Обсуждение культурных позиций.

Человеку, понявшему и принявшему мое описание четырех позиций к желающему поддержать мой тезис, что психологическая позиция также может найти свое место среди них, не потребуется дальнейшего обсуждения. Однако, я помню о тех трудностях, которые были у некоторых людей, когда они пытались принять эти постулаты, когда я впервые представил их в 1962 [78]. Они спросили: «Какие еще культурные формы были предложены другими исследователями культуры? Почему я выбрал эти четыре позиции, и почему именно четыре? Почему я не включил научную позицию? Как соотносятся эти четыре позиции с функциями личности по Юнгу? Какое историческое происхождение я приписываю этим культурным позициям?» Я собираюсь ответить на эти вопросы кратко в порядке их перечисления. Я нахожу ценной поддержку у моих друзей и коллег, которым понравилось мое представление позиций и которые не хотели бы заинтеллектуализировать его. Аналогичные размышления были в отдельных работах, попавших в мои руки в подходящее время и вдохновивших меня. Лучшей из них была книга Ирвина Эдмана «Четыре пути философии», в которой было четыре главы: «Логическая стезя», «Социальный критицизм», «Мистическое озарение» и «Познание природы». Я обнаружил здесь много общего с моими культурными позициями. А именно, логическая стезя соответствует философской позиции, социальная критика — социальной, мистическое озарение — религиозной, и познание природы — эстетической позиции.

Я обнаружил похожие взгляды на культуру у французских антропологов, особенно у Клода Леви-Стросса в его изящно написанном эссе «Достижения антропологии». Французские антропологи избавляют антропологию от Дюркгеймовской редукции «всей культуры к одному единственному социальному фактору» [79] так же, как Юнг избавлял психоанализ от подобной редуктивной интерпретации культуры, основанной на фрейдовской сексуальной теории неврозов. Леви-Стросс описывает эту новую попытку реабилитировать дифференцированную картину культуры:

Теперь этот анализ в глубине позволил Моссу, не противореча Дюрк-гейму... вновь навести мосты между его темой и другими науками о человеке, которые временами дерзко разрушались,: с историей, особенно с этнографией, а также с биологией и психологией... Слишком часто после Дюркгейма, в большей степени именно среди тех, кто верил, что освободился от его доктринальных тисков, социология выглядела как продукт спешного набега, сделанного за счет истории, психологии, лингвистики, экономики, юриспу-денции и этнографии. Став добычей этого грабежа, социология превратилась в добавку к своим собственным темам: какая бы проблема ни становилась позволительной для нее, можно было гарантировать сфабриковывание «социологического» решения... Социальные факты не редуцируются до разбросанных фрагментов. Они описываются людьми, и субъективное сознание является такой же формой их реальности, как и объективные характеристики [80].

Социальная позиция была замечательно охарактеризована в утверждении Мосса о том, что важно в обществе: это движение всего, жизненный аспект, мимолетное мгновение, в котором общество живет, или в котором люди живут через их чувства, через осознание себя в своей ситуации наедине с другими [81].

Противодействуя твердой, прагматичной настойчивости социологов, любая попытка сковать этот «жизненный аспект» социальной реальности, как пишет Леви-Стросс,

будет оставаться сильно иллюзорной: мы никогда не будем знать, составлен ли другой член общества, которым мы никогда не станем, из элементов социального существования в синтезе, который может точно соответствовать тому, что мы разработали [82].

Как показывает Леви-Стросс, мы можем использовать другие культурные позиции, чтобы сформировать символические мосты, необходимые для общения, и один из них — это эстетическая позиция. Это привело антропологов к созданию науки семиологии, которая в смысле, в котором его использовал Фердинанд де Соссюр, включает язык, миф, «оральные и жестовые знаки, составляющие ритуалы, правила брака, системы родства и определенные принципы и условия экономического обмена» [83]. Все это зависит от эстетического восприятия, и при исследовании данных паттернов поведения антрополог сам, с одной стороны, приобретает эстетическую дистанцию от из-учаемои культуры, а с другой стороны, особый тип эмпатии к ней. D первом случае полевой исследователь видит первобытное общество,.которое он начал изучать, как символ чего-то предопределенного его собственным западным образованием. И он будет видеть этот образ как часть универсального паттерна, не интересуясь его происхождением, но отстаивая таинственное соответствие с другими паттернами в других местах, независимо от расхождения в обычаях или эволюционных изменениях.

В отличие от этого типа эстетического восприятия с его отдалением от объектов или изучаемых людей, мы обнаруживаем тех полевых исследователей, которые погружаюся так тщательно в мифологию и ритуал малых сообществ, что отождествляются с ними психически. Это может приводить некоторых энтузиастов к гротескным формам эстетического подражания. Иногда, однако, это приводит антропологов к подлинному опыту инициации в общество, которое они начали изучать. Пример тому — отчет Карлоса Кастенеды о его шаманском ученичестве «Учение дона Хуана: путь знания индейцев Яки» и его блестящая юнгианская интерпретация Дональдом Уильямсом [84]. Причина этого опыта состоит в проективной идентификации, которая при правильных обстоятельствах создает условия для получения субъективных инсайтов, которые могут соответствовать объективным фактам. Это позволило Леви-Строссу сказать:

Наша наука достигла в своем развитии того дня, когда западный человек начинает видеть, что никогда бы не познал себя, если бы был единственной расой или народом на поверхности земли [85].

Затем, резко оставляя эстетическую позицию, он добавляет, что «это должно способствовать распространению гуманизма во всем человечестве». [86] Гуманизм, как я начинаю его понимать с психологической точки зрения, происходит от особого налета религиозной и социальной установок. Т.к. христианство потеряло свою иерархическую структуру и стало широко социализирована м со времен позднего Возрождения в Европе, религия стала в той же мере антро-поцентричной как и теоцентричной.

Леви-Стросс говорит о той исключительной эмоции, переживаемой антропологом, когда он вступает в дом, в котором традиция, хранимая в течение четырех столетий, возвращается к царствованию Франциска Первого... Как много узлов связывает его с той эпохой, когда новый мир открывался Европе через этнографические исследования! [87]

Следовательно, он сожалеет, что антропологии потребовалось столько времени, чтобы стать признанной. Это также произошло из-за тяжелого наследия колониализма, помешавшего признанию аутентичности первобытных сообществ. Только с приходом новой эры, к которой мы все принадлежим, родилась настоящая антропология. Ее важная черта, как правильно замечает Леви-Стросс, состоит в «философском характере»:

Как писал Мерло-Понти, всякий раз, когда социолог (но он имеет в виду именно антрополога) возвращается к существующим источникам своих познаний, действующих в нем в качестве средств понимания самых отдаленных культурных формаций, он сразу впадает в философствование... И несомненно, поле исследований, с которых начинается любая деятельность антрополога, является матерью и кормилицей сомнений, философской установкой как таковой. «Антропологические сомнения» состоят не столько в понимании того, что ты ничего не знаешь, как в решительном заявлении той единственной мысли, которую вы знаете, и, несомненно, вашей собственной ограниченности... Я думаю, что именно из-за этого сугубо философского метода антропология выделилась из социологии [88].

Т.о. мы видим, что Леви-Стросс выделяет в антропологии серию культурных установок, которые хорошо соответствуют моим клиническим наблюдениям, что эти четыре позиции являются основными в культуре вообще: социальная, религиозная, эстетическая и философская.

Иногда кажется, что если рассматривать отдельно, то эти четыре позиции соответствуют четырем психологическим функциям по Юнгу. В «Психологических типах» он говорит о двух типах интуиции у интровертов: склонности к эстетической или же к философской позиции [89]. В другом случае Юнг, по-видимому, считает эстетизм продуктом двух функций «восприятия», интуиции и ощущения, тогда как философская и социальная позиции становятся идентичными двум «рациональным» функциям: мышлению и чувствованию [90].

Однако в своих последних работах Юнг отрицает любую идентичность между культурными отношениями и психологическими функциями. Из его работ становится ясным, что интеллектуальное понимание не является исключительным качеством функции мышления. Функции чувствования, интуиции и ощущения могут давать подход к искусству и, до некоторой степени, определять стиль, в котором художник рисует или пишет, или лепит. Но истинное произведение искусства, как и успешный результат научного эксперимента, базируются на своем собственном основании независимо от личной психологии его автора или исполнителя.

Как бы хорошо мы ни развили четыре функции или ни научились их различать в других людях, они не объясняют существование религиозных, эстетических, философских и социальных ценностей. Поэтому существуют значительные различия между людьми одного типа личности или функции, если они по-разному ориентированы в культуре. Это предполагает, что предпосылки психологической зрелости лежат в достижении культурной зрелости не меньше, чем в развитии личности в контексте индивидуальной жизненной ситуации.6 Но там, где функции личности и культурная установка встречаются, они образуют очень интересные комбинации жизненных стилей, что иллюстрирует книга Джона Эванса «Вкус и темперамент» [91]. Я также отмечу важность точки зрения доктора Мейклджона на образование как на средство обеспечения такого «списка культурных

6 Очевидно, культурная зрелость предполагает не только осознанное и дифференцированное отношение личности к явлениям культуры, но и способность к активной позиции, к самовыражению в ней. Более традиционный в психоанализе клинический подход интересуется лишь бессознательными травмами, накопленными в культурном контейнере индивидуума, и отрицает проспективный подход, рассматривающий развитие личности во взаимодействии со всем культурным полем групп» (выше, с.26), который приводил бы функции личности в соответствие с разнообразем культурных позиций.

Не следует путать культурные позиции с профессиональными интересами. Иногда думают, что под культурой я имею в виду институционализированные культурные формы или роли, которые люди играют в их выражении. Таким образом, социальную позицию относят к социальным реформаторам или социальным работникам, эстетическую позицию — только к художнику, философскую обнаруживают в профессоре философии, а религиозную считают подходящим образом представленной только у преданных членов церкви, у священников или теологов. Я использую термин «позиция», «установка» в смысле, который не следует приравнивать к выбору профессии. Любая из четырех позиций переживается человеком независимо от профессии и личности. Один пример кажется мне особенно подходящим. В период, когда я впервые начал различать культурные позиции, мне удалось побеседовать с религиозным историком Фредериком Спигер-бергом. Он сказал, что священники, будучи не всегда только религиозными людьми, тянутся к эстетическим, философским или социальным интересам. Они могут стараться достичь равного развития всех позиций. Но я думаю, что это бывает очень редко и не всегда желательно. Самые подвижные в культурном смысле люди, которых я знаю, признают себя несовершенными и, при всех ограничениях во времени, бесконечно учатся и рекомбинируют новые установки всю свою жизнь. (Arts longa, vita brevis. Искусство вечно, жизнь преходяща).

Выбирая и оживляя эти четыре установки, я хорошо осознаю, что моя работа дает простор для тех, кто склонен подвергать мои взгляды строгой научной критике. Можно предположить, например, как уже упоминалось, что я должен был включить в свой список научную позицию. Я надеюсь, что мое предыдущее рассмотрение демонстрирует, почему я этого не стал делать, и что, придерживаясь четвертичной классификации, я не старался подыграть аналогичной психологической установке «четырех функций». Поэтому я повторяю: «Насколько я знаю, функции личности, по определению, — психологические константы, тогда как культура находится в постоянном процессе изменения и трансформации». Более того, я считаю, что научная позиция не является первичной, но представляет собой гибрид двух других позиций, философской и эстетической, с которыми она все больше смешивается. Два великих первооткрывателя науки, Аристотель и Декарт, выражали философскую установку и хотели свести к минимуму человеческую субъективность в наблюдении человека, природы и Бога. Подобный тип объективности стал возможным и с помощью эстетической позиции, позволяющей отдельным людям отстраняться от жизни и от себя, наблюдая природу и человека со значительного расстояния. Начиная с этой эстетической позиции, они, подобно Леонардо да Винчи, делают замечательные открытия научных истин.

Однако, я осознаю, что существует нечто уникальное в любой развивающейся научной позиции. Эта уникальность не является ни философской, ни эстетической. И именно ощущение уникальности, которое мы также находим в психологической позиции, оживляет эвристический метод настоящего исследования. Может быть, этот метод откроет не только существование психологической позиции, но также и той научной позиции, частью которой она является. Но, конечно, из-за ее недавнего появления в истории, мы не можем заявлять, что наука или психология имеют ту же эпистемиологическую аутентичность, которую мы можем наблюдать в четырех основных культурных позициях по мере того, как они возникли и развились в истории до современных форм. Существует несколько свидетельств их первоначального единства в первобытных сообществах, которые не претерпели технологического развития. Хотя абсолютно чистой культуры не существует, можно реконструировать многие родовые песнопения или танцы из еще использующихся церемоний, когда вдали от городов и цивилизации они сохраняют первоначальную силу и качества. Если бы мы посетили целительские церемонии Навахо, или танец дождя бушменов, или ритуал инициации у австралийцев, или охотничьи ритуалы эскимосов, мы бы обнаружили, что смысл всей культуры разворачивается в каждом из них.

Такие церемонии являются религиозными, потому что они вызывают присутствие божеств и полубожеств, проводником которых является целитель или священник. Ритуалы также социальны, потому что с ними тесно связано физическое здоровье и социальное благополучие индивидуумов или племен. Все взрослые и, часто, дети активно участвуют в ритуалах, чтобы обеспечить достаток в пище и духовное благополучие. Все имеет свое место в семейных группах собирающих пищу людей и в тотемических группах охотников, земледельцев и скотоводов. Ритуалы являются эстетическим посредством инсценирования костюмированных танцев, сопровождающихся музыкой или барабанами. Первобытные люди часто оставляли записи этих танцевальных драм, запечатлевая их в наскальных рисунках, вырезке по дереву и по камню высокого художественного достоинства. В конце концов, они являются философскими в том смысле, что разные нити племенных законов сплетаются вместе, обеспечивая рациональное объяснение происхождения ритуалов в мифе творения. Ритуал объясняет космос, эволюцию и настоящее место человеческих и животных существ внутри него в соответствии с теорией. Я попытался показать непрерывное присутствие культурных позиций сегодня и проследить их вероятное происхождение.