), с другой — социологическим развитием идеи советского экономиста Я.А. Кронрода о том, что в СССР при формальном равенстве отношений собственности существует реальное неравенство людей в сферах производства, распределения, обмена и потребления[228]. В частности, польские социологи С. Оссовский и Е. Вятр высказали предположение, что в СССР существует слоевая структура и его можно считать неэгалитарным бесклассовым обществом[229]. На окончательное формирование данной концепции, по мнению Н.Е. Тихоновой, оказали влияние идеи западногерманского социолога В. Текенберга о “феодальном” характере советского общества с соответствующей сословной, а не классовой структурой[230]. Социальное неравенство в обществах такого типа проявляется преимущественно в жизненных шансах и престиже, а не в различном уровне доходов. Своеобразными “стержнями”, вокруг которых образуются сословные группировки, являются определенные отрасли, и даже отдельные крупные предприятия, предоставляющие своим работникам набор привилегий. Внутри сословий развивается немонетарная система взаимных обязательств (протекция, семейные кланы)[231].

Советское общество О.И. Шкаратан и В.В. Радаев охарактеризовали как неклассовое этакратическое. Они выделили два доминирующих типа цивилизации: “европейский” – с наличием частной собственности, гражданского общества, приоритетом ценностей индивидуализма, и “азиатский” — со всевластием государственных институциональных структур при отсутствии гражданского общества и подчиненной роли (или отсутствии) частной собственности, приоритетом общинных ценностей и подавлении индивидуальности. Россия столетиями являлась евразийским государством, совмещавшим в себе оба эти начала. Соответственно основным критерием социальной стратификации О.И. Шкаратан и В.В. Радаев считали распределение власти. Формальные ранги, образующие реальную стратификационную систему этакратического общества, они подразделили на наследуемые и приобретенные, а последние, в свою очередь, — на персональные и корпоративные, связанные с местом работы[232].

Легитимизация социальной иерархии обеспечивалась системой патернализма, при котором “правящие слои, обладая намного более весомыми привилегиями, обязаны гарантировать исполнителям минимум средств существования, независимый от их трудового вклада... При таком патерналистском обмене в наиболее невыгодных условиях оказывается более квалифицированная часть средних слоев... В итоге воспроизводство социального расслоения в обществе советского типа принимает форму асимметричного социального обмена, основанного на различиях в персональных и корпоративных рангах, из которых вытекают различия в присваиваемых привилегиях”[233]. Существование привилегий вытекало из корпоративного характера советского общества, при котором отношения между социальными группами во многом замещались взаимодействием корпоративных субъектов. Внутри каждой корпорации действовала своя система стратификации. Однако в любой из них существовало три основных слоя: 1) управляющий слой, имеющий и власть, и привилегии; 2) слой полноправных исполнителей, не обладающих властью, но получающих определенные льготы; 3) слой непривилегированных исполнителей, которые не обладали ни властью, ни льготами.

В конце 90-х годов в нашей стране появились первые эмпирические исследования, выполненные в русле веберианской/неовеберианской традиции[234]. Стратообразующими признаками выступают в таком подходе жизненные шансы на рынках труда и потребления. При этом, наряду с капиталом, под характеристиками рыночных позиции актеров понимается также место в системе управления, квалификация и другие индивидуальные особенности. Класс и страта интерпретируются Н.Е. Тихоновой в духе веберовской традиции, но класс, в отличие от страты, представляется как более массовое и устойчивое социальное образование, тесно связанное с самим типом общества и уровнем его развития. Для выделения страт внутри классов используются характеристики образа жизни, структуры потребления, социального самочувствия, ценностей и т.д. Сохраняется и термин “социальный слой”, но по сравнению со стратой слой представляет более аморфное и гетерогенное явление, поэтому данный термин используется Н.Е. Тихоновой для характеристики тех страт, которые находятся еще в стадии формирования.

Однако отечественные авторы идут дальше механического подражания веберовской традиции. Осознавая специфику общества переходного типа, где многие процессы, в том числе социальной мобильности, протекают по-особенному, они предлагают при анализе классовой структуры наряду с веберовским использовать также элементы функционального подхода, в частности идеи Т. Парсонса о статусе как вознаграждении не только 

 

 

деятельности, но и желательных качеств индивида[235].

Согласно Н.Е. Тихоновой, советское общество на протяжении десятилетий строилось на слиянии властных отношений с отношениями собственности. В этих условиях традиционное деление общества на классы, предполагающее наличие независимых от государства субъектов собственности, утрачивало всякий смысл. Реальную основу социальной структуры составляло место в процессе нетоварного перераспределения, отношение к контролю над каналами распределительной сети (понимаемой как распределение всех видов ресурсов), а социальная структура относилась к структурам сословного типа.

Таким образом, советское общество, относившееся по типу существовавшей в нем социальной структуры к обществам сословно-корпоративного типа, подразделялось на десятки групп, но укрупненно, без учета элиты (номенклатуры) и “социального дна”, оно состояло из двух основных групп. Одна из них — “средний класс” - включала руководство предприятий, высококвалифицированных специалистов, в том числе рабочую элиту, а также тех работников, основная деятельность которых была связана с системой распределения. Вторая объединяла представителей “низшего” класса — рабочих, колхозников и массовую интеллигенцию.

Такой была социальная структура позднесоветской России. За 10 лет глубоких трансформаций структура общества изменилась. При анализе факторов социальной стратификации современного российского общества Н.Е.Тихонова опиралась на данные 21 исследования, в том числе ежеквартальных мониторингов, проведенных с ее участием в 1995—1999 гг. в 12 территориально-экономических районах России (согласно районированию Госкомстата РФ) и в Москве. Число респондентов в этих исследованиях колебалось в пределах 1600-2200 человек в возрасте от 18 лет и старше, представлявших 11 социально-профессиональных групп: 1) рабочих предприятий, шахт и строек; 2) инженерно-техническую интеллигенцию;     3) работников торговли, бытовых услуг, транспорта и связи; 4) гуманитарную и творческую интеллигенцию; 5) служащих государственных и частных учреждений, предприятий; 6) военнослужащих и сотрудников МВД;             7) предпринимателей малого и среднего бизнеса; 8) пенсионеров городов;   9) студентов вузов; 10) жителей села; 11) безработных.

Выяснилось, что в период экономических реформ в России параллельно с сохраняющейся корпоративно-сословной социальной структурой возникает новая социальная структура классового типа, включающая шесть групп, что обусловлено сосуществованием двух относительно самостоятельных секторов экономики — государственного и частного. Верхняя и нижняя из шести выделенных страт (нищие и состоятельные) практически уже оформились в группы со своими субкультурами. Для остального же населения характерны достаточно плавные переходы от одной страты к другой. Это позволяет предполагать, что в рамках четырех наиболее многочисленных страт процесс формирования еще не завершен, а их облик пока не до конца определился. Попадание в те или иные социальные слои на макроуровне обусловливается во многом теми же факторами, которыми детерминировалось место индивида в статусной иерархии в советское время (должностью, отраслью, местом жительства и т.п.). Что же касается тех, кто занимал в советском обществе низшие статусные позиции, то они в основном продолжают занимать их и сейчас.

Однако углубление социальной дифференциации повлекло за собой ощущение снижения своего статуса у миллионов людей. Факторы, предопределяющие принадлежность к определенному классу, подразделяются наследующие: особенности рыночной позиции, место работы, место проживания, аскриптивные характеристики, семейное положение, социально-психологические особенности поведения, социализация и ближайшее окружение. Главным фактором стратификации в сегодняшней России является, как и прежде, работа в различных секторах экономики. Действие же остальных факторов связано с тем, как они влияют на возможность занятости в частном секторе[236].

Исследования Н.Е. Тихоновой продолжали на эмпирическом уровне то, что на теоретико-методологическом было сделано отечественными социологами десятилетием раньше. Концепция социальной структуры СССР В.В. Радаева и О.И. Шкаратана, созданная на рубеже 80—90-х годов, лежала в целом в русле веберовской традиции. На первый план в этой концепции выдвигался один из критериев веберовской триады — властный статус.

Неовеберовскую традицию в анализе социальной структуры российского общества на рубеже 80—90-х годов развивал также В. И. Ильин, который пришел во многом к тем же выводам, что и О.И. Шкаратан и В.В. Радаев. Существовавшую в СССР социально-экономическую систему он охарактеризовал как государственный социализм, где в результате тотального огосударствления производства классовая структура ликвидируется, а на ее месте возникает сословно-слоевая, где все граждане являются служащими единого государства. При этом, как подчеркивал В.И. Ильин, в условиях государственного социализма ведущая роль принадлежит синтезу профессионально-должностной и социально-отраслевой стратификации. Накладываясь друг на друга, они образуют целый ряд страт, обладающих набором устойчивых существенных признаков: место в системе общественного разделения труда, размер и характер доходов, уровень и тип образования, социально-психологические особенности и др. По сути, это отраслевые общности, разделенные по критерию власти (профессионально-должностная стратификация). “В условиях большой многонациональной страны, — отмечал В.И. Ильин, — данная система социальной стратификации в значительной мере сливается или частично совпадает с другими системами одномерной и многомерной стратификации. Поскольку существует более или менее явное территориальное разделение труда, постольку на отраслевую стратификацию накладывается территориальная. Между работниками сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности — не только отраслевые различия, но и различия между городом и деревней... В результате противоречия приобретают особенно глубокий характер. Происходит накопление социально-дифференцирующих признаков”[237].

В 90-е годы продолжались также исследования с марксистско-ленинских позиций. Среди основных классов, существующих в сегодняшней России, М.Н. Руткевич выделяет рабочих (около 40% занятого населения), крестьян (15% ), трудовую интеллигенцию (14%), мелкую и среднюю буржуазию (к которой он относит каждого четвертого работающего россиянина) и крупную буржуазию (около 1 %). В плане различии в имущественном положении М.Н. Руткевич противопоставляет “верхний” полюс, где сосредоточено менее 10% населения (крупная и средняя буржуазия, высшая государственная и хозяйственная бюрократия и “обуржуазившаяся верхушечная прослойка интеллигенции”) и основную массу (около 70%) трудящихся. Оставшиеся 20% он располагает между этими полюсами, считая, тем не менее, что в большинстве своем эти люди все же не дотягивают до уровня жизни квалифицированных рабочих и специалистов советских времен[238].

Более мягкий, хотя в целом находящийся в русле марксистских и неомарксистских традиций, подход к стратификации предлагает Л.А. Беляева. В качестве основы своей концепции социальной структуры российского общества она принимает отношения собственности. Отмечая, что в России происходит сейчас переход от сословной структуры к классовой, она подчеркивает, что в настоящее время в процессе становления находятся два экономических класса — класс собственников и класс наемных работников, которые в свою очередь глубоко дифференцированы в зависимости от сектора занятости, отраслевой принадлежности предприятий, региона проживания. Особый интерес представляют наемные работники частного сектора, по ряду характеристик значительно отличающиеся от наемных работников госсектора. Основное внимание Л.А. Беляева сосредоточивает на изучении среднего класса, которым традиционные марксисты не занимались[239].

Кроме отечественных социологов анализом классовой структуры нашего общества занимались в разные годы и зарубежные ученые. Последние анализировали наше общество в 50—60-е годы, когда отечественные социологи еще не приступали к стратификационным исследованиям. Еще тогда им удалось обнаружить такие классы и слои внутри советского общества, о которых российские ученые заговорили много лет спустя. К примеру, в начале 90-х годов Т.И. Заславская выделила в социальной структуре три группы: высший класс, низший класс, и разделяющую их прослойку. Основу высшего слоя составила номенклатура, включающая высшие слои партийной, военной, государственной и хозяйственной бюрократии. Социальную прослойку между высшими и низшими классами образуют социальные группы, обслуживающие номенклатуру, не имеющие частной собственности и права распоряжаться общественной, во всем зависимые[240].

Однако еще до исследования, проведенного Заславской, похожую схему анализа социальной структуры советского общества предлагали зарубежные социологи, в частности Е. Бергель, А. Инкельс и В. Текенберг[241]. Анализируя социальную стратификацию СССР в 1950 г., Алекс Инкельс обнаружил многослойную стратификацию, выделив в ней следующие группы населения:

1) правящую элиту — небольшую группу, состоящую из высокопоставленных партийных, правительственных, хозяйственных и военных чиновников, а также известных ученых, отмеченных властью артистов и писателей;

2) высшую прослойку интеллигенции, которую составляли промежуточные по своему статусу слои, включенные в перечисленные выше категории людей, с добавлением наиболее важных представителей технических специалистов;

3) массовую интеллигенцию или интеллигенцию в целом, состоящую из большинства групп профессионалов, бюрократии среднего уровня, менеджеров небольших предприятий, младших офицеров армии, техников и т.д.;

4) “белые воротнички”, которые в СССР называются просто служащими (бухгалтеры, кассиры, клерки, нижние чины руководителей и т.д.);

5) рабочий класс, подразделяющийся на:

“аристократию”, т.е. наиболее квалифицированных и хорошо работающих рабочих;

рядовых рабочих, имевших среднюю квалификацию и среднюю зарплату;

отстающих рабочих, по разным оценкам составлявших около одной четверти рабочей силы. Они имели низкий уровень квалификации, минимальный размер заработка, или были безынициативны и плохо работали;

6) крестьянство, которое по сравнению с рабочими являлось относительно более гомогенной группой, однако также подразделялось на несколько подгрупп:

преуспевающих крестьян, из так называемых колхозов-миллионеров, урожайность, техническая оснащенность и уровень подготовки кадров которых заметно отличаются от средних колхозов;

средних крестьян, включающие наименее производительные и наиболее бедные группы людей.

Кроме перечисленных выше категорий населения СССР А. Инкельс особо выделяет так называемую резидуальную (остаточную) группу, в которую он занес заключенных, содержащихся в трудовых лагерях и исправительных колониях. Эта часть рабочей силы фактически стояла вне формальной классовой структуры.

Различия между интеллигенцией, рабочими и крестьянами в большей мере определяются преимущественно доходом и престижем, хотя “аристократия” рабочего класса отличается более высоким рангом и получает зарплату выше, чем некоторые категории служащих. В свою очередь, некоторые колхозники живут лучше, чем некоторые рабочие. Разброс в доходах различных групп населения СССР оказывается даже большим, чем в США и некоторых странах Западной Европы[242].

Спустя полвека британские социологи Д. Эванс и С. Уайтфилд в ходе эмпирических исследований, проведенных в 1993, 1995 и 1996гг. в рамках проекта “Новые формы выражения политических интересов и политического участия в Восточной Европе” и охвативших 51 регион (опрошено более 6 тыс. человек на основе многоступенчатой вероятностной выборки населения России), попытались выяснить влияние классовой принадлежности на политические предпочтения россиян[243]. Они использовали к российскому обществу подходы, сложившиеся в британской социологии, и трактовали класс через совокупность профессиональных характеристик, объединяющих работников разных секторов экономики - наемных работников и людей, работающих на себя, тех, кто получает доход, и тех, кто получает зарплату, руководителей и руководимых, пользующихся льготами и тех, кому льготы не полагаются. Иными словами, таких характеристик, в соответствии с которыми люди строят различные экономические стратегии и имеют различные шансы в

 

 

жизни[244]. При этом они тесно связаны с другими, такими, как социальный статус и доход, хотя и не определяются ими[245]. По мнению Д. Эванса и С. Уайтфилда, классовое положение свидетельствует о трудовом положении (работодателя; человека, работающего на себя; наемного работника), а также о положении в рамках широкой категории наемных работников.

В данном исследовании классовое положение измерялось с помощью алгоритма, разработанного Голдторпом и Хитом[246] совместно с британским Центром изучения населения, переписи и социальных исследований (ISCO). Д. Эванс и С. Уайтфилд составили 11 стандартных категорий социальных классов. Эти категории, в свою очередь, были сгруппированы в пять более широких категорий с учетом особенностей российской социальной структуры: “белые воротнички” (класс I); мелкие служащие и работники умственного труда (классы II и III); мелкая буржуазия (классы IVa и IVb); рабочий класс (классы V, VI и VIIa); и, согласно принятой в Восточной Европе терминологии, крестьяне (классы IVc и VIIb). Еще более укрупненная схема предполагала простое дихотомическое деление на классы, при котором рабочие и крестьяне объединены в категорию “рабочий класс”, а остальные образуют категорию “средний класс”.

На основании полученных данных Д. Эванс и С. Уайтфилд, в отличие от других исследователей современной политики посткоммунистической России, обнаружили в России социальные различия, проистекающие из классового положения. “Мы убедились, что рост важности классовой принадлежности в России - это не просто результат индивидуальных, проистекающих из классового положения, различий в социально-экономическом опыте, но также результат усиливающейся тенденции к соотнесению этого опыта с более общими идеологическими взглядами и, наконец, с политическими предпочтениями. Различия между классами в политических предпочтениях в России опосредованы различиями классов в поддержке рынка, а также растущей связью политических предпочтений с экономическим опытом в результате, как мы полагаем, социального и политического образования. Российский электорат со временем становится как более политически грамотным, так и более экономически дифференцированным, и именно этим совокупным влиянием объясняется рост силы и характер взаимоотношений

 

классовой принадлежности и голосования”[247].

Современный этап социологического осмысления стратификации общества в целом и построения классовой теории в частности проходил под сильным, если не сказать решающим, влиянием учений К. Маркса и М. Вебера. Несмотря на обилие эмпирических подходов в изучении классов и появление новых теоретических подходов к их осмыслению, создать принципиально новую теорию классов ни одному из современных социологов так и не удалось. Под разным углом зрения, добавляя или убирая различные признаки клас-сообразования, они уточняли, корректировали и видоизменяли концепции великих классиков. Специалисты считают, что после Маркса и Вебера мировая социологическая мысль в осмыслении классов пошла двумя главными путями - вслед за Марксом (неомарксизм) и вслед за Вебером (неовеберианство).

В то время как в классический период ведущие роли в разработке теории классов занимали немецкие социологи, на современном этапе главную роль в ее развитии сыграли американские социологи. И хотя нельзя отрицать значения других, скажем, английских, французских и немецких ученых, все же доминировали на социологической сцене именно американцы.

Под неомарксизмом в литературе принято понимать течение западной социально-философской мысли, представители которого интерпретировали философию Маркса в духе неогегельянства, фрейдизма, “философии жизни”, экзистенциализма и структурализма[248]. Его основоположниками считаются Д. Лукач (“История и классовое сознание”, 1923) и К. Корш (“Марксизм и философия”, 1923). С конца 20-х — начала 30-х годов неомарксизм активно развивался теоретиками франкфуртской школы - Э. Фроммом, Г. Маркузе,      М. Хоркхаймером и Т. Адорно. Во Франции после Второй мировой войны к нему примыкали А. Лефевр и Ж.-П. Сартр. В Англии и США - Р. Миллс, А. Гоулднер, И. Горовитц, Т. Боттомор, Э. Райт и др.). Основная тенденция неомарксизма как социально-философского направления заключается в соединении философских понятий с политэкономическими и общесоциологическими.

Неомарксисты считают, что производственные отношения и экономика, формирующие базис общества, определяются уровнем и характером развития производительных сил, особенно средств труда. Ядро производственных отношений образуют отношения собственности на средства производства, которые служат основным критерием выделения классов. В капиталистическом обществе основными классами являются буржуазия и пролетариат. Воспроизводство капитала сопровождается дифференциацией собственности и  доходов, возрастающей поляризацией общества в целом. Профессиональные признаки позволяют выделить страты внутри классов. Классы признаются реальными, а не номинальными статистическими группами, у которых развивается классовое самосознание. Классовые отношения суть отношения эксплуатации. Классовая борьба выступает основополагающим фактом мировой истории.

Ранний неомарксизм. К раннему неомарксизму правильнее относить европейских мыслителей, творивших в конце XIX — первой четверти XX в. Последователями марксистской трактовки классов в то время были, в частности, М. Туган-Барановский, принимавший в качестве основного классоформирующего признака распределительные отношения, Э. Бернштейн, считавший критерием выделения классов степень имущественной обеспеченности и размер дохода, К. Каутский, являвшийся сторонником распределительной теории классов. Он считал признаком класса общность источников дохода, вытекающую отсюда общность интересов и общую противоположность их интересам других классов[249]. Согласно К. Каутскому, существуют три основных класса: землевладельцы, капиталисты и наемные рабочие — и несколько промежуточных классов, подклассов и вторичных классовых подразделений, которые в итоге переходят в профессии.

Поздний неомарксизм. К нему следует относить прежде всего американских социологов, формировавших свои теории классов под определяющим влиянием учения Маркса. Остановимся на самых крупных фигурах.

 

В социальной структуре современного западного общества Алвин Гоулднер (1920—1980) выделил три класса — старую буржуазию, или денежный класс капиталистов, пролетариат и новый класс, который подразделяется им на две страты: 1) интеллигенцию (научно-технические работники и специалисты); 2) интеллектуалов (гуманитарную интеллигенцию)[250]. Возникновение нового класса — всемирно-исторический процесс, присущий в равной мере и США, и СССР. Развитие нового класса по обе стороны океана явилось следствием усиления власти общественного мнения, носителем которого служили интеллигенция и интеллектуалы. Новый класс представляет собой составную часть правящего класса.

1

Проанализировав различные концепции нового класса (Дж. Гэлбрейта, Д. Белла, Т. Парсонса, Н. Хомски), Гоулднер создает собственную концепцию, выделяя две характерные черты нового класса:

• культурный капитал (знания и квалификация),

• культура критического дискурса (особая речевая общность).

Культурный, или человеческий, капитал означает не средства производства, а достаточно высокий уровень образования. К новому классу в США он относит инженеров, промышленных руководителей (менеджеров), бухгалтеров, аудиторов, администраторов, госслужащих, журналистов, преподавателей, учителей и т.д. Гоулднер именует новый класс “культурной буржуазией”, противопоставляя ее старой “денежной буржуазии”. Культура становится капиталом, когда она “капитализируется”, т.е. становится источником постоянного дохода. В таких условиях капитал превращается в прирожденное преимущество. Те, кто обладает знаниями и способностями, гарантируют себе приличное материальное вознаграждение за труд, а те, кто ими не обладает, ничего не получают. Другие социологи, в частности Д. Белл, говорили о появлении когнитариата — термина, придуманного по аналогии с пролетариатом (“когнитос” по-гречески означает знание). С пролетариатом, занятым исключительно физическим трудом, когнитариат, занятый исключительно умственным трудом, роднит то обстоятельство, что представители того и другого выступают работниками наемного труда.

Капитализация знаний и квалификации осуществляется в виде получаемого за труд материального вознаграждения: жалованья, гонораров, зарплаты, патентов, авторского права, верительных документов, научных дипломов и т.д. Наличие культурного (интеллектуального) капитала объединяет и одновременно отдаляет новый класс от традиционного рабочего класса[251].

Вторая отличительная характеристика нового класса — культура критического дискурса — играет не меньшую роль. Интеллектуалов и интеллигенцию выделяет грамотная, свободно формирующаяся, богатая по своему содержанию и литературно оформленная речь. Принадлежность к такому языку солидаризирует новый класс в самостоятельную речевую общность. Речь, как и квалификация, превращается в мощное оружие, при помощи которого интеллектуалы и интеллигенция отвоевывают привилегированные позиции на рынке труда и защищают свои социальные и экономические права. Язык нового класса становится выразителем и носителем особой системы ценностей и верований, складывается в особую субкультуру. Речь можно считать не только средством классовой консолидации, но также орудием формирования классового сознания и идеологии.

Две элиты, формирующие новый класс, — интеллигенция (“технари”) и интеллектуалы (“гуманитарии”) — обладают разными речевыми культурами. У них разный язык и разная система ценностных ориентации: технари ориентированы на бизнес и производство, а гуманитарии — на философию, политику, литературу. “Узколобые” интеллигенты привержены одной профессии, одной парадигме мышления. Напротив, интеллектуалы свободно переходят от одной специализации к другой, у них плюралистическая система ценностей, они придерживаются нескольких парадигм мышления. В отличие от традиционных видов капитала — собственности на средства производства (буржуазия) и собственности на рабочую силу (пролетариат) — культурный капитал нового класса дает гораздо больше перспектив для вертикальной и горизонтальной мобильности.

К числу обладателей традиционного капитала Гоулднер относит также бюрократию, представители которой, как и интеллигенция, занимаются умственным трудом. Но бюрократия, порожденная крупными организациями, творчески и структурно неподвижна. Она не способна к техническим инновациям и неожиданным управленческим решениям. Иное дело техническая интеллигенция, названная Т. Вебленом технократией. Она всегда противостоит косной и неповоротливой бюрократии, культурный капитал которой ограничен рутинными навыками.

Технократов, или техническую интеллигенцию, отличает от бюрократии готовность к “культурной деструкции”, т.е. изменению, обновлению организации или общества, а также прагматическая ориентация. Технари преданы делу, а не должности. Должность находится в этой организации, а дело в любой организации. Готовность все обновлять Гоулднер называет прагматическим нигилизмом. Он присущ гуманитариям не в меньшей степени, чем технарям. Ниспровергать все и всяческие устои — общества, культуры, сознания — чуть ли не главное занятие нового класса.