Генри Филдинг. История жизни покойного Джонатана Уайлда Великого 1 страница

---------------------------------------------------------------------------- ББК 84. 4ВЛ Ф51 Перевод Н. Вольпин Генри Филдинг. Избранные сочинения. М., "Художественная литература", 1989 г. OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru---------------------------------------------------------------------------- Книга первая Глава I, показывающая, какую мы получаем пользу, увековечивая подвиги удивительных явлений природы, именуемых Великими Людьми Так как за всеми великими и дивными делами, замысел которых в своемвозникновении, развитии и совершенствовании потребовал всей силычеловеческой изобретательности и искусства, непременно стоят великие ивыдающиеся люди, то жизнь таких людей по справедливости должна быть названаквинтэссенцией истории. Рассказанная умным писателем, она приятно займетнаше воображение и даст нам к тому же немало самых полезных сведений; мы нетолько извлекаем из нее совершенное знание человеческой природы в целом, еескрытых пружин, разнообразных извивов и сложных сплетений, - она еще ставитперед нашими глазами живые примеры всего, что привлекательно или жеотвратительно, что достойно восхищения или презрения, и тем самым учит наскуда успешней всякой прописи, чему нам ревностно подражать и чегостарательно избегать. Но помимо очевидного двойного преимущества - лицезреть, как на картине,истинную красоту добродетели и безобразие порока, - Плутарх, Светоний, Непоти другие биографы дают нам еще и полезный урок: не слишком поспешно, неслишком щедро расточать и хвалу и хулу, ибо часто мы найдем у них такоесмешение добра и зла в одном человеке, что потребуется пристальное вниманиеи точность оценки, чтобы решить, в какую сторону склоняются весы; правда,иногда мы встретимся с Аристидом и Брутом, с Лисандром или Нероном, нонеизмеримо больше окажется характеров смешанного вида, не совсем хороших, неокончательно дурных; их величайшие добродетели ущерблены и запятнаныпороками, а пороки в свою очередь смягчены и прикрашены добродетелями. К такого рода людям принадлежал и тот знаменитый человек, за чьюбиографию решились мы приняться. Великими и блистательными дарованияминаделила его природа, но не в безупречно чистом виде были они ему дарованы.Хотя в его натуре можно найти немало такого, что вызывает восхищение, -пожалуй, не меньше, чем обычно находят в герое, - я все же не осмелюсьутверждать, что он был вполне свободен от каких бы то ни было недостатковили что острый взор критики не высмотрел бы некоторых мелких изъянов,затаившихся среди великих его совершенств. Поэтому пусть не поймут нас так, будто мы ставим своею целью датьчитателям законченный или непревзойденный образец человеческогосовершенства, - напротив, нам хочется со всею верностью запечатлеть иныемелкие недочеты, умаляющие блеск тех высоких достоинств, которые мы здесьувековечим, и преподать читателям упомянутый выше урок. Пусть пожалеют онивместе с нами о непостоянстве человеческой природы и убедятся в том, что ниодин из смертных, если вглядеться в него, не заслуживает поклонения. Но прежде чем приступить к этому большому труду, мы должны отвестинекоторые ошибочные мнения, укоренившиеся среди людей по виненедобросовестных писателей; опасаясь впасть в противоречие с устарелыми иабсурдными взглядами компании простаков, называемых в насмешку мудрецами илифилософами, эти писатели постарались по мере сил спутать понятие о величии спонятием о доброте, - тогда как не может быть двух вещей, более между собоюразличных: ибо величие состоит в причинении человечеству всяких зол, адоброта - в их устранении. Поэтому трудно представить себе, чтобы один и тотже человек обладал и тем и другим; между тем у писателей вошло в обычай, кактолько они докажут на ряде примеров величие своего излюбленного героя, тутже с умилением восславить и его доброту, не подумав о том, что этим ониразрушают высокое совершенство, называемое цельностью характера. Вбиографиях Александра и Цезаря нам постоянно и до крайности неуместнонапоминают об их великодушии и благородстве, о милосердии и доброте. В товремя как македонец прошел с огнем и мечом по обширной империи, лишая жизниогромное множество ни в чем не повинных людей, всюду принося, подобноурагану, опустошение и гибель, - нам, в доказательство его милосердия,указывают на то, что он не перерезал горла одной старухе и не обесчестил еедочерей, ограничившись их разорением. А когда могущественный Цезарь споразительным величием духа уничтожил вольности своей отчизны и посредствомобмана и насилия поставил себя главой над равными, растлив и поработиввеличайший народ, когда-либо живший под солнцем, - нам как образецвеликодушия выставляют щедрость его к своим приспешникам и к тем, кого ониспользовал в качестве орудия, когда шел к намеченной цели и утверждал своювласть. Но кому же не ясно, что такие низменные черты в великом человеке должныскорее огорчать нас, как проявление его несовершенства, чем умилять, как егоукрашение? Они затемняют его славу, замедляют его восхождение к вершинамвеличия, они поистине недостойны той цели, для которой и пришел он в этотмир - вершить безмерное, властное зло. Надеемся, что на дальнейших страницах мы не дадим нашему читателюникаких оснований обвинить нас в подобном смешении понятий. Ставя своеюзадачей увековечить деяния великого человека, мы если и упомянем иногда обискре доброты, проблеснувшей в нем или ярко зажегшейся в ком-либо другом, -то всегда отзовемся о ней как о пошлости и несовершенстве, которые толькомешают им преуспевать в предприятиях, доставляющих почет и уважение средилюдей. Так как нашему герою эта пошлость свойственна в самой малой мере - лишьнастолько, чтобы сделать его причастным несовершенству человечества, оставивчуждым совершенству сатанинства, - мы осмелились назвать его Великим. И несомневаемся, что наш читатель, ознакомившись с его историей, вместе с намипризнает за ним право на это наименование. Глава II, дающая отчет о всех предках нашего героя, каких удалось выискать в хламе древности, тщательно обследованном с этой целью Все биографы придерживаются правила, приступая к своему труду, отойтинемного назад (обычно насколько лишь это возможно) и проследить генеалогиюсвоего героя, как ^древние прослеживали Нил, - до той точки, гденевозможность идти дальше положит конец их розыскам. Как возник этот метод, трудно установить. Иногда мне казалось, чтородословная героя вводится, чтобы ярче оттенить его самого. Или, думалосьмне, не хотят ли этим отвести подозрение, что такие необычные персонажимогли появиться на свет лишь необычным, сверхъестественным путем? Не боятсяли авторы, как бы мы, если нам не укажут предков героя, не заподозрили его,как Принца Красавчика, в том, что у него вовсе не было предков? Наконец, ястроил и такое предположение (может быть, самое верное), что у биографа былоодно лишь простое намерение: показать свою великую ученость и знаниедревности, - намерение, которому мир, вероятно, обязан многимизамечательными открытиями и чуть ли не всеми трудами наших антиквариев. Но откуда бы ни брал начало этот обычай, он утвердился теперь слишкомпрочно, чтобы спорить с ним. Я поэтому собираюсь следовать ему строжайшимобразом. Итак, мистер Джонатан Уайлд, или Вайлд (он не всегда придерживалсяединого написания своего имени), вел свой род от великого Уолфстана Уайлда,который пришел из-за моря вместе с Хенгистом и славно отличился на томзнаменитом пиру, когда бритты были так предательски истреблены саксонцами:когда раздались призывные слова: "Nemet eour Saxes" - "Хватайтесь за мечи",этому джентльмену (он был туговат на ухо) послышалось: "Nemet her sacs" -"Хватайте кошельки", и он тотчас нацелился не на горло своего гостя, а наего карман и ограничился тем, что обобрал его, не покусившись на его жизнь. В дальнейшем из предков нашего героя выделился Уайлд, по прозваниюДолгохват, или Длинная Рука. Он процветал в царствование Генриха III исвязан был тесными узами с Губертом де Бургом, чье расположение он снискалсвоей замечательной сноровкой в том искусстве, изобретателем которого былсам Губерт: он умел без ведома владельца ловко и проворно извлечь кошелек, вкакой бы части одежды ни был он запрятан, чем и заслужил свое прозвище. Этотджентльмен первым в своем роду имел честь пострадать за благо родины. Одинострослов того времени сложил о нем следующую эпитафию: Где справедливость? О, позор! Повешен Вайлд, карманный вор, Но Губерт лазит пресвободно, Как в свой карман, в карман народный. Долгохват оставил сына Эдварда, обученного им всем тонкостям тогоискусства, коим прославился сам. У этого Эдварда был внук, служившийволонтером под начальством сэра Джона Фальстафа, которому так нравилосьудальство юного Уайлда, что он несомненно помог бы ему продвинуться послужбе, когда бы Гарри V сдержал слово, данное старому собутыльнику. После смерти Эдварда род Уайлдов оставался в тени вплоть доцарствования Карла I, когда Джеймс Уайлд в годы гражданской войны отличилсякак соратник обеих враждующих сторон, переходя то на одну, то на другую, таккак и благоволение к ним небес было, по-видимому, переменным. К концу войныДжеймс, не получив награды в полную меру своих заслуг (как обычно случаетсяс такого рода беспристрастными людьми), примкнул к одному из удальцов, -каких не мало было в те времена, - некоему Хайнду, и объявил войну обеимпартиям. Он успешно провел несколько операций и захватил немало военнойдобычи, но в конце концов превосходные силы противника взяли верх: он былизловлен и, противно законам войны, подло и трусливо умерщвлен по сговорудвенадцати представителей враждебной партии, которые, посовещавшись междусобой, единодушно постановили произвести это убийство. Этот Эдвард был женат на Ребекке, дочери вышеупомянутого Джона Хайнда,эсквайра, и имел от нее четырех сыновей - Джона, Эдварда, Томаса иДжонатана, и трех дочерей - Грацию, Хариту и Гонору. Джон делил с отцомпревратности его судьбы и, пострадав вместе с ним, не оставил потомства.Эдвард отличался таким мягкосердечием, что всю свою жизнь провел входатайствах по судебным делам несчастных узников Ньюгета и состоял,говорят, в тесной дружбе с одной видной духовной особой, ходатаем этихузников по их духовным делам. Он женился на Эдит, дочери и наследнице ДжофриСнэпа, джентльмена, который долгое время служил под началом верховногошерифа Лондона и Мидлсекса, и на этой должности, пользуясь самой добройславой, приобрел изрядное состояние; детей от нее Эдвард не имел. Томассовсем молодым отправился за море, в одну из наших американских колоний, и стой поры о нем не было слуха. Что же касается дочерей, то Грация вышла зайоркширского купца, торговавшего лошадьми; Харита была замужем за однимзамечательным джентльменом, фамилии которого мне не удалось узнать, нокоторый славился исключительным расположением к людям, так как брал напоруки сто с лишним человек в год; он, кроме того, был замечателен однойсвоей причудой: в Вестминстер-холл всегда ходил с соломинкой в башмаке.Младшая, Гонора, умерла девицей; она прожила в Лондоне много лет, былапостоянной посетительницей театральных представлений и приобрела известностьтем, что раздавала апельсины всем желающим. Джонатан женился на Елизавете, дочери Скрэгга Холлоу, изХокли-ин-зе-Хоула, эсквайра; и от нее он имел сына Джонатана, знаменитогогероя нашей хроники. Глава III Рождение, родня и воспитание мистера Джонатана Уайлда Великого Как показывает наблюдение, редко так бывает, чтобы природа произвела насвет человека, призванного впоследствии играть видную роль на сцене жизни, ине возвестила бы о том каким-либо знаменьем; и как поэт-драматург обычноподготовляет выход каждого значительного персонажа торжественным рассказомили хотя бы громом труб и барабанов, так и мать-природа предваряет нас освоем намерении, посылая нам какое-нибудь знамение и возглашая: Venienti occurrite morbo! {*} {* Встречайте грядущую болезнь! (лат.) (Персий. Сатиры, III, 65).Обычно говорится в смысле: торопитесь лечить болезнь вовремя.} Так, деду Кира, Астиагу, привиделось во сне, что дочь его разрешиласьот бремени виноградным кустом, лозы которого, разросшись, покрыли всю Азию;Гекубе, когда она носила во чреве Париса, приснилось, что от нее родилсяпожар, охвативший всю Трою; а матери нашего великого человека, когда онабыла им беременна, привиделось, что она всю ночь наслаждалась с богамиМеркурием и Приапом. Этот сон озадачил всех тогдашних ученых-астрологов, таккак содержал явное противоречие, поскольку Меркурий - бог изобретательности,Приап же - гроза тех, кто ее проявляет на деле. Сон удивителен был еще однимнеобычайным обстоятельством, убедительно доказывающим его сверхъестественноепроисхождение (из-за этого, может быть, он и запомнился): хотя будущая матьникогда не слыхала даже имени этих двух богов, она наутро назвала их обоих,допустив лишь небольшую ошибку в долготе гласной, - второго бога ейвздумалось назвать Пр_и_апом, а не При_а_пом; муж ее клялся, что еслиМеркурия он, быть может, и упоминал когда-нибудь при ней, так как все жеслышал об этом языческом боге, то уж о втором божестве он никак не мог прижене даже обмолвиться, поскольку и сам не имел о нем никакого представления. Вторым замечательным обстоятельством было то, что в течениебеременности ее неизменно влекло ко всему, что попадалось на глаза, ноудовлетворение она получала только в том случае, если утоляла свое желаниеукрадкой; а так как природа, по свидетельству точных и правдивыхнаблюдателей, тем и замечательна, что, пробуждая в нас стремления, всегданаделяет нас и средствами осуществить их, - то и у этой особы пальцыприобрели поразительное свойство клейкости, и к ним, как к омеле, крепкоприлипало все, чего касалась ее рука. Опуская прочие предания, иные из которых явились, возможно, плодомсуеверия, переходим к рождению нашего героя, который совершил свой первыйвыход на великую сцену жизни в тот самый день, когда в 1665 году впервыевспыхнула чума. Утверждают, будто мать произвела его на свет в Ковент-Гардене, в доме сферической или круглой формы; но это не вполне достоверно.Несколько лет спустя он был крещен знаменитым мистером Титом Отсом. В младенческие годы с ним не произошло ничего примечательного, несчитая того, что звук "th" {С этою звука начинается английское слово "thief"- вор.}, самый трудный для произношения, так что дети научаются правильноего выговаривать обычно в последнюю очередь, у юного мастера Уайлда первымсошел с языка и без всякого труда. Не можем мы также умолчать о раннихпроявлениях мягкости его характера: от него нельзя было добиться послушанияникакими угрозами, но зато конфетка приводила его в полную покорность;сказать по правде, подкупом его можно было склонить на что угодно, и многиеусматривали в этом прирожденную черту великого человека. Как только его определили в школу, он обнаружил признаки гордого ичестолюбивого нрава, и все школьные товарищи стали относиться к нему с темуважением, какое обычно оказывают люди тому, кто умеет потребовать его ксебе, превосходя других силой духа. Если надобно было совершить налет нафруктовый сад, это обсуждалось с Уайлдом, и он хоть и редко участвовал сам висполнении замысла, однако всегда утверждал его и брал на хранение добычу, судивительным великодушием кое-что выдавая время от времени тем, кто доставилее. Как правило, он соблюдал в этих случаях строгую тайну; но если кому-либоприходило на ум очистить чужой сад за свой страх и риск, не оповещая мастераУайлда и не сдавая ему добычи, он мог не сомневаться, что учителю будетдоложено и проказник понесет суровое наказание. Школьной науке наш герой уделял так мало внимания, что его учитель,умный и достойный человек, вскоре сложил с себя всякую заботу об этом и,сообщая родителям о превосходных успехах сына, предоставлял ученикуследовать своим природным наклонностям: он видел, что они ведут юношу кболее благородной цели, чем усвоение знаний, которое всеми признаетсябесполезной тратой времени и даже прямою помехой к преуспеянию в свете. Ноесли никто не заподозрил бы юного Уайлда в усердном приготовлении уроков,зато никто не стал бы отрицать, что он с исключительной ловкостью умелприсвоить себе сделанное другими, никогда, однако же, не попадаясь ни вкраже чужих сочинений, ни в ином применении своих великих талантов, всегданаправленных к одной и той же цели, - если не считать одного случая, когдаон наложил дерзостную руку на книгу, озаглавленную "Gradus ad Parnassum", тоесть "Ступень к Парнасу". Говорят, его учитель, человек редкого остроумия ипроницательности, по этому поводу высказал ему пожелание, чтобы книга эта неоказалась в данном случае "Gradus ad Patibulum", то есть "Ступенью квиселице". Но хотя юный Уайлд чуждался труда, необходимого для приобретенияприличных познаний в языках ученого мира, он охотно и внимательно слушал, вособенности когда ему переводили классических авторов; и в этих случаях онникогда не скупился на похвалы. Ему чрезвычайно нравилось то местоодиннадцатой песни "Илиады", где говорится о том, как Ахиллес изловил подгорою и связал двух сыновей Приама, а потом отпустил их за определеннуюсумму денег. "Одно это, - сказал он, - достаточно опровергает всех, ктовысокомерно отрицал мудрость древних, и несомненно свидетельствует нам овеликой древности плутовства" {Это слово на особом языке означает"воровство". (Примеч. автора.)}. Его приводил в восхищение отчет Нестора втой же песни о богатой добыче, которую тог взял (то есть украл) у элеян. Поего просьбе ему снова и снова перечитывали этот отрывок, и каждый раз,прослушав, он вздыхал и говорил: "Вот поистине славная добыча!" Когда ему читали из восьмой песни "Энеиды" рассказ о Каке, он выражалблагородную жалость к этому несчастному, с которым, по его мнению, Гераклобошелся слишком круто; когда же один его школьный товарищ одобрил ловкуювыдумку - втащить быков за хвосты обратно в пещеру, он улыбнулся ипренебрежительно заметил, что мог бы научить другой штуке, куда почище этой. Он был страстным поклонником героев, особенно Александра Великого, илюбил проводить параллель между македонцем и покойным шведским королем. Он свосторгом слушал рассказы об отступлении московского царя перед шведом,угонявшим жителей крупных городов и населявшим ими свою собственную страну."Вот это, - говаривал юный Уайлд, - Александру не пришло ни разу в голову.Но, пожалуй, - добавлял он, - ему не было в них нужды". Счастьем было бы для Джонатана, если бы он всегда держался в этойвысокой сфере; но главным - если не единственным - его недостатком было то,что нередко по некоторой слабости натуры, столь губительной для истинноговеличия, он снисходил до менее значительных лиц и предметов. Так, еголюбимой книгой был "Испанский жулик", а любимой пьесой "Плутни Скапена". Когда юному джентльмену исполнилось семнадцать лет, его отец, изглупого предубеждения против наших университетов и напрасных, преувеличенныхопасений за его нравственность, увез сына в Лондон, где тот жил при нем,пока не достиг того возраста, когда приличествует отправиться в путешествие.Покуда же он оставался в городе, отец прилагал все усилия к наставлению егона добрый путь, всемерно стараясь привить сыну правила благородства и чести. Глава IV Мистер Уайлд совершает свой первый выход в свет. Его знакомство с графом Ла Рюз Вскоре после приезда мастера Уайлда в Лондон произошел случай, которыйпочти снял с его отца всякую заботу по этой части и обеспечил юношу такимучителем жизни, какого не сыскать бы ему ни за какие деньги. Старыйджентльмен, по-видимому, сделался преемником мистера Снэпа, сына тогомистера Джофри Снэпа, упоминавшегося выше, который занимал почетнуюдолжность при шерифе Лондона и Мидлсекса и через замужество дочерипороднился с Уайлдами. Мистер Снэп-младший, уполномоченный на то законом,наложил властную руку, или, вульгарно говоря, арестовал некоего графа Ла Рюз- довольно видное в те дни лицо - и запер его у себя в доме на время, покатот не подыщет двух заступников, которые по всей форме дали бы слово, чтограф в назначенный день и в условленном месте ответит некоему Томасу Тимблу,портному, на все, что тот ему скажет; названный же Томас Тимбл, видимо,утверждал, что граф, согласно законам государства, должен предоставить емусвою персону в обеспечение платы за несколько костюмов, поставленных емуоным Томасом Тимблом. Но так как граф, хотя и был в полном смысле словачеловеком чести, не мог тотчас же найти этих двух заступников, то емуполагалось прожить некоторое время в доме мистера Снэпа, - ибо закон страны,оказывается, гласит, что всякого, кто должен другому десять фунтовстерлингов или хотя бы два фунта, надлежит по присяге этого лица немедленносхватить, увести из дому и держать вдали от семьи до тех пор, пока он незадолжает поневоле все пятьдесят, - "а за такую сумму он уже должен будетсесть в тюрьму; и все это без всякого суда или какого-либо доказательствадолга, кроме упомянутой выше присяги; если же присяга ложна, как это нередкобывает, вы бессильны против клятвопреступника: человек ошибся - и только. Но хотя мистер Снэп не соизволил (как, быть может, следовало по мягкимтребованиям учтивости) отпустить графа на честное слово, однако и не стал(как допускали строгие требования закона) запирать его одного в комнате.Графу разрешили свободно расхаживать по всему дому; и мистер Снэп, заперевиз предосторожности дверь на ключ и засов, взял с узника обещание, что он небудет выходить на улицу. Мистеру Снэпу его вторая жена оставила двух дочерей, которые былитеперь в расцвете юности и красоты. Молодые леди, подобно девицам изроманов, прониклись состраданием к пленному графу и всячески старалисьскрасить для него заключение; но, хотя обе они были очень красивы., наиболеедействительным средством для достижения цели оказалась игра в карты, вкоторой, как станет видно из дальнейшего, граф был чрезвычайно искусен. Так как самой модной игрой была тогда "метла и швабра", им приходилосьподыскивать себе четвертого партнера. Иногда сам мистер Снэп бывал не прочьпосле тяжких служебных трудов дать отдых своему уму в этом занятии, иногдаже приходили на выручку какой-нибудь молодой сосед или соседка; но самымчастым гостем бывал юный мастер Уайлд, который с раннего детствавоспитывался вместе с девицами Снэп и которого все соседи прочили в мужьямисс Тиши (или Летиции), младшей из сестер; правда, как племянница еготетки, она, пожалуй, по суду строгой морали, состояла с ним в слишкомблизком родстве, - однако родители жениха и невесты, хоть и были достаточнощепетильны в некоторых тонких вопросах, согласились пренебречь этимпрепятствием. Гениальные люди распознают друг друга так же легко, как масоны. Поэтомуне удивительно, что скоро у графа возникло желание ближе сойтись с нашимгероем, чьи всесторонние способности не могли остаться незамеченными длястоль проницательного человека. Хотя граф был в картах таким искусником, чтоиграл _всегда наверняка_, однако он не мог тягаться с мастером Уайлдом,который, - при всей своей неопытности и при всем мастерстве, сноровке, аиногда и удаче противника, неизменно выпускал его из-за стола с облегченнымкарманом, - ибо воистину сам Уайлд Долгохват не мог бы так ловко вытащитьчужой кошелек, как наш юный герой. Его руки успели несколько раз наведаться в карманы графа, прежде чем утого зародилось первое подозрение; до сих пор, недосчитываясь временамиденег, граф в этих потерях склонен был видеть скорее невинные шалости миссДоши (или Теодозии), с которыми считал себя обязанным мириться, так как иона в награду разрешала ему кое-какие столь же невинные вольности поотношению к своей особе; но как-то вечером Уайлд, вообразив, что граф уснул,повел на него такую неосторожную атаку, что тот поймал его на местепреступления. Граф, однако, не счел нужным сообщать о сделанном открытии и,лишь помешав Уайлду на этот раз захватить добычу, стал впредь тщательнозастегивать карманы и с удвоенным усердием подтасовывать колоду. Это открытие не только не посеяло ссоры между двумя _плутами_ {Ворами.(Примеч. автора.)}, но послужило своего рода рекомендацией, ибо умныйчеловек, иначе говоря - мошенник, смотрит на трюки в жизни, как актер натеатральные трюки: они заставляют его насторожиться, но он восхищаетсяловкостью того, кто их разыгрывает. Таким образом, и этот и многие другиепримеры Уайлдова мастерства произвели на графа столь сильное впечатление,что, невзирая на неравенство, создаваемое между ними возрастом, званием, аглавное, одеждой, он решил завязать знакомство с Уайлдом. Знакомство вскорепривело к полному единодушию, а то в свою очередь - к дружбе,просуществовавшей дольше, чем держится обычно это чувство между двумялюдьми, которые не могут предложить друг другу ничего, кроме возможностивместе поесть, попить, пораспутничать или взять денег взаймы; а посколькуэти возможности быстро иссякают, то иссякает и дружба, основанная на них.Взаимная выгода, сильнейшее из всех побуждений, была цементом этого союза,который, следовательно, могло расторгнуть только одно - более высокаявыгода. Глава V Обмен мыслями между юным мастером Уайлдом и графом Ла Рюз, перешедший в препирательство, но разрешившийся затем самым мирным, спокойным и естественным образом Однажды вечером, когда девицы Снэп удалились на покой, граф обратился кюному Уайлду с такими словами: - Я полагаю, мистер Уайлд, ваши большие способности вам самомудостаточно известны, и вас не удивит, если я вам скажу, что я нередко сизумлением и грустью смотрел на ваши блистательные дарования, ограниченныекругом, где они никогда не будут замечены никем из тех, кто мог бы вывестиих на свет и поднять на такую высоту, откуда они сияли бы на удивление всемучеловечеству. Уверяю вас, я радуюсь своему пленению, когда думаю о том, чтоему я, по-видимому, обязан знакомством и, надеюсь, дружбой с величайшимгением нашего века, и - что еще важнее - когда я льщу себя тщеславной мысльюизвлечь из мрака неизвестности (простите мне это слово) такие таланты, какихон, думается, еще никогда не покрывал. Ибо я твердо надеюсь, что, как тольковыйду отсюда, - а этого теперь недолго ждать, - я смогу ввести вас вобщество, где лучшие ваши качества получат возможность полного развития. Явас познакомлю, сударь, с теми, кто способен не только по достоинствуоценить ваши качества, но и благосклонно отнестись к вам ради них. Бытьвведенным в этот круг - вот единственно, чего недостает вам и без чего вашидостоинства могут стать вашим несчастием. Ибо те самые способности, которыепри высоком положении в обществе принесли бы вам почет и выгоду, при низкомположении только навлекут на вас опасности и позор. Мастер Уайлд отвечал: - Сэр, я вам глубоко признателен как за вашу слишком лестную оценкумоих скромных дарований, так и за любезное ваше предложение ввести меня вболее высокий круг. Должен сознаться, мой отец часто уговаривал меняпробраться в общество людей более высокопоставленных, но, сказать по правде,моей натуре свойственна нелепая гордость, и мне более по нраву быть первым внизшем классе, чем, принадлежа к высшему, стоять на самом дне. Позвольте мнесказать: хотя такое сравнение, может быть, и грубо, но я предпочел бы стоятьна вершине навозной кучи, чем у подножия какого-нибудь райского холма. Явсегда полагал, что не так уж это существенно, в какой круг забросила менясудьба, - лишь бы я был в нем крупной фигурой. И для меня одинаково приятно,проявлять ли мои таланты, возглавляя небольшую партию или шайку или жекомандуя могучей армией, - так как я отнюдь не согласен с вами, что большиеспособности при низком положении часто пропадают втуне; напротив, я убежден,что они не могут пропасть. Я часто уверял сам себя, что в войсках Александрабыло не меньше тысячи человек, способных совершить то же, что сделал самАлександр. Но если эти лица не были избраны или же предназначены для верховногокомандования, должны ли мы предположить, что они остались без добычи? Иличто они удовольствовались долей, равной доле их товарищей? Конечно нет! Вгражданском мире, бесспорно, тот же гений, те же дарования нередко отмечалинаравне государственного мужа и _плута_, как мы именуем того, кого черньназывает вором. Нередко те же качества и тот же образ действий, какие ставятчеловека во главе общества в высших слоях, поднимают его до главенства и внизших; и где тут существенная разница, если один кончает Тауэром, а другойТайберном? Разве это не пустое заблуждение, что плаха предпочтительнеевиселицы, а топор - веревки? Итак, вы меня извините, если я не так легкозагораюсь восторгом перед внешней стороной вещей и не склонен, как иные,отдавать предпочтение одному состоянию перед другим. Гинея стоит одинаковочто в расшитом кошельке, что в кожаном, а треска останется треской - что наолове, что на серебряном блюде. Граф отвечал на это так: - То, что вы сейчас сказали, не снижает моей оценки ваших способностей,но утверждает меня во мнении о вредном воздействии дурного и низкогообщества. Кто же станет сомневаться, что лучше быть большим государственнымчеловеком, чем простым вором? Я слышал не раз, будто черт говаривал, не знаюгде и кому, что лучше царствовать в аду, чем быть лакеем в раю, - и, можетбыть, он был прав; но если бы ему пришлось решать, где царствовать, тут илитам, он, уж конечно, сумел бы сделать правильный выбор. Истина же в том, чтомы, вращаясь в низких слоях, проникаемся большим почтением к высоким вещам,чем они заслуживают. Мы отказываемся преследовать великие цели не изпрезрения, а от безнадежности. Когда человек предпочитает грабеж на большойдороге более почетным способам добывания богатства, он поступает так лишьпотому, что этот способ кажется ему легче других; но вы сами утверждаете, -и здесь вы бесспорно правы, - что на обоих путях от вас требуются для началаодни и те же способности и к цели приводят одни и те же средства, - как вмузыке мотив остается тот же, играете ли вы его в более высоком или болеенизком ключе. Разберем для ясности некоторые примеры. Человек захотел,допустим, наняться слугой, войти в доверие к хозяину и проникнуть в еготайны с целью обокрасть его; разве не те же нужны для этого качества, какиепозволили б ему снискать доверие высшего порядка, чтобы затем вероломнонарушить его? Путем притворства обмануть лавочника и добиться, чтоб ондоверил вам свои товары, с которыми вы потом сбежите, - разве это легче,чем, обольстив его внешним блеском и видимостью богатства, получить у негокредит, который принесет вам прибыль, а ему двадцатикратный убыток? И небольше ли требуется ловкости, чтобы никем не замеченным вытащить из карманау мужчины кошелек или из-за пояса у дамы часы (мастерство, в котором вас,скажу без лести, никто не превзойдет), чем для того, чтобы подделать костьили подтасовать колоду? Разве не то же искусство, не те же превосходные качества делают ловкимсводником привратника непотребного дома, как те, что нужны семейномучеловеку, чтобы для собственной выгоды толкнуть на бесчестие свою жену илидочь или жену и дочь своего друга? Разве не та же отличная память, тонкаяизобретательность, не та же твердость взгляда нужны для ложной присяги вВестминстер-холле, каких достало бы на целый правительственный аппарат,включая и государственного мужа, его главу? Нет нужды разбирать подробно всевозможные случаи; мы в каждом убедилисьбы, что связь между высокими и низкими сферами жизни теснее, чем принятодумать, и что грабитель с большой дороги имеет право на большуюблагосклонность великих людей, чем обычно встречает на деле. Итак, если я,как мне думается, доказал, что те самые способности, которые позволяютчеловеку выдвинуться в низшем кругу, достаточны и для выдвижения в высшем,то, конечно, не может быть спора о том, какой круг ему следует выбрать дляих приложения. Честолюбие - это непременное свойство великого человека -тотчас научит его предпочесть, как вы выразились, райский холм навознойкуче. Даже страх - самое противное величию чувство - и тот подскажет ему,насколько для него безопаснее дать полно и свободно развернуться своиммогучим дарованиям при высоком положении, нежели при низком; ибо весь опытубедит его, что в Тауэре за сто лет не соберется столько раз толпа поглазетьна казнь, сколько на Тайберне за год. Мастер Уайлд с большой торжественностью ответил на это, что те жеспособности, какие позволят "скокарю" {Взломщику.}, "уздечке" {Разбойнику сбольшой дороги.} или "саламандрику" {Лавочному вору. Термины, употребляемыев Особом словаре. (Примеч. автора.)} выдвинуться до некоторой степени всвоей профессии, равным образом помогли бы возвыситься и тому, кто избралдля себя специальность, почитающуюся в свете более почтенной. "Этого, -сказал он, - я не отрицаю; мало того: из некоторых ваших примеров ясно, чтов более низких профессиях требуется больше ловкости, больше искусства, чем вболее высоких. Поэтому, пока вы утверждаете, что каждый _плут_ может, еслихочет, быть министром, я охотно с вами соглашаюсь; но когда вы делаетевывод, что ему выгодно им быть, что честолюбие склонило бы его к такомувыбору, - словом, что министр выше или счастливей _плута_, - то с этим яникак не согласен. Когда вы сравниваете их между собой, остерегайтесь впастьв заблуждение, приняв вульгарную ошибочную оценку вещей: в суждении об этихдвух натурах люди постоянно допускают ту же ошибку, что врачи, когда они,рассматривая проявления болезни, не учитывают возраста и телесного складасвоих пациентов. Степень жара, обычная для одной конституции, может в другомслучае означать жестокую лихорадку; равным образом, то, что для меня -богатство и честь, для другого может быть нищетой и позором. Все эти вещинадо оценивать соотносительно с тем, на чью долю они выпадают. Добыча вдесять фунтов стерлингов представляется большой в глазах "уздечки" и обещаетему столько же подлинных утех, сколько десять тысяч фунтов -государственному деятелю; и разве первый не тратит свои приобретения надевок и на кутежи с большей радостью, с большим весельем, чем второй надворцы и картины? Что государственному деятелю в лести, в лживыхкомплиментах его шайки, когда он должен сам осуждать свои ошибки и поневолеуступает Фортуне всю честь своего успеха? Чего стоит гордость, порожденнаятакими неискренними хвалами, по сравнению с тайным удовлетворением, какое вдуше испытывает _плут_, размышляя о хорошо задуманном и хорошо проведенномзамысле? Возможно, в самом деле, что опасностей выпадает больше на долю_плута_, но зато, не забывайте, и почета ему больше. Когда я говорю опочете, я имею в виду тот, какой оказывает каждому из них его шайка, - иботой слабой части человечества, которую пошлая толпа называет мудрецами, обаони представляются в невыгодном и неблаговидном свете; к тому же _плут_,пользуясь (и по заслугам) большим почетом у своей шайки, в то же времяменьше страдает от поношения со стороны света, полагающего, что егозлодейства, как у них это зовется, достаточно будут наказаны петлей, котораясразу положит конец его мукам и бесчестию, тогда как государственного мужане только ненавидят, пока он стоит у власти, - его презирают и поносят приего восхождении на эшафот, а грядущие века со злобой чернят его память,между тем как _плут_ спит в покое и забвении. Кстати о покое - заглянем втайники их совести: как мало обременительна мысль о нескольких шиллингах илифунтах, которые ты взял у незнакомца без вероломства и, быть может, безбольшого ущерба для потерпевшего, по сравнению с мыслью о том, что тыобманул общественное доверие и разрушил благосостояние многих тысяч,возможно целого великого народа! Насколько смелей совершается грабеж набольшой дороге, чем за игорным столом, и насколько невинней привратникнепотребного дома, чем титулованный сводник! Он с жаром продолжал свою речь, пока, бросив взгляд на графа, неувидел, что тот крепко спит. Поэтому, выудив сперва у него из кармана тришиллинга, он его легонько дернул за полу, чтобы попрощаться, пообещал зайтиеще раз утром к завтраку, и они расстались: граф пошел почивать, а мастерУайлд - в ночной погребок. Глава VI Дальнейшие переговоры между графом и мастером Уайлдом и прочие в_е_л_и_к_и_е д_е_л_а Наутро граф хватился своих денег и отлично понял, у кого они; но, зная,как бесполезна будет всякая жалоба, он предпочел оставить дело безпоследствий и не упоминать о пропаже. Правда, иному читателю покажетсястранным, что эти джентльмены, зная каждый о другом, что тот - вор, ни разуни единым намеком не выдали в разговоре, что им это известно, - напротивтого, слова "честность", "честь" и "дружба" так же часто срывались у них суст, как и у всех других людей. Это, повторяю, иному покажется странным; нокто подолгу живал в больших городах, при дворах, в тюрьмах и прочих подобныхместах, тем, быть может, нетрудно будет понять эту мнимую несообразность. Когда наши два приятеля встретились наутро, граф (которому, хотя вцелом он не был согласен с рассуждениями друга, все же очень пришлись подуше его доводы) начал жаловаться на свое злосчастное пленение и нанесклонность друзей помогать друг другу в нужде; но больше всего, сказал он,его терзает жестокость красавицы. И он посвятил Уайлда в тайну своихотношений с мисс Теодозией, старшей из девиц Снэп, с которой завел интригу спервых же дней своего заключения, а все никак не убедит ее выпустить его насвободу. Уайлд ответил с улыбкой, что нет ничего удивительного, если женщинапредпочитает держать своего любезного под замком, раз это ей даетуверенность, что так он будет принадлежать ей безраздельно, но добавил, что,пожалуй, мог бы указать ему надежный способ выйти на свободу. Граф горячовзмолился открыть ему этот способ. Уайлд ему сказал, что нет средства вернееподкупа, и посоветовал испытать его на служанке. Граф поблагодарил, ноответил, что у него не осталось ни фартинга, кроме одной гинеи, которую ондал ей разменять. На что Уайлд сказал, что можно все устроить при помощипосулов, а дальше граф, как человек светский, сумеет оттянуть исполнениеобещанного. Граф весьма одобрил совет и выразил надежду, что друг его современем, склонившись на его уговоры, согласится стать великим человеком, кчему он так превосходно подготовлен. Договорившись о способе действий, два друга сели за карты, -обстоятельство, о котором я упоминаю только ради того, чтобы показатьпоразительную силу привычки, ибо граф, хоть и знал, что, сколько бы он нивыиграл, ему все равно не получить с мастера Уайлда ни шиллинга, неудержался и подтасовал колоду; так же и Уайлд не мог не пошарить в карманахдруга, хоть и знал, что в них ничего нет. Когда служанка вернулась, граф принялся ее уговаривать: он предлагал ейвсе, что имеет, и обещал золотые горы in future; {В будущем (лат.).} нотщетно - девушка была непоколебима в своей честности: она сказала, что ненарушит доверия хозяев "ни за какие блага на свете, ни даже за сто гиней".Тут приступился к ней Уайлд и объяснил, что ей-де нечего бояться потерятьместо, потому что никто ничего не узнает: можно будет выбросить на улицу двесвязанные простыни, чтобы подумали, будто граф вылез в окно; он, Уайлд, самприсягнет, что видел, как тот спускался. А деньги - всегда деньги;как-никак, помимо обещаний, на которые она смело может положиться, ей будетдано наличными двадцать шиллингов девять пенсов (ибо три пенса из гинеи она,как водится, удержала в свою пользу), и, наконец, помимо своей чести, графвручит ей пару очень ценных золотых пуговиц (впоследствии они оказалисьмедными) как дополнительный залог. Служанка, однако, упорно не сдавалась, пока Уайлд не предложил другу вдолг еще одну гинею, с тем чтобы тут же отдать ей. Это подкрепление сломилорешимость бедной девушки, и она дала твердое обещание вечером отпереть дляграфа дверь. Так наш юный герой выручил друга не только своим красноречием, чтонемногие готовы делать безвозмездно, но еще и деньгами (суммой, с которойиной порядочный человек нипочем бы не расстался и уж нашел бы для этогопятьдесят извинений) и тем возвратил ему свободу. Но образ Уайлда Великого был бы жестоко опорочен, если бы читательвообразил, что эту сумму мастер Уайлд одолжил другу без всяких видов навыгоду для себя. И так как читатель без урона для репутации нашего героясвободно может предположить, что наш герой связывал освобождение графа снекоторыми корыстными видами, мы будем надеяться именно на такое милостивоесуждение, тем более что дальнейшее течение событий покажет, насколько этапредпосылка о корыстных видах не только разумна, но и необходима. Тесная близость и дружба надолго связали графа с мастером Уайлдом,который по его совету стал носить хорошую одежду и был им введен в лучшееобщество. Они постоянно появлялись вдвоем на балах, аукционах, за карточнымстолом и на спектаклях; в театре они бывали каждый вечер: просмотрят дваакта и затем удаляются, не платя, - по привилегии, которую столичные Франты,кажется, присвоили себе с незапамятных времен. Однако Уайлду это было не повкусу: такие поступки он называл плутнями и возражал против них, утверждая,что они не требуют никакой ловкости и доступны каждому болвану. Дело это,говорил он, сильно отдает _медвежатиной_ {Ограблением магазина. (Примеч.автора.)}, но не так хитро и не так почетно. Уайлд был теперь заметною фигурой и сходил за джентльмена,располагающего большими деньгами. Светские дамы в обращении с ним допускалиизвестную свободу, юные леди начинали уже пробовать на нем свои чары, когдаодно происшествие заставило его отступить от этого образа жизни, слишкомпошлого и бездейственного, не позволявшего развернуться его талантам,которым назначено было доставить их обладателю более значительную в светероль, чем та, что сочетается с образом франта или записного красавца. Глава VII Мастер Уайлд отправляется в путешествие и возвращается снова домой. Очень короткая глава, охватывающая неизмеримо больший период времени и меньший материал, чем любая другая во всей нашей повести К сожалению, мы не можем удовлетворить любопытство нашего читателяполным и исчерпывающим отчетом об этом происшествии. О нем имеется несколькоразличных версий, но из них может быть только одна, отвечающая истине, авозможно, и даже очень вероятно, что такой и вовсе нет; поэтому, отступив отобычного метода историков, которые в подобных случаях приводят ряд различныхвариантов и предоставляют вам выбирать между ними по собственному разумению,мы обходим молчанием все версии. Достоверно лишь одно: в чем бы ни состояло это происшествие, онопривело отца нашего героя к решению немедленно отправить сына на семь лет заграницу, и притом - что может показаться довольно примечательным - наплантации его величества в Америке, так как, по его словам, эта часть светасвободней от пороков, чем столицы и дворы европейских государей и,следовательно, менее гибельна для нравственности молодого человека. Что жекасается преимуществ, то они, по мнению старого джентльмена, не уступалитем, какие предлагают страны более мягкого климата. Путешествие естьпутешествие, сказал он, что по одной части света, что по другой; онозаключается в том, чтобы пробыть такой-то срок вдали от дома и проделатьстолько-то миль пути; и он сослался на опыт большинства нашихпутешественников по Италии и Франции: разве по их возвращении неоказывалось, что их с такой же пользой можно было бы послать в Норвегию иГренландию? Итак, согласно решению отца, юный джентльмен был посажен на корабль и вмногочисленном и приятном обществе отбыл в Западное полушарие. Срок егопребывания там точно не известен; всего вероятнее, он прожил там дольше, чемпредполагал. Но как ни долго отсутствовал наш герой, эти годы должнысоставить пробел в настоящей повести, так как вся его история в целомсодержит немало похождений, достойных занять внимание читателя, и являетсобой сплошную картину распутства, пьянства и передвижения с места на место. Признаться, нам стало так стыдно за краткость этой главы, что мырешились было совершить насилие над историей и включить в нашу хроникудва-три приключения какого-нибудь другого путешественника. С этой целью мыпросмотрели путевые записки нескольких молодых джентльменов, вернувшихсянедавно из поездки по Европе; но, к нашему большому огорчению, не моглиизвлечь из них ни одного происшествия, достаточно яркого, чтобы оправдатьперед нашей совестью подобное воровство. Когда мы думаем о том, какой смешной должна выглядеть эта глава,охватывающая по меньшей мере восемь лет, нас утешает лишь одно: чтобиографии многих людей - и, может быть, людей, которые немало нашумели вмире, - в сущности представляют собою такой же сплошной пробел, какпутешествие нашего героя. Итак, поскольку в дальнейшем мы намерены спреизбытком возместить этот пропуск, поспешим перейти к делам поистинезначительным и беспримерно великим. Здесь же удовольствуемся тем, чтоприведем нашего героя туда, где мы с ним расстались; а читателям ужеизвестно, что он уезжал, пробыл за морем семь лет и затем вернулся домой. Глава VIII Похождение, при котором Уайлд, производя раздел добычи, являет удивительный образец в_е_л_и_ч_и_я В один прекрасный вечер граф с большим успехом подвизался за игорнымстолом, где среди присутствующих находился и Уайлд, только что вернувшийсяиз странствий; был среди них и один молодой джентльмен по имени Боб Бэгшот,знакомый мистера Уайлда, о котором наш герой был самого высокого мнения.Поэтому, отведя мистера Бэгшота в сторону, Уайлд ему посоветовал раздобыть(если у него нет при себе) пару пистолетов и напасть на графа, когда тотпойдет домой, и пообещал, что сам, тоже при пистолетах, будет держатьсяпоблизости, в качестве corps de reserve {Резервного отряда (фр.).}, иподоспеет в случае нужды. Замысел был соответственно приведен в исполнение,и графу пришлось под напором грубой силы отдать то, что он таким благородными учтивым способом взял за игрой. А так как, по мудрому замечанию философов, беда никогда не приходитодна, граф, едва пройдя осмотр со стороны мистера Бэгшота, тут же попал вруки мистера Снэпа, который вместе с мистером Уайлдом-старшим и еще двумяджентльменами, имея на то, по-видимому, законные полномочия, схватилнесчастного графа и отвел его обратно в тот самый дом, откуда при содействиидоброго друга он в свое время бежал. Мистер Уайлд и Бэгшот пошли вдвоем в харчевню, где мистер Бэгшотпредложил (как думал он, вполне великодушно) разделить добычу: разложивденьги на две неравные кучки и добавив к меньшей кучке золотую табакерку, онпредложил мистеру Уайлду выбрать любую. Мистер Уайлд, следуя своему превосходному правилу: "сперва закрепи засобой, сколько можешь, а потом дерись за остальное", немедленно отправил вкарман ту кучку, в которой было больше наличных денег, затем, повернувшись ксвоему компаньону и сделав строгое лицо, спросил, уж не намерен ли тотзабрать себе все остальное. Мистер Бэгшот ответил с некоторым удивлением,что мистеру Уайлду, полагает он, не на что жаловаться: неужели же этонечестно - во всяком случае, со стороны добытчика - удовольствоваться равнойдолей добычи, когда вся она взята им одним? - Согласен, взяли ее вы, - ответил Уайлд, - но позвольте, кто предложилее взять? И кто указал как? Станете ли вы отрицать, что вы просто выполнилимой план и больше ничего? И разве я не мог бы, когда б захотел, нанятьдругого исполнителя? Вы же знаете, в зале не было ни одного джентльмена,который отказался бы взять деньги, сообрази он только, как совершить это, неподвергаясь опасности. - Что верно, то верно, - возразил Бэгшот, - но не я ли привел план висполнение? И не я ли взял на себя весь риск? Разве не понес бы я один всенаказание, если бы меня накрыли, и разве работнику не причитается никакойплаты? - Бесспорно, причитается, - говорит Джонатан, - и я не отказываюсьуплатить вам по найму, но это все, чего вправе требовать и что получаетработник. Помню, когда я учился в школе, мне довелось услышать один стишок,очень поучительный, который произвел на меня большое впечатление: в немговорилось, что птицы в воздухе и звери в поле трудятся не на себя. Правда,фермер дает корм своим быкам и пастбища овцам, но он это делает радисобственной выгоды, а не для них. Равным образом пахарь, пастух, ткач, истроитель, и солдат работают не на себя, а на других; они довольствуютсяскудной долей (платой работника) и позволяют нам, _великим_, пользоватьсяплодами их труда. Аристотель, как говорили нам учителя, ясно доказывает впервой книге своей "Политики", что низкая, подлая, полезная частьчеловечества - это прирожденные рабы, покорные воле высших и такая же ихсобственность, как скот. Недаром про нас, про смертных высшего порядка,сказано, что мы рождены только поедать плоды земли; и так же можно было бысказать о людях низшего разряда, что они рождены только производить для насэти плоды. Разве не потом и кровью простого солдата выигрывается битва? Ночесть и плоды победы не достаются разве генералу, составившему планкампании? Разве строится дом не трудами плотника и каменщика? Но не длявыгоды ли архитектора строится он, и поселятся в нем жильцами не те ли, ктоне умеет положить как надо кирпич на кирпич? Сукно и шелк вырабатываются совсею тонкостью и расцвечиваются во все цвета радуги не теми ли, кто вынужденсам довольствоваться за свою работу лишь самой грубой и жалкой долей, тогдакак выгода и радости его труда достаются в удел другим? Оглядитесь ипосмотрите, кто живет в самых великолепных домах, услаждая свой вкус самымидорогими лакомствами, а зрение - красивейшими статуями и самыми изящнымикартинами, кто носит самые изысканные, самые роскошные наряды, и скажитемне: из них изо всех, овладевших этими благами, найдется ли хоть один, ктоучаствовал бы лично в их производстве или кто обладает для этого хотьмалейшим умением? Почему же для _плута_ должны быть другие правила, чем длявсех остальных? Или почему вы, будучи только наемным работником,исполнителем моего плана, вправе рассчитывать на долю в прибыли?Послушайтесь совета: сдайте мне всю добычу и, положившись на мою милость,предоставьте мне вас вознаградить. Мистер Бэгшот молчал с минуту, точно громом пораженный, потом,оправившись от изумления, начал так: - Если вы думаете, мистер Уайлд, силою ваших доводов вытянуть деньги измоего кармана, то вы сильно ошиблись. Что мне весь этот вздор? Я, чертвозьми, человек чести, и, хоть и не умею говорить так красиво, как вы, вам,ей-богу, не сделать из меня дурака; а если вы считаете меня таковым, то вы,скажу я вам, негодяй! С этими словами он положил руку на пистолет. Уайлд, видя, к скольничтожному успеху привела великая сила его доводов и как горяч нравом егодруг, решил повременить со своим намерением и сказал Бэгшоту, что пошутил.Но холодный тон, каким он попробовал затушить пламень противника,подействовал не как вода, а скорее как масло. Бэгшот в ярости наскочил нанего. - Такие шутки я, черт возьми, не терплю! - заявил он. - Я вижу, что выподлец и негодяй. Уайлд с философским спокойствием, достойным величайшего восхищения,отвечал: - Что касается вашей ругани, то меня она не задевает; но чтоб выубедились, что я вас не боюсь, давайте положим всю добычу на стол, и пустьона вся пойдет победителю! С этими словами он выдернул сверкающий нож, так ослепивший Бэгшотасвоим блеском, что тот заговорил совсем по-иному. Да нет, сказал он, с негодовольно и того, что он уже получил; и смешно им ссориться между собой: сних предостаточно внешних врагов, против которых нужно объединить свои силы;а если он принял Уайлда не за то, что он есть, то ему-де очень жаль; ну ашутка - что же, шутку он способен понять не хуже всякого другого. Уайлд,обладавший удивительным уменьем разбираться в человеческих страстях иприменяться к ним, глубже проник теперь в мысли и чувства своего приятеля и,поняв, какие доводы сильнее всего подействуют на него, громогласно закричал,что тот вынудил его вытащить нож, а раз уж дошло до ножа, то он его "невложит в ножны, пока не получит удовлетворения". - Какого же вы хотите удовлетворения? - спросил тот. - Ваших денег или вашей крови, - сказал Уайлд. - Видите ли, мистер Уайлд, - молвил Бэгшот, - если вы хотите призанятьнемного из моей доли, то, зная вас как человека чести, я готов одолжить вамсколько надо; потому что, хоть я и не боюсь никого на свете, но чем порыватьмне с другом... когда к тому же вам, быть может, необходимы деньги из-заособых каких-нибудь обстоятельств... Уайлд, неоднократно заявлявший, что заем представляется ему отнюдь нехудшим способом отбирать деньги и является самым, как он выражался,деликатным видом карманничества, спрятал нож и, пожав приятелю руку, сказалему, что он попал в точку: его в самом деле прижали обстоятельства ипонудили пойти против собственной воли, так как завтра он по долгу честиобязан выплатить значительную сумму. Затем, удовольствовавшись половиной издоли Бэгшота и получив, таким образом, три четверти всей добычи, онраспростился со своим сообщником и пошел спать. Глава IX Уайлд навещает мисс Летицию Снэп. Описание этой прелестной молодой особы и безуспешный исход исканий мистера Уайлда На другое утро, когда герой наш проснулся, ему пришла мысль нанестивизит мисс Тиши Снэп, женщине больших заслуг и не меньшей щедрости; мистерУайлд, однако, полагал, что к подарку она всегда отнесется благосклонно, какк знаку уважения со стороны поклонника, поэтому он пошел прямо в магазинбезделушек и, купив там премиленькую табакерку, отправился с нею к своейдаме, которую застал в самом прелестном и небрежном утреннем убранстве. Еечудесные волосы прихотливо свешивались на лоб, не так чтобы белый от пудры,но и не лишенный ее следов; под подбородком был заколот чистенький платочек,который она проносила, по-видимому, всего лишь несколько недель; кое-какиеостатки того, чем женщины подправляют природу, блестели на ее щеках; стан еебыл облачен в свободную одежду, без корсета и шнуровок, так что грудь снестесняемой свободой играла своими двумя очаровательными полушариями никакне ниже пояса; тонкий покров примятой кисейной косынки почти скрывал их отвзора и только в нескольких местах милостивая дырочка давала возможностьпроглянуть их наготе. Капот на ней был атласный, белесого цвета, с десяткомнебольших серебряных крапинок, так искусно разбросанных по ткани на большихпромежутках, что казалось, их рассыпала по ней начаянно чья-то рука;разлетаясь, он открывал великолепную желтую юбку, красиво отороченную поподолу узкой полоской позолоченного кружева, почти превратившегося вбахрому; из-под юбки выглядывала другая, топорщившаяся на китовом усе,именуемом в просторечии обручем, и свисавшая из-под первой не меньше как нашесть дюймов; а из-под нее выглядывало еще одно исподнее одеяние того цвета,который подразумевает Овидий, говоря: "Qui color albus erat nunc estcontrarius albo" {Цвет, который был белым, стал теперь противоположнымбелому (лат.).}. Из-под всех этих юбок можно было также разглядеть две славные ножки,обтянутые шелком и украшенные кружевом, причем правая была перевязанароскошной голубою лентой, а левая, как менее достойная, полоской желтойматерии - должно быть, лоскутом от верхней юбки. Такова была милая дама,которую дарил своим вниманием мистер Уайлд. Она приняла его поначалу с тоюхолодностью, которую строго добродетельные женщины с похвальной, хоть имучительной сдержанностью проявляют в отношении своих почитателей.Табакерка, когда он ее извлек, была сперва вежливо и очень мягко отклонена,но при повторном подношении принята. Гостя пригласили скоро к чайному столу,где между молодою любящей четой произошел разговор, который, если бы точноего воспроизвести, был бы для читателя очень поучителен, равно как изанятен; довольно сказать, что остроумие молодой особы в сочетании с еекрасотой так распалило чувства мистера Уайлда - крайне бурные, хоть и самогочестного свойства, - что, увлеченный ими, он позволил себе вольности,слишком оскорбительные для благородного целомудрия Летиции, которая,признаться, сохранением своей добродетели была на этот раз обязана большесобственной силе, чем благоговейному почтению или воздержанию поклонника; оноказался, по правде говоря, так настойчив в своих исканиях, что, если бымного раз клятвенно не обещал ей жениться, мы едва ли вправе были бы назватьего чувства честными; но он был так необычайно привержен приличию, чтоникогда не применял насилия ни к одной девице без самых серьезных обещаний:обещания жениться, говорил он, дань, подобающая женской скромности, и такмало стоят, так легко произносятся, что уклоняться от уплаты этой дани можнотолько из пустого каприза или же по грубости. Прелестная Летиция, то ли изблагоразумия, то ли, может быть, по набожности, о которой так любилапоговорить, оставалась глуха ко всем его посулам и, к счастью, непобедима идля силы. Хоть она и не была обучена искусству хорошо сжимать кулак, природа всеже не оставила ее беззащитной: на концах своих пальцев она носила оружие,которым пользовалась с такой поразительной ловкостью, что горячая кровьмистера Уайлда вскоре проступила мелкими крапинками на его лице, а егораспухшие щеки стали похожи на другую часть тела (ту, которую скромность непозволяет мальчикам обнажать нигде, кроме как в школе), после того кактяжелый на руку педагог поупражнял на ней свои таланты. Уайлд отступил споля битвы, а победительница Летиция с законным торжеством и благороднымвоодушевлением прокричала: - Бесстыжие твои глаза! Если это у тебя называется доказывать своюлюбовь, я, будь покоен, так тебе наподдам, что только держись! Затем она перешла на разговор о своей добродетели, которую Уайлдпопросил ее прихватить с собой и идти к черту, и на этом нежная четарассталась. Глава X Раскрытие некоторых обстоятельств касательно целомудренной Летиции, которые сильно удивят, а возможно, и расстроят нашего читателя Едва мистер Уайлд удалился, как прекрасная победительница открыладверцу чулана и выпустила на волю молодого джентльмена, которого она тамзаперла, почуяв приближение другого. Звали этого рыцаря Том Смэрк. Он служилписарем у одного стряпчего и был поистине первым франтом и первым любимцемдам в том конце города, где он жил. Так как мы признаем одежду самымхарактерным или самым важным отличием франта, мы не станем даватьхарактеристики этого молодого джентльмена, а только опишем нашим читателямего костюм. Итак, на ногах у него были белые чулки и легкие башмаки; пряжкина этих башмаках представляли собой кусок посеребренной латуни, закрывавшейпочти всю стопу. Штаны на нем были из красного плюша и едва достигали колен;жилет - из белого канифаса, богато расшитого желтым шелком, а поверх негоярко-синего плюша кафтан с металлическими пуговицами, рукаваминеобыкновенного покроя и воротником, спускавшимся до середины спины. Парикбыл у него коричневого цвета и покрывал почти половину головы, а на головевисела с одного бока маленькая треуголка с галуном, очень изящно изогнутая.Таков был в своем совершенстве Смэрк, которого, как только он вышел изчулана, прелестная Летиция приняла в свои объятия. Она обратилась к нему,назвав нежным именем, и сказала, что выпроводила противного человека,которого ее отец прочит ей в мужья, и теперь ничто не помешает ее счастью с"дорогим Томми". Здесь, читатель, ты нас должен извинить, если мы на минуту остановимся,чтобы посетовать на своенравие природы, проявленное при созданииочаровательной половины творения, предназначенной дополнить счастье мужчины- своею нежной невинностью смягчить его жестокость, своей веселостьюскрасить для него заботы и неизменной дружбой облегчить ему возможныетревоги и разочарования. И вот, зная, что именно эти блага главным образомищет и обычно находит в жене мужчина, можем ли мы не жаловаться на страннуюособенность милых созданий, склоняющую их дарить своими милостями техпредставителей сильного пола, которые отнюдь не отмечены природой как венецее мастерства! Ибо, сколь бы ни были полезны в мироздании франты (нас учат,что блоха и та не создана зря), бесспорно, все они, включая даже наиболееблистательный и уважаемый отряд их - тех, кого на нашем острове природа дляотличия облачила в красное, - отнюдь не являются, как полагают иные, самымблагородным произведением творца. Я, со своей стороны, пусть кто другойизберет себе для образца двух франтов, пусть хоть капитанов или полковников,одетых так изящно, как никто и никогда, - я осмелюсь противопоставить одногосэра Исаака Ньютона, одного Шекспира, одного Мильтона - или, может быть, ещекого-нибудь - обоим этим франтам, вместе взятым; и я сильно подозреваю, чтоесли бы из них обоих ни один не родился на свет, то мир в целом пострадал быот этого меньше, чем лишившись тех великих благ, какими его одариладеятельность любой из названных личностей. Если это верно, то как печально сознавать, что один какой-нибудь франт,особенно если есть у него на шляпе хоть пол-ярда ленты, больше потянет навесах женской нежности, чем двадцать сэров Исааков Ньютонов! Как должен нашчитатель, быть может благопристойно объяснивший тот отпор, которыйцеломудренная Летиция оказала бурным исканиям распаленного Уайлда,неприступной добродетелью этой дамы, - как он должен, говорю я, залитьсякраской, увидев, что она отбрасывает всю строгость своего поведения ипредается вольностям со Смэрком! Но увы! Когда мы все раскроем, как требуеттого правдивость нашей повести, когда мы расскажем, что они отринулистеснение и что прекрасная Летиция (здесь, в единственном этом случае, мыдолжны пойти по стопам Вергилия, опустившего кое-где plus и pater, иопустить наш излюбленный эпитет "целомудренная"), - что прекрасная, говорюя, Летиция, подарила Смэрку то счастье, которого добивался Уайлд, - какоесмущение должно будет тогда охватить читателя! Поэтому, следуя свойственномунам уважению к женщине, мы опустим занавес над этой сценой и перейдем кделам, которые не только не бесчестят род человеческий, но придают емувеличие и благородство. Глава XI, содержащая замечательный образец величия, не уступающий тем, какие дает нам древняя и новая история. Заканчивается некоторыми здравыми указаниями веселым людям Едва расставшись с целомудренной Летицией, Уайлд вспомнил, что друг егограф Ла Рюз снова водворился в прежней своей квартире в этом доме, и решилего навестить; он не принадлежал к тем полувоспитанным людям, которые,ограбив или предав друзей, стыдятся с ними встретиться; обладая низменной ижалкой натурой, эти люди способны на чудовищные жестокости и в своейстыдливости доходят порой до того, что убивают или вконец разоряют друга,когда совесть им подсказывает, что они виновны перед ним в небольшомпроступке - в совращении жены или дочери друга, в клевете на него самого, впредательстве или ином подобном пустяке. В нашем герое не было ничего, чточуждо подлинному величию: он мог без тени замешательства распить бутылку счеловеком, которому только что залез в карман и который это знает; аобобрав, никогда не стремился и дальше чинить ему зло, ибо его добротадостигала такой удивительной и необычайной высоты, что он никогда не наносилобиды ближнему, если не рассчитывал получить от этого какую-либо пользу длясебя. Он говаривал не раз, что, действуя наоборот, человек часто вступает вневыгодную сделку с чертом и работает даром. Наш герой застал узника не сетующим недостойно на судьбу и непредающимся отчаянию - о нет, разумно покорившись своей участи, графзанимался делом: подготовлял карточные колоды для своих будущих подвигов.Нимало не подозревая, что Уайлд был единственным виновником постигшей егобеды, он встал и радостно обнял его, а Уайлд отвечал на объятие с равнойтеплотой. Потом, как только они оба сели, Уайлд, заметив лежавшие на столеколоды, воспользовался случаем обрушиться на карточную игру. С обычной своейдостохвальной непринужденностью он сперва преувеличенно расписал печальноеположение, в каком очутился граф, а затем обвинил во всех его несчастьяхэтот проклятый зуд к игре, который один, сказал он, навлек, очевидно, награфа этот арест и в дальнейшем неизбежно погубит его. Ла Рюз с большимжаром защищал свою любимую забаву (или, скорее, профессию) и, рассказавУайлду, как он успешно вел игру после его столь несвоевременного ухода,поведал о приключившемся с ним далее несчастье, о котором тому, как ичитателю, было уже кое-что известно; он добавил только одно обстоятельство,прежде не упоминавшееся, а именно: что он защищал свои деньги с чрезвычайнойхрабростью и опасно ранил не менее двух из троих напавших на негограбителей. Уайлд, отлично зная, с какой готовностью отдана была добыча икак всегда прохладна отвага графа, похвалил такой образ действий и выразилсожаление, что не присутствовал при грабеже и не мог помочь другу. Графотвел душу в жалобах на то, как беспечна стража и какой это позор длявластей, что честный человек не может безопасно ходить по улицам; затем,отдав этому предмету достаточную дань, он спросил мистера Уайлда, видел лион когда-нибудь такое неимоверное везение (так ему угодно было назвать свойвыигрыш, хотя для Уайлда, как он знал, не было секретом, что он держит вкармане кости со свинцом). Уайлд отвечал, что это везение поистиненеимоверно - почти настолько, что человек, недостаточно знающий графа,вправе был бы заподозрить его в нечестной игре. - Об этом, - возразил граф, - никто, я полагаю, не посмел бызаикнуться. - О, конечно, - сказал Уайлд, - вас слишком хорошо знают как человекачести. Но простите, сэр, - продолжал он, - негодяи отобрали у вас все? - До последнего шиллинга! - вскричал тот и крепко выругался. - На однубы ставку - нет, и того не оставили! Пока они так беседовали, мистер Снэп вместе с сопровождавшим егоджентльменом представили почтенному обществу мистера Бэгшота. По-видимому,мистер Бэгшот, расставшись с мистером Уайлдом, тотчас же вернулся к игорномустолу. Но когда он доверил Фортуне добытое с трудом сокровище, коварнаябогиня предательски обманула его и выпустила из-за стола с такими пустымикарманами, какие только можно найти в расшитом кафтане у нас в королевстве.И вот когда наш джентльмен шел в один небезызвестный дом, или сарай, наКовент-Гарденском рынке, ему посчастливилось встретиться с мистером Снэпом,который успел отвести графа в свое жилище и теперь прохаживался переддверьми игорного дома; ибо если вы, мо