Общественное движение после декабристов

Николай I мечтал вытравить все ростки вольномыслия в русском обществе. Однако трудно было запретить людям думать, сближаться на почве схожих настроений и мнений. После разгрома декабристов центр общественного движения переместился из армии в студенческие кружки, редакции газет и журналов. На первых порах оно носило характер отвлеченных философских исканий. Новое поколение русской интеллигенции имело хорошую теоретическую подготовку, но ему не хватало учителей, которыми должны были стать, но не стали декабристы. Поэтому из философских посылок не всегда делались надлежащие выводы, а за ошибки приходилось дорого платить.

Во второй половине 20-х годов среди московской молодежи выделялся Дмитрий Веневитинов, талантливый поэт и философ. А.С. Пушкин, упоминая в «Евгении Онегине» «архивных юношей», конечно же, имел в виду прежде всего Веневитинова, своего дальнего родственника, служившего в одном из московских архивов. Кроме поэзии и философии, он увлекался живописью и музыкой. Влюбленный в античный мир, он читал в подлиннике греческих и римских авторов. В новейшей философии его привлекало учение немецкого мыслителя Фридриха Шеллинга, в произведениях которого большое место отводилось проблеме свободы.

Вокруг Веневитинова сплотился тесный кружок друзей (А.С. Хомяков, И.В. Киреевский, А.И. Кошелев и др.). Они хотели выпустить свой альманах, но Пушкин, побывавший в 1826 г. в Москве, советовал издавать журнал. Веневитинов много сделал для его организации, но первый номер журнала, названного «Московским вестником», вышел тогда, когда Веневитинов уже уехал из Москвы.

Осенью 1826 г. его перевели на службу в Петербург. Он ехал вместе с французом Воше, который возвращался в северную столицу, проводив в Сибирь княгиню Е.И. Трубецкую, жену декабриста, добровольно уехавшую к своему мужу. Полиция, с крайним подозрением относившаяся ко всему, что касалось декабристов, при въезде в Петербург арестовала обоих. Трехдневное пребывание в холодном, сыром и грязном помещении нанесло Веневитинову глубокую душевную травму и подорвало здоровье, и без того слабое. Он скучал в Петербурге, рвался в Москву. С собой Веневитинов взял заветное кольцо, которое собирался надеть либо в день свадьбы, либо в день смерти. В начале марта 1827 г. он возвращался с бала легко одетым и простудился. Когда его состояние стало совсем безнадежным, кто-то из близких надел ему на палец это кольцо.

После Веневитинова «Московский вестник» попал в руки М.П. Погодина и стал глашатаем «официальной народности». Хомяков женился и уехал в деревню. Киреевский отправился в Оптину пустынь, где беседовал со старцами, постигая учение древних отцов церкви. Кружок надолго распался.

Тем временем в общественной жизни Москвы назревали важные события. В 1829 г. в Московский университет поступили два студента — В.Г. Белинский и А.И. Герцен.

Виссарион Григорьевич Белинский (1811—1848) родился в Свеаборге (Финляндия) в семье флотского врача, а детство провел в г. Чембаре Пензенской губернии. Дед его, деревенский священник, был праведник и аскет, неутомимый проповедник. Его дух как бы перевоплотился в Белинском, человеке искреннем и прямодушном, вечном искателе и правдолюбце.

С детских лет Белинский полюбил литературу, писал стихи, баллады, а в университете написал драму «Дмитрий Калинин». В центре ее трагическая судьба крепостного юноши. Друзья были в восторге от творения Белинского, и он, мечтая о публикации, представил пьесу в университетскую цензуру. В действительности это было незрелое произведение, наполненное длинными и трескучими монологами главного героя. Правда, Белинский разделял далеко не все его высказывания, особенно насчет религии. В пьесе был другой персонаж, более благоразумный, который и высказывал авторские мысли. Но его рассуждения звучали слабее пламенных монологов Калинина, и профессора-цензоры пришли в ужас, решив, что Белинский — сущий якобинец. Ему грозили каторгой и солдатчиной, так что впечатлительный юноша слег в больницу. В 1832 г. был найден, наконец, предлог для исключения его из университета.

После этого Белинский давал уроки в дворянских семьях (одним из его учеников был Костя Кавелин, прилежный и одаренный юноша), жил случайными литературными заработками. Постепенно он стал постоянным автором московского журнала «Телескоп», издававшегося Н.И. Надеждиным. Литературно-критические статьи Белинского приобретали все более широкую известность.

В 1833 г. Белинский вошел в кружок молодого философа и поэта Н.В. Станкевича, который посещали историк Т.Н. Грановский, литератор и публицист К.С. Аксаков (сын писателя С.Т. Аксакова) и другие молодые люди. Члены кружка увлекались Шеллингом, пытаясь применить его философию для познания русской жизни. Белинский в ту пору исходил из абстрактных идей борьбы добра и зла, света и мрака. Это не помешало ему осознать и поставить такие проблемы, как «народ и интеллигенция», «Россия и Запад». Он выступал за преодоление разрыва между народом и интеллигенцией, за освоение европейской культуры при сохранении Россией своей самобытности.

В 1835 г. в кружок Станкевича буквально ворвался Михаил Александрович Бакунин. Представитель старинного дворянского рода, он учился в артиллерийском училище, был произведен в офицеры и мог определиться на службу в столице, но за дерзость с начальством был отправлен в отдаленный гарнизон. Вскоре Бакунин вышел в отставку и поселился в Москве. Он всегда был переполнен новыми идеями. В кружке Станкевича Бакунин увлеченно проповедовал учение немецкого философа Фихте и «заразил» им весь кружок. Фихте, противник всех сословных привилегий, признавал право народа на революцию.

Бакунин и Белинский поняли фихтеанство в его радикальном политическом звучании. Они очень сблизились в те годы. Белинский ездил на отдых в имение Бакунина и был безнадежно влюблен в сестру своего друга. Под влиянием

Белинского и Бакунина в кружке Станкевича укреплялось критическое отношение к российской действительности.

Между тем эта действительность подготовила Белинскому новый удар. Осенью 1836 г. «Телескоп» был закрыт за публикацию «Философического письма» Чаадаева. Надеждин был сослан в Усть-Сысольск. Лишившись постоянного заработка, Белинский несколько лет бедствовал, начал болеть. Заболел и Станкевич. В 1837 г. он уехал лечиться за границу. Кружок распался.

Еще в кружке Станкевича Белинский начал чувствовать неудовлетворенность философией Фихте, умозрительной и отвлеченной от действительности. Бакунин, который, как правило, опережал Белинского в философских исканиях, заговорил о Гегеле. Вскоре и Белинский стал гегельянцем. Гегель вернул его к проблемам реального мира.

Философия Гегеля очень сложна. Правильное ее понимание возможно только в результате изучения его трудов в определенном порядке. Бакунин и Белинский нарушили этот порядок — и пришли к ошибочным выводам. Знаменитая гегелевская формула «Все действительное — разумно, все разумное — действительно» была понята ими в смысле оправдания существующей действительности. Бакунин, бунтарь по природе, недолго задержался на таком толковании. Белинский же, в силу своей основательности, довел его до предела, договорившись до оправдания не только самодержавия, но и крепостного права. В этот период его не понимали друзья и он не понимал их. У него начались споры с Бакуниным. Резкое расхождение произошло с Герценом.

Александр Иванович Герцен родился в 1812 г. в семье богатого помещика. С детства он зачитывался книгами из отцовской библиотеки, где хранились произведения французских писателей и философов-просветителей. Большое впечатление на мальчика произвели декабристы. «Не знаю, как это сделалось, — вспоминал он, — но, мало понимая или очень смутно, в чем дело, я чувствовал, что я не с той стороны, с которой картечь и победы, тюрьмы и цепи. Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души».

Вскоре Герцен подружился со своим дальним родственником Колей (Николаем Платоновичем) Огаревым. Они как бы дополняли друг друга — добрый, мягкий, мечтательный Огарев и непоседливый, увлекающийся Герцен. Однажды, на пороге юности (Огареву было 15 лет, а Герцену 16), они взошли на Воробьевы горы и, обратив свои взоры в сторону Москвы, с ее монастырями, дворцами и золотыми маковками церквей, поклялись в вечной дружбе и неизменном решении отдать свою жизнь борьбе за свободу.

В университете вокруг Герцена сложился кружок единомышленников. Они обсуждали события во Франции, где в 1830 г. произошла революция, зачитывались произведениями французских социалистов, иногда устраивали веселые вечеринки. Взгляды Герцена в то время были еще неустоявшиеся, стихийно оппозиционные.

В 1833 г. Герцен окончил университет. Через год с ним и Огаревым случилось несчастье. На одной из вечеринок кто-то спел песенку «дерзостного» содержания, кто-то случайно разбил бюст царя. Герцена и Огарева там не было, но они были известны как заводилы московской молодежи. Оба были арестованы и прошли по делу о «несостоявшемся, вследствие ареста, заговоре молодых людей». Огарев был выслан в Пензенскую губернию, а Герцен — в Пермь, а затем в Вятку.

В трудный для себя период Герцен близко познакомился с Натальей Александровной Захарьиной, девушкой кроткой и религиозной, которая давно была в него влюблена и которую он прежде не замечал. В одном из писем она привела изречение апостола Павла: «Кто живет в Боге, того не сковать». Эти слова помогли Герцену обрести чувство внутренней свободы, которое помогло ему в ссылке. В эти годы он стал очень религиозным, но... «Что ни говори, милый друг, — писал он невесте, — а я никак не могу принудить себя к той небесной кротости, которая составляет одно из главных свойств твоего характера. Я слишком огнен». В последующие годы Герцен отошел от религии, но сохранил серьезное и уважительное к ней отношение.

Жизнь Герцена в Вятке сначала была сложной, но он отстоял свое право на независимость и показал свои деловые качества. Ему было поручено заведование неофициальным отделом «Вятских губернских ведомостей». Он много ездил по губернии, собирая материал для газеты. Затем Герцена перевели во Владимир, и здесь он женился на Н.А. Захарьиной.

В 1840 г. Герцен вернулся в Москву, обогащенный знанием провинции, народной жизни. В это же время он познакомился с философией Гегеля. Из формулы «Все действительное — разумно, все разумное — действительно» он сделал совсем иные выводы. Философию Гегеля он назвал «алгеброй революции».

В 1839 г. Белинский, получив приглашение из редакции журнала «Отечественные записки», переехал в Петербург. На следующий год туда же перебрался Герцен. Уехал за границу Бакунин. В Москве заявили о себе иные идейные течения.

 

 

§ 5. «Люди сороковых годов»

В 1839 г. в московских литературных салонах стала распространяться записка «О старом и новом». Ее автором был Алексей Степанович Хомяков (1804—1860), а вышла она из того кружка, в котором через много лет встретились повзрослевшие друзья юного Веневитинова. К ним присоединились Ю.Ф. Самарин, И.Д. Беляев, братья Константин и Иван Аксаковы, старший из которых прежде посещал кружок Станкевича. Их объединяла идея о глубоком отличии России от западных стран, об особом пути ее развития. Главные особенности России они усматривали в крестьянской общине и православной вере. Благодаря православию и общинности, доказывали члены кружка, в России все классы и сословия мирно уживаются друг с другом. Реформы Петра I оценивались критически. Считалось, что они отклонили Россию с естественного пути развития, хотя не изменили ее внутренний строй и не уничтожили возможность возврата на прежний путь, который отвечает духовному складу славянских народов. Членов кружка называли славянофилами (славянолюбами). Они выдвинули формулу «Царю — власть, народу — мнение». Исходя из нее, они выступали за созыв Земского собора, отмену крепостного права, но против конституции по западному образцу.

Появление славянофилов заставило сблизиться тех, кто считал Россию и Западную Европу нераздельными частями одного культурно-исторического целого. В этой разноликой группе вместе с Белинским и Герценом оказались историки Т.Н. Грановский и С.М. Соловьев, юрист К.Д. Кавелин и др. Среди западников преобладали профессора, ученые, много поездившие по Европе.

Западники и славянофилы вошли в историю как «люди сороковых годов», осмелившиеся на поиск истины в условиях казенно-лицемерной обстановки николаевского царствования.

Белинский приехал в Петербург убежденным гегельянцем и в первых своих статьях в «Отечественных записках» доказывал разумность устройства окружающего мира. Но постепенно росли сомнения, ибо не мог он не видеть, как страдают в этом мире люди всех сословий. Тяжелым потрясением для него стало известие о смерти Станкевича в 1840 г. Расставание с гегельянством происходило тяжело. Белинский писал в статьях одно, в письмах — другое и мучился от этой раздвоенности.

Расставшись с Гегелем, Белинский решил отказаться от всяких абсолютных философских систем. Прежние свои статьи, где доказывалась «разумность» самодержавия и крепостного права, он теперь вспоминал с негодованием. В 1842—1846 гг. он написал лучшие свои статьи, руководствуясь понятием «социальности». По существу же речь шла о гуманизме, ибо Белинский стал рассматривать мир с точки зрения того, как живется в нем человеку. Одним из первых в русской публицистике он поднял вопрос о правах человека Белинский верил, что существующее несовершенное общественное устройство можно исправить путем кропотливой работы. Познакомившись с сочинениями французских социалистов, он стал использовать любую возможность для проповеди их учения.

В тесный кружок единомышленников, сложившийся в Петербурге вокруг Белинского, первоначально входил и Герцен. Но у него опять возникли крупные неприятности с полицией, которые закончились новой, правда, недолгой, ссылкой — на этот раз в Новгород, после которой он вернулся в Москву. Горький опыт российской действительности, когда судьба любого человека в любой момент и без особых причин могла быть изломана властями, воочию показывал ему, какое огромное значение имеет поднятая его друзьями проблема прав человека. С точки зрения освобождения личности, считал Герцен, первейшей задачей является отмена крепостного права. Он касался этой проблемы в ряде своих произведений, но цензурные запреты мешали открыто ее обсуждать. К тому же Герцен знал, что он не застрахован от новой ссылки. Огарев в это время был уже за границей и звал к себе. Здоровье жены требовало заграничного лечения, но на просьбы Герцена о выезде власти отвечали отказом.

В кружок Белинского входил и его бывший ученик Константин Дмитриевич Кавелин (1818— 1885). К этому времени он закончил юридический факультет Московского университета и служил в Петербурге. В 1844 г. Кавелина пригласили в Московский университет. Его одушевленные и изящные лекции производили неотразимое впечатление на студентов. У своего учителя Кавелин заимствовал мысль о том, что человеческая личность — это основа «всякой свободы и всякого развития». Главное требование времени он видел в проведении принципа гуманности во все стороны жизни. Кавелин не противопоставлял Россию и Запад. Он считал, что их пути, во многом различные, постепенно сближаются. Славянский мир в будущем станет рядом с западноевропейским, чтобы «дружно идти по дороге, общей всем человеческим племенам», сохраняя свои особенности. Важной вехой на пути сближения с Западом Кавелин считал крестьянскую реформу.

Полемика между западниками и славянофилами шла с переменным успехом. Западникам, например, не удалось доказать, что современная крестьянская община не имеет ничего общего с древней, что она была создана государством специально для взимания податей. В этом вопросе многие западники стали на сторону славянофилов. Кавелин, например, считал, что община — «великое хранилище народных сил». Но в вопросе о путях дальнейшего развития России западникам удалось привлечь общественное мнение на свою сторону. Едва ли не решающую роль в этом сыграло знаменитое письмо Белинского Гоголю.

Белинский много сделал для пропаганды творчества Гоголя. Но последняя его книга, «Выбранные места из переписки с друзьями», вызвала у него резкий протест. Основная мысль книги была та, что бороться с недостатками общественного устройства следует только путем религиозного самосовершенствования. Этот способ улучшения жизни, который проповедовали Н.В. Гоголь и Л.Н. Толстой, нельзя отбрасывать. Становясь добрее к другим людям и требовательнее к себе, человек улучшает окружающий мир. Но борьбу за лучший мир нельзя сводить только к самосовершенствованию, ибо тогда зло может восторжествовать. Примерно это и доказывал Белинский Гоголю с излишней, быть может, запальчивостью.

Белинский писал, что Россия представляет собою «ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми», где «нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей». Белинский подчеркивал: «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение, по возможности, строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть». Самодержавие, с сарказмом отмечал он, вблизи не так красиво и не так безопасно, как оно кажется Гоголю из «прекрасного далека».

Письмо было написано летом 1847 г., когда Белинский лечился за границей от чахотки. Гоголь тоже был за границей, и Белинский писал свободно, не опасаясь, что письмо будет вскрыто русской полицией. Тем же летом Белинский встречался в Париже с Герценом, которому разрешили, наконец, выехать за границу.

Заграничное лечение не спасло Белинского, в мае 1848 г. он умер. К концу своей жизни он разочаровался в учении французских социалистов, но не успел развить эти свои мысли. А «Письмо к Гоголю» в тысячах списков разошлось по России. Управляющий Третьим отделением Л.В. Дубельт, как говорят, «яростно сожалел», что Белинский умер: «Мы бы его сгноили в крепости».

Но не спаслись от преследования многие из тех, кто распространял это письмо и пропагандировал его идеи. С особой силой это сказалось на судьбе членов кружка М.В. Буташевича-Петрашевского, чиновника Министерства иностранных дел. Этот кружок посещали чиновники, литераторы, офицеры. Они говорили о необходимости отмены крепостного права, введении свободы печати, знакомили друг друга с произведениями французских социалистов, читали и обсуждали «Письмо к Гоголю». До организации тайного общества с определенной программой и выборным руководством дело не дошло.

Приговор по делу петрашевцев был потрясающим. Суд приговорил к расстрелу 21 человека, в числе которых оказался Ф.М. Достоевский, в то время начинающий писатель, виновный только в том, что читал «Письмо к Гоголю» и передал его другому. 22 декабря 1849 г. приговоренные были привезены на площадь. На них надели предсмертные рубахи. Первых троих, в том числе Петрашевского, привязали к столбу. Забили барабаны, офицер скомандовал целиться. Один из осужденных в это время сошел с ума. Но вдруг ударили отбой, и осужденным объявили «царскую милость» — смертную казнь заменить каторгой. После суда над петрашевцами имя Белинского надолго было запрещено упоминать в печати.

Революционные события 1848 г. в Европе отозвались в России волной репрессий и усилением цензурного гнета. Кавелин вынужден был уйти из Московского университета. Попали в немилость и славянофилы. Юрий Самарин н Иван Аксаков побывали под арестом. Общественная мысль в России на несколько лет, казалось, замерла.

Герцен за границей переживал нелегкие времена. Западноевропейская жизнь при ближайшем рассмотрении Показалась ему уже не столь привлекательной, какой он видел ее издалека. Более всего отталкивала Герцена та откровенная погоня за чистоганом, которая была столь характерна для капитализма на ранних его стадиях. Тяжелое впечатление на него произвела кровавая расправа над парижскими повстанцами в июне 1848 г.

Определенное разочарование испытывал Герцен и в идеях французских социалистов. Он спрашивал: «Где лежит необходимость, чтобы будущее разыгрывало нами придуманную программу?»... «Отчего верить в Бога смешно, а верить в человечество не смешно, верить в царство небесное — глупо, а верить в земные утопии — умно?»

Когда Герцен потерял жену, ему казалось, что все рухнуло — общее и частное, европейская революция и домашний кров. Только вера в Россию спасла его в те времена. Он пришел к выводу, что Россия пойдет иным путем, чем Западная Европа.

В крестьянской общине Герцен увидел зародыш социалистического будущего России. Произошло своеобразное соединение славянофильства с социалистической доктриной. Герцен, конечно, знал, что порядки в России гораздо хуже, чем в Европе. Но европейские порядки ему тоже не нравились, ему не хотелось такого будущего для России, хотелось лучшего будущего. Возникла довольно опасная иллюзия, что можно «перепрыгнуть» через целый этап исторического развития. Герценовский социализм был столь же утопичен, как и теория французских социалистов, над которыми он иронизировал. Но в тот момент эта новая теория помогла Герцену выйти из кризиса. В дальнейшем она положила начало целой полосе общественного движения в России. Герцен, однако, никогда не ставил вопрос о непосредственной борьбе за введение в России социалистического строя.

В 1852 г. Герцен приехал в Лондон, а на следующий год основал здесь Вольную русскую типографию, чтобы распространять в России идеи освободительного движения.

Драматические события произошли в судьбе М.А. Бакунина, уехавшего в 1840 г. за границу изучать философию. Одна из его статей, опубликованная в Берлине, наделала много шума. Она заканчивалась словами: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Через несколько лет он доказал, что его слова не расходятся с делами. В 1848 г. он участвовал в восстании в Праге, а в 1849 г. — в Дрездене. В Саксонии его приговорили к смертной казни, замененной пожизненным заключением. Затем его выдали в Австрию, где он тоже был приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением. Но здесь с ним обращались более сурово. Когда тюремщики прослышали, что он готовит побег, его приковали к стене. Так он провел несколько месяцев, пока в 1851 г. по требованию Николая I не был выдан русским властям. Три года провел Бакунин в Петропавловской крепости и три — в Шлиссельбурге. Только новый император Александр II разрешил перевести его на поселение в Сибирь.

В конце 20-х годов, с небольших интеллигентских кружков философского направления, исподволь начался новый этап освободительного движения. В чем-то оно в 30—40-е годы еще уступало движению декабристов. При Николае I никто не разрабатывал конституционных проектов. Но вопрос о правах человека был поставлен более основательно. В 40-е годы движение стало более широким, чем при декабристах. Более заметную роль теперь играли в нем разночинцы. Начавшийся этап освободительного движения можно назвать дворянско-разночинским. «Удивительное время наружного рабства и внутреннего освобождения», — так характеризовал А.И. Герцен начало нового этапа освободительного движения.

 

 

Крымская война

В 1850 г. в Палестине произошел конфликт между православным и католическим духовенством. Речь шла о том, кто будет блюстителем особо чтимых храмов в Иерусалиме и Вифлееме. Палестина тогда входила в состав Османской империи. Под давлением президента Франции Луи-Наполеона Бонапарта султан решил вопрос в пользу католиков. Это вызвало недовольство в Петербурге.

Спор из-за палестинских святынь сыграл роль детонатора в давно назревшем европейском конфликте. Это было время медленного распада 400-летней Османской империи и формирования новых империй — Британской, Французской и Российской. Когда отгремели европейские революции 1848—1849 гг., Николай I решил упрочить стратегическое положение своей Империи. Он считал это законным вознаграждением за те услуги, которые он оказал европейским монархам. В первую очередь он хотел решить проблему черноморских проливов. По действовавшим тогда соглашениям русский военный флот не мог проходить через проливы. Турция же в случае войны могла пропускать в Черное море флот своих союзников. Кроме того Николай хотел укрепить влияние России на Балканском полуострове.

Воспользовавшись спором из-за святынь, Николай I усилил нажим на Турцию. На переговоры в Константинополь был послан царский любимец А.С. Меншиков. Светлейший князь пробовал свои силы на разных поприщах (военном, морском, дипломатическом), но нигде не достиг особых успехов. Он был человеком средних способностей, но при помощи светских манер, неожиданных выходок и натужного остроумия умел создать преувеличенное о себе представление. При дворе султана Меншиков повел себя крайне надменно. Переговоры вскоре зашли в тупик, и миссия Менши-кова только обострила конфликт.

Готовясь к войне, Николай I рассчитывал на неприязненное отношение английского правительства к отпрыску Наполеона. Но сильно просчитался. Традиционная политика Англии заключалась в том, чтобы не допускать преобладания на европейском континенте какой-то одной державы. Возвышение Николая после подавления европейских революций и его широкие планы беспокоили Лондон.

Николая I не смутил отказ английского правительства от союза с ним. Он продолжал нажим на Турцию, требуя от султана признать его покровителем всех православных, живущих в Турции. В подкрепление этих требований были введены русские войска в Молдавию и Валахию, которые находились в вассальной зависимости от Турции. В ответ английская и французская эскадры вошли в Мраморное море. Ободренный этим, турецкий султан в октябре 1853 г. объявил России войну.

Военные действия в Дунайских княжествах развертывались вяло. Основной удар Турция намечала нанести в Закавказье, рассчитывая на встречные удары отрядов Шамиля. Предполагалась высадка десанта на побережье Грузии. Но этот замысел сорвали решительные действия русского флота. 18 ноября 1853 г. русская эскадра под командованием Павла Степановича Нахимова прорвалась в Синопскую бухту, где стоял турецкий флот, и наголову его разбила.

В последующие месяцы русские войска нанесли ряд поражений туркам в Закавказье. Воины Шамиля, прорвавшиеся до селения Цинандали, были остановлены и отброшены в горы.

Спасая Турцию от неминуемого поражения, в январе 1854 г. англо-французская эскадра вошла в Черное море. В ответ русское правительство отозвало своих послов из Парижа и Лондона. В марте 1854 г. русские войска перешли через Дунай. Ультиматум Англии и Франции об оставлении Молдавии и Валахии был отвергнут. 15 (27) марта английская королева Виктория объявила России войну. Днем позже это сделал Луи Бонапарт, успевший к тому времени провозгласить себя императором Наполеоном III.

Союзникам не удалось создать общеевропейскую коалицию против России. Лишь небольшое Сардинское королевство примкнуло к ним. Но Австрия, формально оставаясь нейтральной, сосредоточила свою армию на границе Дунайских княжеств. Русские войска вынуждены были отойти сначала за Дунай, а затем за Прут.

Англо-французская эскадра появилась в Балтийском море, блокировала Кронштадт и Свеаборг. На Белом море английские корабли подвергли варварской бомбардировке Соловецкий монастырь, а на Мурманском побережье сожгли старинный русский город Колу.

В августе того же года англо-французская эскадра появилась перед Петропавловском-Камчатским. Небольшой русский гарнизон под командованием адмирала B.C. Завойко оказал героическое сопротивление и вынудил противника отступить.

С лета 1854 г. на побережье Болгарии стала сосредоточиваться англо-французская армия. Ею командовали маршал Сент-Арно и лорд Раглан. До русского командования доходили слухи, что союзники нацеливаются на Севастополь. Но А.С. Меншиков, командующий русскими войсками в Крыму, лишь посмеивался над такими слухами.

Местом высадки десанта Сент-Арно избрал пустынные пляжи близ Евпатории. 60-тысячная армия союзников сразу же двинулась на Севастополь. 8 сентября 1854 г. она встретилась на р. Альме с 35-тысячной русской армией под командованием Меншикова. Огонь англо-французской эскадры позволил союзникам обойти русские войска с фланга и продолжить движение на Севастополь.

Главная база Черноморского флота почти не имела сухопутных укреплений. Союзники могли овладеть Севастополем с ходу. Тем более что Меншиков, не очень заботясь о его судьбе, отступил к Бахчисараю. Но на подходе к городу у союзников возникли сомнения относительно успешности немедленного штурма. Решающее слово было за Сент-Арно, но неожиданно обострившийся давний недуг не позволил ему принять правильное решение. Союзники пошли в обход бухты, чтобы обеспечить себе морскую базу в Балаклаве и действовать против Севастополя с юга.

Адмиралы В.А. Корнилов, П.С. Нахимов и В.И. Истомин, взявшие на себя командование обороной, удачно использовали неожиданную передышку. Вокруг города срочно возводились укрепления. Их схему разработали военные инженеры под руководством Э.И. Тотлебена. Наскоро сделанные укрепления из земляных валов, траншей, мешков с песком, корзин с землей (туров) были хорошо приспособлены к местности и отвечали современным условиям боя. К тому же защитники Севастополя затопили у входа в бухту несколько судов и преградили доступ в нее вражескому флоту.

Утром 5 октября союзники начали бомбардировку. В тот день адмирал Корнилов, объезжая бастионы, отмечал недостатки в обороне, давал указания, старался определить успешность ответного огня русских батарей. На Малаховом кургане он был смертельно ранен. «Отстаивайте же Севастополь...», — сказал он, теряя сознание.

Бомбардировка нанесла большие потери защитникам города. Не избежали их и союзники. У них было взорвано три пороховых склада, получили повреждения некоторые корабли, участвовавшие в обстреле города. Главное же, не удалось заставить замолчать русскую артиллерию. И поэтому не состоялся штурм, который должен был последовать сразу после бомбардировки.

После высадки союзников в Крыму Меншиков считал войну проигранной. Но царь требовал активных действий. Главнокомандующий правильно рассчитал, что слабым местом у союзников является Балаклава. Здесь стояли англичане. С тыла их прикрывали турки. 13 октября русская армия сбросила турок с нескольких редутов. Затем русские войска были остановлены подоспевшими англичанами. На место сражения явились Раглан и Ф. Канробер, заменивший умершего Сент-Арно. В подзорную трубу Раглан разглядел, что русские стаскивают с редутов турецкие пушки, и ему стало Досадно. Канробер был против штурма утраченных редутов, но Раглан бросил в атаку отборный полк легкой кавалерии. Отпрыски древнейших аристократических родов Англии служили в этом полку. В атаку их несли чистокровные английские лошади. Русские занимали окружающие долину высоты, и их позиция напоминала вытянутую подкову. Они выждали, когда полк углубился в эту «подкову», и начали обстрел картечью с флангов и в лоб. Разгром довершила русская кавалерия. Лишь при помощи подоспевших французов остаткам полка удалось вырваться из «долины смерти». «Атака легкой кавалерии» стала потрясением для английского общества.

Русское командование не использовало успех под Балаклавой. Через несколько дней произошло новое сражение, под Инкерманом. Оно началось удачными атаками русских войск против англичан. Но тем на помощь вовремя пришли французы, а в русской армии из-за неразберихи резервы не были задействованы. Большой урон русским войскам причиняло новейшее стрелковое оружие союзников (нарезные дальнобойные винтовки). Русские пули из гладкоствольных кремневых ружей не долетали до неприятеля. Сражение под Инкерманом закончилось поражением русских войск.

Война приобрела затяжной характер. Союзники наращивали свои силы, получая по морю боеприпасы и подкрепления. Для русской армии проблема боеприпасов становилась все острее. Маломощная русская военная промышленность не справлялась с возросшими заданиями, обозы с боеприпасами вязли на размытых дорогах. Защитникам Севастополя приходилось отвечать одним выстрелом на 3—4 неприятельских. Поскольку сохранялась угроза со стороны Австрии, одна из русских армий оставалась близ юго-западной границы. После Инкермана поражение России в этой войне стало очень вероятным.

Жители Петербурга с конца 1854 г. все чаще замечали по ночам высокую фигуру императора, в одиночестве ходившего по Дворцовой набережной. Здоровье все чаще подводило его, но он не обращал на это внимания. В начале февраля 1855 г. Николай слегка простудился. Несмотря на это, к изумлению придворных, он надел легкий плащ и при 20-градусном морозе поехал на смотр войск в открытых санях. Назавтра он повторил эту поездку. Возмущенный доктор заявил, что это самоубийство. И действительно, вечером царь слег. Последним его распоряжением было смещение Меншикова и назначение на его место М.Д. Горчакова. Прощаясь с семьей и старшим сыном Александром Николаевичем, он сказал: «Мне хотелось, приняв на себя все трудное, все тяжелое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое. Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за вас. После России, я вас любил более всего на свете. Служи России». 18 февраля 1855 г. Николай I умер. Современников поразила эта внезапная смерть. Нечаянная реплика доктора передавалась из уст в уста, обрастая причудливыми подробностями. Говорили даже, будто по требованию царя доктор дал ему яду.

Замена главнокомандующего не внесла перелом в ход войны. Весной возобновились бомбардировки Севастополя. После одной из них, особенно продолжительной, на рассвете 6 июня союзники пошли на штурм. Сразу же заговорили русские пушки. Французам, атаковавшим Малахов курган, удалось зайти в тыл и захватить несколько домов на Корабельной стороне. Перелом в ход сражения внесла отчаянная атака роты саперов, случайно оказавшихся рядом. Подоспевшими подкреплениями неприятель был выбит с окраин города. Англичане, шедшие на штурм Третьего бастиона, были остановлены в 400 м от цели. В восьмом часу утра союзное командование дало отбой. Штурм был отбит с большими потерями у нападавших. Лорд Раглан, находившийся в подавленном настроении, через несколько дней скоропостижно скончался.

Много отважных людей защищало Севастополь, но среди них первое место по праву принадлежит адмиралу Нахимову. В руках Павла Степановича находились все нити обороны. Неутомимый в своих бесчисленных заботах, простой и доступный, невозмутимо спокойный в момент опасности, он пользовался одинаковой любовью офицеров, матросов, солдат, жителей города. К нему и обращались чаще не как положено было по уставу («ваше превосходительство»), а по имени и отчеству. Больше всего Нахимов не любил барства в армии и на флоте. «Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов — крепостными людьми!» — говорил он командирам.

Редели ряды защитников Севастополя. Еще в марте 1855 г. погиб ближайший помощник Нахимова адмирал Истомин. Летом, когда бомбардировки участились, резко возросли потери. Подкрепления не успевали подходить. Против 75-тысячного севастопольского гарнизона стояла 170-тысячная армия союзников. Полевая армия, под непосредственным командованием князя Горчакова, вела себя пассивно.

Сподвижники Нахимова с некоторых пор начади догадываться, что он решил погибнуть вместе с Севастополем. У адмирала появилась опасная привычка выходить на бруствер и наблюдать в подзорную трубу за неприятельскими позициями. «Ждет свинца», — с тревогой говорили солдаты. 28 июня он приехал на Малахов курган, по обыкновению вышел на вал. Его золотые эполеты блестели в лучах вечернего солнца. «Они сегодня довольно метко стреляют», — сказал он, когда одна пуля попала рядом в мешок с песком. Другая пуля попала ему в голову. Через день П.С. Нахимов умер, не приходя в сознание.

24 августа началась новая бомбардировка, а 27-го союзники вновь пошли на штурм. Теперь им удалось захватить Малахов курган, Горчаков дал приказ к отступлению. Закончилась 349-дневная оборона Севастополя.

Его падение решило исход войны. Русская армия была обескровлена, казна пуста, хозяйство расстроено. Взятие Карса на Кавказе не исправило положение. В конце 1855 г. Австрия предъявила России ряд жестких требований, угрожая вступить в войну. Новый император, Александр II, решил пойти на переговоры о мире.

Вскоре в Париже открылся мирный конгресс. Вопреки ожиданиям, союзники не стали выдвигать заведомо неприемлемых требований. Слишком еще свежи были воспоминания об изнурительной и кровопролитной осаде Севастополя. По Парижскому мирному договору, подписанному в марте 1856 г., Россия потеряла острова в дельте Дуная и часть Южной Бессарабии. Самым тяжелым для России условием договора было запрещение держать военный флот на Черном море.

Николаевская Империя потерпела серьезное военное поражение. Жестокий удар был нанесен по официальной доктрине о превосходстве российских порядков над европейскими. Наоборот, война беспощадно обнажила отсталость России, гнилость николаевской Империи. Однажды Александр II услышал рассказ хирурга Н.И. Пирогова, вернувшегося из Севастополя, о царящем в армии наглом воровстве. «Неправда, не может быть!» — резко сказал царь, повысив голос. «Правда, государь, когда я сам это видел», — отвечал Пирогов, тоже повысив голос. «Это ужасно!» — воскликнул Александр, сразу сдаваясь.

Вместе с тем героическая оборона Севастополя осталась в народной памяти как подвиг величественной красоты и огромной моральной силы.