Страдание и методы излечения

 

 

Первостепенная цель и буддизма, и юнгианской психологии состоит в облегчении страдания. Фактиче­ски, вся буддийская система развивалась вокруг этой центральной идеи, первоначально сформулированной Буддой в Четырех благородных истинах, где он утверждает, что всякая жизнь есть страдание, но что страдание может иметь конец. В буддизме Махаяны идеал Бодхисаттвы, символа сострадания, заключается в конечном выражении этой подлежащей цели: вести каждого к освобождению от страдания, к просветлению.

 

 

В своей автобиографии — и во всех своих текстах — Юнг тоже изъявляет свою цель — излечение от человеческого страдания: «Мы не занимаемся», — говорит он...

...психологией, которая ограничивается простыми ака­демическими претензиями или поиском объяснений без основ в бытии. То, что мы хотим,— это практиче­ская психология, приносящая доказательные результа­ты — психология, дающая такие объяснения, которые обосновываются результатами, наблюдаемыми у паци­ентов»

 

 

Но, в противоположность Будде, Юнг не восприни­мает возможность положить конец страданию. Для него счастье и страдание представляют собой еще одну пару противоположностей, необходимую для жизни, где одно не может существовать без другого. Он утвер­ждает:

Человек должен противостоять проблеме страда­ния. Восточный человек хочет избавиться от страда­ния путем своего освобождения. Западный человек старается устранить страдание, принимая лекарства. Но страдание нужно превзойти, и единственный спо­соб превзойти его состоит в том, чтобы его пережить. А это мы узнаем только от Него [распятого Христа].

 

 

В другом тексте Юнг рассматривает возможное двойное последствие страдания: оно может создать дисциплину «необходимую для эмоционального хаоса человека, но также может убить живой разум... Однако вопрос навсегда останется без ответа, если страдание будет воспитательным или деморализующим... Судьба человека всегда колебалась между днем и ночью. Мы гут ничего не можем изменить». Таким образом, страдание может стать «психическим рычагом», пре­людией к процессу излечения и индивидуации, или же привести к патологии. Болезненные симптомы невроза часто являются выражением стремления психики к полноте. Они содержат в себе зерна потенциальностей, которые нужно актуализировать, и когда мы рабо­таем с ними, когда мы их эксплуатируем, а не стремим­ся избегать или устранять их, они становятся источни­ком новых свершений, новой интеграции — «сумрачная ночь души» преобразуется в просветление. Юнг сам пережил такой опыт в своем существовании. Напро­тив, чрезмерное удручающее страдание, особенно у индивида с хрупкой внутренней структурой и с эго, не соединенным с Самостью, может вести в диаметрально противоположных направлениях: к безумию, преступ­ности и другим видам патологии.

 

 

Дорога, ведущая из внутреннего мира к просветле­нию, к Самости, ни в коем случае не легка. Она требу­ет, чтобы мы принесли в жертву наше самое дорогое благо, наше эго, чтобы могла появиться Самость. Ана­логичным образом буддисты утверждают, что перво­причина всякого страдания заключается в привязанно­сти к эго, и они активно призывают нас отказаться от эго, чтобы могла открыться наша истинная природа, наша природа Будды. Но это может произойти только спонтанно: нельзя форсировать процесс ни юнгианскими терапевтическими методами, ни буддийскими методами, какими бы они ни были.

 

 

В обеих системах процесс отличается для каждого индивида и всегда совершается внутри индивида, как и его собственное внутреннее движение: речь идет об уникальной работе, свойственной каждому из нас. Юнгианский процесс индивидуации, это путешествие к полноте, является в высшей степени личностным изыс­канием. Юнг был даже против групповой работы в качестве терапевтического метода. Путь буддийского ученика также принципиально личностный, хотя последний обращается к групповым практикам и признает порождаемую ими мощную энергию — в частности, участие в ритуалах.

 

 

В каждой из двух систем речь неизменно идет о не догматическом и эмпирическом методе, направленном на живой внутренний опыт, динамичном движении внутрь, к центру, где находится росток просветления, Самости, присутствующий в каждом из нас. «Никакая книга не может преподать психологию; люди учатся через опыт реального»,— говорит Юнг. И в другом месте он пишет: «В области психологии ничто не при­обретается, прежде чем мы это не переживем в качестве реального опыта. Следовательно, чисто интеллек­туального восприятия недостаточно, ибо тогда мы зна­ем только слова, а не сущность вещи, переживаемой изнутри».

 

 

Однако познавательная функция не минимизируется ни у Юнга, ни в буддизме. Согласно тибетцам, «интел­лектуальное понимание увеличивает мощь рациональ­ного разума, что усиливает мощь формальной медита­ции». Прослушав учение, ученик должен попытаться понять его при помощи рассудка, прежде чем он смо­жет преобразовать его в живую реальность. И затем, если учение не соответствует его собственному опыту живой реальности, ученик должен отказаться от него. Разве не об этом нам говорит Юнг, утверждая, что со­знательное понимание должно предшествовать исчез­новению эго? Кроме того, разве он не заявляет о том, что в своей психологии заботится прежде всего о прак­тических результатах, которые должны получить обоснование через субъективный опыт пациента во время лечения?

 

 

Прежде чем рассматривать что-то иное, нужно ясно понимать Первую благородную истину — жизнь по своей природе есть страдание. Говорят, что путь, веду­щий к освобождению, совершается благодаря как ин­теллектуальному, так и нравственно-духовному совер­шенствованию. В буддийской практике праведного понимания мы все наше внимание направляем на дея­тельность разума, то есть идеи, мысли, ощущения и эмоции. И, в частности, в Тантре все проекции и все скрытые тенденции должны быть распознаны и пере­житы в качестве опыта, прежде чем их можно будет трансмутировать в мудрость.

 

 

В юнгианском анализе мы должны войти в проти­востояние со своей собственной тенью, мрачной и вытесненной частью психики, чтобы выявить эгоцен­трические проекции и цели. Интенсивность же эмоци­онального хаоса не вытесняется и не обесценивается — напротив, заключенная в нем энергия эксплуатируется в пользу процесса изменения. Аналогичным образом в тантрических практиках энергия эмоций, таких как гнев, желание, отвращение и т. п., мобилизуется для трансмутации страсти. Каждая из обеих систем полно­стью признает потенциально разрушительный харак­тер скрытых тенденций бессознательного. Вот почему необходимо обращаться к психике в ее целокупности, принимая в расчет как ее темные, так и светлые аспек­ты, персонифицируемые в Тантре разнообразными бо­жествами — гневными или мирными,— образ которых вызывают, потом растворяют — неоднократно — в про­цессе визуализации. Мы постоянно сталкиваемся с про­тивостоянием противоположностей с тем, чтобы нам удалось трансцендировать их. В этом и состоит цель садхан (медитационных упражнений), основанных на интимном понимании психологии глубин.

 

 

В юнгианском анализе трансцендентная функция основывается на аналогичном принципе, направленном на установление диалектического процесса между аналитиком и анализируемым. На пути к индивидуации анализируемый примиряет конфликтные части психики, разрыв между сознательным эго и бессознательным, с тем, чтобы выйти за рамки всех пар противоположностей.

 

 

В каждой из этих двух систем ученик или анализируемый должен вероятностно стать независимым от вся кой внешней помощи. Методы, применяемые для работы над своим собственным внутренним ростом, бес конечно разнообразны: они зависят одновременно от человека, момента и обстоятельств. Будда, осознававший важность конкретной обстановки и индивидуальных потребностей, использовал для проповеди од ной и той же истины различные языки в зависимости от конкретного человека. «Поскольку индивидуальность абсолютно уникальна, непредсказуема и не под дается толкованию,— уточняет Юнг,— врачеватель дол жен отказаться от всех своих предрассудков и всех своих техник...». Целостность психики другого глубоко уважается и никогда не должна нарушаться посредством навязывания своих собственных установок и предвзятых идей. Таким образом может быть установлено истинное общение. Такова концепция Юнга, но она вполне соответствует духу философии Мадхьямики.

 

 

Преобразование осуществляется через посредство символов. Юнг признавал, что «всякое воображение есть потенциальность» и при помощи своего метода активного воображения нашел способ излечивать и преобразовывать личность. Точно так же в тантрической медитации посвященный полностью пропитывается символами, которые он визуализирует, божества ми — все они являются различными символами Будды — и таким образом сам превращается в Будду.

 

 

Юнг выявил в тантрической модели аналогию со своей психологией бессознательного. Он замечает, что Тантра рассматривает содержание, «постоянно воспро­изводимое нашим бессознательным в той или иной форме... Это не мистицизм, это психология».

 

 

Необходимо также отметить мощный символизм, применяемый тибетцами в своей иконографии (тханг-ка), священных текстах и ритуалах, которые все пред­назначены для выражения невыразимого и для обозна­чения некоторых опытов, переносящих индивида на более высокие уровни сознания за пределами земной жизни. Учения выражаются в стиле одновременно по­этическом, образном и часто повторяющемся. В своих текстах Юнг обильно использует повторы, иносказа­ния, парадоксы и избегает употреблять чисто рацио­нальный язык и стиль. Он говорит нам, что...

...делая описание живого процесса психики, умышлен­но и сознательно я отдаю предпочтение драматиче­скому и мифологическому образу мышления и выра­жения, ибо это не только экспрессивнее, но также точнее абстрактной научной терминологии...

Искупление Бога

 

 

Идея психического преобразования является в рав­ной степени основополагающей в Тантре, у Юнга и в алхимии. В Тантре ученик самоотождествляется с бо­жественными качествами и таким образом в процессе этого отождествления осознает свою собственную бо­жественную сущность. Нам говорят, что буддист...

...верит в божественное начало в человеке, во врож­денную искру света (бодхичита), воплощенную в его сознании как стремление к совершенству, к полноте, к Просветлению. Чтобы выразить это в терминах па­радокса, не Бог создает человека, а человек создает Бога по своему образу, то есть идею божественного намерения внутри себя самого, что он осознает в огне страдания; и от этого рождаются сострадание, пони­мание, любовь и мудрость.

Развитие индивидуальной жизни во вселенной, по всей вероятности, не имеет никакой иной цели, кроме как осознание своей собственной божественной сущ­ности, и поскольку этот процесс продолжается бес­престанно, он представляет собой вечное рождение Бога, или, используя буддийскую терминологию, по­стоянное появление просветленных Существ, внутри каждого из которых совокупность вселенной становится сознательной

 

 

Здесь мы находим очевидную параллель с мыслью Юнга, согласно которой «Творец нуждается в человеке, чтобы просветить свое творение», и эта задача может быть выполнена только в индивидуальной психике, шкатулке божественной искры.

Послушаем, как Юнг трактует этот вопрос:

Несмотря на то, что Божественное воплощение представляет собой абсолютное космическое событие, эмпирически оно проявляется только у относительно малочисленных индивидов, обладающих достаточно развитым сознанием, чтобы принимать этические решения, то есть решения в области Добра. Следо­вательно, Бог может считаться добрым только в той мере, в какой Он способен проявить Его доброту в индивидах. Его моральное качество зависит от инди­видов. Вот почему Он воплощается. Индивидуация и индивидуальное существование необходимы для пре­образования Бога-Творца.

 

 

Бодхисаттва Махаяны — человек, достигший самого высокого уровня сознания, и через свои действия и установки, мудрость и сострадание представляющий активную силу для выполнения «преобразования Бога», является, по моему представлению, если придерживаться юнгианской терминологии, самым завершенным индивидуированным человеком, от которого зависит Бог для просветления Его творения. Юнг и буддисты единодушно утверждают, что только человеческие су­щества могут выполнить эту задачу во вселенной — от­сюда необходимость существования человека, или, как сказали бы тибетские буддисты, «ценного возрождения человека». Речь тут, может быть, идет об истинном смысле идеала Махаяны Бодхисаттвы, единственная и уникальная цель которого в этом мире заключается в труде во благо всех существ. Когда Бодхисаттвы вдох­новляют тех, кто находится на пути к освобождению, проповедуя им о беспрестанном и постепенном расши­рении их сознания, они их ведут к тем внутренним опытам, которые имеет в виду Юнг в следующем сво­ем утверждении: «...Мы можем настроиться на сопри­косновение с некоторыми сферами Бога еще не преоб­разованного, когда наше сознание начинает распростра­няться на сферу бессознательного».

 

 

Однако разница между Юнгом и буддистом Ма­хаяны заключается в том, что в юнгианской мысли бессознательное никогда не может стать полностью сознательным и что процесс индивидуации так никогда и не завершается, тогда как для буддиста возможно по­знать совокупность непознаваемого и стать полностью просветленным. Напомним здесь, что в рамках всего своего творчества Юнг принимает в расчет только пси­хологические эксперименты, которые могут быть уста­новлены эмпирически, и не рассматривает метафизи­ческие категории. Так, он говорит:

...Когда говорят о Боге или о Дао как о порыве души, или о психическом состоянии, говорят нечто, что относится только к разряду познаваемого, но ни­чего не говорят о непознаваемом, в котором ничто не может быть определено.

 

 

По концепции Юнга, хотя именно человеку надлежит достигнуть максимум уровней возможного сознания, всякое увеличение представляет собой дополни­тельную нагрузку. Эта точка зрения диаметрально противоположна концепции буддистов Махаяны, согласно которой сознание является первоисточником освобож­дения: сознание — это всякое блаженство. В действи­тельности процесс, посредством которого достигается эта цель, конечно, не свободен от опасностей. Про­двинутый ученик может быть подвергнут всякого рода экзаменам и зачетам, и то, что он испытывает, не отли­чается от ужасающих видений и мук алхимика Зосимы. Но конечный результат будет ни больше ни меньше как чистое блаженство. В тантрической меди­тации постоянно настаивают на блаженстве, и речь идет об опыте, который могут пережить даже самые неопытные медитанты. Теплый и заразительный смех тибетских лам, характерная для них утонченная смесь велеречивости, спокойствия и ясности рассудка, их дра­гоценная спонтанность, добродушие и открытость отражают состояние духа человеческих существ, ни­сколько не обремененных проблемами и заботами по­вседневной жизни, будь они материальными или пси­хологическими, или боязнью смерти. Это самое первое впечатление по единодушному признанию всех тех, кому выпали шанс и привилегия общаться с ними. Их отношение и поведение выражают желание сообщить нам, не употребляя никаких слов, однако ясным и не­двусмысленным языком, что вполне возможно трансцендировать страдание, как это проповедовал их пер­вый Учитель.

 

 

По контрасту, Юнг не предлагает своим пациентам помочь положить конец страданию. Он полагает, что: «Чтобы быть полноценной, жизнь требует равновесия между радостью и горем». Он настаивает, что страда­ние представляет собой естественный аспект жизни, в котором как таковом нет ничего нездорового, и что счастье является состоянием, которого невозможно достигнуть; тибетские буддисты, со своей стороны, утверждают, что страдание может быть преобразовано в счастье.

 

 

Однако буддисты, так же как Юнг и алхимики, при­знают, что главная задача состоит в искуплении внут­ренней божественной искры. Для тантрического буд­диста это означает найти божественность, скрытую в бессознательном и зажатую эго. Для Юнга речь идет о сознательном осуществлении Самости и об отделении эго. Для алхимика весь вопрос в искуплении анима мунди, плененной в материи.