Статус в настоящее время. Общая оценка

Организмическая теория как реакция на дуализм души и тела, психологию способностей и стимул-реактивный бихевиоризм, имела большой успех. Кто в современной психологии не придерживается основной идеи организмической теории относительно того, что целое есть нечто иное, нежели сумма его частей, что происходящее с частью происходит с целым, что в организме нет изолированных отделов? Какой психолог полагает, что есть отдельная от тела душа, душа, подчиняющаяся другим законам, нежели тем, что имеют отношение к телу? Кто верит, что есть изолированные явления, процессы, функции? Очень немногие психологи – если такие вообще есть – придерживаются атомистической точки зрения. Все мы – психологи – организмисты и иными быть не можем.

В этом смысле организмическая теория – скорее отношение, или ориентация, или система координат, нежели систематическая теория поведения. В конечном итоге она утверждает, что поскольку все связано с целым, истинное понимание вытекает из правильного определения места феномена в контексте всей системы. Она требует от исследователя рассматривать системы переменных, а не пары переменных, рассматривать изучаемое событие как компонент системы, а не изолированное событие. Понимание законов, на основе которых действует система есть, фактически, конечная цель ученых, это идеал, к которому они постоянно стремятся. Организмический взгляд в его приложении к сфере человеческой психики означает, что естественной единицей анализа является человек в его целостности. Поскольку нормальное, здоровое человеческое существо или любой иной организм всегда функционирует как целое, человек должен изучаться как организованное целое. Признавая, что существующие методы исследования и количественный анализ могут не позволить исследователю-психологу осуществлять организмическую цель исследования человека как целого, этот подход выдвигает перед психологией задачу поиска таких средств. Если не годятся количественные методы, следует использовать качественные. Тем временем психология должна обратиться к задаче создания методов, которые приблизят ее к организмической цели понимания целостной личности. В этом смысле организмическая теория представляет в большей мере набор директив, чем систему фактов, принципов и законов.

Не существует единой официальной организмической теории личности; их много. Организмическая теория личности определяется отношением теоретика, а не содержанием конструируемой модели личности. Если теория фокусируется на целостном организме как единой системе, а не на отдельных чертах, побуждениях, привычках, ее можно назвать организмической. Гольдштейн, Ангьял, Маслоу, Олпорт, Мюррей, Роджерс, Фрейд, Юнг и по существу все остальные современные теоретики в области личности осуществляют организмическую ориентацию, хотя между этими теориями есть радикальные отличия. То, что видит в организме Гольдштейн, совсем не то, что видит Олпорт или Фрейд, хотя все трое могут быть по своей ориентации отнесены к организмистам.

Трудно что-либо сказать об ошибках организмического подхода – настолько широко он принят. Можно, однако, оценить частную организмическую теорию – например, Гольдштейна или Ангьяла. Вероятно, самый серьезный возможный упрек в отношении Гольдштейновой версии организмической теории заключается в том, что она не вполне холистична. Гольдштейн относится к организму как к сегрегированной единице, отдельной от остального мира. Кожа – граница между организмом и миром; вдоль границы происходят обмены, но организм и среда – различные миры. Последовательный холистический подход не должен проводить столь решительного различия между тем, что происходит под кожей и снаружи. Организм следует рассматривать как дифференцированный компонент большой системы, системы, включающей всю вселенную. Гольдштейн, признавая справедливость такой критики, ответил бы, что вся вселенная – великоватый ломоть для любого ученого. Теоретик-холист должен быть реалистом относительно того, о чем может и не может судить. Вероятно, события внешнего пространства влияют на наше поведение, но мы просто не располагаем средствами включения этих событий в наше научное знание. Теннисоновский цветок в трещине стены, который есть "все, все, что могу я знать о том, что есть бог и человек" – живая поэтическая правда, но навряд ли достижимая цель. Хотя все связано со всем, Гольдштейн полагает, что многие нити, образующие всеобщую космическую ткань, связаны столь отдаленно, что связь эту можно проигнорировать без серьезных потерь для нашего понимания личности.

Кто, однако, прочертит линию и скажет: "По ту сторону этой границы последствия нулевые?" Если любая вещь – компонент в огромной системе природы, как можно знать, не проверяя, что релевантно, а что – нет? Ответ очевиден: это непознаваемо. У.А.Хант (Hunt, 1940) в своем обзоре "The Organism" называет это организмическим парадоксом. Теоретик-организмист отрицает валидность "частичных" понятий, но вынужден пользоваться ими. Если Гольдштейн оправдывает отношение к части – к организму – как к сегрегированному целому, почему другой психолог не прав, рассматривая научение, восприятие или эмоцию как холистические процессы? "Биосфера" Ангьяла – попытка расширить холистическую основу организмической теории. Согласно этой концепции, организм и среда – два полюса большой системы. Если под средой Ангьял подразумевает все во вселенной, отличное от организма, то вся биосферическая система тождественна вселенной, и парадокс разрешен.

То, что вопрос о границе системы не чисто академический, показывают разнообразные гипотезы относительно человеческого поведения. К примеру, делались серьезные попытки показать что на человеческое поведение влияет движение звезд, что отдаленные исторические и доисторические события, как и будущие, затрагивают настоящее. Если в реальности существуют ясновидение и телепатия – а ныне многие полагают их аутентичными феноменами – то границы системы, к которой относится человек, следует существенно расширить. В свете этих рассуждений критики Гольдштейна вполне могут задать вопрос: зачем останавливаться на коже или даже на границах ближайшего окружения?

В отношении теории Гольдштейна был выдвинут ряд более или менее конкретных критических замечаний. Его критиковали за недостаточное различение того, что организму врождено, а что привносится культурой. Например, этот вопрос поднял Кэттсофф (Kattsoff, 1942). Предложенное Гольдштейном понятие само-актуализации было расценено как слишком общее для того, чтобы можно было осуществлять конкретные предсказания. Скиннер (Skinner, В. F., 1940) считает само-актуализацию метафизическим понятием, поскольку ее нельзя ввести в эксперимент. Некоторые психологи возражают против очевидного пренебрежения со стороны Гольдштейна как исследователя статистическим анализом в пользу качественного. Эти психологи полагают, что качественный анализ в высшей степени субъективен и что трудно воспроизвести исследование, описанное исключительно в качественных терминах. Другие психологи не разделяют взглядов Гольдштейна относительно ограниченности использования психологических тестов. Они полагают, что тесты должны проводиться и данные обсчитываться на основе стандартных процедур и что их не следует изменять соответственно индивидуальным случаям. Гольдштейна критиковали за то, что он слишком много внимания уделяет созреванию и слишком мало – научению и за преувеличение важности абстрактного отношения для психологического функционирования. Наконец, звучали возражения против попыток понять нормальную личность путем изучения пациентов с повреждениями мозга. Несмотря на эти отдельные критические отзывы, превалирующее среди психологов, отношение к теоретическим представлениям Гольдштейна весьма положительно. Вместе с холистическими психологиями гештальтистов, Левина, Толмена (Tolman, Е. С.), взгляды Гольдштейна оказали значительное влияние на современную психологию и его значение как теоретика трудно переоценить.

Труднее оценить работу Ангьяла. Работа Ангьяла "Foundations for science of personality" (1941) не получила существенной критической оценки после публикации – как непосредственно после появления, так и в последние пятнадцать лет. Это удивительно не только потому, что эта работа была весьма смелой и во многих отношениях представляет очень оригинальное теоретизирование, но также и потому, что Ангьял предпринял серьезную попытку создать теорию личности – на что никогда не претендовал Гольдштейн. Возможно, причина такого игнорирования заключается в том, что в своих теоретических размышлениях Ангьялу не удалось выйти в плодородные поля клинического наблюдения и экспериментального исследования. Хотя Ангьял опубликовал ряд исследовательских работ, непохоже, что они имеют существенное отношение к его систематической позиции. Гольдштейн же подтверждал свою общую теорию богатым разнообразием клинических и лабораторных данных. Какова бы не была причина отсутствия реакции психологов на книгу Ангьяла^ фактом остается то, что она не получила того внимания критиков, какого заслуживает.

Остается посмотреть, будет ли иметь большое влияние на психологическое сообщество посмертно опубликованная книга Ангьяла "Neurosis and treatment". Книга "Neurosis and treatment" была написана после того, как Ангьял в течение нескольких лет занимался клинической деятельностью, и не вполне определенные понятия его прежней книги в новой освещаются на основе материалов историй болезни. Более того, теперь есть ряд людей, распространяющих идеи Ангьяла, среди них Евгения Ханфманн, Ричард Джонс и Абрахам Маслоу. Мадди (Maddi, 1968) в сравнительном анализе теорий личности значительное место отводит обсуждению взглядов Ангьяла. Имеет ли теория какое-либо значение за пределами психотерапии, покажет будущее. Она не породила собственно исследований личности, но, быть может, оказала скрытое влияние на некоторых исследователей.

Представление о биосфере, включающей как организм, так и его окружение, вполне успешно разрешает проблему холистического объединения человека и мира. При чтении работ Ангьяла озадачивает его тенденция рассматривать индивида и среду не как полюса единой планеты, но как различные целостности, взаимодействующие друг с другом. Несмотря на понятие включающей все биосферы, Ангьял пишет так, как если бы обсуждал проблему "организм против среды". Среда причиняет нечто человеку, а человек – среде; непохоже, чтобы они вели себя как компоненты единой системы. Если Левин поймал себя в ловушку исключительно психологического мира, Ангьял, похоже, заблудился во вселенной. Как только Ангьял начинает обсуждать конкретные проблемы, связанные с личностной организацией, динамикой, развитием, он вынужден отбрасывать представление о космическом целом и иметь дело с организмом и средой как с отдельными, но взаимозависимыми и взаимодействующими системами.

Может случиться так, что версия организмической теории, предложенная Маслоу, окажется более влиятельной, чем любая иная. Маслоу был неутомимым и ясным в формулировках писателем и лектором. Более того, он стал одним из лидеров гуманистической психологии, привлекающей многих психологов. При чтении Маслоу иногда трудно различить, что порождено вдохновением писателя, а что – научным размышлением. Некоторые критики полагают, что гуманистическая психология – не столько научная психология, сколько секулярная замена религии. Другие полагают, что вклад гуманистов в эмпирические основания психологии несоизмеримы с их спекулятивными трудами. Некоторые психологи обвиняют гуманистов в том, что они принимают гипотетическое за истинное, путают теорию с идеологией, исследование заменяют риторикой. Несмотря на эти критические замечания в адрес отстаиваемой Маслоу психологии, есть много психологов, которых этот взгляд привлекает, поскольку соотносится с жизненными проблемами современного человека.

В заключение можно сказать, что при всех своих слабостях организмическая теория попыталась исправить ошибку, совершенную триста лет назад Декартом. Она настаивает на том, что организм – не дуальная система души и тела, каждая со своими движущими принципами, но единое целое, включающее много частных функций. В плане распространения и развития этого основного представления организмическая точка зрения вполне заслуживает воздаваемых ей высоких оценок.

7.