Тантрический буддизм

Радмила Моаканин

Психология Юнга и буддизм

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга зародилась в Европе, куда несколько лет назад Прибыл во время своего путешествия из Азии на запад тибетский буддийский учитель лама Тхубтен Иеше для распространения там своего учения, в то время как я, со своей стороны, взяла курс на восток, чтобы приобщиться к этому учению у первоисточника. Однажды во время частной беседы, которой он меня удостоил, зная мой интерес к Юнгу, он попросил меня сделать импровизированное НИС по юнгианской психологии и ее взаимоотношениях с тибетским буддизмом. Я возражала, что почти не подготовлена и что мои знания по этому вопросу слишком невелики. Он деликатно настаивал. Напрасно я пыталась спорить с ем, чтобы уклониться от этой невозможной задачи, он не сдавался и отказывался внимать моим доводам. На этой первой встрече с ламой Иеше я действительно полагала, что нам не удалось наладить адекватное общение. Я и не могла подозревать того, что должно было произойти дальше.

Немного позже, в тот же день, я спокойно уселась в позе портного на полу медитационного зала напротив широкой уадитории учеников ламы Йеше и начала свое изложение. Это было больше, чем нерядовое воспоминание, это было одно из самых важных событий моей жизни. Начиная с того дня меня охватило пылкое желание углубить свои знания, претворить их на практике и сопоставить эти две традиции. Таким образом я начала путешествие с востока на запад и с запада на восток, между Востоком и Западом, и в моем разуме эти две дисциплины воспринимались как взаимодополняющие: одна позволяла углубить другую, и они взаимно обогащали друг друга. Несколько лет спустя была написана эта работа. Едва она была напечатана в Калифорнии, как туда после долгого отсутствия снова приехал лама Йеше. Я показала ему свой труд, и он тотчас же стал убеждать меня выпустить его отдельной книгой. И я опять я сопротивлялась, и снова мне не удалось отвертеться.

В этой книге я попыталась провести параллель между тибетским буддизмом и юнгианской психологией, анализ их сходства и различия. Ее цель состоит в установлении возможных связей между ними с тем, чтобы нанести мосты между различными аспектами философских и духовных традиций Востока и Запада, учитывая в то же время различные психологические и этические системы.

Один из основных вопросов, которые я хотела бы рассмотреть, заключается в следующем: если обе традиции развивались в различные эпохи Истории, в очень разных социально-культурных условиях и в очень отдаленных друг от друга регионах мира, не являются ли они такими разными по самой своей сущности, и не имеет ли их психологическая и этическая ценность значение лишь для тех пародов, в лоне которых они получили свое развитие? Или же возможно примирить эти две традиции, «соединить близнецов вместе», скрестить обе сущности, осуществить такой синтез результатов, методов и мудрости обеих систем, который — отвечая потребностям и удовлетворяя условиям современного общества — вышел бы за географические пределы?

Другие затрагиваемые мной вопросы звучат так: не опасно ли позволять западным людям практиковать восточные традиции, установившиеся очень давно и глубоко укоренившиеся в свою первоначальную культуру? Не будет ли опасно так просто пересаживать духовную дисциплину одной культуры на другую — с Востока на Запад — как и в обратном направлении, когда западная промышленная техника внедрялась в так называемые «малоразвитые страны игнорируя туземные нравы и профессиональные обычаи, подвергая суровому испытанию психологическое равновесие местного народонаселения? А вдруг эти возможные опасности являются еще более принципиальными, как например те, что были знакомы алхимикам, предостерегавшим: опус будет, «как смертельный яд»: не только для тела, но и для разума.

Итак, какие предосторожности и защитные барьеры нужно иметь в виду, приступая к изучению и практике ж к точной духовной дисциплины, которую держали в секрете в течение веков и только-только открывшуюся западному миру?

Итак, занимались ли К. Г. Юнг, алхимики и тибетские буддисты поиском одной и той же единственной истины — Самости, Философского камня, Просветления? Имеется ли в их работах общая основа, таящая в себе универсальную ценность, если ее правильно понять и применить или практике?

Имеется ли знаменательное совпадение в пророчестве V111 века: «Когда в небе будут летать стальные птицы, тибетцы покинут свои дома», сбывшемся в том самом (XX) веке который должен был дать нам К. Г. Юнга?

Многие тибетцы нашли свой новый дом в Швейцарии, одной из самых гостеприимных стран после Тибета, где они созерцают те же самые альпийские вершины, что вдохновляли Юнга и напоминают им родные Гималаи: и Окружение, и перспективы благоприятствуют медитации и расширению сознания.

За несколько лет до того та же самая сила, которая вынудила тибетцев оставить свою страну, заставила меня покинуть мою, и я тоже нашла временное убежище в Швейцарии. Там пробудился мой интерес к восточным мистическим традициям. Там же я впервые встретилась с Далай-Ламой. С тех пор я часто знакомилась с тибетцами, которые странным образом были благодарны этой «злокозненной» силе, которая свела нас вместе. Вот, на мой взгляд, потрясающий пример возможности проверить на практике это «преобразование мысли», которому учат тибетцы, и захватывающая дух демонстрация многомерного характера всякого события.

Совершенно спонтанно я одновременно стала заниматься трудами Юнга и тибетским буддизмом, и в том и в другом случае вследствие ряда одновременных событий. Обе системы сразу же оказали на меня определяющее влияние, и я совершенно интуитивно почувствовала, что каким-то образом они должны быть связаны между собой, ЧТО их связи имеют глубокий смысл, даже если эти системы укоренились в очень разных традициях и получили t вое развитие при весьма различных внешних обстоятельствах.

Я постараюсь рассмотреть здесь главные аспекты юнгианской психологии и тибетского буддизма. Речь идет о темах огромного масштаба и великой сложности, как в теории, так и на практике, и на эту тему уже были опубликованы значительные труды. Поэтому мое исследование ограничено некоторыми вопросами, которыми занимался Юнг, и отношением алхимии к своим собственным результатам. Разговор о буддизме сосредоточится на тантрическом буддизме и его соотношении с юнговской психологией. Но мне было бы трудно рассматривать тантрический буддизм в отрыве от более обширного контекста тибетского буддизма вообще. Поэтому я также даю Краткий очерк тибетского буддизма. Я избрала тему тантрического буддизма и его взаимоотношения с юнгианской психологией, потому что эта частная форма буддизма представляется мне наиболее тесно связанной с вопросами и проблемами, которые занимали Юнга на протяжении всей его жизни,— и, прежде всего, процесс расширения сознания и духовного преображения. Юнг описывал этот процесс как «замечательный опыт становления сознании, предоставленный природой человеческому роду, который объединяет в общую задачу самые разнообразные культуры».

11есмотря на свою глубокую сложность и свою эзотерическую природу, тибетский буддизм по самой своей сущности является психологической и этической системой. И в противоположность другим философским теориям и духовным концепциям, пришедшим к нам из Азии, тантрический буддизм представляет собой прежде всего живой процесс, заполняющий ту пропасть, которая разделяет наши самые заветные чаяния тайны — в ее символических и духовных измерениях — требования нашего существования в мире, которые беспрестанно принуждают нас не находить в жизни никакого другого смысла, кроме простого факта жизни.

Я надеюсь, что мне в итоге удастся прийти к решениям по некоторым рассматриваемым вопросам и наглядно продемонстрировать взаимоотношения обеих систем. Я надеюсь также суметь показать возможность примирения древней восточной духовной дисциплины с современном западной психологической системой, причем примирение но будет плодотворным и многозначным.

ГЛАВА I. БУДДИЗМ

Некогда в одной далекой стране жил принц со своей прекрасной супругой и юным сыном. Звали его Сиддхартха Гаутама, и всю свою жизнь он провел в большом дворце, из которого, согласно воле своего отца, пи разу не выходил. Царь, его отец, в самом деле хотел предохранить своего наследника от зрелища нищеты вешнего мира и предоставить ему возможность наслаждаться всеми земными удовольствиями. И Сиддхартха во всей полноте вкушал эти радости жизни.

Однако в один прекрасный день он ослушался воспрещения своего отца покидать дворец. В сопровождении своего возницы и преданного спутника Чанны он прошел чрез врата дворца и вступил в полный неожиданностей мир. Он поочередно повстречал старца, пожилого больного человека и покойника — три реальности, которые до той поры были ему совершенно неведомы. Он спросил у Чанны, видел ли тот раньше подобные вещи, и Чанна отвечал ему, что старость, болезнь и смерть суть жребий каждого и всякого. Впервые в своей жизни Сиддхартха был поражен стрелой нового сознания: страдание всего человечества, которого никто не может избежать. Четвертая встреча, случившаяся Сиддхартхе, должна была стать решающей: он столкнулся с паломником, святым странником. Больше у Сиддхартхи выбора не было; его влекло непреодолимое призвание: он тоже должен был покинуть отчий дом, свое царское бытие и все свои привязанности, в том числе своих родителей, очаровательную супругу и маленького сына.

В полном безмолвии он покинул царский дворец, чтобы и одиночку вступить в долгое странствование в поиске ответов на тайну жизни. Во время своих странствий он встречал многочисленных проповедников, знаменитых учителей и эрудитов-философов; он сделался их учеником, воспринимая их разнообразные методы. Но ни один из них не мог ответить на вопросы, занимавшие его разум, которые вовсе не были заурядными: он не формулировал их у себя в голове, но глубоко прочувствовал в своем сердце. Речь шла не о философских вопрошаниях или метафизических умозрениях, но о живой истине. Итак, Сиддхартха продолжал свое одиночное странствие в поисках своего сокровища, единственного сокровища, которое он так отчаянно искал и для которого он был решительно настроен еще раз пожертвовать всем. В течение многих лет он жил отшельником в лесу, стараясь приобрести ВЛАСТЬ над своим телом и над своим духом. Его усилия увенчались успехом, но результат был жалким: от его крайне ослабленного тела остались лишь кожа да кости разум пребывал в отчаянии. А сокровище по-прежнему ускользало от него. В высшей степени своего отчаяния Сиддхартха понял, что именно его тело было его самым драгоценным инструментом. Он не должен был дурно обращаться с ним ни посредством аскетизма, ни доставляя наслаждение своим чувствам, поскольку он когда то практиковал именно мм две крайности. благодаря этому человеческому телу — и только благодаря ему,— он сможет найти это (роль тяжко обретаемое сокровище. С этого момента настало время для бывшего принца и бывшего аскета снова изменить свою жизнь, оставить путь отречения и вступить на более сбалансированную стезю — Срединный Путь. Тогда Сиддхартха принял еду, умылся и облачился в чистые одежды. Потом он сел под дереном в позу лотоса для медитации с намерением не покидать это место, прежде чем не найдет сокровище, которое искал. И вот, через несколько дней безмолвного сосредоточения под кроной дерева, сокровище предстало ему: молниеносно он познал просветление, иную истину, которую он так долго искал. В этот момент Сиддхартха стал Пробужденным, Буддой.

Он жил еще долго, одаривая открывшимся ему сокровищем многих людей, молодых и старых, богатых и бедных, эрудитов и неграмотных: любого человека, который был сам готов открывать для себя сокровище; Ибо сокровище находится не где-то далеко, но в глубине разума каждого человека. Его плотское тело умерло примерно в возрасте восьмидесяти лет. Но принц Сидхартха Гаутама — Будда — стал жить вечно, продолжая переживать блаженство в разуме и сердце миллионов человеческих существ, которые восприняли его учение, и сделали его живой реальностью.

Такова легенда Шакьямуни Будды, вероятно, самая древняя, самая известная и самая фантастическая из легенд. Уже более двух с половиной тысяч лет она вдохновляет бесчисленное множество человеческих существ.

Какое же все-таки послание подарил миру Шакьямуни? Прежде всего прочего, это тот факт, что или человек способен достичь просветления и Буддой. «Человек — свой собственный хозяин, и никакая власть или высшее существо не царят в качестве верховного судьи над его судьбой». Будда, так же его последователи по сей день, может лишь учить, пять и показывать путь к освобождению. Каждому надлежит вступить на этот путь и в одиночестве совершать его, как это сделал Сиддхартха. Следует поддерживать здоровую дистанцию, позитивное сомнение по отношению к учениям, которые мы получаем, каким бы авторитетным в этой сфере ни было лицо, воплощающее учителя, включая Будду, до тех пор, пока истинность учения не будет для нас ясно подтверждена исследованием, анализом и опытом. И только лишь удостоверившись в ценности и применимости учения к нашему собственному существованию, мы должны ему следовать. В конечном счете мы являемся своей собственной авторитетной властью в духовных исканиях. Нет ни откровенной истины, ни священного писания, ни догмы, ни спасителя.

Сущность учения Будды и основа всего проистекающего из него буддийского вероучения выражаются в его первой проповеди, произнесенной в Сарнатхе, около Бенареса, в ночь, последовавшую за его просветлением, в июльское полнолуние. В этой проповеди он изъявляет Четыре благородные истины:

1 Всеприсудствие страдания в жизни.

2 Первоначальность страдании находится в эгоистических желаниях и в привязанностях во всех его формах.

3. Возможно перестать страдать, освободиться от страдания и стать свободным от страдания.

4. Есть путь, ведущий от страдания к освобождению.

Вероучение Четырех благородных истин затем рассматривает этот путь, обычно называемый Срединным Путем, ибо он свободен от всех крайностей. Его также называют Восьмеричной благородной дорогой, определяемой правилами поведения в мысли, в слове и в действии, которые при их соблюдении ведут к освобождению. Это суть:

1. Праведное понимание.

2. Праведная мысль — цель или чаяние.

3. Праведное слово.

4. Праведное действие.

5. Праведный способ существования.

6. Праведное усилие.

7. Праведное внимание, праведное сознание.

8. Праведное сосредоточение, или медитация.

Эти восемь составляющих являются основами буддийского вероучения. При их правильном соблюдении и претворении в жизнь они ведут к уравновешенной и гармоничной жизни, приносящей пользу личности и обществу. Первые две составляющие — праведное понимание и праведная мысль -— относятся к развитию мудрости, три следующие — праведное слово, праведное действие и праведный способ существования — к этическому поведению. Две последние — праведное понимание и праведное сосредоточение — к умственной дисциплине.

Мудрость, этическое поведение и умственная дисциплина взаимозависимы; их нужно культивировать одновременно, поскольку каждая из них облегчает развитие двух других. Так, философская, этическая и психологическая составляющие буддийского вероучения составляют в своей совокупности основу духовного развития

На основании этого простого, но замечательного по и глубине изложения вероучения Шакьямуни Будды о четырех благородных истинах и Восьмеричной благородной дороге на протяжении последующих веков стало развиваться великое множество разногласных толкований — в форме устных комментариев и рукописей, — предлагающих часто разногласные и противоречивые варианты. Некоторые толкования рассматривают чисто практические вопросы, другие — высокие философские, метафизические и онтологические проблемы, но все они претендуют на свою обоснованность и прямое проистекание из слов Будды. Фактически все эти толкования являются вариациями на одну и ту же принципиальную тему, изложенную Буддой в своей первой проповеди: Четыре благородные истины. Более того, это изумительное множество часто противоречивых аспектов буддийского вероучения, вероятно, обусловливается самой природой демарша Шакьямуни Будды, поскольку единственной целью его учения было привести человеческие существа к освобождению от страдания, то есть показать им путь к освобождению. Поскольку страдание является элементарной реальностью существования, цель для всех одна и та же, но многочисленны дороги, ведущие к освобождению. Вот мнение по этому поводу современного тибетского ламы:

Главная характеристика всех учений Будды: они задуманы для приспособления к потребностям и способностям каждого отдельного человека. Поскольку все люди имеют различные интересы, проблемы и образ жизни, никакой метод обучения не может подходить каждому и всякому. Сам Будда объяснял, что для того, чтобы достучаться до разума конкретного ученика, пришедшего из конкретных условий жизни, он будет преподавать конкретное вероучение. Так, в ответ на один и тот же вопрос в зависимости от контекста в определенные моменты необходимо ответить «да», в другие же моменты более уместно отвечать «нет».

Именно в этом зиждется сила буддизма, в частности гибкость его методов и практики, первостепенное значение, придаваемое опыту каждого человека, и стремление не ограничиваться одним только интеллектуальным и философским знанием или слепой верой. Ничто не исключается, никакой метод и никакое средство, для достижения этой конечной цели освобождения. Буддийские учения из этого извлекают замечательную способность приспосабливаться к нравам и обычаям различных пародов, какой бы ни была их географическая широта, климат, культура и историческое наследие вот почему буддизм действительно носит универсальный характер, и его тесная связь с земным бытием нисколько не умалилась по сей день, ибо его мудрость коренится в глубинах человеческой психики. При таком масштабе, такой открытости учения и логики неизбежно было с течением веков, последовавших за смертью Будды, появление различий в вероучении и развитие разнообразных традиций. Появились две главные системы: Хинаяна, или «Малая колесница и Махаяна, или «Большая колесница». Первая система известная под названием «Южной школы», нашла свое развитие в регионах, сегодня соответствующих Бирме, Таиланду и Шри-Ланке, а вторая, «Северная школа», распространилась в регионах, где расположены Индия, Монголия, Тибет, Сикким, Бутан, Непал, Камбоджа, Вьетнам, Китай, Корея и Япония.

И Хинаяне акцент делается на жестких моральных законах и соблюдении строгих правил поведения. Конечная цель последователя Хинаяны состоит в том, чтобы достичь своего собственного спасения. Высшую цель развития человека, идеального человеческого существа, представляет собой Архат, а именно «убийца врага», а враг — это страсти.

Махаяна идет дальше той стадии, где останавливается хинаяна; последователь Хинаяны не ограничивается своим собственным спасением, он ищет спасение в интересах всех существ. И речь тут идет именно о том, чтобы достигнуть состояния Будды. Хинаяна настаивает на сдержанности, самоограничении и высокой нравственности, а Махаяна призывает к интуитивной мудрости, позволяющей снять шоры невежества, скрывающие нашу чистую сущность, нашу настоящую природу—природу Будды, присущую каждому из нас, которую нужно только выставить на свет. Найти свою настоящую природу, свое настоящее «я», реализоваться, это значит — принципиально полагать, что природа Будды сама по себе свойственна нашей внутренней сущности. Таким образом, как было сказано, «Хинаяна настаивает на человечности Будды, а Махаяна — на буддийской природе человечности».

Идеальная фигура Архата, представленная в Хинаяне, заменяется в Махание на идеальную фигуру Боддхисатвы. Архаты достигают идеала сугубо личного спасения, погружаясь в нирвану, а Боддхисатвы обязуются посвятить свой поиск благосостоянию другого и трудиться для всеобщего освобождения всякого создания. У Боддхисатв всякая форма личного поиска, эгоистичных действий и поведения полностью отсутствует.

Мягкий и безобидный

Без лжи и обмана

Исполненный любви ко всем созданьям —

Таков Боддхисатва.

Термин Боддхисатва означает «героическое существо, духовный воин», или еще «отважное и просветленное сердце» \ Боддхисатвы, «мягкие и безобидные», действуют спонтанно, согласно своему естественному порыву сострадания ко всякой твари и всякой вещи, и полностью посвящают себя делам этого низкого мира. Они живут в лоне общества со всей его борьбой и терзаниями. Их путь — это не отрицательный путь отречения и уединения, но положительный путь утверждения и преобразования мира, благодаря их великому состраданию и великой мудрости. Труд всей их жизни, их ежедневная задача состоит в освобождении людей от невежества, страсти и зла.

Боддхисатвы приняли на себя несокрушимую решимость стать Буддой исключительно для блага другого. Таким образом они всецело вступили на путь просветленного существа, и продолжают идти этим путем, чтобы стать совершенно целокупными, свободными от всякого смятения и от всякого внутреннего конфликта. Они развили средства, позволяющие раскрыть сокрытое в другом сокровище, взрастить потайные семена просветления которые, согласно Махаяне, составляют общее наследие человечества. Они «...как опытный алхимик, который при помощи своих химических веществ превращает серебро в золото и золото в серебро».

Разумеется, здесь мы не можем не задаться следующим вопросом:

Что предоставляет Боддхисатве эту силу, которая позволяет ему превзойти всякого и каждого? Его способность оставаться в понимании настоящей природы вещей, воспринимать всякое обстоятельство без боязни и беспокойства, представать перед любой ситуацией с проницательным видением без пут и состраданием без пределов

Я часто задавала себе этот вопрос, когда перед тибетскими ламами я констатировала, что один из них — неоспоримо — совершенно очевидно достиг состояния Бодхисатвы. И я также медитировала над их необычной способностью влиять на разум и жизнь многочисленных западных людей, исторический и культурный контекст и образ жизни которых так разительно отличаются от жизни людей, родившихся и выросших в Тибете. Частично ответ, может быть, находится в слешем описании Боддхисатвы:

С самого начала он стремится обладать мудростью, характеризующей состояние Будды, то есть знание к форм, всех путей, по которым следуют все создании. Вот что делает продвинутых Будд и Боддхисатв способными полностью приспособиться к каждой ситуации и принести каждому человеку ту помощь, которая ему подходит.

Тибетский буддизм

Тибетский буддизм является частью буддизма Махаяны. Придя из Индии, после распространения в Тибете в VII в. по Р. X., он смешался с религией Бон этой страны и с ее шаманскими практиками. С распространением буддизма многочисленные индийские книжники приходили в Тибет переводить религиозные тексты и комментарии до тех пор, пока тибетцы сами не предприняли составление своих собственных комментариев. Рассказывают, что как только буддизм появился на тибетском плато, буддизм смешался с туземным культом религии Бон и перенял некоторые из его обрядов. Нынешний Далай-Лама, однако, отрицает, что тибетский буддизм испытал на себе какие-либо влияния, чуждые Махаяне, и утверждает, что «буддийское учение, распространившееся в Тибете, является точным, в своей первоначальной чистоте, учением, которое было в Индии. Тибетские ламы нисколько не исказили его, и не смешивали его ни с какой другой религией»

С течением времени увидели свет четыре главные школы: Нъингма, Каргъю, Сакъя и Гелуг. Авторство этих четырех школ связано с различными индийскими книжниками, и соответственно различны их методы учения. Но согласно тибетцам, не существует никакого принципиального отличия между их философией и их духовными практиками. Все эти школы преследуют одну и ту же цель: просветление. В действительности, все они принадлежат к совмещенным учениям Хинаяны и Махаяны, а также Тантраяны (подразделение Махаяны). На санскрите яна означает колесницу. Один современный лама на одной из своих лекций сравнил эту колесницу с тропинкой или с лифтом, которые позволят нашему сознанию достигнуть просветления.

Эта дорога к просветлению, это духовное путешествие имеет три основных аспекта: отречение, просветленная цель и праведное видение реальности. «Сменись между собой, эти три аспекта образуют то горючее, которое устремляет нашу ракету к луне просветления. Постараемся дать краткое описание каждого из них.

Прежде чем вступить на этот путь, люди в каждом из своих действий мотивированы только эгоцентрическими и желаниями приобрести благосостояние, власть, репутацию и т.п., то есть получать удовольствие и избегать страдания. Но они редко отдают себе отчет в том что устремление к благосостоянию, власти и любому другому светскому желанию никогда не даст им удовлетворения. Эта безудержная гонка и есть именно то, что буддисты называют условием сансары — санскритский термин, означающий «описывать круг». Для нас этот термин делает аллюзию на нашу прочно укоренившуюся привычку кружиться вокруг одних и тех же навязчивых идей, продолжать удовлетворение одних и тех же извечных неутоленных желаний, изыскивать разнообразные удовлетворения, которые неизбежно ускользают от нас. Перпетуум мобиле светской жизни заставляет нас переходить от одной ситуации к другой, от одного настроения к другому, желать какую-то вещь, приобрести ее и пользоваться ею, переходить от насыщения к отторжению, потом к фрустрации, чтобы снова оказаться в стартовой точке, замыкающей круг, и по-прежнему продолжать тот же самый процесс, еще и еще. Мы никогда не достигаем цели, к которой мы стремимся, ибо первая характеристика сансары есть неудовлетворенность, значит — страдание. Термин «сансара» также относится к циклу последовательных существований и повторных рождений, которых невозможно избежать до тех пор, пока не будет достигнуто освобождение, нирвана. В этом смысле сансара означает «круг существования» или «цикл существований».

Согласно буддийской мысли, в первоисточнике сансары находится невежество, а именно — несознательность, которую проявляет в ответ на стимулирования гедонистических желаний несознательный, недисциплинированный, неконтролируемый и разбросанный разум.

Другая форма невежества заключается в иллюзии: мы верим, что наблюдаемые нами явления постоянны, тогда как универсальным законом жизни как раз являются непостоянство и изменение. Мы привязаны к людям, предметам, владениям, ситуациям и, больше всего, к нашему собственному телу и нашему существованию, и когда все это изменяется, мы получаем опыт страдания. Приученный питаться желанием постоянства и отсутствия перемены, «наш разум становится жестким и неподвижным».

Наш самый заклятый враг — это наш эгоизм или, как говорят буддисты, зажатость нашего эго, наша достаточность, наше самолюбие. Все наши страдания исходят отсюда. Три яда разума — жадность, ненависть и невежество — загрязняют наши мысли и наши поступки, и приносят нам смятение, усталость и страдание. Давайте проанализируем наш собственный опыт, и мы сделаем открытие, что через наши действия, сознательные или бессознательные, мотивированные позитивными или негативными мыслями, мы сажаем в почву семена, которые в будущем принесут свои плоды. Согласно буддистам, мы будем страдать или получать удовольствие от их последствий в наших будущих жизнях, но также и особенно в этой жизни, в частности в нашем непосредственном будущем. Тут речь идет об элементарном и неумолимом причинно-следственном законе, или карме. Действия, которые фатальным образом причиняют страдание или приносят вред нам самим или другим, и в более или менее близком будущем, если не немедленно, называются недобродетельными, неумелыми или негативными действиями, тогда как действия, имеющие позитивные результаты, определяются как добродетельные действия.

Как постоянно нам повторяют буддисты, мы все без исключения разделяем одно и то же желание избежать страдания и достичь счастья. Однако через наши мысли и наши действия, из-за нашего замутененного разума, находящегося в плену иллюзий, мы принуждаем себя жить в состоянии, противоположном тому, которого стараемся достичь.

У буддистов то, что мы называем «грехами», называется «недобродетельными действиями». Для них термин «добродетель» означает не только доброту и нравственность, но также эффективность и мощь — то, что добродетельные действия действительно способны породить. Жадность, гордыня, гнев и тому подобные страсти являются недобродетельными действиями, ведущими к смятению и к умственному страданию.

Как человеческие существа, мы обладаем драгоценной уместностью и нескончаемыми возможностями активизировать наши тенденции и наши высшие устремления, и поместить в плодородную почву эти «добродетельные» семена, ведущие к духовному росту и в конечном итоге к освобождению. Все зависит от нашего разума. Когда мы «коснемся дна» и будем испытывать отвращение от своего собственного убожества, от своего бесконечного мельтешения в колесе сансары, наш разум придет к состоянию отречения.

Порог всякой духовной жизни, ведет ли она к индивидуальному освобождению или к Высшему просветлению, заключается в полном отречении. Точно так же, как паспорт, виза, прививки и достаточная сумма денег необходимы, чтобы предпринять длительное путешествие, это состояние разума принципиально важно, чтобы успешно следовать по пути Дхармы...

От чего именно отрекается разум? Мы должны стараться отрешиться от причин страдания, а именно от омрачений ментального... Отречение не подразумевает, что мы должны оставить свои радости и свои блага. Существовало много реализовавшихся существ, которые были царями, богатыми купцами и другими примерами процветания. Оставлять нужно не наши блага, но паше невежественное отношение и нашу привязанность к ним.

Противоположно распространенному мнению, в действительности разум отрекается от страдания: он отрекается от сансары, от убогой и зависимой жизни, от экзистенциального отчаяния — или, если выразиться иначе, он отрекается от бессознательности, от мрака мысли, от непробужденного разума. Как только разум становится полностью сознательным, пробужденным, тогда сансары больше нет, нет больше неудовлетворенности. В действительности термин Будда просто означает — Пробужденный.

Разум обладает способностью быть пробужденным, и на самом деле таит в себе пылкое желание пробудиться, однако дремлет между тем в невежестве и иллюзии. Когда снимаются шоры невежества, разум получает опыт покоя и блаженства. Некоторые люди, если не их большинство, переживают подобный опыт, по крайней мере в редких случаях, может быть —- один или два раза за всю жизнь: настоящую любовь, эстетический опыт, встречи с необыкновенными людьми, измененные состояния сознания. Это краткие мгновения, мимолетные моменты, когда мы молниеносно попадаем в иное состояние сознания, иной уровень реальности, и когда осознаем, что в нашей власти достигнуть этого состояния — здесь и сейчас. И мы осознаем, что причина не в нашем внешнем окружении, а в нашем собственном разуме, нашем внутреннем мире, который определяет наше счастье или наше страдание. Тут можно сказать, что мы обрели волшебную драгоценность, которая выполнит все наши желания.

Но, согласно школе Махаяны, состояния полного отягчения самого по себе не достаточно, чтобы привести пас к настоящему просветлению. И в самом деле, эта школа регулярно напоминает, что каждое действие должно направляться намерением оказать услугу, принести пользу другим, а не только самому себе. Следовательно, к концепту состояния отречения нужно добавить «разум просветления», просветленную цель, боддхичиту, представляющую второй из трех аспектов пути к просветлению.

Пробуждение разума просветления вызывает само по себе жизненный интерес к благосостоянию других созданий. В самом деле, тибетские буддисты всегда обращаются ко всем живым существам, не ограничиваясь только одними людьми. «Точно так же, как и мы, житие существа подвержены страданию; так, даже самое малое насекомое подобно нам: как и мы, оно не хочет страдать, оно хочет счастья».

Исходя из осознания внутренних состояний разума, сознательных и бессознательных, и закона причинно-следственной связи, который ими управляет, мы достигаем расширенного сознания, включающего другие живые существа. От культа эго, заботы об эгоцентрическом самоудовлетворении, установки, где внимание концентрируется исключительно на себе самом, мы переходим на иной уровень сознания, где воспринимается необходимость взять на себя заботу о других и преимущества такой установки. Тут опять же царствует закон причинно-следственной связи. Пусть речь идет о межличностных или же общественных и международных отношениях, все конфликты рождаются из эгоцентрических установок, из заботы о самоудовлетворении. Добродетельные действия по отношению к другим — физически, на словах и в мысли,— состоящие в недопущении убийства, воровства, лжи, оскорбительных доводов, и в культивировании сострадания и щедрости, доставляют настоящее и длительное удовольствие, и действительное удовлетворение. Эти действия, свободные от всякого эгоцентрического мотива, дают энергию человеку, выполняющему их, и, парадоксальным образом, именно забывая о своем эго в бескорыстной деятельности, мы находим свою истинную Самость. Говоря по правде, это наилучшие моменты нашей жизни. Их проявление можно также найти в самых разнообразных произведениях искусства — ибо именно в этом и состоит функция искусства,— равно как и во всяком настоящем сообщении с другим человеческим существом в творческой деятельности. Даже в самых малых действиях повседневной жизни, совсем простых поступках можно прочувствовать эти последствия, с того самого мгновения, как мы выходим из эгоцентричной тюрьмы, которую мы сами себе навязали. Просветленная цель нас обязывает прежде всего озаботиться страданиями других, и затем, на второй стадии, неистово хотеть достичь просветления для блага других, то есть для того, чтобы направлять их к освобождению. Таков путь Боддхисатвы, который знает, что единственный способ вдохновлять других, помогать им и направлять их к просветлению, это прежде самому пройти этот путь и достигнуть просветления самому. Но прежде чем даже исполниться этой решимости, каждое действие, затронутое духом просветления, боддхичитта, самое малое, самое банальное действие приобретает великую мощь. Так, «сказано, что дать пригоршню пищи собаке, если это делается в духе боддхичитты, дает нам в ответ гораздо больше, чем когда даешь гору драгоценностей любому живому существу, не имея этой мотивации». Просветленная цель сопоставима с искусством алхимика, превращающего в зо-мото низкосортный металл.

Третий из сущностных аспектов пути к просветлению заключается в праведном видении действительности, или мудрости пустоты, сунъяте. Это — наиболее трудный концепт, и чтобы полностью овладеть его смыслом, его нужно прочувствовать на своем непосредственном опыте, поскольку интеллектуального понимания тут недостаточно. Однако он представляет собой самую сердцевину всех буддийских учений, он неотделим от двух других сущностных аспектов пути, который мы пытаемся прояснить. Его нельзя объяснить или понять при помощи рационального анализа — это делается посредством постепенного развития интуитивной мудрости. Самопосвящение в эту высшую мудрость принципиально важно, ибо ошибочные концепции реальности являются первопричиной всех страданий.

Ошибочные концепции нашего эго о действительности... удерживают нас в рабстве: это железное рабство светского существования или золотое рабство духовного образа жизни. Железное рабство заключается в нашем нескончаемом умственном и физическом страдании в цикле неудовлетворенных существований, который называют сансарой; золотое рабство — в нашей крепостной зависимости от ошибочных концепций и ложных философий... Высшая цель в том, чтобы быть свободным от всякого рабства 21).

Концепт суньяты, или пустоты, стал предметом всякого рода отступлений и неправильных толкований.

Санскритское слово сунъя означает — «относящийся к тому, что наполнено». Согласно буддийскому эрудиту Эдварду Конзэ, этимология этого слова выражает единство противоположностей, ибо то, что наполнено мри взгляде снаружи, пусто внутри. Наша личность одновременно «наполнена» пятью скандхами и пуста сама по себе, не обладая собственной подлинностью. Противоположно тому, что обычно думают, нет независимого, изолированного и имеющего самосвойственное существование «самости» или «я». Природа всех явлений заключается в пустоте. На философском уровне — это принцип относительности всех вещей и всех состояний. Но это также принцип неограниченной потенциальности, иеисключитсльности: пустота может содержать в себе все и производить все. Недвойственность есть синоним суньяты. По этому поводу Ланкава-тара Сутра говорит:

...Что означает недвойственность? Что понятия света и тени, большого и малого, черного и белого суть относительны... и зависят друг от друга. Точно так же, как нирвана и сансара, всякие вещи являются недвойственными. Без сансары нет нирваны, и сансары без нирваны. Ибо условие существования одного нисколько не исключает другого.

Отсутствие отдельного и постоянного «я» нисколько не подразумевает его несуществования, что было бы совершенным нигилизмом, то есть другой крайней и догматичной концепцией, точно так же ошибочной, как верование в отдельное «я». Вследствие этого существует условное «я», которое есть у всех нас, обладающее условным уровнем действительности, в то время как на абсолютном и конечном уровне действительности оно не существует. Равным образом, существование пяти скандх является условной истиной, тогда как сущностная пустота всех явлений является абсолютной истиной. Различие между относительной — земной — истиной и абсолютной и конечной истиной имеет принципиально важное значение в философии Мадхья-мика (Срединного Пути). Согласно Далай-Ламе, «эта теория остается превалирующей, она стоит над всеми теориями различных буддийских школ». Здесь важно еще раз подчеркнуть буддийское видение, согласно которому ошибочная концепция действительности и верование в отдельное и независимое «я» являются первопричиной всякого страдания. Тогда «реализацию суньяты можно сравнить с ножом, который режет корень невежества»

Тантрический буддизм — Ваджраяна

В тантрическом буддизме, или Ваджраяне — третьей колеснице, хотя и входящей в школу Махаяны,— тибетский буддизм достигает всего своего великолепия и иыешей степени своего развития. Следуя прямым путем Тантры — который также называют алмазной колесницей,— ученик может достичь просветления в течение только одного существования, тогда как согласно оуддийской мысли, все остальные, постепенные пути требуют чрезвычайно длительного времени, «от зона к эну», чтобы войти в состояние Будды.

Санскритский термин «тантра» связан с понятием прядения; он предполагает деятельность и преемственность, а также взаимозависимость и взаимосвязь. Тантрический буддизм основан на философии Мадхьямика, сущностном концепте Срединного Пути, видении, освобожденном от крайностей, вечностности и нигилизма. Он не интересуется ни какими-либо теоретическими и метафизическими умозрениями, ни аскетическими практиками некоторых других сект. Он просто настаивает на методе, на деятельности и преемственности, на усидчивости. Его приемы иногда даже сбивают с толку, озадачивают, они сложны, странны и непонятны для непосвященного, которому они могут показаться элементами примитивного суеверия или шаманской магии. Однако в сущности своей эти методы являются не чем иным, как различными техниками духовного преобразования: средствами для трансмутации каждого из аспектов жизни в сансаре — аспектов положительных, отрицательных и нейтральных — в трансцендентную мудрость. Все препятствия, все отрицательные вещи, все страсти используются во благо и преобразуются в колесницы на пути просветления. Добро и зло возвышаются в чистую духовную сущность, которая является конечной природой вселенной. Это быстрый и прямой путь к освобождению, причем путь самый эффективный, ибо он влечет за собой радикальное преобразование, настоящую революцию сознания. Но это нисколько не легкий путь, ибо он не лишен опасностей. В нем нет ничего примитивного (в отрицательном смысле слова); это, напротив, самый изощренный метод развития и духовного преобразования. Мирча Элиде замечает, что существуют параллели между...

...тантризмом и широким западным мистико-софистическим течением, которое появилось в начале христианской эры и зародилось из слияния гностицизма, герметизма, греко-египетской алхимии и традиций Таинств.

Цель остается той же, что во всех других школах буддизма: просветление, но просветление «здесь и сейчас», а не в неопределенном и невыразимом будущем. Тантрический буддизм направлен на окончательное разрушение страдания — единственная задача, выраженная Буддой в своей первой проповеди о Четырех благородных истинах — и питается убеждением, что существует альтернатива в самом чреве этого существования убожеству земной жизни. Важно отметить, что прежде чем вступать на тантрический путь, последователь должен усвоить и усидчиво практиковать фундаментальные ступени школ Хинаяны и Махаяны. Самообладание, самосознание, дисциплина разума, сострадание и развитие мудрости суть необходимые основания для вступления на алмазный путь. Учитель тантрического пути XI века Атиза «основал свое учение на идее, что Хинаяна, Махаяна и Ваджраяна не могут рассматриваться отдельно друг от друга, но как различные аспекты одного и того же пути» В глобальном рассмотрении три яны представляются плодом постоянной и естественной эволюции в буддийской теории и практике.

Можно сказать, что цель буддийской Тантры состоит в проникновении, использовании и преобразовании динамических сил вселенной, которые не отличаются от психологических сил и архетипальных созвездий нашей собственной психики. Это не может исполняться игрой дискурсивной мысли или применением абстрактных теорий, но только лишь благодаря глубокому погружению в реальные практики. В силу огромного богатства этих практик. Тантра явилась объектом значительного количества неверных толкований и злонамеренных концепций. В частности, в западном мире Тантру часто ассоциировали либо с магическими, либо с сексуальными и экзотическими практиками.

Первоначальные истоки Тантры и сходства или различия, которые можно найти между индуистской Тантрой и буддийской Тантрой, являются предметом очень серьезных разногласий, и по этому поводу не достигнуто никакого консенсуса. По мнению одного автора, Тантра не была введена в буддизм в какое-то точно определенное время каким-то конкретным человеком, но скорее внедрялась в него на протяжении веков; и, вероятно, нет принципиальных различий между индуистской Тантрой и буддийской Тантрой.

Для других эрудитов, таких как лама Говинда и Бемойташ Бхаттачари, тантрический буддизм нисколько не представляет собой ветви, как утверждают некоторые, тантрического индуизма: он приобрел окончательную форму в III веке нашей эры. Эти два экзегета утверждают, что несмотря на некоторые внешние сходства, обе системы разделяют принципиальные отличия. Главное из них, согласно ламе Говинде, состоит в концепте сакти, активном начале и женском созидательном аспекте Шивы, высшего божества. Этот аспект никак не проявляется в системе тантрического буддизма. Там центральная идея заключается не в сакти, а в праджне, знании, интуитивной мудрости. Тем не менее, было бы трудно отличать мудрость мощи в контексте Ваджраяны. Мудрость является в конечном счете мощью, но не мощью меча, а силой, способной осуществить преобразование, и буддисты не перестают напоминать о мощи разума.

Эти вопросы не имеют первостепенного значения в практике Ваджраяны. Но учитывая путаницу, царящую по этому поводу, важно затронуть их и осознать как действительные различия, так и равнозначности между обеими тантрическими системами.

Полярность мужского и женского начал является базовым концептом Ваджраяны, и союз этих двух начал — целью всех тантрических практик. Через этот союз противоположностей всякая двоичность трансцендентируется в абсолютное единство. Речь тут идет о высшей духовной реальности на пути просветления — на самом деле, это и есть само просветление.

В буддийской иконографии этот принцип единства противоположностей представлен божествами, соединенными со своими партнерами в экстатическом слиянии и великом блаженстве.

Блаженство, согласно всем школам Тантры, является самой природой Абсолюта... Мы осознаем Абсолют, когда понимаем, что природа нашей самости представляет собой совершенное блаженство. Во всем нашем обычном опыте удовольствия имеется мгновенная искра этого блаженства, мимолетный прорыв в эту конечную природу самости. Но в силу его крайне ограниченного и нечистого характера, этот опыт вместо того, чтобы способствовать нашему продвижению но пути реализации, снова отодвигает нас на низшую плоскость существования.

В тантрическом буддизме блаженство, нирвана и просветление становятся синонимами: они обозначают полное погружение конечной природы самости и не-(л мости в единение совершенного блаженства. Сексуально-йогические духовные практики — эротический мистицизм, так плохо понимаемый на Западе, основываются на этом принципе, где сексуальное удовольствие становится божественным блаженством и инструментом высшей духовной реализации.

Для буддийской Тантры человеческое тело есть микрокосмос, воплощающий истину макрокосмоса. Абсолютная реальность содержит в себе все двойственности и все полярности: ноумен и феномен, потенциальность и проявление, нирвана и сансара, праджня (мудрость — женское начало) упайя (метод для достижения мудрости — мужское начало), сунъя (пустота) и каруна (сострадание). Внутри своего собственного тела тантрические последователи совершают единение двух полярных начал, а именно первостепенное единение, исключающее in мкую дискриминацию и включающее всякие дифференциации. В других терминах, благодаря инструменту своего тела, последователи возвышаются над феноменальным, «земным», миром и получают опыт недвойственности, полноты, предшествующей всякому созданию, Великого Блаженства. Все тантрические практики, все ритуалы и все медитации буддийской Тантры — садханы, имеют своей целью это совершение.

Здесь речь идет о диалектике противоположностей, центральной теме философии Мадхьямика, Срединного пути, который все вбирает в себя и все объемлет. Но тантрических последователей особенно интересует прямое познание, немедленный опыт этого состояния, к которому они приходят в нынешнем моменте практики. Именно в момент, когда происходит Великое Сострадание,

Появляется, живая и обнаженная, Великая Пустота.

Пусть я всегда смогу находить этот путь, который невозможно

Не распознать, этот путь Двух-в-Одном,

И практиковать его ночью и днем.

В тибетском буддизме символом этих «Двух-в-Одном» является ябъюм, божественная пара отец-мать в объятии, которая часто встречается в тибетском священном искусстве. Он вдохновляет и одновременно выражает визуально опыт и видение медитации. Лама Говинда утверждает, что эти символы нисколько не относятся к физической сексуальной практике. Они просто иллюстрируют единение мужского начала и женского начала — а именно, качества женского вечного, такие как качества «Божественной матери» или трансцендентальную мудрость. «Вместо поиска единения с женщиной, внешней по отношению к нам, пусть это будет с женщиной внутри нас самих... через единение нашей мужской и женской природы в процессе медитации». Согласно ламе Говинде, сексуальная полярность должна восприниматься как простой эффект универсальной полярности, и нам нужно ее превзойти.

Только когда мы будем способны увидеть связь между телом и разумом, взаимодействие физического и духовного во вселенской глобальной перспективе, и таким образом мы превзойдем свое «я», и всю эгоцентрическую структуру ощущений, мнений и предрассудков, свойственных нашему эго, которые вызывают в нас иллюзию отдельной индивидуальности, только тогда мы сможем получить доступ к высшей сфере состояния Будды.

Тантрические буддисты, тем не менее, практиковали супружеские отношения (майтхуны) как священный ритуал, основанный на том же самом концепте единения мужского и женского начал. С. Б. Дасгупта анализирует аргумент тантрических буддистов, обосновывая их неклассичесекую практику майтхуны. По этому поводу они настаивают на превалировании чистоты разума: действия, мотивированные мудростью и состраданием, и выполненные в этой чистоте разума, могут быть юлько чистыми. Но для непосвященного это был бы очень опасный путь. «То, что увлекает непосвященного в ад распущенности, может вполне привести посвященного йогина к просветлению». Ключевой вопрос — это подчинение йогина и йогини: соблюдение своего обета выполнять всякое действие в духе сострадания и мудрости, то есть знания и понимания пустоты всех земных явлений. Об этом сказано так:

Точно так же, как некоторые мягкие на вкус лекарства, тем не менее, торжествуют над болезнью, блаженство, исходящее из сочетания Праджни (мудрости) и Упайи (сострадания) разрушает всякую нищету и всякое омрачение с мягкостью и сноровкой... Опять же, то, что для одного — веревка, чтобы повеситься, даровано другому как средство для освобождения от рабства.

Другой эрудит, Герберт Гюнтер, тоже приводит аргументы в пользу удовольствия, состояния, наделенного свойством обогащать существование. «Можно использовать такие выражения, как «экстатическое блаженство» или „великое счастье" для описания этого ощущения свободы, тогда как эгоцентрическая установка вызывает обеднение личности» Вот как рассказывается о блаженстве в тантрическом тексте:

Полное сознание Будды, опыт которого мы получаем внутри самих себя,

Называется Великим Блаженством, потому что речь идет о самом великолепном из удовольствий.

Без блаженства нет просветления, ибо просветление само и есть блаженство.

Точно так же, как в глубоком мраке ночи лунная скала распространяет свой свет,

Так в одно мгновение высшее Блаженство рассеивает всякую нищету.

Однако здесь вовсе не идет речь о какой-то форме гедонизма. Совсем напротив, здесь необходима чрезвычайная дисциплина, только благодаря ей можно обрести эту настоящую свободу. На пути, ведущем к ней, всякая страсть и всякое желание должны использоваться для их преобразования в мудрость. В этом состоит истинный основополагающий принцип всякой тантрической практики. В этом смысле можно провести параллель с гомеопатией, которая предполагает «лечение зла посредством зла». То же самое вещество, которое вызывает болезнь, может приниматься в определенной дозе и действовать как противоядие по отношению к этой болезни.

Последователь Ваджраяны также скажет, что действие, которое приковывает человека к миру с его бесконечной нищетой, может также помочь ему достичь просветления, если оно рассматривается в другой перспективе, то есть в знании Праджни и Упаи.

Как и в гомеопатической медицине, здесь симптомы не устраняются, а скорее провоцируются, чтобы усугубить болезнь, что является необходимым этапом к их полному устранению. Таким образом гнев излечивается гневом, желание — желанием и т.д. как только они преобразуются в мудрость. Но это будет обоюдоострый меч: этот путь может равным образом привести к патологии и к просветлению. Поэтому его нельзя проводить без помощи квалифицированного учителя, наделенного состраданием и самого достигнувшего мудрости. Вот также почему учения и реальные практики к держались в секрете: чтобы получить их истинную ценность и вызвать желаемые последствия, они должны передаваться многоопытным учителем и в соответствующих обстоятельствах. В действительности, они обречены на дальнейшую секретность, чтобы не раскрывать их непосвященному. Ибо так же, как всякое эзотерическое учение, их можно преподносить очень постепенно, в таком темпе, в каком ученик готов их усваивать или, скорее, сам открывать их для себя.

Во время процесса преобразования и в различных высших состояниях сознания, которые будут достигнуты последователями Ваджраяны, используется большое множество техник и великое разнообразие молитв и ритуалов. Все эти средства предназначены для полного выражения нашего существа, тела, слова и разума. Их цель состоит в активизации и претворении в жизнь мощных сил, пребывавших в дремлющем состоянии в глубинах бессознательного. Речь идет о нашем столкновении с самой глубинной природой для нашего же пробуждения.

Три базовых метода заключаются в чтении мантр, священных слов, в которых подразумевается слово; в выполнении ритуальных жестов — мудр — подразумевающих тело; медитации, в частности визуализации и отождествлении с божествами, что подразумевает разум.

Задача всех тантр состоит в обучении средствам, благодаря которым мы можем высвободить божественный свет, который, благодаря своему таинственному присутствию, лучится в каждом из нас, хотя он и • рыто вплетен в структуру нашей внутренней психики.

ГЛАВА II. К. Г. ЮНГ

Через два с половиной тысячелетия после Будды, примерно век назад, на другой стороне земного шара относительно Индии родился Карл Густав Юнг. Он появился на свет и провел всю свою жизнь в Швейцарии, этой очаровательной и мирной стране, расположенной в самом сердце Европы и западного мира, которая не знала войны в течение очень длительного времени. Его родители и предки как с отцовской, так и с материнской стороны были коренными швейцарцами, с глубокими корнями в своей родной земле и сильно прикипевшими к ее нравам и обычаям, которые не знают и не терпят никакой перемены. Карл Густав любил свою страну, но с самого юного возраста он чувствовал, что ее красота принадлежит времени и пространству, выходящим за узкие пределы этой маленькой нации с ее незыблемым общественным укладом. Его самыми первыми воспоминаниями — первым интуитивным ощущением чего-то, что выходит за рамки его разумения,— было умиление в счастливом созерцании голубых вод озера Констанс и белоснежных вершин величественных Альп. Ему уже тогда казалось, что-то был центр мира, но не мира его родителей и нескольких миллионов швейцарцев, а интимного внутреннего мира в самом его сердце, отражение которого он видел в спокойных водах озера и который простирался до альпийских вершин и дальше до бесконечности. Он рос и превращался в чувствительного и замкнутого человека, часто не принимавшего верования своих родителей и требования своих преподавателей. В школе он остро ощущал свою необычность, иногда даже неприспособленность по сравнению с другими учениками. Совершенная мелочь могла его ранить, и он был подвержен приступам гнева, когда оказывался жертвой несправедливости, как, например, однажды, когда учитель обвинил его в лукавстве. Но именно в такие моменты он обращался к своей, как он говорил, «личности номер два» и находил там укрытие. Эта личность ощущалась им именно как его настоящая, аутентичная самость, глубоко укореняющаяся в самые первоначальные истоки человечества и даже дальше — туда, что существовало до человечества.

«Где-то глубоко на заднем плане я всегда знал, что во мне было два человека. Один — сын своих родителей, ходил в школу и был менее умным, менее внимательным, менее работоспособным, менее приличным и менее чистым, чем большинство других мальчишек. Другой был взрослым — фактически, пожилым — скептичным, недоверчивым, отдаленным от мира людей, но близким к природе, к земле, к солнцу, к луне, к погоде на улице, ко всем живым тварям и, особенно, близким к ночи, к снам, и ко всему тому, что „Бог" совершал непосредственно в нем».

Этот «другой» в нем был личностью мимолетной и хрупкой, постоянно от него ускользающей, а напоказ выставлять он должен был то, что он называл своей «личностью номер один», разыгрывая некую комедию, общественную игру, которая постепенно удовлетворяла псе больше и больше его окружение, была убедительной для всех, за исключением его самого. Так шел он дальше по своей жизненной дороге от успеха к успеху. Все, что он предпринимал, ему удавалось, и он блестяще осуществлял свои планы. Но беспокойство, как заноза сидевшее глубоко внутри, никогда не отпускало его, и заставляло сходить с дороги, где все ожидали его найти: его «личность номер один» была блестящей, а «личность номер два» была трудягой, она переносила страдание неудовлетворенной полноты, неутоленного единства. На протяжении всего своего существования он находился в поиске этой полноты и этого единства.

Он услышал об одном профессоре из Вены, поехал к нему в гости и выразил ему свое почтение; он стал ошибочно считать его непонятым гением. Между ними возникла глубокая дружба, и они стали компаньонами. Однако «личность номер два» Юнга взбунтовалась с их самой первой встречи. Но на тот момент он отказался обратить на нее внимание, ибо она была еще хрупкой и смутной. Венский профессор стал знаменитым, и по мере того как крепла его репутация, уходила дружба между этими двумя людьми. И только позже Юнг понял: это уходила не их дружба, но его «личность номер два» обретала свои права и становилась полноценным индивидом. Венский профессор и Юнг прекратили всякие отношения, и это было самое большое потрясение в жизни Юнга, которое ввергло его в немыслимые потемки. Но именно с того времени и начала проявляться в реальности вся его работа.

Он оставил в прошлом не только своего венского друга, которому, тем не менее, он не переставал оставаться благодарным, но также и свою личность номер один. Начиная с этого разрыва, Юнг полностью посвятил себя своей личности номер два. Большое количество людей со всех концов мира приезжали к нему с визитом и вдохновляли его в работе так же, как он вдохновлял их. Один в своей башне из слоновой кости, он был в глубоком и интимном контакте со всякой вещью, всяким событием и всяким человеком, принадлежащим к его эпохе точно так же, как со всем, что предшествовало ей, и что должно было последовать за ней. Потом однажды поздней весной нагрянула буря, и именно в этот день его яркое 85-летнее существование подошло к своему пределу. Личность номер один наконец покинула его. Его личность номер два продолжает жить, потому что не было еще ни одной эпохи, когда бы она не существовала, а значит — она не может и перестать существовать...

«В каком-то смысле моя жизнь была квинтэссенцией того, что я написал» — говорит К. Г. Юнг во введении к своей автобиографии. Таким образом, нужно рассматривать его полное существование и то, что он сам называет своим мифом, как неделимую целокупность, которая развивается в бесконечном развертывании, в постепенном развитии присущего ему единого зерна. Нельзя пренебречь никаким событием, никаким аспектом его внешней, равно и его внутренней жизни: все способствует приданию смысла его творчеству.

«Мое существование — это то, что я сделал, это моя научная работа; одно неотделимо от другого. Работа является выражением моего внутреннего развития, ибо груз содержания бессознательного формирует человека и влечет за собой его трансформации. Мои работы могут рассматриваться как станции вдоль моей жизненной дороги».

В жизни Юнга был один особо плодотворный период, когда зародились новые идеи, которые заполнили нее его дальнейшее существование. Речь идет о периоде, последовавшем за его разрывом с Фрейдом, когда на какой-то момент он потерял свои ориентиры. Это было время смятения, волнения, изоляции, глубокого одиночества — внутреннего хаоса. Юнга одолевали темные сны, хаотические образы и видения, он был охвачен каким-то приливом бессознательных материалов, которые в какие-то мгновения заставляли его сомневаться в своем умственном здоровье. В определенном смысле этот период вполне можно сравнить с психотическим разрывом. Но это также был решающий момент, главный перекресток, один из самых созидательных привалов на всем протяжении его жизненной дороги.

Здесь нам на память приходит образ молодого Сиддхартхи Гаутамы. Невинный принц, ведущий очень защищенную жизнь, внезапно потрясен, открывая для себя трагическую сторону жизни — болезнь, старость и смерть. Мы помним его решимость найти ответы на загадки жизни, его неудовлетворенность первыми ответами эрудитов; потом открытие этих ответов внутри себя самого в состоянии глубокой медитации под деревом бодхи. Точно так же не мог Юнг найти ответы на свои собственные вопросы ни у Фрейда, ни у кого-либо другого, ни в книгах, ни в каких-то теориях, и совсем как Сиддхартхе, ему пришлось все покинуть и отправиться в путь в поисках ответов внутри своей собственной психики. В своей автобиографии Юнг рассказывает, что он чувствовал себя обязанным самому испытать первоначальное ощущение. Однажды он сел за свой письменный стол, обхватил голову руками и погрузился в глубины своей психики, следуя за спонтанными импульсами своего бессознательного. Это было начало целого эксперимента, который растянулся на несколько лет; изобилие материала, который выплеснулся из него позднее, послужил основой для самых значительных и самых созидательных работ Юнга. В течение этого периода Юнг не только внимательно изучал свои сны, фантазмы и видения, но также облек их в письменную форму, иллюстрируя собственными рисунками, и собрал их воедино в своей знаменитой «Красной книге». И, поскольку у него было научное образование, он почувствовал внутренний долг понять значение всех этих материалов. «Я вменил себе в обязанность вывести конкретные заключения на основе этих глубинных восприятий, которые мне были даны исследованием бессознательного — и эта задача должна была стать трудом целой жизни». Ему надо было показать, что эти совершенно личностные эксперименты, к тому ж