Рождение монгольской империи 11 страница

Если на Москве татары принимали православие, женились на русских женщинах и в следующем поколении интегрировались в общую массу московитов, сохраняя (или даже не сохраняя) лишь память о своем происхождении, то в Суздальском княжестве никакого слияния не происходило. Суздальские князья не крестили татар, принимая их на службу; они просто избрали своим политическим союзником татар-мусульман, продолжавших жить на Волге. Это и понятно: суздальские ревнители седой старины стремились к самостоятельности своих городов, к получению доходов от торговли и вовсе не желали ими делиться.

Поскольку Москва, в лице митрополита Алексея, провозгласила иную доминанту, став, по существу, объединяющей теократической монархией, то для суздальских князей Алексей был врагом номер один. Попытка Суздаля перехватить инициативу вылилась в войну двух Дмитриев: Дмитрия Константиновича Нижегородского и Дмитрия Ивановича Московского. Конфликт закончился примирением и браком Дмитрия Ивановича и суздальской княжны (1366). Митрополит Алексей и на этот раз добился желанного, хотя пока и не прочного, мира на Руси.

Прочным этот мир быть не мог, ибо далеко не все разделяли стремление Москвы к единству. Новгород, Тверь, Рязань, тот же Суздаль по-прежнему мечтали сбросить укреплявшуюся власть московского князя, отнять у московитов великое княжение. Оппозиция Москве четко зафиксирована и в литературных памятниках. Так, ВЛ.Комарович, рассматривая Китежскую легенду, показал, что слово «татары» использовалось в ней в качестве цензурной зашифровки. Под «татарами» в легенде подразумевалась... Москва, которая, захватывая город за городом, устанавливала в них новые порядки, очень неприятные для ревнителей старины (Необходимость зашифровки вполне понятна. Неодобрительно писать про Москву и московскую митрополию даже в те времена было слишком опасно, и поэтому вместо Москвы книжники называли татар. В.Л.Комарович нашел и рукопись, в которой действительно говорится о Москве, но это, скорее, исключение из общего правила.).

Столь опытный политик, как митрополит Алексей, не мог не понимать той угрозы московской власти, которую представляла собой оппозиция. Ведь ярлык на великое княжение по-прежнему выдавали ордынские ханы, и, следовательно, потеря ярлыка москвичами могла свести на нет все многолетние усилия московских князей по собиранию русских земель. У Алексея оставался единственный выход — отказаться от древней системы передачи власти на Руси и попытаться сделать великое княжение частью неотторжимого владения московских государей. Эту огромную по значимости задачу Алексей, опираясь на поддержку всей Москвы, выполнил с честью. Но, чтобы понять, почему это стало возможным, необходимо обратиться к рассмотрению ситуации того времени в Орде.

Дела ордынские. В XIV столетии в Орде произошли колоссальные перемены. Мы уже упоминали, что Золотая (Большая) Орда, как и весь некогда единый Монгольский улус, к началу XIV в. стала переходить в новую фазу этногенеза — акматическую. В момент фазового перехода этнос всегда ослабевает из-за потери сил, затрачиваемых на структурную перестройку. Не стали исключением и монголы. Затраты сил были столь велики, что этнос утерял свою прежнюю доминанту, сменив ее на новую — исповедание ислама (1312). Переворот Узбека в Орде стал знамением времени.

Первое время после переворота традиционные взаимоотношения Орды и Руси еще сохранялись. Наследовавший Узбеку его сын, хан Джанибек, будучи уже мусульманином, все еще старался поддерживать отношения, установившиеся при домусульманских ханах Золотой Орды. Ориентируясь на союз с Симеоном Гордым, Джанибек, человек добрый, честный и дельный, противостоял проникновению в Поволжье и в Причерноморье католиков-генуэзцев — союзников константинопольских императоров.

Противостояние вылилось в открытую войну после того, как татарские кочевья постиг джуд (гололедица). Скот падал, люди голодали, и, спасаясь от голода, татары продавали сыновей и дочерей генуэзцам. Генуэзцы с удовольствием скупали девочек и мальчиков в чаянии высоких барышей. Узнав об этом, Джанибек страшно возмутился: по татарским понятиям, можно и нужно было стремиться к получению военной добычи, но наживаться на несчастье соседа считалось аморальным. Войска Джанибека осадили сильную генуэзскую крепость Кафу (современная Феодосия). Поскольку генуэзцы имели флот, а татары — нет, крепость была для них практически неприступна. И тогда Джанибек приказал забросить катапультой в крепость труп умершего от чумы человека. Труп перелетел через стену и разбился. Естественно, в Кафе началась чума. Генуэзцы вынуждены были оставить Кафу, и уцелевшая часть гарнизона отправилась домой.

По дороге покинувшие Кафу остановились в Константинополе —- чума пошла гулять по Константинополю и пришла в Европу. В это же время происходила миграция с востока на запад азиатской землероющей крысы-пасюка. Поскольку крысы — это переносчик чумы, «черная смерть» поползла по всей Западной Европе. Тогда вымерла большая часть Южной Италии, три четверти населения Германии, около 60% населения Англии; через Германию и Швецию «черная смерть» попала в Новгород, через Новгород и Псков — в Москву, где от нее умер и князь Симеон Гордый (1354).

Несмотря на огромные людские потери во время эпидемии, Московское княжество быстро восстановило не только количественный, но, и это главное, — «качественный» состав своего населения. Да это и неудивительно: пережить смерть своих боевых товарищей, друзей и близких, сохранив волю к жизни и деятельности, гораздо лучше удалось людям энергичным, активным, способным бороться в сложной обстановке, то есть пассионари-ям. После эпидемии для них сложились самые благоприятные условия, ибо все — князь, бояре, митрополит — в час разорения нуждались не в лодырях и слюнтяях, а в людях толковых и духом не падавших. И потому, несмотря на чуму, период царствования Джанибека был крайне благоприятным временем для Москвы.

В немалой степени этому способствовало и то обстоятельство, что сам митрополит Алексей сумел установить доверительные отношения с Джанибеком и его старшей женой — Тайдулой. Тайдула, «первая дама» ханского двора, была женщина редкой красоты и выдающегося ума. Однако ее постигло несчастье —- тяжелая глазная болезнь (по всей видимости, трахома). У ложа царицы побывали знаменитые персидские и арабские врачи, степные шаманы, но тщетно: болезнь прогрессировала. И лишь Алексей, посетивший Тайдулу в Орде, смог помочь жене хана. Тайдула, женщина благородная, не забыла услуги и всегда оставалась верным другом московской митрополии, а тем самым и Московского княжества.

Финал царствования «доброго царя» Джанибека был трагичен. Один из его многочисленных детей — Берди-бек — стал отцеубийцей, захватил трон и казнил всех своих братьев, дабы упрочить свои права на престол. Но изверга-отцеубийцу никто не собирался поддерживать, и вскоре Бердибек был убит. После этого объявился целый ряд самозванцев. Кульпа, Навруз и другие называли себя уцелевшими детьми Джанибека. Все они претендовали на престол, а их истинным происхождением никто не интересовался. В результате стабильность в Орде была утрачена — за десять лет сменилось несколько десятков ханов, большинство из которых были чисто номинальными политическими фигурами. Русские летописцы очень точно назвали происходившее в Орде «Великой замятней».

«Замятней» и воспользовался митрополит Алексей. Используя нужду очередного хана в русском серебре, он сумел в обмен на финансовую поддержку получить ханскую грамоту, удостоверяющую, что великое княжение является наследственным правом московских князей из династии Ивана Калиты. Таким образом, политическая традиция Киевской Руси была отменена окончательно. Ей на смену пришел абсолютно новый принцип наследственной, династической монархии.

Итоги «Великой замятии» оказались для Золотой Орды плачевными. Хан Синей Орды Хызр привел свои сибирские полки и захватил все Поволжье. Хызра наши летописцы тоже называли добрым, кротким и человеколюбивым. За свое короткое правление он сумел провести только одно мероприятие — поручить русским князьям переловить новгородских ушкуйников, которые свирепствовали на Волге и Каме, и казнить их, что князья с удовольствием и проделали, ведь разбойники-ушкуйники ни в ком не вызывали ни малейшей симпатии.

Ханы Синей Орды были слабо связаны с Сараем. Если Белая Орда, граничившая с Джагатайским улусом и мусульманской частью Средней Азии, без воодушевления, но все же перешла в ислам, то Синяя Орда, находившаяся, как мы помним, в Западной Сибири, по-видимому, об исламе вообще не имела никакого представления. Вельможи, окружавшие ханов, назывались там не «эмиры», а «тояба» (слово это переводу не поддается, понятно лишь, что имеется в виду военная аристократия, командный состав армии, не подвергшийся никаким культурным воздействиям — ни христианизации, ни исламиза-ции). И потому вскоре территориальная целостность Золотой Орды была утеряна: отделились камские булгары, мордва и гузы, которые жили на Яике, а оставшаяся территория распалась на две части.

Восточной частью стали владеть потомки Хызра (их было много, и они часто сменялись на престоле), а в Причерноморье пришел к власти темник Мамай. Мамай, первоначально командовал тьмой — десятью тысячами воинов. Он не принадлежал к роду Чингизидов, но был талантливым полководцем и умным политиком. Вероятно, именно поэтому он оперся на бывших врагов монголов — придонских половцев, которые к тому времени тоже стали называться татарами.

Отношение этих двух частей бывшей Золотой Орды к Руси было различным. Наследники ханов Синей Орды — прежде всего Тохтамыш — придерживались традиционной политики союза с Русью, проводимой со времен Батыя. Мамай же опирался на союз с Западом, главным образом с генуэзскими колониями в Крыму. Это различие оказалось решающим в дальнейшем ходе событий.

Синяя Орда. Утрата единства Золотой Орды позволила литовцам добиться значительных успехов на территории, потерявшей покровительство татар. Киев все в большей степени становился литовским городом, а Чернигов и Северская земля постоянно переходили из рук в руки — от Москвы к Литве и обратно. Литовский князь Ольгерд, не симпатизировавший православию, несколько раз устраивал в Полоцке и Витебске гонения на христиан. Это, конечно, не прибавляло ему популярности на Руси, и Москва была категорически против литовской политики. К тому же Ольгерду приходилось считаться с тем, что большинство населения разбухшей от завоеваний Литвы составляли православные русские. Поэтому, чтобы обеспечить их если не преданность, то лояльность и ослабить влияние московского митрополита, Ольгерд попытался установить в Киеве особую митрополию, которой подчинялись бы православные русские.

Митрополит Алексей вполне оценил опасность, таящуюся в плане Ольгерда для власти Москвы и для судьбы Руси. К счастью, вопрос об учреждении новой митрополии мог быть решен только в Константинополе. В Константинополе же Палеологов сменил Иоанн Кантакузин —полководец, ставший императором. Кантакузин, видя гибель ромейской державы, использовал помощь османского султана Урхана, одержал победу над Палеологами и занял Константинополь. Поскольку идейную поддержку Кантакузину оказали афонские монахи — противники западников-Палеологов, — с его приходом к власти было восстановлено каноническое православие и пресечены все попытки заключения унии с Римом.

Естественно, что политика Кантакузина, опиравшегося на дружбу с турками и отказавшегося от услуг рыцарей из Франции, Италии и Сицилии, квалифицировалась западноевропейцами и их греческими друзьями как государственная измена. Такая точка зрения из французских и немецких сочинений перекочевала и в русскую либеральную историографию XIX в., хотя, по справедливости, эта точка зрения должна быть признана, по крайней мере, однобокой. Ведь в действительности Кантакузин оказал огромную услугу митрополиту Алексею в сохранении церковного единства Руси. Император и поставленный им патриарх Филофей Коккин выступили против разделения русской митрополии на восточную и западную. Опираясь на поддержку императора и патриарха, митрополит Алексей сумел, будучи в Константинополе, добиться от патриархии отказа Ольгерду. Через некоторое время Кантакузин, покинутый своими сторонниками, отрекся от престола и ушел на Афон, где окончил свои дни монахом и духовным писателем. Палеологи вернулись к власти, но русская митрополия осталась единой.

Однако далеко не все на Руси поддерживали антилитовскую, а значит, и антизападническую политику Москвы. За Ольгерда стояли противники Москвы — суздальские князья; имелась мощная партия сторонников Литвы и в Новгороде. Точно так же две партии, как мы помним, сложились и в двух частях бывшей Золотой Орды: западническую возглавлял темник Мамай, а партию сторонников Московской Руси — хан Тохтамыш.

Тохтамыш был сыном эмира Мангышлака, убитого правителем Белой Орды Урус-ханом. Но эмиры и беки Белой Орды не захотели подчиняться наследникам Урус-хана, людям ничтожным, глупым, пьющим и ленивым. Недолго думая, они призвали Тохтамыша, сына жертвы Урус-хана. Началась внутренняя усобица, вылившаяся в военные действия. Тохтамыш проиграл решающий бой, спасаясь, бросился в Сырдарью, под градом стрел, раненый, переплыл реку и выбрался на другой берег. Там его подобрали люди Железного Хромца — Тимура. Тохтамыша накормили, перевязали рану, одели, а потом представили самому Тимуру. Тимур сказал: «Ты, видимо, мужественный человек; иди, возвращай себе свое ханство, и ты будешь моим другом и союзником». Тохтамыш вернулся с войсками Тимура и овладел Белой Ордой, а Синюю получил по праву наследования. После этого он двинулся на запад, чтобы изгнать из Причерноморья узурпатора Мамая.

Мамай прекрасно понимал грозящую ему опасность. Для того чтобы собрать достаточное количество людей (волжские татары неохотно служили Мамаю, и в его войске их было немного), Мамай привлек ясов, касогов, крымских караимов. На содержание такого войска нужны были деньги, и немалые. У самого Мамая денег не было, а получить финансовую помощь Мамай мог лишь от своих друзей — генуэзцев. Те обещали помочь, но потребовали взамен концессии для добычи мехов и торговли на севере Руси, в районе Великого Устюга. Мамай попытался договориться с князем Дмитрием Московским и некоторыми русскими боярами о том, что за предоставление концессий он поможет устройству их личных дел, а молодому князю Дмитрию даст ярлык на великое княжение.

Если бы Дмитрий согласился на эту сделку, Московская Русь в очень короткое время превратилась бы в торговую колонию генуэзцев. И хотя многим в Москве предложение показалось выгодным, свое слово сказала церковь. Преподобный Сергий Радонежский заявил, что с латинянами никаких дел быть не может: на Святую Русскую землю допускать иноземных купцов нельзя, ибо это грех. Авторитет Сергия был настолько высок, что с ним нельзя было не считаться, к тому же его поддержал митрополит Алексей. Москва отвергла предложение генуэзцев и тем самым продемонстрировала верность союзу с законным наследником ханов Золотой Орды — Тохтамышем, стоявшим во главе волжских и сибирских татар.

Мамай, рассерженный на неуступчивого московского князя, решил подавить Москву, взыскать с Дмитрия повышенную дань и таким образом угодить своим друзьям-генуэзцам. Для этого он вступил в союз с Ягайлой, сыном Ольгерда, который, как и его отец, мечтал о захвате части Руси. Мамая и Ягайлу свела вместе идея раздела Руси, при котором часть ее территории досталась бы литовцам, а часть Мамай подчинил бы себе и создал бы на ее основе свое новое государство.

На Руси не было общего мнения о том, какую политику проводить по отношению к Мамаю. Одни говорили, что надо договориться с ним, договориться с Палеологами, генуэзцами и сохранить мир: в подчинении, мол, ничего страшного нет. Другие — их оппоненты — хорошо понимали, что за мусульманином Мамаем стоят католики, а католики для Руси — враги.

В канун решающих событий умер старый московский митрополит Алексей, и сторонники союза с Западом попытались воспользоваться удобной ситуацией. Надо сказать, что молодой князь Дмитрий очень тяготился опекой митрополита Алексея и влиянием преподобного Сергия, которому Алексей хотел передать митрополичий престол. Дмитрий желал иметь митрополитом своего духовника Митяя. Поскольку Сергий отказался надеть митрополичий клобук, дело устраивалось для западников наилучшим образом: Митяй был фигурой лояльной. По приказу князя этого человека быстро постригли в монахи, дав имя Михаил, произвели в высокий сан и послали в Константинополь для получения сана митрополита. Но не все люди одинаково патриотичны, бескорыстны и честны. Среди посланных с Митяем оказался некто Пимен, беспринципный честолюбец, вынашивавший далеко идущие планы, оказавшиеся для Митяя роковыми.

Мамай, считая, что Дмитрий и новый митрополит помогут ему удовлетворить претензии генуэзцев, пропустил корабль Митяя, плывший по Дону. Посольство благополучно добралось до побережья Черного моря, и там Митяй, совершенно здоровый человек, умер при невыясненных обстоятельствах. Как показали дальнейшие события, выгодно это было прежде всего тому самому Пимену. Приехав в Константинополь, он предстал перед лицом патриарха, получил от него благословение и вернулся в Москву уже как митрополит. Но москвичи тоже были не глупы. Князь Дмитрий, хоть и не читал детективов, выводы делать умел. С Пимена сорвали белый клобук, все митрополичьи регалии и отправили в ссылку в Чухлому.

Следует отметить, что последователи покойного Алексея и преподобного Сергия проявили себя не только в разоблачении этой подлой интриги. Горячим сторонником войны с татарами был приверженец Сергия суздальский епископ Дионисий. Так как Суздаль был маленьким городом, по существу крепостью, епископ Дионисий жил в богатом Нижнем Новгороде, принадлежавшем суздальским князьям. И когда Мамай прислал туда посольство, чтобы договориться о мире и союзе, епископ Дионисий возбудил народ против татар. Нижегородская чернь накинулась на посольство. Сам посол, мужественно защищаясь, выстрелил в епископа, но Дионисия спасло широкое облачение — стрела просто пробила платье. Все татары были умерщвлены самым жестоким образом: их, раздев донага, выпускали на лед Волги и травили собаками.

Мамай, придя от этого в негодование, послал на город ушедшего с волжского левобережья царевича Арапшаха. (Видимо, у Тохтамыша, стоявшего на левом берегу Волги, тоже не все обстояло благополучно, и не все его поддерживали, раз Арапшах решил сменить службу хану на службу темнику Мамаю.) Суздальские князья были застигнуты врасплох, и на реке Пьяне (любопытно, что многие суздальцы действительно были тогда пьяны) их войска оказались вырублены воинами Арапшаха. После этого был взят Нижний Новгород и там учинена резня. Думается, что епископ Дионисий просто пожертвовал вверенной ему паствой в угоду своему честолюбию.

Затем Мамай двинул войска дальше, чтобы окончательно подавить русских, но на реке Ворскле московские войска одержали полную победу над мурзой Бегичем, командовавшим войсками Мамая. В открытом бою московская рать сломила сопротивление татар и показала, что она по боеспособности не уступает татарской.

После всего происшедшего столкновение русских с Мамаем стало неизбежным. Понимая это, князь Дмитрий вынужден был использовать общерусский авторитет Сергия Радонежского. Преподобный благословил эту войну, и потому все православные сочли своим долгом восстать на защиту Русской земли от басурман и латинян. Русские войска двинулись навстречу Мамаю.

На поле Куликовом. Общее количество русских ратников, собравшихся под знаменами Дмитрия Московского, исчислялось 150 тысячами человек. Это войско состояло из княжеских конных и пеших дружин, а также ополчения, вооруженного копьями, рогатинами и топорами. Конница (около 20 тысяч дружинников) была сформирована из крещеных татар, перебежавших литовцев и обученных бою в татарском конном строю русских. В войсках Мамая была генуэзская пехота, а также аланы (осетины), касоги (черкесы) и половцы, мобилизованные на генуэзские деньги. Общая численность войск грозного темника составляла приблизительно 200 тысяч человек.

И у Мамая, и у русских имелись союзники. На помощь темнику двигался литовский князь Ягайло. А союзником Дмитрия Ивановича, естественно, выступал поддерживаемый Москвой хан Тохтамыш. Поскольку Тохтамыш с войском из сибирских татар двигался к Сараю, Мамай задумал вначале разбить Дмитрия, предварительно соединившись с войсками Ягайлы. В противовес этому князь Дмитрий принял решение выйти навстречу Мамаю и не дать ему соединиться с литовцами.

Встреча войск Дмитрия и Мамая произошла в месте впадения в Дон речки Непрядвы. Ночью русские форсировали Дон и тем самым отрезали себе все пути к отступлению: им оставалось либо победить, либо умереть. Вся русская пехота была расположена глубокими цепями, чтобы каждый ратник чувствовал за своей спиной товарища, а вперед был выдвинут конный отряд. Русские прибегли и к типично татарскому приему: десятитысячный засадный полк конницы был спрятан за небольшой рощей.

Наутро татары пошли в атаку. Передовой полк русских был смят и вскоре целиком уничтожен. Татары на полном скаку врезались в густые цепи москвичей, выставивших копья. Татарские кони перемахивали через копья, татары кривыми саблями рубили направо и налево, и, как пишет летописец, «москвичи, яко не привычные к бою, побежаху». Казалось, что битва уже проиграна. Правда, отдельные смельчаки становились спинами друг к другу, выставляли копья (это называлось «ежики») и отбивались, но татары, не сходясь вплотную, расстреливали их из длинных луков. Близился полный разгром русской рати. И в этот момент развернутой лавой пошел засадный полк — 10 тысяч свежих бойцов, которые с ходу ударили по уже потерявшей строй татарской коннице. Удар засадного полка вызвал панику в рядах врага; татары обратились в бегство и на протяжении 20 верст русские преследовали их и рубили, не давая пощады никому.

Победа была одержана, но потери русских оказались очень велики: из 150 тысяч человек в строю оставалось 30 тысяч, 120 тысяч погибло или было ранено. Однако жертвы эти были не напрасны. Этническое значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным. Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность — Московская Русь — стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения.

Никак не уменьшая героизма русских на Куликовом поле, заметим, что немаловажным для победы оказалось отсутствие в битве восьмидесятитысячного литовского войска. Ягайло опоздал к битве всего на один дневной переход. И это было не случайно. Оказывается, Олег Рязанский, которого обвиняли в измене и предательстве, с пятитысячным отрядом сумел, искусно маневрируя, задержать литовцев. Когда же литовцы отогнали Олега, битва уже закончилась. И тогда воины Ягайлы напали на русские обозы и перерезали раненых.

Как видим, война приняла истребительный характер, что характерно для конфликтов на суперэтническом уровне. Если же учесть, что большинство в войске Ягайлы составляли русские из-под Минска, Полоцка, Гродно, то легко понять, каково в тот период было единство некогда могучей Киевской Руси. К 1380 г. Древняя Русь «растворилась» в Литве и Московской Руси. Дальнейшие события лишь подтверждают этот тезис.

Литовский князь Кейстут, возмущенный расправой с ранеными, отрешил Ягайлу от престола. Он объявил себя великим князем Литвы и попытался завести дружбу с Московским княжеством и Дмитрием, получившим прозвище Донской. Таким образом, Кейстут повернул политику Литвы на 180 градусов. Но Ягайло при помощи немцев и папских агентов сумел заманить Кейстута на пир, где тот был убит. Сын Кейстута — Витовт — был схвачен и заточен в тюрьму.

На этом примере хорошо видны изменения, происшедшие в стереотипе поведения литовцев с ростом их пассионарности. Убить на пиру собственного дядю и арестовать двоюродного брата, обрекая его на смерть, — это предательство самого скверного толка. Да и сам Витовт, энергичный и смелый человек, уже не был таким принципиальным, как его отец и дядя. Жизнь Витовту; по странной прихоти судьбы, спас тот же рост пассионарности литовцев. Девушка, которая носила Витовту пищу, пожалела несчастного и, жертвуя собой, поменялась с ним одеждой — Витовт в женском платье покинул тюрьму и бежал к немцам. Этим он нарушил традиции отца — непримиримого борца с Орденом.

После устранения соперников Ягайло заключил союз с Польшей и папой римским и велел своим подданным принимать католичество. Так возникло единое литовско-польское королевство, где потомки Ягайлы — Ягеллоны — правили до тех пор, пока не сменилась эпоха и королевство не стало республикой — Речью Посполитой.

Между тем на Руси, несмотря на победу на Куликовом поле, по-прежнему далеко не все являлись сторонниками объединения страны под эгидой Москвы. Старинные соперники московского княжеского дома — суздальские князья — и не думали сдавать позиций, хотя многие суздальцы погибли в бою с Мамаем за русское единство.

Брат суздальского князя Дмитрия Константиновича --Борис, и его племянники Василий и Семен всеми силами стремились избежать ненавистного им подчинения Москве. Для этого они использовали очень древние и довольно действенные приемы: клевету и провокацию. Стремясь поссорить Дмитрия Донского с ханом Тохтамышем, Борис с племянниками состряпали хитрый донос о том, что Москва и Рязань хотят перейти на сторону Литвы — главного противника татар. Тохтамыш поверил доносу: сибиряку и в голову не пришло, что его обманывают. И дело было не только в наивности человека, незнакомого с ложью. Перед нами результат изменения уровня пассионарности в самой Орде, ибо лучшая ее часть, наиболее интеллектуальная и опытная, погибла во время «Великой замятии», истребленная теми же татарами-сибиряками, и подать хану дельный совет было просто некому. А ведь Тохта, Узбек или Джанибек и их советники никогда бы не позволили обмануть себя так примитивно.

В 1382 г. Тохтамыш организовал набег на Москву. Переправившись через Волгу и Оку, татары внезапно объявились под стенами города. Большая часть московских бояр, духовенства, воинов, как и всегда летом, выехала из Москвы в близлежащие деревни. В Москве оставались лишь великая княгиня и митрополит Киприан. Киприану и было поручено защищать город, но, не будучи военным человеком, митрополит не смог организовать оборону. Поэтому татарам удалось окружить Москву, но взять ее они не смогли. Москва к тому времени уже обладала высокими каменными стенами, на которых стояло огнестрельное оружие, называемое по-русски «тюфяк» (от персидского слова «тупанг» — трубка). Тюфяк заряжался порохом и картечью и мог сделать до пяти выстрелов. Правда, дальность стрельбы была небольшой, но для охраны крепости такие орудия были очень удобны: когда нападавшие подступали, картечные залпы мешали им достичь стен.

Этот набег Тохтамыша был бы совсем не страшен, ес-'ли бы не характер населения, осевшего в Мосюве за несколько предыдущих спокойных десятилетий. Чего хотел посадский люд? Выпить и погулять. Поэтому население Москвы, простые московские люди, сев в осаду, прежде всего направились к боярским погребам, сбили замки, вытащили оттуда бочки с медом, пивом, винами и основательно напились. Затем, показывая свою «неустрашимость», они шли на стены и ругали татар, сопровождая брань соответствующими жестами. А татары, особенно сибирские, народ очень обидчивый, и они крайне рассердились на москвичей за их поведение. Митрополит же сделать ничего не мог: его никто не слушал, а когда владыка захотел уехать из Москвы (полной осады не было, и выйти из города мог любой), его, как и великую княгиню, посадские обобрали до нитки.

После отъезда Киприана народ продолжал гулять и пропивать свое и чужое имущество. Через некоторое время, когда был выпит весь запас спиртного, москвичи решили договориться с татарами: татарам было предложено изложить свои условия мира, для чего осажденные собрались впустить с город посольство. Но, когда открывали ворота, никому из представителей «народных масс» не пришло в голову выставить надежную охрану, дабы пропустить только послов. Посадские просто открыли ворота, татары ворвались в город и устроили резню. Погибло почти все население Москвы, город был разорен.

Слух о предательском нападении Тохтамыша быстро достиг окраин московских земель. Те, кто не мог сражаться, уехали в Тверское княжество, так как Тохтамыш категорически запретил своим войскам нападать на тверские земли. Московские бояре, быстро собрав дружинников, начали нападать на татарские отряды, которые были рассеяны по волостям. Тохтамыш, увидев, что воевать приходится всерьез, немедленно снялся, бросил захваченную Москву, перебрался через Оку в Рязанское княжество, ограбил его и после ушел восвояси.

Легко понять, что выиграли от набега Тохтамыша только предатели — суздальские князья. Но все, связанное с набегом, имело далекие и глубокие последствия. Взятие Москвы испортило те тесные дружественные отношения, которые ранее существовали между Ордой и Московским княжеством. Тем не менее Москва не начала войны с Ордой, так как ближние бояре Дмитрия прекрасно поняли, в чем дело. Московские дипломаты отнюдь не заблуждались насчет истинных виновников происшедшей трагедии. И воевать с Тохтамышем, который был просто орудием зла, лжи и человекоубийства, они не считали нужным. Но симпатии к Орде необратимо исчезли.

В следующем столетии этот эмоциональный разрыв существенно повлиял и на историю России, и на историю Орды.

 

 

ГЛАВА IV

ВОЗМУЖАНИЕ