Была ли Россия капиталистической страной? Насколько буржуазные традиции и институты, право, этика и мораль были органичны российской действительности, в какой степени определяли облик всего общества? Эти вопросы вызывали общественный интерес в конце XIX — начале XX вв.; они привлекали пристальное внимание и потом, когда рухнула историческая Россия и надо было объяснить происшедшую катастрофу. В острых дискуссиях о судьбе страны прежде всего обсуждалась возможность альтернативы большевизму. Существовала ли она в действительности, а если была, то что помешало ей реализоваться? Большевики-ленинцы утверждали, что их победа в октябре 1917 г. — закономерный итог общественного развития, что только они, вооруженные марксистской теорией, смогли понять чаяния большинства населения, потребности времени, спасти страну от колониальной зависимости и вывести ее на дорогу современного прогресса.
Антиподом большевистских представлений всегда являлись либеральные воззрения. Российские либералы, сторонники европоцентристских моделей развития, приверженцы политических свобод и правовых норм общественного устройства, были уверены, что победа красных радикалов — случайность, что Россия вполне созрела для создания правового государства, что лишь недальновидность царской власти, тактические ошибки отдельных государственных и общественных деятелей, невежество масс помешали стране стать свободным, демократическим государством. Причем последний тезис — «о невежестве масс» — получил распространение лишь после 1917 г., когда стали известны так называемые «эксцессы революции» и только недальновидные или просто глупые люди могли предаваться маниловским мечтаниям о возможности быстрого создания в стране «царства народной свободы и благоденствия» под руководством честных и умных «русских европейцев». Желание видеть в России порядки на манер западноевропейских проявилось в общественной жизни еще задолго до 1917 г., но лишь в XX в. оно приняло характер политической доктрины определенных социальных групп. Являлись ли эти представления исторически обусловленными?
Русский философ С.Л. Франк, уже в эмиграции размышляя о причинах триумфа большевизма, заметил: «Трудно было поверить, что массовая экспроприация крупной, а отчасти даже «мелкой» буржуазии может быть осуществлена так легко, при таком слабом сопротивлении, и, вероятно, сами круги, ее производившие, этого не ожидали. Собственников и собственнических интересов было в России очень много, но они были бессильны и были с легкостью попраны, потому что не было собственнического «миросозерцания», бескорыстной веры в святость принципа собственности». В свою очередь, другой известнейший отечественный философ Н.А. Бердяев считал, что «русскому народу всегда были чужды римские понятия о собственности. Абсолютный характер частной собственности всегда отрицался». По его убеждению, «русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам».
С учетом процессов буржуазной трансформации, наблюдавшихся в стране и обществе с конца XIX в., подобные заключения могут показаться парадоксальными. Но эта парадоксальность отражала реальные противоречия российской действительности. Капиталистическая эволюция непосредственно затрагивала лишь малую часть населения. Значительное же большинство подданных русского царя жило в мире представлений и норм, очень далеких от прагматизма, рационализма, индивидуализма — характерных черт капиталистических общественно-экономических систем. Социальный эгоизм никогда не пользовался признанием.
Россия являлась той удивительной страной, где исстари быть бедным не считалось зазорным, где всегда больше ценились честь, доброта, христианское благочестие, преданность долгу, чем любые формы коммерческой деятельности или финансовый успех. Большие деньги не вызывали уважения, и заслужить общественное признание можно было чем угодно, только не личным обогащением. По образному выражению Марины Цветаевой, «осознание неправды денег в русской душе невытравимо». Русское национальное мироощущение (жизнепонимание) — то, что современная социология определяет понятием «менталитет», — формировалось века в русле православной духовно-нравственной традиции и было очень удалено от интересов и нужд расчетливой деловой среды. Эта атмосфера небуржуазности социального сознания делала общественное положение предпринимателя весьма ненадежным. Об антибуржуазности русского народа очень много говорили еще до революции, и некоторые политические деятели, например П.А. Столыпин, считали подобную ситуацию чрезвычайно опасной.
Но буржуазия в России являлась реальным социальным фактом, и в последние десятилетия существования монархической власти она играла весьма заметную роль не только в хозяйственной, но и в общественно-политической сфере. Однако «короли бизнеса» являлись лишь отчасти хозяевами жизни, законодателями общественной моды и общественных настроений. Да и самих предпринимателей, особенно крупных, было в России чрезвычайно мало. Но прежде чем говорить конкретно о деловых людях России, уместно прояснить некоторые исходные определения.
Категории «предприниматель», «капиталист», «буржуа» — социальные синонимы, но в российском историческом контексте подобная тождественность правомерна далеко не всегда. Выдающийся лексикограф Владимир Иванович Даль так определял эти понятия: «Капиталист — богач, у кого много денег; буржуа — среднее сословие, торговый и ремесленный люд; предприниматель — человек, предпринявший что-либо». Указанные дефиниции отражали русскую лингвистическую традицию и общественные представления середины XIX в. Лишь в конце прошлого века в литературе утверждается универсальное определение «капиталист» для характеристики тех, кто являлся владельцем средств производства, выступал носителем капиталистических отношений и творцом новой, буржуазной, реальности. Однако до самого падения монархии в России наиболее употребимым социальным титулом «капитанов бизнеса» служил термин «купец».
Это понятие появилось в российском законодательстве в XVIII в. и первоначально обозначало почти исключительно предпринимателя-торговца. По мере расширения масштабов и усложнения форм хозяйственной деятельности эта социальная группа объединила все виды предпринимательства. Вплоть до конца 90-х гг. XIX в. занятие торговлей или другим промыслом законодательно вводило в купеческое сословие. Лишь после принятия в 1898 г. закона о Государственном промысловом налоге положение изменилось. С этого времени перестала существовать прямая связь между приобретением промыслового свидетельства (право на промысел) и получением гильдейских документов. Приобретение купеческих сословных документов стало добровольным. В купеческое сословие (разделенное с 1863 г. на две гильдии) вступали, приобретая одновременно корпоративные и промысловые свидетельства. Купечество было единственным сословием, принадлежность к которому зависела исключительно от ежегодной уплаты определенной денежной суммы.
Хотя стоимость самих гильдейских документов была сравнительно невысокой, однако вместе с платежами за промысловые свидетельства, а также с различными сопутствующими сборами общая сумма достигала весьма внушительных размеров и была доступна только состоятельным лицам. На купечество распространялись сословные права и льготы. К концу XIX в., после введения всеобщей воинской повинности и отмены подушной подати, корпоративные преимущества — право визита к императорскому двору, право ношения губернского мундира, право на получение орденов и медалей и т.д. — стали носить декоративный характер. Данные привилегии распространялись почти исключительно на купцов I гильдии, составлявших, согласно закону, «особый класс почетных людей в государстве». Состоявшие в этой корпорации не менее 12 лет могли получать «по уважению особенных заслуг в распространении торговли» звание коммерции советника, а за отличия по мануфактурной промышленности — мануфактур советника. Носители почетных званий, как и купцы, награжденные одним из орденов, или находившиеся в I гильдии не менее 20 лет, имели право на высшее городское сословное звание — потомственного почетного гражданина.
Единственным реальным преимуществом, распространявшимся с конца XIX в. на все купечество, была так называемая «паспортная льгота», избавлявшая от необходимости приписки, обязательной для лиц мещанского и крестьянского сословий. Это было важнейшим стимулом для приобретения сословных свидетельств. Лицам еврейской национальности получение купеческих свидетельств давало право на жительство вне черты оседлости. Кроме того, некоторые виды профессиональной деятельности законодательно закреплялись за определенными социальными группами. Так, должности биржевых маклеров могли занимать лица исключительно купеческого и мещанского сословий.
Купечество имело свою корпоративную организацию на местах в виде собраний выборных и сословных старшин. Три крупнейших общества — Москвы, Петербурга, Одессы — находились в ведении купеческих управ. Права и обязанности купеческих организаций были законодательно определены и их деятельность протекала под неусыпным надзором государственной власти. До конца 1905 г. они подчинялись Министерству внутренних дел, а затем — Министерству торговли и промышленности.
С самого возникновения купеческая организация являлась как бы придатком казенных ведомств, в первую очередь фискальных. В ее обязанности входило ведение гильдейского семейного учета, предоставление государственным учреждениям различного рода сведений о лицах купеческого звания и т.д. Основная же функция состояла в сборе различных взносов с сословных и промысловых свидетельств. Купеческие общества в важнейших торгово-промышленных центрах имели крупную недвижимость и капиталы, доходы от которых широко использовались для благотворительных целей. Только в распоряжении Московской купеческой управы в начале XX в. находилось 10 богаделен, 5 домов призрения, 4 училища, а общий ежегодный расход достигал почти 2 млн. рублей. Московская купеческая сословная организация была самой известной и наиболее влиятельной в России. Но постепенно время меняло облик предпринимательской среды, ее социальный портрет. Купеческое звание уже не только не являлось больше непременным показателем определенных промысловых занятий, но часто вообще не включало конкретного социально-экономического содержания. Многие получали гильдейские свидетельства «для звания», для достижения каких-то собственных целей, никоим образом не связанных с торгово-промышленной деятельностью. Сословные границы стирались, и российский деловой мир состоял уже из представителей всех сословий и всех групп населения.
Наиболее влиятельными в деловом мире становились организации, построенные не на сословной, а на профессиональной основе. Это были в первую очередь различные биржевые комитеты, региональные и отраслевые ассоциации предпринимателей, занятых в нефтяном, горном деле, металлообработке, в производстве и торговле льном, шерстью, лесом и лесными материалами и т.п. К числу наиболее заметных и влиятельных организаций относился Совет съездов представителей акционерных коммерческих банков, учрежденный в Петербурге в 1873 г. и объединивший банкиров Петербурга, Москвы и нескольких крупных провинциальных центров. Важная роль принадлежала и другой организации — Совету съездов горнопромышленников Юга России, учрежденному в 1874 г. в Харькове и включавшему владельцев металлургических, машиностроительных и железорудных предприятий Донбасса и Криворожья. В 1884 г. в Баку возник Совет съездов нефтепромышленников, созданный группой ведущих предпринимателей и фирм, занятых добычей, переработкой и транспортировкой нефти и нефтепродуктов. Союзы предпринимателей действовали на основании утвержденных правительством уставов, регулярно проводили свои съезды (иногда по нескольку раз в год), на которых избиралось руководство, обсуждались тарифы, налоги, рабочее законодательство и другие проблемы торговли и промышленности.
Главной организацией, объединившей в 1906 г. крупнейший российский бизнес, стал Совет съездов представителей промышленности и торговли, включивший как отдельные фирмы и банки, так и региональные и отраслевые организации. Заседания этого, как его иногда называли, «парламента русского капитала» привлекали всегда пристальное внимание прессы. На этих заседаниях непременно выступали представители центральных министерств и ведомств, а мнение «некоронованных королей России» имело большой вес при принятии правительством решений в области экономики. В реальной жизни различие между экономическими и политическими вопросами часто было довольно условным. В конечном итоге, все, что затрагивает интересы сколько-нибудь значительного числа людей, является в той или иной степени политикой. Осуществление крупного промышленного проекта, экономическое освоение новых районов, продолжительность рабочего дня, страхование от несчастных случаев и т.д. — все это были острые социальные вопросы и при их решении мнение промышленников и финансистов являлось определяющим.
Однако немалое число предпринимателей было убеждено, что власть не уделяет торгово-промышленной сфере того внимания, которого она заслуживает, что бюрократические ведомства игнорируют потребности хозяйственного развития и не допускают самих деловых людей к рычагам государственного управления. В этом была своя правда. Действительно, длительное время капиталисты в России не имели возможности воздействовать на курс государственной политики, в том числе в области торговли и промышленности. Об этом часто говорилось тогда и писалось много потом в специальных исследованиях по истории России. При этом нередко вообще замалчивался факт, что уже с конца XIX в., а уж тем более в начале XX в. положение существенно изменилось.
В высшем обществе империи менялись приоритеты, и жизнь заставляла принимать в расчет то, что еще совсем недавно игнорировалось, отдавать предпочтение тому, что еще вчера безусловно осуждалось. «Его величество капитал» и «господин купон» — жупелы дворянско-народнической литературы и публицистики — уже мало кого пугали, а капиталисты становились желанными гостями в аристократических особняках, в высоких кабинетах первых сановных лиц империи.
Великий князь Александр Михайлович (шурин Николая II) в своих воспоминаниях писал: «Выдающиеся представители петербургского общества включали в число приглашенных видных биржевиков. Офицеры гвардии, не могшие отличить до сих пор акций от облигаций, стали с увлечением обсуждать неминуемое поднятие цен на сталь. Светские денди приводили в полное недоумение книгопродавцев, покупая у них книги, посвященные сокровенным тайнам экономической науки и истолкованию смысла ежегодных балансов акционерных обществ. Светские львицы начали с особым удовольствием представлять гостям на своих журфиксах «прославленных финансовых гениев из Одессы, заработавших столько-то миллионов на табаке».
В XX в. уже не было редкостью, когда на собраниях акционеров крупной компании присутствовали представители аристократии. Накануне первой мировой войны акционерная хроника в газетах порой напоминала репортажи со светских раутов.
Капитал объединял и заставлял сотрудничать различных по своему положению и общественному статусу людей, которые вне деловой сферы не имели никаких общих интересов. Но отмеченные тенденции лишь в малой степени ломали психологические барьеры и исторические стереотипы критического отношения к предпринимательству. Даже являясь участником капиталистической деятельности, «благородные господа» не отождествляли себя с торговцами и промышленниками как таковыми, сохраняя исконные амбиции и предрассудки. Как писал с сарказмом русский профессор-экономист И.Х. Озеров: «Русское общество в вопросе индустриализации стояло на очень низком уровне. Подальше от промышленности — это-де дело нечистое и недостойное каждого интеллигента! А вот сидеть играть в карты, попивать при этом и ругать правительство, вот настоящее занятие мыслящего интеллигента!». Получать доход от частновладельческого хозяйства, устраивать свое финансовое благополучие при помощи «акул капитализма», «парвеню» и «денежных мешков» считалось в порядке вещей, но признать их равными себе — на это русская аристократия пойти не могла.
Но несмотря на все сложности, противоречия и парадоксы социальной действительности, предпринимательство в начале XX в. продолжало развиваться и успехи были впечатляющими. Среди организационных структур капитала преобладающее значение получила акционерная ассоциация. В этот период подавляющая часть крупных российских компаний приняла форму или паевого, или акционерного общества. Такие фирмы, в отличие от единолично частновладельческих, относились к публично отчетным, обязанным регулярно обнародовать сведения о своем финансовом состоянии (в виде отчетов и балансов), проводить собрания акционеров (пайщиков), являвшиеся высшим органом таких структур. В первом десятилетии XX в. в тяжелой индустрии и некоторых других отраслях наблюдался цикличный спад, перешедший затем под воздействием ряда финансовых и политических факторов в экономическую депрессию. Но в общем экономическое развитие частновладельческого хозяйства продолжалось. В начале второго десятилетия XX в. этот процесс принял характер промышленного бума, напоминавшего времена расцвета промышленности в конце 90-х гг. XIX в.
С 1901 по 1913 г. в России возникло 22 новых акционерных коммерческих банка, что составило 2/3 частных банков, учрежденных за предыдущие почти сорок лет. В 1901 г. открылось 87 акционерных компаний, в 1902 г. — 55, в 1903 г. — 51, в 1904 г. — 51, в 1905 г. — 36, в 1906 г. — 64, в 1907 г. — 90, в 1908 г. — 79, в 1909 г. — 81, в 1910 г. — 129, в 1911 г. — 165, в 1912 г. — 238, а в 1913 г. — 242. При этом ежегодно регистрировалось значительно больше акционерных фирм, но далеко не всем из них удавалось собирать необходимые капиталы. Контингент потенциальных акционеров был чрезвычайно узким.
При всех несомненных достижениях капиталистического хозяйства социальная трансформация общества происходила очень медленно. Деятельность капиталистических компаний непосредственно затрагивала интересы лишь небольшой социальной группы, включавшей представителей нескольких сотен известнейших купеческих семей, десятки дворянских родов, небольшое число лиц из инженерного корпуса и профессуры. Они составляли основной контингент держателей акций и пополняли ряды членов советов и директоратов фирм. Интересы руководителя столичного банка, директора крупной страховой, железнодорожной или промышленной компании совпадали с интересами владельца мелкой лавчонки, провинциального коммивояжера или уличного торговца лишь теоретически. Безусловно, они все относились к тому классу, который принято было называть буржуазией, но их повседневные заботы, кругозор и коммерческие интересы находились на полярных уровнях.
Уже после крушения 1917 г. известный промышленник, член правлений ряда крупных фирм В.А. Ауэрбах писал: «Не только молодость и слабость торгово-промышленного класса обрекала его на политическую пассивность, но и отсутствие опоры в более многочисленных слоях общества... Воспринявшие заветы великого противника цивилизации многие вместе со своим учителем Л.Н. Толстым видели в торговой или промышленной прибыли «грех», а марксисты «грабеж»; и только очень и очень немногие понимали, что предприниматель творит необходимое государству дело, что он открывает новые источники народного благосостояния, что он укрепляет мощь и независимость нации. И даже те, кто это понимал, нередко относились к деятельности торговли и промышленности с некоторым осуждением». До самого конца царской России крупная индустрия, а в более широком смысле вся буржуазная цивилизация в России являлись одинокими островками в чуждом и безбрежном крестьянском мире. В России не успело сложиться сколько-нибудь устойчивого среднего слоя капиталистов, которые могли бы составить надежную социальную опору крупной частновладельческой промышленности и всего капиталистического хозяйства.
