Архаический трикстер как исходная парадигма становления фигур шута, дурака и плута

Освітлюється проблема генезису фігур блазня, дурня і шахрая як похідних від образу архаїчного трикстера. Виявлена функціональна значущість зооморфності як характеристики образу трикстера. Визначена диференціація маркуючих якостей фігур блазня, дурня і шахрая, що успадковані ними від міфологічного трикстера.

 

Освещается проблема генезиса фигур шута, дурака и плута как производных от образа архаического трикстера. Выявлена функциональная значимость зооморфности как характеристики образа трикстера. Определена дифференциация маркирующих качеств фигур шута, дурака и плута, унаследованных ими от мифологического трикстера.

 

The article is devoted to the problem of jester, fool and swindler figures genesis from figure of archaic trickster. Functional meaningfulness of zoomorphism of trickster character is exposed. Differentiation of marking traits of figures of jester, fool and swindler, inherited by them from mythological trickster is defined.

 

«Трикстер» («trickster») в буквальном переводе с английского означает «обманщик, хитрец, ловкач». Слово происходит от корня «trick» – трюк, хитрость, обман, шутка, шалость, глупый поступок, фокус, умение, сноровка, розыгрыш. Производные формы: tricksy – ненадежный, обманчивый, шаловливый, игривый, разодетый, нарядный; tricky – сложный, запутанный, мудреный, хитрый, ловкий, находчивый, искусный – в зависимости от контекста.

 Различные признаки трикстерства выражены в таких образах, как  шут, лгун, скоморох, плут, мошенник, пройдоха, ловкач, обманщик, враль, лицедей, дурак, паяц и т.д. Все они в той или иной степени отражают черты трикстера как образа, объединяющего их в себе. Каждый из них является трикстером, но лишенным первоначальной, архаической целостности, у которого определенные характеристики выражены более других. Одни признаки, присущие трикстеру, как бы выделены, становятся преобладающими, в то время как остальные уходят в тень.

Актуальность исследования обусловлена недостаточной изученностью происхождения образов шута, дурака и плута, как персонажей, генетически связанных с трикстером. Этим обусловлена необходимость четкой дифференциации определений этих персонажей, поскольку их существование является одним из механизмов функционирования семиозиса культуры.

Цель данной работы состоит в выяснении степени влияния образа архаического трикстера как исходной парадигмы возникновения фигур шута, дурака и плута, и их функционирования в различных нарративах.

Данная цель требует постановки и решения следующих задач:

– определить функциональную значимость зооморфности как характеристики образа трикстера;

– выявить те черты шута, дурака и плута, которые были унаследованы ими от мифологемы трикстериады в результате генезиса этих персонажей;

– дифференцировать маркирующие качества фигур шута, дурака и плута.

Новизна исследования заключается в определении зооморфности как доминантного признака архаического образа трикстера, а также в постановке вопроса о связях между трикстером и фигурами шута, дурака и плута как между исходным образом и его производными.

Термин «Трикстер» введен в современную науку и публицистику К.-Г. Юнгом, обозначив им соответствующий архетип бессознательного. Само же название Юнг позаимствовал у исследователя мифов североамериканских индейцев П. Радина, впервые предпринявшего исследование образа трикстера в культурологическом анализе мифологии виннебаго («Трикстер – мифы североамериканских индейцев»). В работе «Психология образа Трикстера» К.-Г. Юнг пишет о трикстере как о чрезвычайно древней психологической структуре, мифологеме. Он относит этот образ, живущий в коллективном бессознательном, к архетипу Тени.

Трикстер у Юнга – это личность, пребывающая в первобытном состоянии. Это состояние, по Юнгу, характеризуется отсутствием сдерживающего влияния разума как регламентирующей функции и соответствующей этому гиперактивной возможности чувствовать и проявлять интуицию. Отсутствие рамок и сдерживающих факторов, как считает Юнг, способствует выделению огромной «первобытной» энергии, которая делает носителя этого архетипа очень деятельным [35, с. 201].

Трикстер – архаический персонаж ранней мифологии практически всех народов земли, он определен Е.М. Мелетинским через образ культурного героя. Отмечено, что культурный герой-трикстер (с чертами первопредка и демиурга) – центральный образ не только архаической мифологии как таковой, но и традиционной культуры в целом. В архаических мифологиях функции демиурга и культурного героя выполняются одним персонажем – племенным (тотемным) зооморфным или антропоморфным первопредком-прародителем, который действует как трикстер. Он часто прибегает к хитрым трюкам для достижения успеха в самых серьезных деяниях. Озорные проделки трикстера большей частью служат удовлетворению его прожорливости или похоти.

 Стремясь удовлетворить голод или ненасытное желание, трикстер прибегает к обману, нарушает самые строгие табу (в т.ч. совершает кровосмешение), нормы обычного права и общинной морали (злоупотребление гостеприимством; поедание зимних запасов семьи или родовой общины). Нарушение табу и профанирование святынь иногда имеет характер «незаинтересованного» озорства. Действуя асоциально и профанируя святыни, трикстер, тем не менее, большей частью торжествует над своими жертвами, хотя в отдельных случаях он терпит неудачи.

Трикстер является предметом исследования множества ученых – философов, антропологов, культурологов, фольклористов, театроведов и др. К концу XX в. в философии и культурологии трикстер представляет собой фигуру, играющую одну из ведущих ролей в формировании и функционировании различных культурных парадигм.

Архаический социум, т.е. человеческую общину, субъективно отождествляемую со своим родом-племенем, представляют древнейшие мифологические персонажи, сочетающие черты первопредков, первоначально тотемических, т.е. неотделимых от «природы», – трикстеров – культурных героев – демиургов. Отсюда – звериные их имена, например, Ворон, Норка, Койот, Кролик (у индейцев Северной Америки) или Хамелеон, Паук, Антилопа, Муравей, Дикобраз (у многих народов Африки) и т.п. 

Слово «тотем» происходит от слова ототеман, что на языке североамериканских индейцев оджибве означает «род его». Тотемизм как представление о родственной связи всех членов рода с каким-то видом животных или растений, тесно связан с мифологемой трикстериады. Тотем позволяет связать данный человеческий коллектив с данной территорией, настоящее – с прошлым, культурное и социальное – с природным, а также объединить этот коллектив некоторой общей системой норм поведения (экзогамия, алиментарное табу, особенности ритуала и т.п.). Тотемические предки обычно представлены конкретными видами животных или особыми зооантропоморфными существами; им посвящены особые обряды, целью которых является воздействие на тотем [32, с. 25].

На основе сопоставления различных персонажей, которых можно назвать трикстерами, как мифологических, так и фольклорных, несложно заметить, что образ трикстера, по большей части, зооморфен, или несет в себе черты зооморфности. Животные как персонажи фольклора, ассоциируемые не с особью, а с видом, и поэтому неуничтожимые, легко оказываются центрами циклизации. Некоторые антропоморфные персонажи, чьи имена хорошо известны носителям традиции, в данном отношении аналогичны животным. Животное выступает в качестве культурного героя, который может совмещать в себе две роли – творца неких космических элементов (солнце, месяц, звезды, воды, горы, устройство поверхности земли) и основателя новой культурно-социальной традиции (устройство общества, обучение ремеслам и т.п.). Иногда это животное-демиург состоит в конфликте с другим животным, в обладании которого находятся элементы космоса или природные силы; подобные мотивы характеризуют трикстеров. Архаический трикстер зооморфен по той причине, что он является тотемным первопредком и зачастую обладает теми чертами, которые приписывались носителями традиции животным, чье видовое имя он носил. Зооморфность присутствует и в тех образах трикстера, что появились как в культурах «развитого» мифологического сознания, так и в культурах, где этот персонаж и связанный с ним нарратив демифологизированы.

Роль животных, как и вообще анимального (зооморфного, орнитоморфного или териоморфного) элемента, в мифологии исключительно велика. Она определяется значением, которое имели животные на ранней стадии развития человечества, когда они еще не отделялись со всей резкостью от человеческого коллектива – ни в его синхроническом состоянии (включение животных в социальную иерархию, помещение священных животных на вершине иерархической лестницы), ни в диахроническом аспекте (идея происхождения данного коллектива от животного или от животного предка), ни, наконец, онтологически (представление о животном как об особой ипостаси человека). В мифопоэтическом сознании животные выступают как один из вариантов мифологического кода (наряду с растительным, пищевым, химическим, цветовым и т.п.), на основе которого могут составляться целые сообщения, в частности мифы или мифологизированные сказки о животных. Поскольку отдельные элементы зооморфного кода имеют постоянно закрепленные за ними значения, которые, однако, могут передаваться и другими кодовыми системами, устанавливается система соответствий между изофункциональными элементами разных кодов. При этом конкретные элементы зооморфного кода получают способность выступать как классификаторы, которые условно-символически описывают данную ситуацию и, кроме того, могут объединяться в целые комплексы, обнимающие разные сферы бытия [26, с. 255].

Скандинавский Локи, комически-демоническая фигура, мифологический плут-трикстер с отчетливой хтонически-шаманской окраской, по-видимому, имеет зооморфную природу. Ян де Фрис, а затем и шведская фольклористка А.Б. Рут интерпретируют Локи как мифологического плута-трикстера. Рут считает, что Локи как антропоморфный трикстер развился из териоморфного трикстера-паука (паук во многих местах Скандинавии обозначается словом locke, а паук-трикстер – популярная фигура в фольклоре народов Америки, Африки, Океании, Индии). Способность к передвижению во всех направлениях объясняет постоянно отмечаемый в сказках мотив хитрости паука («Я был хитер, я придумал хитрость» в одной из сказок хауса), хотя обманывают и паука. Мотив хитрости паука иногда сочетается с мотивами жадности и жестокости (ср. сказки о пауке и мухах, комарах и других мелких насекомых; русскую сказку о мизгире в сборнике Афанасьева). Одна из очень популярных персонификаций паука – распространенный у американских индейцев образ паука-мужчины и паука-женщины, выступающих в качестве творцов, культурных героев, трикстеров.

Одним из наиболее распространенных образов трикстера является Лиса. В мифопоэтических традициях образ Лисы выступает как распространенный зооморфный классификатор, нередко функционирующий и в языковой сфере (ср. рус. «лиса» – о хитром человеке; англ. fox – «хитрец» (при основном значении – «лиса») и т.п.). Символические значения, связываемые с лисой в разных традициях, образуют единый и весьма устойчивый комплекс мифологизированных значений (хитрость, ловкость, пронырливость, сообразительность, льстивость, вороватость, обман, лицемерие, осторожность, терпеливость, эгоизм, себялюбие, жадность, сладострастие, злонамеренность, злоумышленность, мстительность, одиночество). С образом лисы обычно соотносится представление о чем-то сомнительном, фальшивом; лиса нередко оказывается неудачницей, попадает впросак и т.п. Лиса выступает как одна из ипостасей Диониса [12, с. 91].

Цагн является центральным персонажем мифологии многих бушменских племен, тотемическим культурным героем, демиургом, прародителем, а также трикстером. Сам он – кузнечик-богомол, сестра – голубой журавль, приемная дочь – дикобраз Цо, один из сыновей которой – ихневмон (мангуст) Ни. В проделках и трюках Цагна как трикстера проявляются его сверхъестественные способности. Цагн обладает даром превращения (например, в антилопу); когда он «входит» в животных, их невозможно убить [13, с. 326].

У мыонгов Вьетнама среди мифов о добывании культурных благ архаические черты имеет миф о похищении огня оводом, который обманом узнает у божества секрет добывания огня трением. Сходный миф известен у эдэ (горных индонезийцев) и тхаев Вьетнама. Сиакоу в мифологии ментавайцев (Западная Индонезия) – один из могущественных злых духов, обладающий чертами культурного героя и трикстера [25, с. 101]. В разных мифах он бывает или антропоморфным, или териоморфным в облике варана. Он освобождает из бамбукового ствола первых людей и помогает им овладеть навыками земледелия [22, с. 84]. В космологии догонов творцом пространства и реального времени является трикстер, шакал Йуругу.

В различных мифопоэтических традициях птицы выступают как непременный элемент религиозно-мифологической системы и ритуала, обладающий разнообразными функциями. Птицы могут быть божествами, демиургами, героями, превращенными людьми, трикстерами; ездовыми животными богов, шаманов, героев; тотемными предками и т.п. Они выступают как особые мифопоэтические классификаторы и символы божественной сущности, верха, неба, духа неба, солнца, грома, ветра, облака, свободы, роста, жизни, плодородия, изобилия, подъема, восхождения, вдохновения, пророчества, предсказания, связи между космическими зонами, души, дитяти, духа жизни и т.п. В этом же ряду стоит распространенный среди народов северо-восточной Азии и у американских индейцев мифологический сюжет, где чудесное средство (огонь, свет, солнце и т.п.) добывает сама птица – орел или ворон, выступая в этом случае как демиург или культурный герой, а также как первопредок.

Широко распространены представления о птицах как о первопредках, тотемах племени [23, с 194]. Пережитки фратриального тотемизма у австралийских, индейских и африканских племен сохраняются не только в мифологии, но и в названиях фратриальных объединений. Йель, Великий ворон, в мифологии тлинкитов (Северная Америка) и других племен Тихоокеанского побережья – культурный герой, мироустроитель и трикстер [1, 44]. Йель вывел людей из раковины-моллюски, похитил для них огонь у вождя солнца и снабдил людей водой и дичью. Особенно много мифов существует о проделках Йеля; отличаясь необыкновенной прожорливостью, он постоянно был занят поисками пищи. Однажды, попытавшись украсть рыбу, он попал на крючок к рыболову и лишился кончика клюва, но с помощью хитрой уловки вернул его себе. У многих племен побережья существует фратрия Ворона (напр., у хайда); изображение Ворона, предка людей, часто встречается на тотемных столбах, стенах домов и других предметах. Такой атрибут древнегреческого бога-трикстера Гермеса, как крылья на его сандалиях, указывают, несомненно, на то, что первоначально он имел облик птицы.

В этиологических мифах образ культурного героя и трикстера представляет собой единое целое, что обусловлено присущим архаической ментальности синкретизмом. Их разделение является результатом более поздних этапов мифотворчества, например двое братьев-близнецов, один из которых совершает полезные для людей поступки, а другой – вредные. Антисоциальные, эгоистические, девиантные качества культурного героя-трикстера отделяются и живут отдельной жизнью в качестве бога-плута, хитреца сказок про животных, низкого героя волшебных сказок. Одновременно с развитием мифологического сознания, а также с десакрализацией мифа можно наблюдать процесс антропоморфизации трикстера, исчезновения его звериного облика, видовых признаков. Лишь отдельные элементы в его облике и поведении могут сохраняться и тогда, когда связь образа с животным миром окончательно утрачивается. Исключение составляет сказка про животных, но в ней не сохраняется композиционная структура, присущая этиологическому мифу, а события разворачиваются по схеме «трюк – контртрюк».

Фигуры, тесно связанные с образом трикстера, которые традиционно именуются как «лгун», «дурак», «плут», «шут», «хитрец», «ловкач», «проказник», «обманщик», «глупец», «враль», несут в себе лишь определенную часть характеристик, присущих трикстеру, что видно и из самих слов, отображающих определенное качество или способ действия. Но главным их отличием от первичного синкретичного образа трикстера, который присущ традиционной культуре, является полная или частичная утрата зооморфных черт (исключение составляют лишь, как уже было сказано выше, сказки про животных как следствие демифологизации образа первопредка-трикстера). Если в архаической традиции внешне антропоморфный трикстер обладает качествами животного, то появляющиеся позднее образы плута, дурака, мошенника, пройдохи, жулика, глупца могут сохранять свой животный облик, но их действия, мысли и поступки имеют человеческую природу.

 Трикстер как тотемный первопредок обладает куда более высоким статусом (и, соответственно, возможностями), чем его более поздние воплощения, в частности, шут. Шут является центральной фигурой, снимающей противоречие между плутом и дураком, совмещая в себе в ослабленном виде характеристики того и другого. Ярким тому примером выступает придурковато-плутоватый Труффальдино из Бергамо, маска итальянского комического театра эпохи Возрождения и, столетия спустя, слуга двух господ в одноименной пьесе XVIII века К. Гольдони («Слуга двух господ» – комедия, которая предназначена автором для игры на площади, на карнавале, когда актеры импровизируют, а публика вовлекается в карнавальное действо).

В литературе социальных низов средневековья выдвигаются три фигуры, имевшие большое значение для последующего развития европейского романа. Эти фигуры – плут, шут и дурак. Они создают вокруг себя особые мирки, особые хронотопы. Эти фигуры приносят с собой в литературу, во-первых, очень существенную связь с площадными театральными подмостками, с площадной зрелищной маской, они связаны с каким-то особым, но очень существенным, участком народной площади; во-вторых, – и это, конечно, связано с первым, – самое бытие этих фигур имеет не прямое, а переносное значение: самая наружность их, все, что они делают и говорят, имеет не прямое и непосредственное значение, а переносное, иногда обратное, их нельзя понимать буквально, они не есть то, чем они являются; в-третьих, наконец, – и это опять вытекает из предшествующего, – их бытие является отражением какого-то другого бытия, притом не прямым отражением. Это – лицедеи жизни, их бытие совпадает с их ролью, и вне этой роли они вообще не существуют. Шут, дурак и плут как трикстеры получают от этого синкретического образа «в наследство» определенные характеристики, маркирующие архаического трикстера.

Шут эксплуатирует тему телесных отправлений – соединяя еду с испражнениями и сексом, связывая их похабным и непристойным смехом; искусно оперирует промежуточным пространством-временем, иронией, пародией, сокрытием. Шут приводит нас к европейской карнавальной культуре, с которой он разделяет освободительную силу смеха, оппортунизм мастера на все руки, маскарад и синхронность, центр празднества и рыночное пространство на перекрестке. Празднество – это повод для обмена и торговли; дерьмо, отбросы – это хозяйство обмена и смены – амбивалентный язык смерти и возрождения жизни, скорее космическое, чем индивидуальное измерение. Как говорит М.М. Бахтин, «в сфере мысленных образов космический страх (как и всякий другой страх) преодолевается при помощи смеха. Следовательно, фекалии и моча, космические явления, которые можно интерпретировать телесно, играют важную роль в этих образах… Космическая катастрофа, представленная на низшем материальном телесном уровне, теряет значимость, очеловечивается и трансформируется в гротескное чудовище. Ужас побежден смехом» [3, с. 403].

Карнавальный дух поднимается вместе с требованиями обновления и восстановления: речь идет об активных действиях и реформировании языка (как институализированного средства) посредством трансформирующей силы воображения. Полиморфное искажение языковых связей выявляет пространство «инаковости» посредством манипуляций с языком; это символ переходного состояния и его креативного потенциала к созданию нового. Обыденное понимание мира в основном опосредовано репрезентациями и идеологиями, и первым критерием шутовского искусства является осознание того, что мы мыслим не в мире самоочевидных «истин», но в мире институализированных фикций, оказывающихся гротескными чудищами, где искусство не является отражением аутентичной «реальности», но подделкой, усиливающей наши переживания и интерпретации своих последствий. Шутовское искусство требует открытого использования языка: прямого обращения в сотрудничестве со зрителем. Оно настаивает на возвращении к использованию излишков – остатков, долгов, отброшенного за ненадобностью или подавленного, и действует через манипуляцию законами гегемонии и их подвижное оппортунистическое присвоение. Шуты веселили зрителей своими непристойными выходками и насмехались над ними, проявляя характер незаинтересованного озорства.

Дурак отличается невоздержанностью в питье и пище, курении и сексе; часто является предметом осмеяния, даже будучи священным существом или выполняя различные культурные функции. Он стоит на грани мира человеческого общества и первобытного мира Дикой Природы, поэтому с точки зрения социального человека смешон, нерассудителен или бессознателен. Дурак обладает зачастую ярко выраженными чертами гиперсексуала и обжоры, не всегда выходит победителем из затеянной игры и может попасть впросак, оказаться жертвой собственной хитрости, граничащей с дуростью. Обнаруживая свою истинную природу духа беспорядка, противника границ(именно этот активный элемент и объединяет столь различные компоненты – «фаллический», «прожорливый», «хитрый», «глупый»), этот персонаж, выражающий и воплощающий жизнь тела, ничему не подчиняющийся полностью, управляемый похотью и голодом, вечно навлекающий на себя боль и страдания, хитрый и вместе с тем неразумный в своих поступках, появляется в комических и часто внушающих отвращение ситуациях. У него нет сознательных желаний, и его поведение всегда диктуется импульсами, над которыми он не властен.

Плут, очевидно, аморален, исходя из институциональных законов общества. В исследовании Ф.Б.Я. Кёйпера «Варуна и видушака. О происхождении санскритской драмы» прослеживаются ритуальные корни традиционного персонажа санскритской драмы – видушаки. Этимология названия vid ū saka – «вредитель» (характерно, что в наиболее древних драмах видушака и герой-царь обращаются друг с другом как равные) [8, с. 26]. Проявляя злокозненный характер, хитрость и коварство, плут является опасным шутником, неисправимым лгуном, жуликом, вором, любителем азартных игр и эротики, неиссякаемым источником провокаций.

В мифах подчеркиваются значительность и магическая сила трикстеров, без которой были бы немыслимы их деяния, в частности, воровство (Прометей, Гермес крадут у богов). Одно из древних русских именований вора – тать; это последнее имеет, вероятно, индоевропейский характер (ср. др.-инд. (s) t ā jus – «вор, злодей»). От того же корня, что и тать, образовано посредством суф. - j - слово таи – «тайный». Плут связан с тайной как таковой – своим присутствием и участием в начале всего как демиург и культурный герой. Сама фигура трикстера, его тело – чаще всего уродливое, «сломанное»; его поведение, речь, одежда, также зачастую нелепые и аморальные – загадочные, вызывающие, – все это указывает на Тайну, есть сама Тайна и еевызов.

Плут как трикстер традиционно выступает посредником между мирами и социальными группами, способствует обмену культурными ценностями и переводу информации из области непознанного в область познаваемого. Он делает неявное явным, вторгаясь в область неизведанного первым. Ложь плута приводит к правде, выраженной через юмор; он является мошенником (то есть всячески нарушает установленные законы и вполне этим доволен), обладая двуличностью, изворотливостью, хитростью и коварством, проявляя причудливо-злокозненный характер.

Итак, можно сделать вывод, что зооморфность предстает важнейшим признаком, позволяющим дифференцировать и выделить цельный образ архаического трикстера среди вышеперечисленных фигур более поздних трикстеров, являющихся производными от него. Трикстер как тотемный первопредок представляет собой исходный образ от которого ведут свое происхождение фигуры шута, дурака и плута, признаки которых наследуемы от определенных сторон образа трикстера. Шут является центральной фигурой по отношению к плуту и дураку, снимающей противоречие между ними, совмещая в себе в ослабленном виде характеристики того и другого. Зооморфность трикстера в архаических верованиях подчеркивает его божественную сущность, выражающуюся в сверхъестественных способностях, благодаря которым он создает миры (между которыми он затем выступает медиатором), людей, объекты природы и культуры.

 

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Австралия и Океания. – М., 1970. – 307 с.
2. Бахтин М.М. Искусство слова и народная смеховая культура // Контекст. – М., 1973. – С. 41-45.
3. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. – М., 1965. – 567 с.
4. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе / М.М. Бахтин. – М., 1973. – 674 с.
5. Вдовин И.С. Природа и человек в религиозных представлениях чукчей // Природа и человек в религиозных представлениях народов Сибири и Севера. – Л., 1976. – С. 29-35.
6. Гесериада. Сказание о милостивом Гесер Мерген-хане, искоренителе десяти зол в десяти странах света / Пер., вступ. ст. и коммент. С.А. Козин / – М.-Л., 1935. – 873 с.
7. Дзенискевич Г.И. Сказания о Вороне у атапасков Аляски // Советская этнография. – 1976., – № 1. – С. 51-59.
8. Елизаренкова Т.Я. Направления научного творчества Ф.Б.Я. Кёйпера // Кёйпер Ф.Б.Я. Труды по ведийской мифологии. – М., 1986. – С. 20-29.
9. Золотарев А.М. Пережитки тотемизма у народов Сибири / А.М. Золотарев. – Л., 1934. – 154 с.
10.  Золотарев А.М. Родовой строй и первобытная мифология / А.М. Золотарев. – М., 1964. – 328 с.
11.  Иванов В.В. К семиотической теории карнавала как инверсии двоичных противопоставлений // Труды по знаковым системам. Т. 8. – Тарту, 1977. – С. 64-71.
12.  Колмачевский Л.М. Животный эпос на Западе и у славян / Л.М. Колмачевский. – Казань, 1882. – 157 с.
13.  Котляр Е.С. Миф и сказка Африки / Е.С. Котляр. – М., 1975. – 677 с.
14.  Мелетинский Е.М. Миф и сказка // Фольклор и этнография. – Л., 1970. – C. 15-32.
15.  Мелетинский Е.М. Культурный герой // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 2. – М.: Сов. энцикл., 1998. – С. 25-28.

16.  Мелетинский Е.М. Первобытные истоки словесного искусства // Ранние формы искусства. – М., 1972. – 185 с.

1.  Мелетинский Е.М. Предки Прометея. Культурный герой в мифе и эпосе // Вопросы истории мировой культуры. – 1958. – № 3. – С. 25-37.
2.  Мелетинский Е.М. Происхождение героического эпоса: Ранние формы и архаические памятники / Е.М. Мелетинский. – М., 1963. – 203 с.
3.  Мелетинский Е.М. Сказания о Вороне у народов Крайнего Севера // Вестник истории мировой культуры. – М., 1959. – Вып. 3. – С. 39-54.
4.  Новик Е.С. Структура сказочного трюка // От мифа к литературе: Сб. в честь семидесятипятилетия Е.М. Мелетинского. – М, 1993. – С. 145-160.
5.  Пяткова Н.Л. Организующая роль трикстера в мифологии хантов и манси // Сб. Уральского государственного университета. – Екатеринбург, 1993. – C. 61-78.
6.  Сказки и мифы Океании. – М., 1970. – 252 с.
7.  Соколова З.П. Культ животных в религиях / З.П. Соколова. – М., 1972. – 317 с.
8.  Старшая Эдда / Пер. А.И. Корсун, под ред. и с комм. М.И. Стеблин-Каменского. – М.-Л., 1963. – 636 с.
9.  Стратанович Г.Г. Народные верования населения Индокитая / Г.Г. Стратанович. – М., 1978. – 422 с.

26.  Токарев С.А. Ранние формы религии и их развитие / C.А. Токарев. – М., 1964. – 682 с.

1.  Токарев С.А. Религия в истории народов мира / С.А. Токарев; 2-е изд. – М., 1965. – 437 с.
2.  Топоров В.Н. О космологических источниках раннеисторических описаний // Труды по знаковым системам. Вып. 3 – Тарту, 1973. – с. 106-110.

29.  Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. – Л., 1936. – с. 655.

30.  Фрейденберг О.М. Терсит // Яфетический сборник. Т. 6. – Л., 1930. –  С. 66-69.

1.  Фрэзер Дж. Золотая ветвь / Дж. Фрэзер. – М., 1980. – 739 с.

32.  Хайтун Д.Е. Тотемизм. Его сущность и происхождение / Д.Е. Хайтун. – Душанбе, 1958. – 343 с.

33.  Шаревская Б.И. Старые и новые религии Тропической и Южной Африки / Б.И. Шаревская. – М., 1964. – 94 с.

1.  Юнг К.-Г. Аналитическая психология. Теория и практика / К.-Г. Юнг; Пер.     В.И. Менжулина, 1998. – 477 с.

35.  Юнг К.-Г. Душа и миф: шесть архетипов / К.-Г. Юнг; Пер. с англ. – М.: 1997. –   356 с.