Решение этих проблем приняло в России полемически-пародийный характер и связано с образованием и деятельностью двух литературных объединений – «Беседой любителей русского слова» (1811–1816) и «Арзамасским обществом безвестных людей» («Арзамасом»; 1815–1818).
В начале 1800-х гг. Карамзин написал несколько статей («Отчего в России мало авторских талантов», 1802 и др.), где утверждал, что русские не умеют изложить некоторые психологические и философские тонкости в разговоре, не могут точно и ясно выразить свои переживания, тогда как на французском языке те же самые переживания они передают легко. Тем самым Карамзин зафиксировал характерное противоречие в языковом обиходе дворянина того времени – явление двуязычия. Русским образованным людям было легче говорить и писать по-французски, чем по-русски. В этом даже спустя несколько лет признавались многие писатели, в том числе Пушкин. Некоторые поэты (например, Вяземский) сначала писали стихи по-французски, а затем переводили их на русский язык.
Французский язык в начале XIX в. был средством общения и дипломатии. С ним вместе в русскую культуру вошло множество понятий, связанных с Французской революцией, европейской общественной мыслью, философией и литературой. Эти понятия не были еще освоены русским языком. Причина, по мнению Карамзина, заключалась в том, что «истинных писателей было у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надо выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли». Между тем именно писатели («авторы») «помогают согражданам мыслить и говорить» (курсив мой. – В.К.). Неразвитость русского литературного языка задевала национальную гордость Карамзина-патриота. Он мечтал, чтобы русский язык был таким же богатым, как и французский. Обращение Карамзина к французской культуре, таким образом, не имело ничего общего с галломанией.
Что же необходимо было сделать, чтобы русский язык стал вровень с великими языками мира? Язык литературы, отвечал Карамзин, должен стать языком разговорным, языком «хорошего», т. е. просвещенного, образованного, общества. Нужно говорить, как пишут, и писать, как говорят. Здесь-то за образец и следует взять французский язык с его точным словоупотреблением и ясным синтаксисом. Французы подают и другой пример: «…Французский язык весь в книгах (со всеми красками и тенями, как в живописных картинах), а русские о многих предметах должны еще говорить, как напишет человек с талантом».
Карамзин и карамзинисты считали, что нужно сблизить язык книжный и язык разговорный, чтобы стереть различие между книжным и разговорным языком, чтобы «уничтожить язык книжной» и «образовать» «средний язык» на основе «среднего» стиля литературного языка[23]. Опора на Францию, которая далеко опередила Россию «в гражданском просвещении», усвоение европейских понятий не могут быть гибельны для страны. Дело заключается не в том, чтобы сделать из русских французов, немцев, голландцев или англичан, а в том, чтобы русские могли стать вровень с самыми просвещенными народами Европы. При этом надо соблюсти одно непременное условие – перемены должны наступить естественным путем, без насильственной ломки.
Статьи Карамзина встретили сразу же решительное возражение со стороны адмирала А.С. Шишкова, который откликнулся на них трактатом «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» (1803).
По всем основным тезисам статей Карамзина Шишков яростно полемизирует с ним. Если Карамзин считает, что усвоение западных понятий необходимо для России, то Шишков защищает отечественную культуру от чужеземного влияния и заявляет, что Россия должна сохранить себя в неприкосновенности от идеологического и культурного воздействия Франции и Запада в целом. Задача, по мнению Шишкова, состоит в том, чтобы оградить национальные ценности и святыни от развращающих идей западного «чужебесия». Нация, которая развязала якобинский террор, уничтожила монархию, отвергла религию, – нация разрушителей. В ней нет никакого положительного, созидательного начала. Вследствие этого ее философия, литература и вся культура обладают только отрицательным смыслом и способны сеять лишь насилие, разбой, неверие.
Французская философия – не более чем «безумное умствование дидеротов, жанжаков, волтеров и прочих, называвшихся философами». В ней столько слепоты и заблуждений, сколько не содержится «в самом грубейшем невежестве». Новейшие философы обучают народы тем «развратным нравам», «пагубные плоды которых после толикого пролияния крови и по ныне еще во Франции гнездятся». Поэтому «надлежит с великою осторожностью вдаваться в чтение французских книг, дабы чистоту нравов своих в сем преисполненном опасностью море не преткнуть о камень…».
Французская литература – «невразумительное пустословие», французский язык «беден, скуден», в нем много слов, созданных бесчинной и кровавой революцией – «декады», «гильотины». Он представляет собой бесплодную почву, не способную родить ничего великого. Эта чужеземная культура «вламывается насильно» в русскую культуру, искажая и уничтожая чистые и самобытные национальные основы.
В результате своих рассуждений Шишков пришел к выводу, что России надлежит не усваивать ложное европейское просвещение, а беречь и охранять свое прошлое. Только так можно избавить страну от тлетворного французского влияния.
Если Карамзин устремлялся вперед, то Шишков мысленно двигался назад и мечтал возвратиться к прошлому, воскресив патриархальные нравы, обычаи и язык старины. Он не удовлетворялся ни будущим, ни настоящим. Это была утопическая надежда на развитие, идущее вспять, на регресс, а не на прогресс.
С целью повернуть движение русской культуры назад Шишков обратился к славянскому языку церковных книг, на котором тогда уже не говорили в обиходе. Он ратовал за книжный язык и протестовал против его сближения с языком разговорным и, главное, – растворения его в языке разговорном. Язык Расина, возражал Шишков Карамзину, «не тот, которым все говорят, иначе всякий был бы Расин». Однако, если и «не стыдно», как писал Шишков, говорить языком Ломоносова, то совершенно ясно и другое – ни языком Расина, ни языком Ломоносова не изъясняются в повседневной жизни.
В основу единого литературного языка, считал Шишков, нужно положить не разговорный язык, не «средний» стиль, а прежде всего язык церковных книг, славянский язык, на котором эти книги написаны. «Славянский язык, – писал он, – есть корень и основание российского языка; он сообщает ему богатство, разум и красоту». Почва славянского языка, в отличие от почвы языка, французского, плодоносна и живительна, она обладает «богатством, изобилием, силой». На славянском языке не было светской литературы. Это был язык церковной культуры. Если во Франции уже были светские писатели, которые своими сочинениями развращали нравы, то «мы оставались еще до времен Ломоносова и современников его при прежних наших духовных песнях, при священных книгах, при размышлениях о величестве Божием, при умствованиях о христианских должностях и о вере, научающей человека кроткому и мирному житию…». Французские духовные книги не идут ни в какое сравнение с русскими: «…французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с французскими духовными писаниями и вы тотчас сие увидите».
Шишков признавал, что после Петра I и Екатерины II в России стали доступны сочинения европейских мыслителей и писателей, появились новые обычаи («выучились танцевать миноветы»), свои светские авторы. Но именно с тех пор и началась порча нравов. В нарушении гармонии виновато дворянство. Народ (вся не дворянская часть нации – простолюдины, крестьянство, купечество) сохранил национальные обычаи и нравы, потому что был воспитан только на русской грамоте, на русских книгах, на своих обычаях. Отсюда Шишков делал вывод о том, что, кроме книжного языка, в основание единого литературного языка должно лечь народное красноречие, т. е. те слова, выражения и обороты, которые встречаются в фольклоре, в языке простолюдинов, крестьян, купцов (просторечия и «руссизмы»).
Итак, Карамзин и Шишков пришли к одной мысли о необходимости единого литературного языка и поняли его создание как дело общенационального и государственного значения. Однако Карамзин настаивал на сближении книжного языка с разговорным, а Шишков даже не допускал такой мысли. В основу литературного языка Карамзин предлагал положить «средний» стиль, Шишков – высокий и просторечный стили. Оба писателя были уверены в том, что литература, созданная на предлагаемых каждым языковых принципах, будет способствовать объединению всех сословий народа на общей национальной почве. При этом Карамзин и Шишков открывали путь романтизму (идеи народности и самобытности, характерные для Шишкова, были выдвинуты именно романтиками), но Карамзин был одушевлен идеей постепенного и естественного движения вперед, а Шишков мыслил движение вперед как искусственное и противоестественное возвращение назад[24].
С целью воспитания будущих молодых писателей в своем духе А.С. Шишков задумал создать литературное общество, в котором умудренные жизненным и литературным опытом маститые старцы давали бы советы подающим надежды начинающим авторам. Так родилась «Беседа любителей русского слова». Ее ядро составили Г.Р. Державин (торжественность и значительность заседаний была подчеркнута тем, что они происходили в его доме), А.С. Шишков, М.Н. Муравьев, И.А. Крылов, П.И. Голенищев-Кутузов, С.А. Ширинский-Шихматов.
Официальное открытие «Беседы» состоялось 21 февраля 1811 г., но заседания начались значительно раньше. Ее действительные члены и члены-сотрудники распределялись по четырем «должностным разрядам», во главе которых стоял председатель (А.С. Шишков, Г.Р. Державин, А.С. Хвостов, И.С. Захаров). Кроме них в заседаниях «Беседы» участвовали Н.И. Гнедич, П.А. Катенин, А.С. Грибоедов, В.К. Кюхельбекер и другие известные литераторы. «Беседчики», или «шишковисты», издавали свой журнал «Чтения в Беседе любителей русского слова» (1811–1816).
По словам Г.А. Гуковского, «Беседа» была «упорной, хотя и неумелой, ученицей романтизма». Национально-романтическая идея, провозглашенная Шишковым, с ее враждебностью философскому XVIII в., стремлением возродить национальный характер на основе церковности даст всходы в творчестве Катенина, Грибоедова, поэтов-декабристов.
Еще до открытия «Беседы» к Шишкову присоединились некоторые литераторы, не разделявшие принципов сентиментализма и возникавшего на основе переводов и переложений с европейских языков (например, баллад Жуковского) романтизма. Наиболее последовательным и талантливым среди них был поэт и драматург князь А.А. Шаховской. В 1805 г. он выступил с пьесой «Новый Стерн», направленной против карамзинистов. Затем, в 1808 г. он опубликовал в своем журнале «Драматический вестник» несколько сатир, в которых упрекал современных лириков в мелкости тем, в излишней слезливости, в нагнетании искусственной чувствительности. В своей критике Шаховской был прав. Он прав был и тогда, когда решительно ополчился против «коцебятины» (от имени посредственного немецкого драматурга Августа Коцебу, которым по какому-то необъяснимому недоразумению восхищался Карамзин, превознося его психологизм) – сентиментально-мелодраматических пьес, наводнивших русскую сцену. Вскоре опубликовал новое сочинение и Шишков («Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика»; 1809), где развивал идеи знаменитого трактата.
Чаша терпения сторонников Карамзина переполнилась, и они решили отвечать. Сам Карамзин участия в полемике не принимал.
Казалось бы, общая забота о создании единого национального литературного языка и общая устремленность к романтизму должны были привести к объединению усилий всех просвещенных слоев. Однако случилось иначе – общество раскололось и произошло глубокое размежевание.
С критикой Шишкова выступил в 1810 г. на страницах журнала «Цветник» Д.В. Дашков, подвергший сомнению утверждение Шишкова о тождестве церковнославянского и русского языков. Он доказывал, что церковнославянизмы – лишь одно из стилистических «вспомогательных» средств. Согласно Дашкову, Шишков – дилетант-филолог и его теория надуманна.
В том же номере появилось послание В.Л. Пушкина «К В.А. Жуковскому», в котором, почувствовав себя задетым Шишковым, он отверг упреки в антипатриотизме:
Отечество люблю, язык я русский знаю,
Но Тредьяковского с Расином не равняю.
Еще дальше В.Л. Пушкин пошел в «Опасном соседе» (1811), которым восхищались карамзинисты. Описывая проституток, восторгавшихся «Новым Стерном» Шаховского, автор поэмы адресовал драматургу слова: «Прямой талант везде защитников найдет». Фраза эта стала крылатой.
Оскорбленный Шаховской написал комедию «Расхищенные шубы», в которой высмеял небольшой талант В.Л. Пушкина и его незначительный вклад в русскую словесность. 23 сентября 1815 г. состоялась премьера комедии Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды». В пьесе был выведен слезливо-сентиментальный балладник Фиалкин, стихи которого пародировали балладу Жуковского «Ахилл» (в комедии содержались намеки и на балладу «Светлана»).
Так завязалась веселая и принципиальная полемика между карамзинистами и шишковистами. Шишков отстаивал идею национальной самобытности литературы. Карамзинисты спорили: национальной идее не противоречит ориентация на европейскую культуру и европейское просвещение, которое есть единственный источник формирования вкуса. Утверждая изменчивость и подвижность литературных форм, они обвиняли своих противников в литературном старообрядчестве, в приверженности устаревшей нормативности.
Содержание и стиль полемики сложились после того, как в 1815 г. Д.Н. Блудов написал сатиру в прозе «Видение в какой-то ограде». Сюжет сатиры Блудова заключался в следующем. «Общество друзей литературы, забытых Фортуною» и живущих в Арзамасе вдали от обеих столиц (издевательский намек на известных литераторов из «Беседы», которые на самом деле все канули в Лету, т. е. умерли как писатели), встречаются в трактире и проводят вечера в дружеских спорах. Однажды они случайно наблюдают откровения незнакомца (по внешним чертам в нем легко узнать А.А. Шаховского). Используя старинный слог и форму библейского иносказания, незнакомец рассказывает о пророческом видении. Ему привиделось, что некий старец (в нем угадывался А.С. Шишков) возлагает на него миссию написать пасквиль на соперников, которые даровитее старца. Тем самым старец будто бы восстанавливает свою низко павшую репутацию, утоляет грызущую его зависть и забывает о собственной творческой неполноценности.
Сатира Блудова во многом наметила и жанр, и иронические приемы арзамасских сочинений. Она дала жизнь кружку (прежний Арзамас[25] решено возродить как «Новый Арзамас»), возникшему в 1815 г. и названному «Арзамасское общество безвестных людей» или – кратко – «Арзамас». В него вошли В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, Д.В. Дашков, А.И. и Н.И. Тургеневы, М.Ф. Орлов, К.Н. Батюшков, А.Ф. Воейков, В.Л. Пушкин, Д.Н. Блудов, С.С. Уваров. Арзамасцем числился и А.С. Пушкин, который открыто присоединился к обществу после окончания Лицея.
«Арзамас» возник как общество, ориентированное прежде всего на полемику с «Беседой» и Российской академией. Он пародировал в своей структуре их организационные формы. В противовес официозной столичной «Беседе», где заседали крупные и опытные чиновники, арзамасцы нарочито подчеркивали провинциализм «общества безвестных людей». Особым постановлением разрешено было «признавать Арзамасом всякое место» – «чертог, хижину, колесницу, салазки».
Арзамасские пародисты остроумно обыгрывали известную традицию Французской академии, когда вновь избранный член произносил похвальную речь в честь умершего предшественника. Вступающий в «Арзамас» выбирал из «Беседы» «живого покойника», и в его честь звучала «похвальная речь», пропитанная иронией. Язык арзамасских речей, изобиловавший литературными цитатами и реминисценциями, был рассчитан на европейски образованного собеседника, способного улавливать подтекст и чувствовать иронию. Это был язык посвященных.
В арзамасских протоколах доминирует игриво-пародийное начало. Королем буффонады единодушно был признан Жуковский, бессменный секретарь общества. И так как, по его утверждению, «оно родилось от нападок на Баллады», участникам присваивались прозвища, взятые из баллад Жуковского. Сам «балладник» носил арзамасское имя Светлана, Вяземский – Асмодей, Батюшков – Ахилл (намекая на его тщедушную фигуру, друзья шутили: «Ах, хил»), Блудов – Кассандра, Уваров – Старушка, Орлов – Рейн, Воейков – Ивиков журавль, юный Пушкин – Сверчок, а его дядя Василий Львович бывало, что и четыре – Вот, Вот я вас, Вот я вас опять, Вотрушка.
Своеобразной эмблемой общества был величественный арзамасский гусь (Арзамас славился своими огромными и вкусными гусями), а наименование гусь стало почетным для каждого члена. Однако у современников возникали и другие ассоциации. В книге «Эмблемы и символы», изданной впервые по указу Петра I в 1705 г. и многократно переиздававшейся, была эмблема под № 86 – «гусь, пасущийся травою» с таким символическим толкованием: «Умру, либо получу желаемое», что вполне гармонировало с чувствами арзамасцев, провозглашавшими «непримиримую ненависть к Беседе».
Итак, арзамасцы принялись шутливо отражать нападки «Беседы» и сами азартно и бесстрашно атаковали своих противников. Содержание споров было серьезным, но форма, в которую облекли их арзамасцы, – пародийно-игровой.
Для арзамасцев «Беседа» – общество прошлого, там заседают, кроме Крылова и еще нескольких писателей, косные старцы во главе с Дедом Седым, т. е. Шишковым. Почти все они бездарны, литературных талантов у них нет, а потому их амбиции смешны и претензии на руководство литературой беспочвенны. Как писатели они мертвецы. Таковы же их сочинения, место которым в реке забвения Лете, текущей в подземном царстве мертвых. Пишут «беседчики» на мертвом языке, употребляя давно исчезнувшие из речевого обихода слова (арзамасцы издевались над выражением «семо и овамо»).
Шишков и его братия, по мнению арзамасцев, достойны не столько беспощадного негодования, сколько беззлобного вышучивания, так как их произведения пусты, бессодержательны и сами лучше всякой критики обнажают собственную несостоятельность.
Основным способом веселого издевательства становится «арзамасская галиматья» – устаревший высокий стиль, беспредельно поэтизирующий безумное содержание и языковое сумасшествие сочинений «беседчиков». Такими предстали арзамасцам взгляды Шишкова.
Тяжеловесной величавой темноте сочинений и речей сторонников Шишкова арзамасцы противопоставили легкий, изящный и даже несколько щегольской стиль Карамзина. Уходящую со света «Беседу» сменяет «Новый Арзамас». Арзамасцы создают свой космический мир, творят невиданную еще арзамасскую мифологию.
Вся история «Арзамасца» распадается на два периода – ветхий и новый. Нетрудно увидеть здесь прямые аналогии с Ветхим и Новым Заветами, с идеей Православной Церкви. «Ветхий Арзамас» – это «Дружеское литературное общество», в котором уже возникли идеи, блестяще развитые «Новым Арзамасом», на который перешла благодать прежнего Арзамаса. Действительно, многие члены «Дружеского литературного общества» стали в 1815 г. участниками «Арзамаса». Принимая эстафету, «Новый Арзамас» крестился, т. е. очистился от старых пороков, и преобразился. Крещенскими водами стали для «Нового Арзамаса» «Липецкие воды» (намек на комедию Шаховского). В этих очистительных водах исчезли остатки «грязи» «беседчиков», и родился обновленный и прекрасный «Арзамас». С крещением связано и принятие новых имен. Отныне арзамасцы обрели новую религию, узнали и уверовали в своего неземного бога – бога Вкуса.
В полном согласии с идеями Карамзина художественный вкус толкуется как личная способность. Он не может быть постигнут умом. Вкусу нельзя научить – он не достается трудом. Человек получает вкус как небесный дар, как спустившуюся с неба и посетившую его благодать. Вкус таинственно связан с добром и подлежит ведению не знания, а веры. Отсюда ясно, что, создавая многомысленность представлений, арзамасцы сопрягают церковные и эстетические идеи. Церковная идея переносится в бытовой план, а эстетическая идея «сакрализуется» (освящается религией, становится священной). Иначе говоря, арзамасцы сочетают травестию (ироническое использование «высокого» жанра и «высокого» стиля для передачи заведомо «низкого» содержания) и бурлеск (намеренно грубое и дерзкое стилистически «низкое» изложение «высокой» темы).
В игровом космическом мире арзамасцев Вкус – бог, отрицающий правила, нормы, бог, требующий ясности мысли, психологической уместности и точности слова и выражения, их легкости, изящества и благозвучия. Бог Вкуса действует тайно, поселяясь как дух в каждого арзамасца. Одновременно его тайное присутствие обретает плоть – арзамасского гуся. Чтобы арзамасцы могли спастись от демонических сил «беседчиков», бог Вкуса предлагает им отведать свою плоть. Вкусив божественной плоти, они таинственным образом избегают чар «Беседы» и спасаются. Гусиная плоть вкусна и чудодейственна. Она не только оберегает и защищает арзамасцев от всех напастей, но и заключает в себе божественный творческий дар: сочинения арзамасцев оказываются наполненными истинным вкусом и выступают как «богоугодные», т. е. одобренные богом Вкуса. Культ бога Вкуса поддержан церковью.
«Арзамас» – средоточие эстетической веры – представляет собой храм, церковь бога Вкуса, подобную Православной Церкви – хранительницы религии. У литературного православия, как у всякой истинной религии, есть противник в виде литературных сил тьмы и зла. Они сосредоточились в «Беседе».
Поскольку «беседчики» сами отринули бога Вкуса, они разоблачаются как «раскольники», «язычники», «магометане», «иудеи», а нечистый храм их – «Беседа» – именуется то «капищем» (язычество), то «синагогой» (иудаизм), так как главными врагами православия были язычество, ислам, иудаизм. Нередко «Беседа» объявляется местом колдовства, совершения ритуальных зловещих молений. Тогда она предстает ложной церковью, «антицерковью», а «беседчики» – «колдунами», «чародеями», «чернокнижниками». Наконец, «беседчики» оказываются в свите Сатаны, Дьявола и тогда они превращаются в чертей, ведьм, а сама «Беседа» становится местом их сборища – адом. Тем самым арзамасцы имеют свой поэтический храм – «Арзамас», своего бога – Вкус и свой «пиитический ад» – «Беседу».
В 1816 г. «Беседа» прекратила свое существование. «Арзамас» продержался до 1818 г. и тоже исчез с литературной арены. Попытки возродить «Беседу», предпринятые А.С. Хвостовым, равно как и попытки придать арзамасским заседаниям серьезную форму, не имели успеха. Однако арзамасское братство и арзамасское красноречие не прошли бесследно. В преобразованном виде они вошли в литературный быт и в литературу.
Оба взгляда на единый литературный язык имели достоинства и недостатки. Карамзин, верно подчеркнув значение «среднего» стиля разговорного языка образованного общества и сосредоточившись на нем, первоначально не учел стилистической роли «высокого» и «низкого» стилей (впоследствии, работая над «Историей государства Российского», он отдал должное «высокому» стилю, что было поставлено ему в заслугу Шишковым). Шишков, верно обратив внимание на «высокий» и «низкий» стили, отверг «средний» стиль, разговорный язык. Единый русский литературный язык не мог быть создан, если бы писатели пошли по пути только Карамзина или только Шишкова. Все три стиля должны были участвовать в его сотворении. Так и случилось.
На основе разговорного литературного языка и «среднего» стиля, обогащенного «высоким» и «низким» стилями, усилиями всех писателей начала XIX в. образовался единый литературный язык. Это не стало началом объединения нации, как на то надеялись Карамзин и Шишков. Напротив, пропасть между дворянским и недворянским сословиями все более углублялась. Она стала предметом размышлений всех русских писателей и мыслителей, от Пушкина до Бердяева. Однако созидательное начало в самом факте создания единого литературного языка сказалось в полной мере в литературе. Именно благодаря этому обстоятельству русская литература в чрезвычайно короткие сроки стала на один уровень с ведущими европейскими литературами. У истоков ее триумфального шествия стоит веселая полемика арзамасцев с шишковистами, наполненная вполне серьезным и значительным содержанием.
В сотворении единого литературного языка главная заслуга, бесспорно, принадлежит Пушкину.
Пушкин-лицеист исповедовал идеологию «Арзамаса». Он весь отдался литературной схватке с «Беседой губителей русского слова». От «Арзамаса» он навсегда унаследовал дух литературного озорства, стихию «легкого и веселого», нацеленность на полемику. Настроение Пушкина получило отражение в эпиграмме «Угрюмых тройка есть певцов» (1815). Однако уже в 1820-е гг. Пушкин неудовлетворен литературным «сектантством» (Ю.Н. Тынянов), односторонностью и Карамзина, и Шишкова. В 1823 г. он пишет Вяземскому: «Я желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность. Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе»[26]. Эти слова означают, что основой поэтического языка Пушкина по-прежнему остается «средний» слог, но поэт уже отчетливо осознает его ограниченность. Он признает относительную правоту Шишкова («Притязания Шишкова во многом смешны; но и во многом он был прав»), хочет «выучиться» у Катенина, сторонника «высокого» и «просторечного» стилей. Такие произведения, как «Борис Годунов», свидетельствуют о том, что Пушкин учел некогда враждовавшие точки зрения.
Полемика о русском литературном языке способствовала тому, что литература отказалась от жанрового мышления, обратилась к мышлению и игре стилями, чем особенно виртуозно воспользовался Пушкин в «Евгении Онегине». Лермонтов в своих поэмах, Гоголь в своих ранних повестях. Она открыла простор как для развития романтического направления в его психологическом и гражданском (социальном) течениях, так и для формирования реалистических основ русской литературы в творчестве Крылова, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя.
Основные понятия
Просвещение, классицизм, сентиментализм, предромантизм, жанровое мышление, «высокие», «средние», «низкие» жанры, ода, элегия, идиллия, «легкая» поэзия, устойчивые поэтические формулы, «поэтизмы» и «прозаизмы», романтизм как литературное направление и его течения.
Вопросы и задания
1. На каком историческом фоне развертывается литературное движение 1810—1830-х гг.? Назовите основные исторические события, происшедшие в Европе и в России.
2. Охарактеризуйте состояние литературы в начале XIX в. Какие литературные общества возникли в первые годы XIX в.? Кто входил в них и каковы были их литературные программы?
3. Расскажите о состоянии прозы в начале XIX столетия. Какие жанры господствовали? Назовите имена писателей и их произведения. Проанализируйте два произведения разных авторов (например, А.Е. Измайлова и В.Т. Нарежного).
4. Кратко расскажите о состоянии драматургии в первые годы XIX в. Дайте обзор творчества В.А. Озерова. Определите, какое литературное направление представлял В.А. Озеров и как его литературно-эстетические пристрастия отразились в его драматургии. Дайте подробный анализ одной из трагедий В.А. Озерова (например, «Димитрий Донской»).
5. Расскажите о состоянии русской поэзии в начале XIX в. (основные направления, жанры и стили).
6. Почему развернулась полемика о литературном языке? Охарактеризуйте позиции Н.М. Карамзина и А.С. Шишкова. Расскажите об обществах «Беседа любителей русского слова» и «Арзамас» (когда возникли, какие задачи перед собой ставили, кто входил в общества). Эстетическая функция смеха (сатира и буффонада) у арзамасцев. Жанр дружеского послания в поэзии арзамасцев. Какую роль сыграла полемика в развитии русской литературы?
7. Романтизм как литературное направление (возникновение, основные принципы, жанрово-стилистическая система). Основные течения русского романтизма.
Литература [27]
Альтшуллер М.Г. Предтечи славянофильства в русской литературе: Общество «Беседа любителей русского слова» Ann Arbor, 1984.
Арзамас: Сб. в 2-х кн. Кн. 1–2. М., 1994.*+
Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994.*+
Гордин М. Владислав Озеров. Л., 1991.
История романтизма в русской литературе. 1790–1825, 1825–1840. М., 1979.*+
Купреянова ЕН. Основные направления и течения русской литературно-общественной мысли первой четверти XIX века: В кн. «История русской литературы». – Т. 2. От сентиментализма к романтизму и реализму. Л., 1981.*
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб., 1993.*+
Лотман Ю.М., Успенский БА Споры о языке в начале XIX в. как факт русской культуры: Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 358. Труды по русской и славянской филологии: XXIV. Литературоведение. Тарту, 1975.*
Озеров В.А. Трагедии. Стихотворения: («Библиотека поэта». Большая серия). Л., 1960.*
Поэты 1790—1810-х гг.: («Библиотека поэта». Большая серия). Л., 1972.*
Успенский БА. Языковая программа Карамзина и ее исторические корни. М., 1985.
Глава 2
В.А. Жуковский 1783–1852
