Батько Тарас» или «батько Лазарь»? 2 страница

«Каждый член партии, каждый гражданин должен знать одно: что национальная политика в действительно ленинском понимании на Украине неминуемо ведет к полной украинизации всего рабочего класса на Украине, украинизации прессы, школы, научной работы» — вторил Лапчинскому зав. отделом прессы ЦК КП(б)У А.А.Хвыля (Олинтер). «Мы считаем, — отмечал он, — что дело проведения украинизации, решения культурно-национальной проблемы нужно поставить на такое же место, как и дело социалистического строительства в отрасли хозяйства. Таким образом украинизация, в широком понимании этого слова, является частью социалистического строительства новой советской Украины». «Украинизацию студента и вообще его муштру на элементарно-языковом участке нужно целиком приравнять к военнизации, с дисциплиной наистрожайшей» — требовал видный украинизатор М.Ф.Сулима, занимавшийся проблемой изгнания русского языка из вузов.

Ненькопатриоты рангом поменьше засыпали органы власти доносами на противников «национальной политики партии». «Стучали» не только на еще неукраинизированных сотрудников, но и на их непосредственных начальников, которые, по мнению «национально сознательных», относились к украинизации «с недостаточной серьезностью». «В ряде округов, несмотря на постановления окркомиссий (окружных комиссий по украинизации — Авт.) об увольнении работников за незнание языка, руководитель учреждения оставляет таких на работе. Такое отношение является недопустимым и с этим нужно повести решительную борьбу» — сигнализировал один из особо бдительных борцов за права «рідной мовы». (Подобные случаи действительно были: некоторые начальники, руководствуясь профессиональными интересами, не торопились увольнять высококвалифицированных специалистов и закрывали глаза на их русскоязычность). «Часть профессуры, особенно реакционеры тайные и явные, упорно сопротивляются переводу преподавания на украинский язык, особенно таких дисциплин как математика и дисциплин специальных. Правления институтов часто потакают саботажу украинизации» — доносил другой ревнитель мовы. «Правительство обязано уничтожить остатки русского шовинизма и русотяпства, которые мешают культурному росту Украины, поставив изучение украинского языка в школе на соответствующий уровень, и, наконец, дать материальные средства на издание необходимой литературы и обеспечение работников, отдающих свое время и силы для этой работы» — объявлял третий.

Кстати сказать, о своем кармане украинизаторы никогда не забывали и выделения материальных средств для собственного обеспечения требовали постоянно, хотя обеспечены они были лучше самых высокопоставленных советских чиновников. Как признавал один из виднейших представителей галицкого украинства К.Студинский, посетивший УССР во времена хозяйничанья там Л.М.Кагановича, «партийный, хоть и комиссар (министр) получает самое большее 210 руб. в месяц, когда украинизатор, работающий в пяти кружках, зарабатывает 500 руб.».

Власти чутко реагировали на все требования деятелей «национального возрождения». Их щедро финансировали и выполняли все рекомендации, направленные на насаждение украинской «национальной сознательности» и языка. В украинизаторских целях были «скорректированы» методы проведения на Украине всесоюзной переписи населения 17 декабря 1926 года. В инструкции для переписчиков, принятой к исполнению на всей территории СССР, указывалось: «Отмечается, к какой народности причисляет себя отвечающий. В случаях, если отвечающий затрудняется ответить на вопрос, предпочтение отдается народности матери. Так как перепись имеет целью определить племенной (этнографический) состав населения, то в ответах на вопрос 4 не следует заменять народность религией, подданством, гражданством или признаком проживания на территории какой-либо республики». Однако в Украинской ССР к этому указанию было сделано существенное дополнение: «Чтобы точнее записывать о лицах, которые, может, будут называть себя «русский», нужно, чтобы эти лица точно определяли, кем именно — русскими (россиянами), украинцами или белорусами они себя считают. «Россиянин» (великоросс) считается за то же самое, что и «русский» и в личных карточках записывается «русский». Получалось, что в русские могли записывать только великороссов. Малороссов и белорусов относили к отдельным, новосозданным национальностям.

Такое же указание записывать малороссов в украинцы получили переписчики в других республиках. В результате, например, в Донецком округе РСФСР (центр — г. Миллерово, не путать с нынешним Донецком, который тогда назывался Сталино) согласно переписи 1920 года украинцы составляли 2,5 % населения, а в 1926 году уже 63 %. Но если во всем СССР такое указание было облечено в форму отдельного приложения к переписной инструкции, то в УССР внесли изменения в сам текст инструкции. Такое изменение, по мнению украинизаторов, было необходимо, так как значительная часть украинского (и белорусского) населения «ассимилирована», «не имеет достаточно развитого национального чувства… На вопрос о национальности в этих случаях мы зачастую можем услышать ответ, который отождествляет ассимилированных с ассимиляторами. В наших культурно-бытовых условиях это чаще всего будет причисление украинцев и белорусов к русским».

 

«Многие украинцы совершенно искренне считали себя русскими и язык свой с некоторыми, скажем, уклонами и особенностями, не большими все же, чем и в первой попавшейся другой губернии, русским» — печалились «национально сознательные». — «Что означает «русский», а особенно на языке человека, воспитанного в условиях старой России? «Хохол», «малоросс» — русские или не русские? На этот вопрос многие и теперь отвечают: русские. В лингвистике русскими и до сих пор часто называют все три восточно-славянские племенные группы: русских, украинцев и белорусов».

 

Так, все, считавшие себя представителями малорусской ветви русского народа, а заодно и многие проживавшие на Украине великороссы, были во время переписи 1926 года насильно записаны в украинцы. (Сегодня некоторые псевдоученые «национально сознательные» деятели пытаются использовать эти «подправленные» результаты для своей пропаганды. Сопоставляя итоги переписи 1926 года с итогами переписи 1939 года и констатируя уменьшение численности украинцев, они пускаются в рассуждения о голоде 1933 года как «этноциде украинской нации». Между тем, уменьшение числа назвавших себя украинцами имеет другую причину. В 1939 году не было такого огульного зачисления в украинцы, как в 1926-м, хотя общие украинизаторские тенденции сохранялись).

Активно использовались силовые методы и в других сферах деятельности украинизаторов. «Советские органы привлекали к ответственности ряд лиц за уклонение от украинизации и уволили многих с работы» — с удовлетворением отмечалось, к примеру, в тезисах доклада «Национально-культурное строительство на Киевщине», подготовленных известным украинизатором Самуилом Щупаком и утвержденных ХУ Окружной партийной конференцией Киевской организации КП(б)У. Правда, как подчеркивалось в тех же тезисах, несмотря на все украинизаторские потуги, в учреждениях «между собой служащие еще в большой мере разговаривают на русском языке», с чем, по мнению участников окрпартконференции, следовало «решительно бороться».

«Решительная борьба» с русским языком дошла до того, что сбылась «мечта» С.А.Ефремова — было серьезно ограничено распространение на Украине центральных газет и даже главного печатного органа ВКП(б) — газеты «Правда». «Я хочу остановиться на деле распространения центрального органа нашей партии — «Правды» — рассказывал на Киевской окружной партийной конференции один из старых большевиков. — Я распространял ее, когда она еще была маленькой газетой, когда ее начали только издавать. Должен сказать, что сейчас ее намного труднее распространять, чем при меньшевиках» (т. е. при Временном правительстве). Как рассказывал большевик, когда он обращался в партячейки на киевских заводах с просьбой посодействовать в проведении подписки на газету среди рабочих, то неизменно натыкался на отказ. «Говорят, что нужно украинизироваться, распространять украинские газеты, а поэтому «Правда» не нужна». Вместо центральной партийной газеты секретари заводских партячеек распространяли украиноязычную «Пролетарську правду».

Характерно, что участники конференции, выслушав жалобщика, не поддержали его. Наоборот, было решено «увеличить подписку на украинскую прессу и провести дальнейшую украинизацию заводской прессы», «еще больше распространять украинскую прессу среди рабочего класса».

Постоянно усиливалась «чистка» учреждений от русских специалистов (великороссов и «несознательных» малороссов). Их места занимали «в первую очередь украинцы («национально сознательные» — Авт.), отчасти евреи». Русофобия фактически была возведена в ранг государственной политики, что вызвало справедливое возмущение, в том числе и в самой партии. С.А.Ефремов приводит в дневнике слова об украинизации «выдающегося коммуниста» (не называя его фамилии), сказанные в частной беседе: «Хотя это и постановление партии, но все же это петлюровщина». Так же оценивали украинизаторскую политику КП(б)У «национально сознательные» деятели. «Я тут несмотря на все недостатки чувствую себя в Украинской Республике, которую мы начали строить в 1917 г.» писал одному из своих соратников вернувшийся из эмиграции М.С.Грушевский. (В отличие от представителей русских контрреволюционных сил, к деятелям украинского движения большевики широко применяли амнистию, приглашая их вернуться на Украину для совместной работы в деле «культурно-национального строительства» и борьбы с «великодержавным шовинизмом». К М.С.Грушевскому обратились сразу после ХІІ съезда РКП(б), предлагая поддержать новый курс национальной политики и объяснив, что «по желанию Ленина теперь национальный вопрос решен в пользу нерусских народов твердо и бесповоротно, но в партии есть еще определенная оппозиция новому курсу, провозглашенному Троцким, Сталиным и другими»).

«На Украине происходит великий и могучий сдвиг в сторону украинского национализма» — отмечала львовская газета «Діло». Правда, некоторых окопавшихся в Галиции активистов украинского движения огорчала слишком большая роль, которую в украинизаторских процессах играли евреи. «Жидовский элемент начал вдираться в саму украинскую литературу. Жиды А.Хвыля, И.Кулик и С.Щупак диктуют украинским писателям пути и нормы» — недовольно бурчал один из ненькопатриотов. Но в целом украинофилы были очень довольны проводившейся украинизацией.

А Каганович всё не унимался. Особую ненависть вызывало у него не желающее украинизироваться коренное население. Если к выходцам из Великороссии хотя бы на первом этапе допускались методы убеждения, то на малороссов (украинцев) Лазарь Моисеевич требовал «со всей силой нажимать в деле украинизации». Украинцы отвечали взаимностью. «Национально сознательный» историк «рідной мови», представитель диаспоры Юрий Шерех (Шевелёв) констатировал, что последствия политики Кагановича «были далеко не простые. С одной стороны, больше, чем когда-либо, людей овладело украинским языком, ознакомилось в определённой мере с украинской литературой и культурой, кое-кто даже начал говорить по-украински. На улицах больших городов украинский язык звучал чаще, чем перед тем, хоть и не заменил русский как способ ежедневного общения. С другой стороны, присущий политике элемент принудительности и искусственности возбуждал чувство враждебности к украинскому языку. Появилась масса анекдотов, к сожалению, не собранных и не изданных, поднимавших украинский язык на смех».

«Имеем огромное количество эпизодов, которые возникли в процессе украинизационной работы, анекдотов, имеющих свою эволюцию, вредительских поступков разоблаченных и неразоблаченных, активных и пассивных протестов» — писал «Голос українізатора». «Такие случаи, когда украинизация принималась с неохотой, хотя б и было осознание политического значения этой меры и разделялось ее принципиальное обоснование, без сомнения достаточно часто случались» — свидетельствовали «национально сознательные» деятели. Как признавал Шерех, украинизация не получила массовой поддержки в народе. «Рабочие и средний класс были, в лучшем случае, равнодушны. Не сохранилось никаких сведений про какой-либо энтузиазм крестьянства».

Все это вызывало у одних украинизаторов «печаль, неуверенность и даже разочарование в творческих силах нации», у других — ярость и ожесточение. «Тип «малоросса» не умер и до сих пор на Украине» — писал ярый сторонник украинизации, известный украинский литературный критик В.Коряк (Блумштейн). «Презренный шкурнический тип малоросса, который… бравирует своим безразличным отношением ко всему украинскому и готов всегда оплевать его» клеймил на заседании ЦК КП(б)У А.Шумский. «Нужно, чтобы сгинуло это рабское поколение, которое привыкло только «хохла изображать», а не органично чувствовать себя украинцами» — записывал в дневник С.А.Ефремов.

Но Лазаря Моисеевича отсутствие массовой поддержки не волновало. Он опирался не на народ, а на «национально сознательных» субъектов, преимущественно австрийской закваски, выписанных из Галиции. Уже к концу 1925 года в УССР орудовала 50-тысячная армия галицких «янычар», подготовленных ещё при Франце-Иосифе. Их число увеличивалось с каждым месяцем. (Тут надо заметить, что иного выхода, кроме привлечения галичан, у инициаторов украинизации просто не было. Только в Галиции, где насаждать «украинскую национальную идею» начали несколько десятков лет назад, могли существовать в достаточном количестве «национально сознательные» кадры, способные оказать деятельную помощь Кагановичу. В бывшей российской Украине, 99,9 % населения которой до революции не отделяли себя в национальном отношении от великороссов, таких кадров быть не могло. С.А.Ефремов отмечал, что и самые ярые украинизаторы — это в основном «случайные люди, которые и сами украинизировались года 3–4 назад, а во всяком случае до 1917 года и не думали, что они украинцы»).

Одновременно, чтобы придушить всякое недовольство действиями украинизаторов, официально было объявлено, что «некритическое повторение шовинистических великодержавных взглядов о так называемой искусственности украинизации, непонятном народу галицком языке и т. п.» является «русским националистическим уклоном» (обвинение, грозившее в то время серьёзными неприятностями). Фактически противников украинизации приравняли к классовым врагам. Когда на одном из партсобраний сотрудник Украинского института марксизма Скрипченко попробовал указать на возраставшую опасность украинского шовинизма, то накликал на себя гнев всесильного в то время партаппаратчика А.А.Хвыли. «Говорить так… — заявил Хвыля, — это не видеть на Украине русского нэпмана, кулака, буржуа, бывшего царского чиновника, попа, городского мелкого буржуа-мещанина, который когда-то составлял часть армии русской черной сотни на Украине. Разве эта реакционная сила на Украине сгинула? Разве она не проводит всюду, каждый день своей работы? Разве шахтинское дело (имелся в виду сфабрикованный шахтинский процесс «над антисоветски настроенными специалистами, проводившими вредительскую деятельность в каменно-угольной промышленности Донбасса») имевшее по своей сути корни на Украине — ни про что не свидетельствует тов. Скрипченко? А раз эти контрреволюционные силы русского шовинизма имеют на Украине почву, то, значит, они и действуют. Они проводят активную работу против социализма не только по линии хозяйства, они ее проводят и по линии культурно-национальной». И далее: «Они, эти классовые враги наши, есть. Они живут, организуются, меняют лицо, кожу, но живут со старым сердцем в груди, со старыми мечтами в голове. Как симптоматично, что расстрелянный контрреволюционер, один из главарей шахтинского дела, работая в Донугле, в столице Украины, говорил: «Плевать мне на вашу украинизацию».

Всякий несогласный с национальной политикой Кагановича подвергался травле. Особенно доставалось литераторам. На них лежала обязанность развивать самостоятельную литературу на украинском языке, но они, как и большинство украинцев, нового языка не знали и накликали на себя обвинения в «неуцтві», «рабской зависимости» от «русской языковой, буржуазной по сути своей, традиции». В числе прочих критике за употребление «русизмов» подвергались Павло Тычина, Владимир Сосюра, Максим Рыльский, Юрий Яновский, Петро Панч, Иван Ле, Андрей Головко, Валерьян Пидмогильный, Григорий Косынка, Семён Скляренко, Иван Микитенко, Мыкола Хвылёвой, Юрий Смолич, Юрий Шовкопляс и другие. «Современный писатель украинский, за небольшим исключением, украинского языка не знает. Ему нужно взять в руки «Изюмова» (имелся в виду «Словник», составленный известным украинизатором, мовознавцем Изюмовым); «даже выдающиеся поэты и писатели-стилисты нарушают правильность, и чистоту и портят эффекты художественного достижения ненужными ошибками и абсолютно противными духу украинского языка русизмами»; «даже в языке самых лучших современных писателей рядом с прекрасными неологизмами случаются совсем не нужные москализмы» — били тревогу подручные Лазаря Моисеевича и категорически требовали: «Писатели должны выучить язык».

Писатели, безусловно, старались. Они «исправляли ошибки», благодарили за «критику», брали на себя повышенные обязательства. Кто искренне, кто вынужденно «бойцы литературного фронта» стремились избавиться от «тяжкого наследия» русской культуры, скорее выучить новый для себя украинский язык. Но выучить его было непросто. «Величавый рост украинского литературного языка в последние послереволюционные годы доставляет много хлопот всем тем, кто в силу своего звания должен языком интересоваться. Имею в виду учителей украинского языка и украинских работников пера — журналистов и писателей» — свидетельствовал «национально сознательный» деятель. «Рідна мова» не стояла на месте. Из неё старательно вычищались слова русского происхождения, которые заменялись словами польскими, немецкими, выдуманными, какими угодно, лишь бы сильнее отделиться от великороссов. Украинизаторы объясняли, что украинское «национальное возрождение» тормозится (также как и белорусское) по причине «близости украинского и белорусского языка к русскому, а из этого делают достаточно распространенный вывод, который в кровь и плоть вошел еще с давних времен, что украинский язык есть «испорченный русский язык», значит, украинское население нуждается, мол, в массовой русской школе».

Таким образом, «очищению» от русизмов придавалось политическое значение. «Украинский язык до революции развивался в ненормальных условиях. По известным причинам техническая, экономическая и политическая лексика была очень русифицирована. После революции встала задача создать, очистив язык от негативных разрушительных элементов, собственную лексику, которая могла бы обслуживать все отрасли современной жизни» — писал видный украинский мовознавец Н.Каганович.

Создавали «собственную лексику» «национально сознательные» филологи под бдительным контролем не менее «национально сознательной» общественности, подгонявшей специалистов, заставлявшей их тщательнее «очищать» «рідну мову» от русизмов. Так, после выхода в свет «Словника технічної термінології», мовознавец В.Фаворский отмечал, что «к сожалению, укр. техники — народ малоопытный в словарных тонкостях», а потому очень ценной была помощь представителей общественности, «товарищей-читателей», высказывавших свои советы и замечания. «Среди них самый активный тов. Беренбойм. Он недоволен тем, что словарь неполный, потому что нет в нем подробных пояснений».

«Решительная национальная политика, начатая компартией три года назад, — заявлял К.Довгань, — сразу обусловила буйный расцвет украинского — газетного и книжного — производства. Именно в этой отрасли нашей «промышленности» — легче и решительней чем во многих других, мы достигли довоенных норм и превзошли их. И именно из-за этого на протяжении последних трех лет литературный язык украинский должен неслыханно быстро развиваться. Новые условия, отношения и темы требовали нового — широченного ассортимента лексическо-фразеологического. Двумя путями — единственно законными и возможными — путем заимствования и оригинального творчества — шел украинский язык в процессе этого развития». Про «оригинальное творчество» все было понятно без лишних объяснений. А чтобы у читателей не возникло сомнений на счет того, откуда можно и откуда нельзя заимствовать слова, украинизатор тут же обрушился на тех писателей и журналистов, которые еще «не очистили» свой язык от русизмов.

«Украинский язык, не считая Галиции, был только языком литературы и прессы. Только с революцией развернулись перед ним широкие перспективы, и начался процесс его могучего стихийного роста, процесс интенсивного, напряженного творчества, какого, может, не знает история. За короткое время сделаны большие достижения, обнаружена непобедимая воля к культурному бушеванию» — отмечал В.Ганцов, призывая и дальше «творить слова или, как говорят, «ковать слова». «Культурное бушевание» и массовое «кование» слов в УССР приняли такие масштабы, что даже виднейшие в прошлом «национально сознательные» деятели, оказавшиеся после гражданской войны в эмиграции, не успевали следить за языковыми переменами. Когда видный украинофил Е.Х.Чикаленко (до революции бывший в числе активнейших борцов за «чистоту» украинского языка) обратился с письмом к С.А.Ефремову, прося взять для него в архиве какую-то справку, Сергей Александрович мягко поправил его: «Теперь у нас говорят «довідка».

Не поспевали за переменами в языке не только эмигранты. Как отмечал убежденный сторонник украинизации С.Диманштейн, считавшийся крупным знатоком национального вопроса в СССР: «С одной стороны язык обновляется, черпает новые материалы из глубины масс или забытого прошлого, а иногда, с другой стороны, все-таки становится часто непонятным массам». Также и К.Довгань признавал, что «газета украинская отталкивает крестьянина непонятным языком». Но особенно по этому поводу не тревожились. Диманштейн объяснял происходившее тем, что «массы больше знакомы с тем, я бы сказал, старым обиходным жаргоном, с той языковой смесью, которая у них была раньше в употреблении, чем с чистым языком». Довгань все сводил к отдельным ошибкам, нехватке грамотных писателей и журналистов и отсутствием научного руководства языковым творчеством. А еще один ярый украинизатор, украинский поэт, первый глава Союза писателей Украины, Израиль Юделевич Кулик (переименовавшийся по случаю украинизации в Ивана Юлиановича) просто потребовал «решительно отбросить» «обывательскую болтовню «русотяпского» порядка, людей, которые с одной стороны говорят, что, дескать, шевченковский язык они понимают, а современного украинского они не понимают, а с другой — проявляют презрительное отношение к Шевченко».

Специально для украинизаторских целей был основан журнал «Червоний шлях», перед которым была поставлена задача «мобилизовать литературные и научные силы для работы над выковыванием украинского языка». Первоначально журнал возглавляли бывшие и действующие наркомы просвещения (Г.Гринько, А.Шумский, В.Затонский), а затем это важное дело доверили видному украинскому литературному критику Н.Калюжному (Шайтельману).

В этих же целях группа академиков ревизовала словари, снова и снова реформировалась грамматика. На специальной правописной конференции (при участии большого количества представителей Галиции) всерьез обсуждался вопрос о переходе на латинский алфавит. Однако большинством голосов это предложение было отклонено как преждевременное. Опасались, что в тех частях Украины, где еще не установлена советская власть, население не примет латиницы. Мог получиться культурный раскол, что явно противоречило планам украинизаторов. «Радикальные изменения в правописании может себе позволить только единый народ, живущий одной государственной жизнью, не подвергаемый всяким возможным попыткам денационализации. Для украинцев, разделенных и разбитых, это время еще не настало» — пояснял один из участников конференции.

Впрочем и без латиницы правописных нововведений хватало. «С правописанием совещание намудрило, став на путь компромисса, и напутало еще больше с смягчением «л», «г» и т. д.; одно будет мягко, другое твердо, писать генерал, но г’енератор и т. п. — записывал в дневник С.А.Ефремов. — Теперь эту путаницу должны наново редактировать и потом декретировать. Не знаю, найдется ли тогда хоть одна грамотная душечка на всю Украину, кроме разве что Скрыпника, неожиданно открывшего в себе наклонности филологические». (Стоит напомнить, что во время премьерства В.А.Ющенко близкие к нему круги попытались вновь завести это самое правописание 1928 года). Но замечания Ефремова касались деталей, а не принципов украинизаторской политики. Сама эта политика вызывала у «национально сознательных» деятелей бурный восторг. «Советская власть, как никакая другая за всю историю Украины, распространяет украинизацию» — говорилось в Манифесте Всеукраинского съезда пролетарских писателей. «За годы революции украинский язык значительно развился, обогатился, стал более гибким и более подвижным» — радовался видный украинизатор И.Гехтман. «Небольшой промежуток времени дал такой широкий размах развитию украинской культуры, что подобного нельзя заметить в истории ни одного другого народа за всю предыдущую историю человечества» — восхищался Н.А.Скрыпник.

«Ни один литературный язык, кроме украинского не претерпел в процессе своего развития такого внезапного изменения за недолгое время, только с революции 1917 года. Это понятная вещь. Родилась украинская государственность, родилась украинская школа. И тут быстро нужно было дать выражения этим новым культурно-национальным формам жизни, нужно было творить новые слова, новые синтаксические, новые фразеологические обороты» — заявляла крупный украинский языковед Олена Курило. (Эта ярая украинизаторша написала специальную книгу с целью, как она выразилась, «оказать услугу современному литературному языку тем, чтобы помочь ему сойти с русской основы»).

«Никакая национальная шовинистическая петлюровская жовто-блакитная власть не могла бы сделать столько, сколько сделала Коммунистическая партия и Советская власть» — восторгался ненькопатриот Рачко. «Бурный поток украинизации школ, прессы, отпечаток его в формировании новых кадров культурных работников, процесс овладения языком среди пролетариата — разве это не самая лучшая демонстрация всему миру на протяжении всей истории, что единственный класс — пролетариат под руководством коммунистической партии — может и уже решает с большими достижениями национальный вопрос на Украине? Какой класс, какая партия, где и когда сделали для решения болезненного всемирно-исторического национального вопроса столько и с таким темпом?» — вопрошал А.А.Хвыля и выражал уверенность, что «широкие рабоче-крестьянские массы в скором времени овладеют украинским языком, как основным своим культурным орудием».

Украинизаторы с удовлетворением отмечали, что в украинский язык за короткий срок «включены десятки, даже сотни тысяч новых слов. Это величайшее событие. От этого не только изменится лексика украинского языка, но это имеет также колоссальное значение для целого процесса дальнейшего развития украинской пролетарской культуры». «Мы теперь переживаем времена мощного языкового творчества, которого может еще не знала история» — хвастались подручные Кагановича. — «Много новых понятий и слов вошло в украинский язык, который в связи с украинизацией целой государственной жизни УССР претерпел невиданных до сих пор в истории темпов своего развития. Шесть лет украинизаторского процесса в условиях социалистических темпов развития целой нашей культурной жизни есть коллосальная эпоха, которая последствиями своими может быть сравнима с целыми столетиями».

Со своей стороны, находившийся в эмиграции И.И.Огиенко, внимательно следивший за происходившим в Украинской ССР, удовлетворенно констатировал: «Украинизация Украины» при господстве большевистской власти сильно отразилась на литературном украинском языке. За тяжелые эти годы пережито чрезвычайно много, а это все не могло не отразиться на нежном органе живой жизни, — на литературном языке. Действительно, язык сильно вырос и много в чем изменился». В то же время И.И.Огиенко отмечал, что в украинской советской литературе все еще присутствует «большое число русских выражений, или чистых, или немного украинизированных». В статье, опубликованной в им же издаваемом журнальчике «Рідна мова», Огиенко рекомендовал усилить влияние на украинскую советскую литературу «надднестрянского литературного языка» — «в западноукраинских говорах имеем немало интересного, что обогатило бы и язык надднепрянский». (Любопытно, что в частной переписке И.И.Огиенко отзывался о западноукраинских говорах гораздо менее восторженно. «Вы не можете себе представить, как тут засорен даже живой интеллигентский язык полонизмами, — писал он из Львова А.Е.Крымскому, — но вслух сказать про это тут все боятся»).

Вряд ли можно переоценить значение сделанного с Украиной при Кагановиче. Язык, созданный в Галиции австро-польскими «языковедами» в несколько дополненном виде был утверждён в УССР в качестве державной мовы. Его не любили, не признавали родным, но учить и употреблять его вынуждены были все. Как подчёркивает современный публицист (опять же из числа «национально сознательных»): «Ни одна демократическая власть не достигла бы либеральными методами таких успехов на протяжении такого короткого промежутка времени».

Не замедлили и последствия «успехов». Резко понизился уровень культуры. Многие учёные, не в силах привыкнуть к новому языку, покинули республику. «Насколько велико влияние русотяпов, это доказывают факты, что не только реакционеры, но и явно советские ученые начинают говорить, а кое-где уже и принимают меры, чтобы перевестись в Россию, другие республики, «где нет украинского наречия». Есть русотяпство и среди студенчества» — жаловались украинизаторы. На смену «несознательной» русской (в том числе и малорусской) интеллигенции приходила «интеллигенция» новая, «национально сознательная», но (это признавали сами украинизаторы) по сравнению с прежней «гораздо более слабая и числом, и квалификацией».