От гражданской войны к гражданскому миру 1 страница

Ни блестящие победы в гражданской войне, ни героизм ее участников не спасли Советскую Россию от всеобщего и глубочайшего кризиса, пик которого приходится на конец 1920 г. — начало 1921 г. Советская историография возникновения такого кризиса отрицала. Вернее, говорилось о тяжелом положении Советской республики на исходе гражданской войны, о развале экономики, разрухе и голоде. Но одно дело — тяжелое положение, другое — кризис, охвативший все сферы жизни нового общества.

В 1920 г. продолжались боевые действия на фронтах. Главным событием была война с Польшей. О создании независимого государства на польской территории, входившей в Российскую империю, Германия объявила еще в ходе первой мировой войны 5 ноября 1916 г. Однако современная история независимой Польши начинается только после ухода германских войск. Патриотический подъем в Польше был столь велик, что полностью «затмил» действия местных революционеров, традиционно связанных с Россией. Местные Советы и местные коммунисты были быстро подавлены. Формально признав самостоятельность Польши, большевики в Москве тем не менее, несомненно, учитывали все эти обстоятельства.

С начала нового периода независимости польского государства встал вопрос о его границах. Здесь «сработал» комплекс Речи Посполитой. Поэтому, едва появившись на карте, Польша повела активную борьбу за территории как на Западе, так и на Востоке, что не могло не привести к столкновению с Советской Россией. Еще в феврале 1919 г. войска Пилсудского начали наступление на Литовско-Белорусскую республику и заняли Вильно, часть Западной Белоруссии и Западной Украины. После небольшой передышки в апреле 1920 г. польские части вместе с войсками С. Петлюры возобновили войну и заняли Киев. Однако теперь им пришлось иметь дело со всей мощью Красной Армии, перенесшей военные действия с других фронтов. Против польских войск действовали две группировки, руководимые выдающимися советскими полководцами времен гражданской войны: на Западном фронте М.Н. Тухачевским и Южном — А.И. Егоровым. Войска Тухачевского, сломив сопротивление поляков, быстро продвигались к Варшаве. В рядах большевистского руководства снова ожили идеи мировой революции, которую, казалось, можно было принести в Европу на штыках Красной Армии. Был образован польский ревком во главе с коммунистом Ю. Мархлевским.

Однако достигнутый успех был временным. Передовые части Красной Армии под Варшавой далеко оторвались от своих тылов. Первая конная армия Буденного, ударная сила большевиков в годы гражданской войны, правда, к тому времени изрядно разложившаяся, завязла на подступах к Львову, безуспешно штурмуя город. Это позволило польским войскам нанести удар на Севере в районе Люблина и разгромить потерявшие между собой связь соединения Красной Армии. Часть ее отступила в Восточную Пруссию, где была интернирована. В конце сентября польские войска начали новое наступление и выдвинулись на Восток за линию Керзона (т.е. за предел собственно польских территорий, который британский министр лорд Керзон предлагал в качестве восточной границы польского государства). В дальнейшем обе стороны оказались слишком истощены, чтобы вести активные боевые операции. К тому же в тылу у Красной Армии находился окопавшийся в Крыму генерал Врангель. Мир, подписанный с Польшей, носил на себе следы своеобразного компромисса, фиксируя границу на момент прекращения военных действий.

Перебросив войска на Южный фронт. Красная Армия начала наступление на Врангеля, который после разгрома Деникина был провозглашен верховным главнокомандующим Юга России. В ноябре 1920 г. войска Южного фронта, командующим которым был назначен М.В. Фрунзе, ранее отличившийся на Востоке и в Туркестане, форсировав Сиваш и прорвав оборонительные линии Врангеля на Перекопском перешейке, ворвались в Крым. Последняя схватка «красных» и «белых» была особенно яростной и жестокой, знаменуя заключительный звучный аккорд гражданской войны. Примерно 100 тыс. человек, оставшихся от некогда грозной Добровольческой армии, были перевезены на судах в Турцию.

Но эти события происходили уже на периферии Советской республики и непосредственной угрозы для вооруженного свержения власти большевиков не представляли. Таким образом, появилась возможность исподволь переходить к решению задач по налаживанию мирной жизни. И действительно, мысль об этом входит в сознание большевистских руководителей. Еще на VII Всероссийском съезде Советов в декабре 1919 г., т.е. в момент решающих побед Красной Армии, Ленин говорил: «Перед нами открывается дорога мирного строительства. Нужно, конечно, помнить, что враг нас подкарауливает на каждом шагу и сделает еще массу попыток скинуть нас всеми путями, какие только смогут оказаться у него: насилием, обманом, подкупом, заговорами и т.д. Наша задача — весь тот опыт, который мы приобрели в военном деле, направить теперь на разрешение основных вопросов мирного строительства».

Эти слова примечательны в двух отношениях. В них прямо указывается на необходимость перехода к мирной жизни, но осуществлять его намечается военно-коммунистическими методами. Главная роль при этом отводилась центральным и чрезвычайным органам и комиссиям — СНК, Совету труда и обороны (СТО, так с февраля 1920 г. стал называться Совет обороны) и др.

Казалось бы, переход к решению хозяйственных задач должен был как-то облегчить положение в республике, смягчить тяготы и бедствия, обрушившиеся на нее, однако ситуация продолжала стремительно ухудшаться. Стало быть, проблема заключалась не только в самой войне, но и в той политике, которой следовали большевики. С этой точки зрения, видимо, необходимо оценивать круг экономических и политических решений, принятых большевиками до марта 1921 г.

Нетрудно заметить, что большинство из них выполнялось «духе военного коммунизма». Но теперь, когда военная гроза уходила в сторону, эти меры вряд ли можно оправдывать как вынужденные. Становится ясным, что политика военного коммунизма внедрялась не только для борьбы с трудностями военного времени, но и для реализации на практике целого ряда коммунистических идей. Более того, она получает свое теоретическое оправдание в трудах большевистских лидеров. К ним относится книга Бухарина «Экономика переходного периода». В ней было обосновано насаждение коммунистических идей исключительно сверху, через пролетарское государство, содержалась апология принуждения и насилия как средства создания нового общества. Не случайно даже среди большевиков бухаринский опус называли «книгой каторги и расстрела». Конечно, мысли, изложенные в книге, можно приписать одному Бухарину, его молодости, наивной революционности, экстремизму и левачеству. Однако сопоставление этого труда с произведениями и выступлениями других большевистских вождей и одобрительная в целом оценка его Лениным говорят о том, что почти все они стояли в тот момент на близких позициях.

Военно-коммунистические идеи распространились и на дальнейший процесс национализации производства. Государству передавались мелкие и кустарные предприятия. Этот процесс был подтвержден в конце 1920 г. специальным декретом о национализации мелкой промышленности. В январе 1920 г. был принят декрет о всеобщей трудовой повинности и трудовых мобилизациях. Из мобилизованных на трудовой фронт формировались трудовые армии. С разгромом основных сил белогвардейцев часть боевого состава Красной Армии, численность которой превысила 5 млн. человек, переводилась на положение трудовых армий. Трудовые армии и военизированные трудовые отряды работали во всех отраслях народного хозяйства, где наблюдалось напряженное положение с рабочей силой, в том числе на транспорте, на заготовке топлива, сырья. Для управления ими был образован еще один чрезвычайный орган — Главкомтруд, в задачи которого входили учет, мобилизация и распределение рабочей силы. В деревне насаждались коммуны и коллективные хозяйства. К 1921 г. их было создано около 17 тыс. Главными способами побуждения к труду были принуждение и насилие, хотя и не упускались возможности призыва рабочих к революционному энтузиазму и сознательности, о чем свидетельствует работа Ленина «Великий почин», рассказывающая о коммунистических субботниках.

Интересны в связи с обозначившимися тенденциями решения IX съезда РКП(б), который проходил в марте — апреле 1920 г. В резолюции «О хозяйственном строительстве» подчеркивалась необходимость составления единого хозяйственного плана, рассчитанного на ближайшую эпоху и опирающегося в ходе выполнения на мобилизации, трудармии, продразверстку, единоначалие и централизацию, т.е. на краеугольные положения военного коммунизма. С этих позиций следует рассматривать и создание единого планирующего органа в феврале 1921 г. — Государственной плановой комиссии (Госплана) при СТО, и любопытный памятник большевистского прожектерства — план ГОЭЛРО, рассчитанный на ближайшие 10—15 лет. В советской историографии план, составленный Государственной комиссией по электрификации России, образованной в феврале 1920 г., рассматривался как вполне реальный и даже своевременно выполненный. Так можно было утверждать, не вникая в существо плана. Его нельзя сводить к числу построенных электростанций и количеству выработанной электроэнергии, как это делалось раньше. На самом деле это был широкий план социально-экономических преобразований коммунистического характера, составленный специалистами с учетом самых современных технических достижений, которые в то время отождествлялись с электрификацией. Ленин мечтал о централизации всего народного хозяйства под единой «электрической крышей», чтобы сконцентрировать в руках государства все нити крупной государственной машины.

Главная идея плана — обновить всю структуру производительных сил России, для чего было задумано создать обширную сеть крупных и мелких электростанций, завязанных между собой в единую энергетическую сеть. Предполагалось, что крупные электростанции снабдят энергией фабрики и заводы, позволят реконструировать их техническую базу, повысить культурно-технический уровень рабочих, в несколько раз поднять производительность труда. Предусматривалась полная реконструкция транспорта на базе создания скоростных электромагистралей. Мелкие электростанции должны были не только озарить светом крестьянские избы, но и дать энергию сельским предприятиям, деревенским мельницам, молотилкам и т.п., что само по себе содействовало бы развитию коллективных форм труда, созданию крупных механизированных хозяйств, способных полностью обновить земледелие. Отсюда «любовь к электричеству» у большевиков, отсюда известная ленинская максима «коммунизм есть Советская власть плюс электрификация».

План ГОЭЛРО закладывал фундамент под будущие форсированную индустриализацию и сплошную коллективизацию сельского хозяйства.

План обсуждался на VIII Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 г. Вокруг него была развернута широкая пропагандистская кампания, шумевшая до тех пор, пока более насущные задачи по выходу из кризиса не выдвинулись в качестве первоочередных. Но и впоследствии пуск каждой новой электростанции в стране с помпой отмечался как важная веха в реализации плана ГОЭЛРО.

В то время как вожди в Москве разрабатывали грандиозные планы будущего коммунистического переустройства общества, ситуация в стране продолжала ухудшаться. Посетивший в этот момент Советскую Россию английский писатель Г. Уэллс в книге

«Россия во мгле» оставил свои впечатления, интересные с точки зрения оценки положения в России глазами стороннего наблюдателя.

Экономическая разруха с явными признаками приближения катастрофы поразила все поры хозяйственного организма Советской России. Уровень производства скатился до 14% довоенного. Из-за отсутствия топлива и сырья стояло большинство заводов и фабрик. Да и на тех, которые вроде бы оставались в строю, едва теплилась жизнь, и это — несмотря на чрезвычайные меры: выделение «ударных групп» заводов, непрерывные мобилизации, использование трудармий, снабжение специальными пайками рабочих. Повсеместно царило уныние промышленных кладбищ.

Полный хаос творился на транспорте. Паровозы стояли на запасных путях и ржавели. Вагоны и составы пришли в ветхость. Поезда ходили крайне редко. Многие железнодорожные пути были разрушены. На приколе стояло большинство судов. Практически не работали почта и связь, разорвались жизненно важные, налаженные десятилетиями контакты, происходило обособление микроячеек общества и возвращение к первобытным натуральным основам существования. Миллионы людей промышляли кто чем может.

Продразверстка в деревне неумолимо вела к сокращению посевов. Крестьянин не был заинтересован в увеличении производства сверх самого необходимого, так как «излишки» все равно изымались в пользу государства. Таким образом, крестьянские хозяйства приобретали натуральный потребительский характер. Возможности реквизиций тем самым сжимались до предела. В свою очередь, это вызывало ужестечение деятельности заготовительных органов и продовольственных отрядов, посягавших уже на самые основы крестьянского существования. К 1920г. разница между валовым сбором зерна и потребностью крестьян в семенах, фураже, продовольствии составила более 88 млн. пудов, а к 1921 г. она увеличилась в 4 раза и достигла 358 млн. пудов. В результате стремительно стала распространяться так называемая «ползучая контрреволюция», вызванная сопротивлением деревни. К 1921 г. в стране насчитывалось более 50 крупных крестьянских восстаний. Как главную причину одного из самых крупных в Тамбовской губернии — «антоновщины» - участник его подавления большевистский комиссар В. Антонов-Овсеенко прямо назвал деятельность «военно-наезднических банд», в которые к тому времени превратились продотряды. В начале 1921 г. не осталось ни одной губернии, не охваченной в той или иной степени так называемым «бандитизмом».

Не менее опасными были проявления кризиса в социальной сфере. Бухарин в упомянутой книге определял российский социум как общество разорванных общественных пластов, соединить которые надлежало авангарду пролетариата, т.е. большевикам. Сильные деформации произошли в социальной структуре н составе населения. Прежде всего необходимо упомянуть о громадной цифре людских потерь, которая начиная с 1914 г. приближалась, по оценкам статистиков, к 20 млн. человек. Трудно определить точно, какие категории населения пострадали больше, а какие меньше, тем не менее совершенно очевидно, что серьезный урон был, например, нанесен взрослому мужскому населению страны за счет погибших на фронтах. О последствиях мировой войны в этом отношении уже говорилось. В гражданской же войне только Красная Армия по официальным данным потеряла около 800 тыс. бойцов. Не меньшие потери, надо думать, были в рядах белого движения. От «политики ликвидации эксплуататорских классов», которая в 1919—1920 гг. нередко переходила в физическое истребление их представителей («красный террор»), страдали прежде всего имущие слои и значительная часть интеллигенции, с ними связанная. Около 2 млн. человек составила эмиграция из России, которая состояла преимущественно из «образованных классов». Белый террор также носил социальную направленность. От него пострадало немало рабочих и революционно настроенной интеллигенции. От голода, болезней, эпидемий, 6yшевавших в стране в этот период, также погибло много людей, но особенно велика была детская смертность. Если прибавить сюда резкое сокращение рождаемости, то очевиден серьезный ущерб, нанесенный будущим поколениям.

Если попытаться определить общий результат этих демографических катаклизмов, то, видимо, он складывается не в пользу города и городских классов и слоев населения. Действительно, значение городов в общественной жизни резко снизилось. Голодные, холодные и опасные, они не притягивали жителей. Население Петрограда сократилось вдвое, Москвы — примерно на столько же, несмотря на сосредоточение в ней огромного числа центральных правительственных учреждений. Численность рабочих в ведущих индустриальных центрах уменьшилась в 5—7 раз. Обнаружились симптомы «аграризации» страны.

Политическое руководство вплотную столкнулось с явлением, известным как «деклассирование пролетариата», который, между прочим, считался социальной опорой нового режима. Этот феномен нельзя сводить только к уходу рабочих в деревню, возвращению их к крестьянским занятиям из-за остановки фабрик и заводов и тяжелого продовольственного положения в городах. Это несколько односторонний и упрощенный взгляд. Нужно учесть еще ряд аспектов подобного «деклассированна». Во-первых, значительный отлив (до 1 млн.) рабочих в госаппарат в связи с политикой создания в нем «пролетарского климата», в Красную Армию. Из рабочих в первую очередь создавались кадры чекистов, милиции, продотрядов и т.п. Во-вторых, тех, кто все-таки остался возле погашенных заводских котлов и недымящихся труб (1,5 млн. в 1920 г. и 1 млн. в 1921 г.), коснулись явные признаки распада. В сущности, они переставали быть рабочими, перебиваясь случайными занятиями, как тогда говорили, — «мешочничеством», «кустарничеством», «зажигалочничеством», «бочарничеством». Их «революционное классовое сознание», к которому постоянно взывали большевики, явно притупилось. Настроения разочарования, уныния, апатии, усугубленные постоянными нехватками, недоеданием и болезнями, охватили рабочих. Свидетельством этого стали не столько забастовки, которые в условиях военного времени беспощадно подавлялись, сколько «волынки», когда рабочие находились вроде бы на месте, но под разными предлогами почти ничего не делали для производства. Тем не менее к концу 1920 — началу 1921 гг. в забастовках, по некоторым данным, принимало участие около 350 тыс. человек.

«Деклассированию» подвергались не только рабочие, но и другие группы и слои населения. Число «люмпенов» росло очень быстро. Они заполонили города и наводнили сельскую местность. Преступный мир буквально терроризировал население, не взирая на беспощадные меры со стороны ЧК и милиции. Нередки были случаи сращивания преступности с политическими группировками, с интеллигентской богемой, наблюдался рост анархических настроений. Морально-нравственные критерии в обществе размывались. Все чаще идеи уравниловки и грубого казарменного коммунизма сводились к принципу «грабь награбленное».

Безотцовщина, гибель людей, распад семьи и родственных связей вызвали небывалое распространение детской беспризорности (до 7 млн. к 1922 г.), что стало еще одним источником роста преступности, нищенства, одичания и озверения людей.

Сильный урон потерпела российская интеллигенция. Ее ряды сильно поредели, ее влияние в обществе упало. Конечно, это было чревато серьезными последствиями для решения культурных задач большевиков. Та часть интеллигенции, которая оставалась в Советской России, постоянно подвергалась массированной пропаганде. Многие ее представители становились служащими советских учреждений.

На этой последней категории стоит остановиться подробнее. Она, наверное, единственная, которая в первые послереволюционные годы обнаружила тенденцию к устойчивому росту вопреки всем предсказаниям большевиков об упразднении бюрократии. К 1921 г. численность служащих государственных учреждений по сравнению с довоенным временем увеличилась вдвое, и если дореволюционная Россия называлась бюрократическим государством, то что же сказать о России советской?

Причин немыслимого разбухания аппарата было довольно много. В попытках наладить ленинский всеобщий учет и контроль, централизованный распределительный механизм большевики последовательно дробили и упрощали функции управления, с тем чтобы они стали доступны элементарно грамотному рабочему или, на худой конец, крестьянину и исполнялись бы по очереди людьми, избранными «на должность» народом. Упрощение и дробление вели к тому, что там, где раньше управлялся один человек, появлялось два, а то и три. Периодическая смена этих людей путем выборов, как считали большевики, способствовала бы тому, чтобы «население училось управлять и начинало управлять». Но ни с выборностью, ни со сменяемостью ничего не вышло. В условиях острой нехватки грамотных и образованных людей функции управления неизбежно закреплялись за определенными работниками. Начался процесс отрыва создаваемого аппарата от масс и последовательная узурпация им отдельных функций управления. Полная национализация и передача средств производства в руки государства чрезвычайно повышали роль центральных органов и подчиненных им хозяйственно-распределительных учреждений на местах. Образовывались гигантские трудноуправляемые структуры. Таким к концу гражданской войны стал, например, центральный аппарат ВСНХ. В нем, помимо главков и центров, существовало множество функциональных органов (финансово-экономический, финансово-счетный отделы, НТО, Центрально-производственная комиссия, Бюро по учету технических сил и др.). Каждый главк, в свою очередь, имел некоторое количество производственных и функциональных отделов. Так, в положении о Главтопе от 20 октября 1919 г. зафиксирована его структура, состоящая из 6 производственных отделов и около 10 функциональных.

Центральные органы всячески ограничивали инициативу на местах и пытались решать все вопросы через непосредственно подчиненные им учреждения или через своих комиссаров. Наблюдалась тенденция к единоначалию, закреплению ответственности за конкретным лицом. Каждый орган управления стремился иметь на местах свои отделы и подотделы. Формально они находились в двойном подчинении — центральным и местным органам, но за первыми был безусловный приоритет. Местным Советам и исполкомам запрещалось вмешиваться в их деятельность, ограничиваясь лишь общим надзором.

Как это происходило, отчетливо прослеживается в той же системе ВСНХ, где к 1921 г. насчитывалось более четверти миллиона служащих. Подчиненные центральным главкам ВСНХ, местные «губтекстили», «губтопы», «губкожи» и т.п. были фактически не органами двойного подчинения, а исполнительными органами центра. На этой основе образовались пресловутые «столбики ВСНХ», каждый со своим аппаратом, деятельность которого строго регламентировалась спускаемыми сверху положениями, инструкциями, в неимоверном числе расплодившимися в советских учреждениях. Нечто подобное происходило и в других ведомствах.

Такая система управления очень быстро обнаружила свою неэффективность. Управлять и регулировать из центра всю жизнь страны — задача сама по себе эфемерная. К тому же большевики не имели для этого ни сил, ни средств. Никакого учета и контроля, даже элементарной статистики наладить не удалось в течение всей гражданской войны. Центральное руководство имело весьма смутное представление о реальном положении дел. Непрерывно растущее количество учреждений, их сложность и громоздкость вызывали обратный эффект того, чему они были призваны служить, приводили к неуправляемости, волоките, беспрерывным согласованиям. Прежде чем, например, решение Президиума ВСНХ доходило до каждого предприятия, оно должно было пройти 6—7 звеньев и совершенно тонуло в море других бумаг, застревавших в условиях бездорожья и отсутствия связи. Происходила полная рассогласованность даже в области производства вооружений. Одни отрасли выполняли заказы, другие даже не приступали к ним. Бумажные планы снабжения и распределения постоянно натыкались на ограниченность ресурсов. Назревал явный кризис управления.

Централизация и бюрократизация привели к кризису и самой основы новой власти — советской представительной системы. Реальная власть все больше «уплывала» из рук представительных органов к аппаратным структурам. Работа съездов, сессий Советов подменялась деятельностью исполкомов или неконституционных органов — ревкомов, различного рода «революционных» троек, пятерок, трибуналов и других «чрезвычаек». Выборы в Советы проводились не всегда и не везде, а кроме того, избирательная активность населения резко упала. С апреля 1919 г. председателем ВЦИК на место умершего Свердлова — человека, достаточно энергичного и самостоятельного, был поставлен «старый» большевик М.И. Калинин, питерский рабочий из крестьян Тверской губернии — фигура, скорее символическая, призванная олицетворять союз рабочего класса и крестьянства, чем реально значимая личность в политическом руководстве. В феврале 1920 г. на сессии ВЦИК был утвержден устав о фракциях во внепартийных учреждениях, который фактически ставил деятельность Советов под полный контроль партийных комитетов.

Примерно аналогичные процессы происходили в профсоюзах, кооперативах и других организациях, деятельность которых сводилась главным образом к работе аппаратных структур под контролем партийного руководства. Была сделана попытка произвести огосударствление профсоюзов, организовать их работу на военно-принудительных началах. С такой идеей «завинчивания гаек военного коммунизма» в конце 1920 г. выступил Троцкий, который, возглавляя «попутно» Наркомат путей сообщения, проводил жесткую милитаризацию на транспорте.

Весьма сложным было положение в самой партии большевиков. На фоне всеобщего распада большевики единственной цементирующей и связующей силой, ему противостоящей, считали пролетариат. Но ввиду его деклассирования эту функцию взял на себя «авангард пролетариата» — партия большевиков. Партия, действительно, взвалила на свои плечи огромное бремя руководства страной, старалась охватить своим влиянием все стороны жизни общества. В духе «военного коммунизма» она выдает себя то за «железный батальон пролетариата», то за «железную когорту», то за «орден меченосцев». Но это не больше, чем иллюзия. РКП(б) вовсе не была единой и монолитной. Утвердившись как правящая партия, она, словно магнит, стала притягивать к себе самые разнородные элементы, вступавшие в нее и из карьеристских, и из шкурных, и иных побуждений. Всего за два года с марта 1919 г. по март 1921 г. (с VIII по X съезд) численность РКП(б) увеличилась более чем вдвое: с 313 тыс. до 730 тыс. членов. На ее составе отразились все явления, свойственные периоду «военного коммунизма». Но одновременно все имеющиеся кадры коммунистов расставлялись на самых различных участках руководства. На протяжении первых лет после революции повсеместно образовывались партийные комитеты, которые вмешивались в различные сферы управления.

Состав руководящих органов Советской республики в конце гражданской войны заслуживает тщательного анализа. В нем прежде всего выделялась «старая партийная гвардия», вожди, в чьих руках концентрировалось все больше и больше власти. Они занимали ключевые посты в государственном аппарате, совмещая подчас несколько должностей. Обнаружились признаки превращения этой группы в замкнутую правящую элиту: Несколько особняком стояло профсоюзное руководство, которое находилось как бы в партнерских отношениях с государством. Поэтому в профсоюзных организациях в то время работали достаточно сильные и яркие лидеры, вроде М.П. Томского, выдвинутые рабочей массой. В профсоюзных и других общественных организациях находили себе последнее прибежище деятели других партий, решившие связать свою судьбу с большевиками.

Вторую, более многочисленную, группу в аппарате составляли бывшие рабочие, матросы и солдаты. Заняв ответственные посты и должности, они, конечно, далеко не всегда им соответствовали Многие были готовы «гореть» на работе, трудиться без сна и отдыха, отдавать ей все силы, но сказывалось отсутствие культуры и образования. Эти люди мало знали, плохо разбирались в делах и волей-неволей вынуждены были подчиняться ранее заведенному порядку. Немало оказалось таких, кто, поддавшись искушению властью, впадал в фанаберию, хамство, комиссарство, бравирование своим простонародным происхождением. Эти и подобные явления начали распространяться и получили название «комчванства». Стиль руководства в годы «военного коммунизма» сводился к жесткому приказу, команде, окрику. Многие «по делу и без дела» склонны были размахивать маузером, а то и спускать курок.

Наряду с руководителями в советском аппарате работали специалисты, прежде всего там, где большевикам без них обойтись было совершенно невозможно: в системе ВСНХ, в юстиции, в народном образовании и других сферах. Кадровая политика большевистского руководства по отношению к ним была двойственной и противоречивой: с одной стороны, жалобы на нехватку специалистов, стремление привлечь их к решению важнейших задач, взять на учет, уберечь от призыва в Красную Армию, обеспечить подбор кадров по деловому признаку, а с другой — третирование специалистов, линия на «орабочение» аппарата, проводимая партийными органами, ВЦСПС, ЦК отраслевых союзов.

Мощный пласт сотрудников новых учреждений составили мелкие служащие старой России: конторщики, приказчики, делопроизводители, счетоводы и т.п. Они принесли в советские учреждения прежний налет казенщины и канцеляризма, без которых не обходится ни одна бюрократия, и от них многое восприняли полуграмотные выдвиженцы из рабочих и крестьян. Относительно новой для советских учреждений была феминизация управленческого труда — процесс, в целом типичный для XX в. В Советской России он был ускорен введением всеобщей трудовой повинности, необходимостью получить паек, который обеспечивала только служба или работа. Поэтому канцелярии советских учреждении пополнились большим числом бывших гимназисток, школьниц, гувернанток, домохозяек и т.д.

Такой была многочисленная армия управленцев, состоявшая на службе нового режима, без особых изменений дожившая до наших дней. Она была весьма пестрой и аморфной, малоэффективной и малокомпетентной. Даже суровая обстановка «военного коммунизма» не гарантировала защиту от бюрократической «дьяволиады», по выражению М. Булгакова, от злоупотреблений и коррупции, с которых свидетельствуют многие источники того времени.

Встает вопрос о том, видели или нет большевистские лидеры проявления кризиса? Многие из них осознавали, что далеко не все получилось, как задумана, что возникли или восстанавливались институты, шедшие вразрез с революционными идеями, что вместо государства-коммуны, основанного на самоуправлении трудящихся, образовалась огромная государственная махина с сохранением всех атрибутов, присущих государству. Отчетливо осознавалась опасность бюрократизма. Ленин назвал Советскую республику рабоче-крестьянским государством с бюрократическим извращением. Борьба с бюрократизмом была поставлена в повестку дня VIII съезда Советов. Однако, как показывают выступления того же Ленина и его соратников, природа бюрократизма в советских учреждениях связывалась главным образом с наследием старого строя и с пресловутым «мелкобуржуазным окружением». Фактически не была осознана логика развития бюрократизма, вытекающая из воплощения на практике большевистских идей, а это сыграло большую роль в последующих событиях.