Значение фронтира в американской истории

Фредерик Джексон Тёрнер.

Статья американского историка Фредерика Джексона Тёрнера (1861-1932), посвящённая созданному им «тезису о фронтире». В 1893 году она была прочитана на собрании Американской исторической ассоциации в Чикаго и в том же году опубликована в «Трудах Исторического общества штата Висконсин». В 1920 году включена в книгу Тёрнера «Фронтир в американской истории» в качестве первой главы. Текст перешёл в общественное достояние, оригинал доступен в сетевых библиотеках. Примечания автора (библиографические ссылки) не переведены.

 

 

Последний бюллетень бюро по переписи населения за 1890 год содержит такие примечательные слова: «До 1880 года включительно в стране был фронтир расселения, но в данный момент незаселённые области разбиты на обособленные участки, так что вряд ли можно говорить о линии фронтира. Следовательно в отчётах о переписи больше не имеет смысла обсуждать протяжённость этой линии, её продвижение на запад и т. д.». Это короткое официальное заявление отмечает, что завершился великий исторический процесс. Вплоть до наших дней американская история была в большей степени историей колонизации великого Запада. Существование свободных земель, их продолжительная удалённость, продвижение американских поселений на запад объясняет развитие Америки.

В основе институтов, в основе конституционных форм и модификаций лежат жизненные силы, которые порождают эти органы, создают их для встречи с изменяющимися условиями. Своеобразие американских институтов заключается в том, что они были вынуждены приспосабливаться к изменениям расширяющегося народа, к изменениям, которые включают пересечение континента, победу над дикой природой и экономико-политическое развитие в каждом районе – от примитивных условий фронтира к сложной городской жизни. Кэлхун[1] в 1817 году сказал: «Мы растём быстро – я бы сказал, ужасающе быстро!» Этими словами он обозначил отличительную черту американской жизни. Все народы развиваются, зародышевая теория политики достаточно известна. Тем не менее, в случае большинства наций развитие происходит на ограниченной территории, и если нация расширяется, она встречает другие растущие народы, которые завоёвывает. Но в случае с Соединёнными Штатами мы видим другое явление. Ограничившись атлантическим побережьем, мы видим похожую эволюцию институтов на ограниченной территории: рост представительного правительства, развитие от простых колониальных правительств к сложным органам, прогресс от примитивного общества без разделения труда к промышленной цивилизации. Но в дополнение к этому мы видим тот же процесс эволюции на каждой западной территории, которая достигнута в процессе расширения. Таким образом, развитие Америки – это не просто движение по одной линии, но возвращение к примитивным условиям на постоянно продвигающейся линии фронтира и новое развитие этой территории. На фронтире общественное развитие постоянно начиналось заново. Это вечное перерождение, эта текучесть американской жизни, это расширение на запад с его новыми возможностями, постоянное соприкосновение с простотой примитивного общества порождает силы, пробладающие в американском характере. Правильнее смотреть на нашу нацию не с точки зрения атлантического побережья, а с точки зрения великого Запада. Даже борьба с рабством, которое стало объектом пристального внимания таких авторов, как профессор фон Хольст[2], занимает важное место в американской истории потому, что оно связано с расширением на запад.

В этом продвижении фронтир является внешней гранью волны – точкой, где встречаются дикость и цивилизация. О фронтире много писали с точки зрения пограничных войн, но серьёзные исследования экономистов и историков пренебрегали этой областью.

Американский фронтир сильно отличается от европейского фронтира – укреплённой пограничной линии, проложенной через плотно населённые районы. Самая примечательная черта американского фронтира – то, что он до сих пор проходит по свободным землям. В отчётах о переписи населения его определяют как территорию с плотностью менее двух человек на квадратную милю. Определение расплывчатое, но для наших целей нет необходимости давать более строгое. Мы рассмотрим весь пояс фронтира, включая индейские земли и внешний край «заселённых районов» из отчётов о переписи. В этой статье не будет дано исчерпывающего описания темы. Её цель – просто привлечь внимание к фронтиру как к плодотворной области исследований и обозначить некоторые возникающие в связи с этим проблемы.

В заселении Америки мы наблюдаем, как европейская жизнь вошла на континент и как Америка изменила и развила эту жизнь, как Америка ответила Европе. Наша ранняя историческая наука – это изучение того, как европейские зародыши развиваются в американской среде. Слишком много внимания учёные уделяли германским источникам, слишком мало – американским факторам. Фронтир – линия очень быстрой и эффективной американизации. Колониста подчиняла дикая местность. Он представал перед ней европейцем – в одежде, производстве, инструментах, способах передвижения и образе мыслей. Она вытаскивала его из железнодорожного вагона и усаживала в берёзовое каноэ. Она сдирала с него цивилизованное одеяние и облачала его в охотничью рубашку и мокасины. Она прятала его от чероки и ирокезов в бревенчатой хижине и окружала его индейским частоколом. Вскоре он прекращал сажать кукурузу и рыхлить землю острой палкой. Он издавал боевой клич и брал скальп самым что ни на есть индейским способом. Коротко говоря, на фронтире среда сначала оказывалась слишком суровой к человеку. Он должен был согласиться с условиями, которые порождали – или разрушали – фронтир, и поэтому приспосабливался к индейским прогалинам и следовал по индейским тропам. Мало-помалу он преобразовывал природу, но следствием было не то, что в старой Европе, не просто развитие германских зародышей – не больше, чем это явление было возвращением к германским корням. Факт в том, что получившийся продукт был американским. Сначала фронтиром было атлантическое побережье. Это был фронтир Европы в самом подлинном смысле. Двигаясь на запад, фронтир становился всё более и более американским. Как последовательный ряд оледенений создаёт последовательный ряд конечных морен, так каждый фронтир оставляет за собой свои следы. Когда район становится заселённым, он продолжает нести в себе характеристики фронтира. Таким образом, продвижение фронтира означает непрестанный уход от европейского влияния, непрестанный рост независимых американских особенностей. И чтобы изучить это продвижение, человек, который вырос при этих условиях, при их политических, экономических и общественных результатах, должен изучать по-настоящему американскую часть нашей истории.

В течение семнадцатого века фронтир продвигался по атлантическим рекам, до «линии водопадов», и прибрежный район стал заселённым[3]. В первой половине восемнадцатого века произошло другое продвижение. В конце первой четверти века торговцы последовали за делаварами и шауни в Огайо. Губернатор Виргинии Спотсвуд в 1714 году повёл экспедицию через Блу-Ридж[4]. Конец первой четверти века видит продвижение шотландцев, ирландцев и палатинских немцев[5] вверх по долине Шенандоа в западную часть Виргинии и вдоль Пидмонтского района обеих Каролин. Немцы в Нью-Йорке продвинули фронтир вверх по реке Мохок к Джерман-Флэтс. В Пенсильвании линию заселения обозначал город Бедфорд. Скоро поселения возникли на Нью-Ривер, или Канове, и у истоков рек Ядкин и Френч-Брод. Король пытался задержать продвижение своим манифестом 1763 года, запретив селиться за истоками рек, которые текут в Атлантику, но тщетно. В период революции фронтир пересёк Аллеганы и попал в Кентукки и Теннесси, и были заселены верховья Огайо. Когда в 1790 году прошла первая перепись, непрерывный заселённый район был ограничен линией, которая шла по побережью Мэна и включала Новую Англию (кроме части Вермонта и Нью-Хэмпшира), Нью-Йорк вдоль Гудзона и Мохока до Скенекдати, восточную и южную Пенсильванию, Виргинию вокруг долины Шенандоа, обе Каролины и восточную Джорджию. Вне этого региона непрерывного расселения были небольшие заселённые районы в Кентукки, Теннесси и Огайо с горами, расположенными между ними и Атлантическим районом. Это придавало новый, важный характер фронтиру. Обособленность региона увеличивала своеобразие американских тенденций. Необходимость удобной транспортной связи с Востоком порождала планы внутреннего улучшения[6], о которых будет сказано далее. Начал развиваться «Запад» как секция со своим самосознанием.

Десятилетие за десятилетием происходило отчётливое продвижение фронтира. К переписи 1820 года заселённый район включал Огайо, южную Индиану, Иллинойс, юго-восточную Миссури и примерно половину Луизианы. Этот заселённый район окружали индейские земли, и управление этими племенами становилось важным политическим вопросом. Район фронтира в те времена шёл вдоль Великих озёр, где Американская меховая компания Астора вела торговлю с индейцами, и за Миссисипи, где торговцы с индейцами простирали деятельность даже до Скалистых гор. Флорида тоже жила в условиях фронтира. Район реки Миссисипи был ареной типичных поселений фронтира.

В этот период рост пароходных сообщений на западных реках, открытие канала Эри и расширение хлопковой культуры на запад добавило к Союзу ещё пять штатов. Грунд[7] в 1836 году писал: «Кажется, что всеобщая склонность американцев переселяться в западную дикую местность, чтобы увеличить своё господство над неодушевлённой природой, это результат той центробежной силы, которая им присуща. Она непрерывно перемешивает все классы общества и постоянно выбрасывает большие части населения на крайние рубежи штата, чтобы занять пространство для развития. Как только формируется новый штат или новая территория, этот закон снова проявляется и даёт толчок дальнейшему переселению. Поэтому американцам уготовано судьбой идти вперёд до тех пор, пока какой-нибудь физический барьер не станет преградой для их движения».

В середине этого века линия фронтира с индейскими землями была отмечена нынешними восточными границами Индейской территории, Небраски и Канзаса. Миннесота и Висконсин ещё жили в условиях фронтира. Но особый фронтир того периода обнаруживается в Калифорнии, где открытие золота вызвало неожиданный приток старателей-авантюристов, в Орегоне и в поселениях Юты. Как когда-то фронтир перескочил через Аллеганы, так сейчас он перемахнул через Великие равнины и Скалистые горы. Как продвижение фронтирсменов за Аллеганы подняло важные вопросы транспорта и внутреннего улучшения, так сейчас поселенцы за Скалистые горы нуждались в способах сообщения с Востоком, и это вызвало ещё один тип жизни на фронтире. Железные дороги, рождённые безвозмездной передачей государственных земель, увеличили приток поселенцев на Дальний Запад. Армия Соединённых Штатов воевала с индейцами в Миннесоте, Дакоте и на Индейской территории.

К 1880 году заселённая территория занимала северный Мичиган, Висконсин, Миннесоту, реки Дакоты, район Блэк-Хиллс и поднималась по рекам Канзаса и Небраски. Развитие колорадских шахт породило обособленные поселения в этом регионе, а Монтана и Айдахо получили поселенцев. Фронтир обнаруживается в шахтёрских лагерях и ранчо на Великих равнинах. Как было процитировано выше, бюро переписи населения в 1890 году сообщило, что поселения на Западе столь разрознены, что нет смысла больше говорить о линии фронтира.

В этом ряду последовательных фронтиров мы видим естественные границы, которые служат вехами и влияют на характеристики фронтира, а именно: «линия водопадов», горы Аллеганы, Миссисипи, Миссури (там, где её течение почти делит север и юг), линия засушливых земель (приблизительно на 99-м меридиане) и Скалистые горы. «Линия водопадов» отмечает фронтир семнадцатого века, Аллеганы – восемнадцатого, Миссисипи – первой четверти девятнадцатого, Миссури – середины этого века (не считая Калифорнию), а пояс Скалистых гор и засушливая полоса – нынешний фронтир. Каждый из них был завоёван в ходе войн с индейцами.

На примере атлантического фронтира можно изучать зародыши процессов, которые повторялись на каждом последующем фронтире. Мы видим, как сложная европейская жизнь резко отбрасывается в примитивные условия дикой местности. Первый фронтир столкнулся с индейским вопросом, с вопросами общественного владения, общения с более ранними поселенцами, развития политической организации, религиозной и образовательной деятельности. И разрешение этих и похожих вопросов на первом фронтире помогало на следующих фронтирах. Американскому учёному не нужно прибегать к «чопорным небольшим городкам Шлезвига» для иллюстрации закона непрерывности и развития. Например, он может изучать происхождение нашей земельной политики из колониальной земельной политики. Он может увидеть, как система развивается, приспосабливая законодательные акты к обычаям последовательных фронтиров. Он может увидеть, как опыт добычи полезных ископаемых в ведущих регионах Висконсина, Иллинойса и Айовы был применён в горном праве Сьерры, какова была наша индейская политика в ряде последовательных фронтиров. Каждый новый штат находил в более ранних штатах материал для своей конституции. Каждый фронтир делал похожий вклад в американский характер, как это будет рассмотрено далее.

Но несмотря на всё сходство, имелись существенные различия, вызванные элементом места и элементом времени. Очевидно, что фермерский фронтир долины Миссисипи предоставляет другие условия, нежели шахтёрский фронтир Скалистых гор. Фронтир, на который приезжают по железной дороге, который размечен на прямоугольники, охраняется армией Соединённых Штатов и ежедневно пополняется поселенцами, движется вперёд быстрее и иначе, чем фронтир, на который приезжают на берёзовых каноэ или на навьюченных лошадях. Геолог терпеливо обходит берега древних морей, наносит их на карту и сравнивает более древнее море с более новым. Отметить разные фронтиры и подробно сравнить их друг с другом – это работа, достойная историка. Результатом будет не только более точное представление о развитии Америки и её характеристиках, но и бесценное дополнение к истории общества.

Итальянский экономист Лориа[8] настаивал, что нужно изучать жизнь колоний, чтобы понять стадии европейского развития. Он утверждал, что колониальные поселения в экономической науке – это как горы в геологии: они выявляют примитивные наслоения. «У Америки, – говорит он, – есть ключ к исторической загадке, который веками тщетно искала Европа. Эта страна, сама не имеющая истории, делает ясным ход всеобщей истории». Здесь много правды. Соединённые Штаты – огромная страница в истории общества. Читая эту континентальную страницу строка за строкой, с запада на восток, мы найдём отчёт о социальной эволюции. Она начинается с индейца и охотника. Она продолжается рассказом о распадении дикости, когда выходит торговец – следопыт цивилизации. Мы читаем анналы о пасторальной жизни на ранчо, об использовании земли для севооборота кукурузы и пшеницы на редких фермах, об интенсивном земледелии на более частых фермах и, наконец, о промышленной организации с городами и фабриками. Эта страница напоминает статистику, но как мало она используется нашими историками. В восточных штатах (особенно в восточных) эта страница – палимпсест. То, что сейчас является промышленным штатом, в ранние десятилетия было районом интенсивного земледелия. Ещё раньше это было полем пшеницы, а до того – пастбищем, которое привлекало скотовода. Так, в Висконсине – ныне развитом промышленном штате – выращивается множество сельскохозяйственных культур. Но раньше он был почти весь отдан под выращивание зерна, как в наше время Северная Дакота.

Каждый из этих районов влияет на нашу экономическую и политическую историю. Эволюционируя до более высокой стадии, каждый проходит через политические преобразования. Но какой конституционный историк сделал попытку истолковать политические факты в свете изменений этих социальных районов?

Атлантический фронтир включал рыбака, мехового торговца, горняка, скотовода и фермера. За исключением рыбака, представители остальных занятий, побуждаемые неодолимым влечением, шли на запад. Каждый из них в последовательных волнах прошёл через весь континент. Встаньте в Камберлендском проходе[9] и наблюдайте вереницу цивилизации: бизон, следующий по тропе к соляному источнику, индеец, меховой торговец и охотник, скотовод, фермер-пионер, и вот фронтир пройден. Встаньте в Южном проходе в Скалистых горах век спустя и смотрите на ту же вереницу с более широкими интервалами между этапами. Неравная скорость передвижения заставляет нас разделять фронтир на фронтир торговца, фронтир ранчера, фронтир горняка и фронтир фермера. Когда шахты и загоны для скота находились ещё на «линии водопадов», караваны торговцев переваливали через Аллеганы, а француз на Великих озёрах, предупреждённый берёзовым каноэ британского торговца, укреплял свои посты. Когда трапперы карабкались по Скалистым горам, фермер ещё стоял в устье Миссури.

Почему торговцы с индейцами так быстро прошли через континент? Какое влияние оказал фронтир торговца? Торговля была ровесницей открытия Америки. Северные европейцы, Веспуччи, Верраццано, Гудзон, Джон Смит[10] – все они торговали мехом. Пилигримы Плимута поселились на индейских кукурузных полях, а их первым обратным грузом были бобровые шкурки и древесина. Документы разных колоний Новой Англии показывают, какие глубокие исследования дикой местности были вызваны этой торговлей. Что верно для Новой Англии, то, как можно ожидать, верно и для остальных колоний. Торговцы с индейцами освоили русла рек на всём побережье от Мэна до Джорджии. Торговец упорно шёл на запад, используя более ранние тропы французских торговцев. Огайо, Великие озёра, Миссисипи, Миссури, Платт – линии передвижения на запад – были исхожены торговцами. Они открыли проходы в Скалистых горах и были проводниками Льюиса и Кларка, Фримонта, Бидуэлла[11]. Скорость их продвижения объясняется влиянием торговли на индейцев. Торговый пост оставляет невооружённые племена на милость тех племён, которые успели приобрести огнестрельное оружие – эту истину ирокезы написали кровью. Поэтому отдалённые племена жадно приветствуют торговца. «Дикари, – писал Ла Саль[12], – обращаются с нами, французами, лучше, чем со своими детьми. Только у нас они могут получить оружие и припасы». Это объясняет могущество торговца и скорость его продвижения. Так разлагающая сила цивилизации входила в дикую местность. Каждая речная долина и каждая индейская тропа превращалась в трещину внутри индейского сообщества, и сообщество раскалывалось. Когда на арене появлялся фермер-пионер, примитивная индейская жизнь была уже в прошлом. Фермеры встречали индейцев, вооружённых огнестрельным оружием. Хотя торговый фронтир упорно подрывал индейское могущество, делая племена крайне зависимыми от белых, он с помощью продажи оружия давал индейцам силу, чтобы сопротивляться фермерскому фронтиру. Французская колонизация господствовала благодаря своему торговому фронтиру, английская колонизация – благодаря своему фермерскому фронтиру. Между двумя фронтирами и двумя нациями существовал антагонизм. Дюкен[13] говорил ирокезам: «Вы настолько невежественны, что не видите разницу между королём Англии и королём Франции? Идите посмотрите на форты, которые основал наш король. Вы увидите, что вы можете охотиться под их крепкими стенами. Они расположены в тех местах, где вы часто бываете, для вашей пользы. После того, как англичане вступают во владение, все звери уходят. Когда идут англичане, перед ними падают леса и обнажается земля, так что вы вряд ли сможете найти себе материал, чтобы возвести укрытие для ночёвки».

И всё же, несмотря на противоположные интересы торговца и фермера, торговля с индейцами прокладывала путь цивилизации. Бизонья тропа становилась индейской тропой, а затем – торговой тропой, тропы расширялись до дорог, а дороги превращались в железные дороги. Такое же происхождение у железных дорог Юга, Дальнего Запада и Канадского доминиона. Торговые посты, к которым вели эти тропы, находились там, где раньше стояли индейские деревни, а индейские деревни располагались в местах, предложенных природой. Эти торговые посты, господствовавшие над водными системами всей окрестности, выросли в такие города, как Олбани, Питтсбург, Детройт, Чикаго, Сент-Луис, Каунсил-Блафс и Канзас-Сити. Цивилизация в Америке следовала по артериям, проложенным геологией. Цивилизация текла через них, пока наконец узкие тропы туземных сообщений не расширялись и не переплетались в запутанные лабиринты современных коммерческих сообщений. Дикую местность пронизывали бесчисленные линии цивилизации, как будто изначально простой, бездеятельный континент обрастал сложной нервной системой. Если кто-то захочет понять, почему сегодня мы являемся единой нацией, а не собранием обособленных государств, он должен изучить это общественно-экономическое объединение страны. Это движение в сторону от дикости – готовая тема для эволюциониста.

Для нашей истории важно влияние индейского фронтира как объединяющего фактора. С конца семнадцатого века созывались разные колониальные конгрессы, чтобы договариваться с индейцами и устанавливать обычные меры защиты. Сепаратизм был сильнее в тех колониях, где не было индейского фронтира. Этот фронтир тянулся вдоль западной границы и словно связывал союз. Индеец был обычной опасностью, которая требовала объединённых действий. Самым знаменитым из таких съездов был Олбанский конгресс 1754 года, созванный, чтобы договориться с Шестью нациями[14] и обсудить планы союза. Даже беглое чтение плана, предложенного конгрессом, показывает важность фронтира. Полномочия общего совета и чиновников включали, в основном, объявление мира и войны с индейцами, регулирование торговли с индейцами, покупку индейских земель и управление новыми поселениями, созданными для защиты от индейцев. Очевидно, что совместное регулирование фронтира помогало объединению революционного периода. В этой связи нужно напомнить о том, что фронтир вплоть до наших дней важен как школа военной подготовки. Он поддерживал способность к сопротивлению и развивал у фронтирсменов силу и мужество.

Невозможно в этой статье проследить остальные фронтиры континента. Путешественники восемнадцатого века находили загоны для скота на тростниковых лугах Юга, а гуртовщики гнали свои стада в Чарльстон, Филадельфию и Нью-Йорк. В конце войны 1812 года путешественники видели, как на рынки Филадельфии гонят тысячные стада коров и свиней из внутренних районов Огайо и Пенсильвании. Ранчо, ковбои и кочевая жизнь на пастбищах Великих равнин – это признак и вчерашнего дня, и сегодняшнего. Опыт каролинских загонов пригодился ранчерам Техаса. Расширению фронтира ранчеров благоприятствовал тот факт, что при нехватке транспортных сообщений в отдалённой местности груз должен быть или маленьким, или способным передвигаться сам, и скотовод может легко доставить свой продукт на рынок. Следует изучать, как огромные ранчо влияли на последующую сельскохозяйственную историю тех районов, где они находились.

Карты из отчётов о переписи показывают неровное продвижение фронтира фермеров – с «полуостровами» поселений, выдвинутых вперёд, и с «заливами» дикой местности. Это объясняется частично сопротивлением индейцев, частично расположением речных долин и горных проходов, частично неравномерным распределением на фронтире центров притяжения. Среди важных центров притяжения нужно упомянуть следующие: плодородные и благоприятные почвы, соляные источники, шахты и армейские посты.

Армейский пост на фронтире защищал поселенцев от индейцев, служил клином для внедрения в индейские земли и был ядром поселений. В этой связи нужно упомянуть также военно-исследовательские экспедиции, отправленные правительством для учёта линии расселения. Но все наиболее важные экспедиции были сильно обязаны ранним первопроходцам, проводникам-индейцам, торговцам, трапперам и французским путешественникам, которые со времён Льюиса и Кларка были неотъемлемой частью правительственных экспедиций. Каждая экспедиция воплощала в себе черты предшествующего продвижения на запад.

Виктор Хен[15] в своей интересной монографии проследил воздействие соли на раннее развитие Европы и показал, как соль влияла на линию расселения и формы управления. Похожее исследование может быть проведено о соляных источниках в Соединённых Штатах. Ранние поселенцы были привязаны к побережью из-за соли, без которой они не могли сохранять мясо и жить с удобством. В 1752 году епископ Шпангенберг[16], который искал земли для колоний в Северной Каролине, писал: «Они нуждаются в соли и других необходимых вещах, которые они не могут произвести или вырастить. Они должны ехать в Чарльстон, который находится в 300 милях, или в Пойнт в Виргинии, который также находится в 300 милях, или в Роанок (не знаю, какое до него расстояние), куда соль привозят с Кейп-Фир». Это типичная иллюстрация. Таким образом ежегодное паломничество на побережье за солью занимало существенное место. Каждый год после посевной ранние поселенцы, взяв птицу, или меха, или корень женьшеня, отправлялись на побережье. Это имело важное образовательное значение, поскольку для пионеров это был почти единственный способ узнать, что происходит на Востоке. Но когда были открыты соляные источники на Канове, на Холстоне, в Кентукки и центральном Нью-Йорке, Запад перестал зависеть от побережья. Частичное воздействие этих источников заключалось в том, что поселенцы получили возможность пересечь горы.

К тому времени, когда между пионером и морским берегом выросли горы, возник новый американский порядок. Запад и Восток больше не соприкасались друг с другом. Поселения от моря до гор держали связь и сохраняли определённую солидарность. Но люди за горами становились всё более и более независимыми. Восток свысока смотрел на американское продвижение и почти потерял этих людей. История Кентукки и Теннесси полна свидетельствами о правдивости этого утверждения. Хотя Уэбстер[17] заявлял, что в его политике нет никаких Аллеган, всё же в политике они были очень весомым фактором.

Охотника и торговца вели на запад звери, ранчера вели на запад пастбища, фермера привлекала девственная почва речных долин и прерий. Хорошие почвы обладали самой длительной привлекательностью для фермерского фронтира. В ранние колониальные дни виргинцы, жаждущие земли, сплавлялись по рекам в Каролину, поиск почвы привёл жителей Массачусетса в Пенсильванию и Нью-Йорк. Когда земли на Востоке закончились, переселенцы потекли на запад. Дэниел Бун – великий первопроходец, который соединял в себе занятия охотника, торговца, скотовода, фермера и землемера[18] – узнал, возможно от торговцев, о плодородных землях верхнего Ядкина (торговцы обычно там отдыхали, переняв эту привычку у индейцев), оставил Пенсильванию и со своим отцом отправился к этой реке. Узнав от торговцев об охоте и богатых землях Кентукки, он проложил для фермеров путь в этот регион. Отсюда он отправился на фронтир Миссури, где его поселение долго оставалось опорной вехой фронтира. Здесь он снова помогал прокладывать пути цивилизации – искал соляные источники, и тропы, и земли. Сын Буна был одним из ранних трапперов в Скалистых горах, и его партия разбила первый лагерь на месте нынешнего Денвера. Внук Буна, полковник Э. Дж. Бун из Колорадо обладал властью над индейцами Скалистых гор, и был назначен агентом правительства. Мать Кита Карсона[19] была из Бунов. Таким образом эта семья воплощала в себе продвижение первопроходцев через континент.

Продвижение фермеров делилось на отчётливые серии волн. В «Новом путеводителе по Западу» Пека, опубликованном в Бостоне в 1837 году, присутствует такой заставляющий задуматься фрагмент:

«Через все западные поселения, как волны в океане, прокатываются три категории людей. Сначала приходит пионер. Существование его семьи зависит от естественной растительности и от охоты. Его инструменты грубы, сделаны им самим, а его попытки вести сельское хозяйство ограничиваются выращиванием кукурузы и овощей. Наконец у него появляется кое-какой огород с капустой, бобами, кукурузой, огурцами и картофелем. Его владению хватает бревенчатой хижины, конюшни, сарая, поля в дюжину акров и деревянной ограды. Совершенно всё равно, становится ли он собственником земли. Он временный владелец, он не платит за аренду и чувствует себя как феодал. Со своей семьёй, с лошадью, коровой и парой свиней, он углубляется в лес и основывает новый округ или даже штат. Он строит хижину, собирает вокруг себя другие семьи с похожими вкусами и привычками и живёт, пока не осваивает пастбище, или пока не пропадает зверь, или, что бывает чаще, пока ему не надоедают толпы соседей, дороги, мосты и поля. Тогда он чувствует, что ему не хватает воздуха. Преимущественное право покупки даёт ему возможность продать свою хижину и кукурузное поле следующей категории переселенцев. Пользуясь его выражением, он «ломится в лес», переселяясь в Арканзас или Техас, где всё начинается заново.

Следующая категория переселенцев скупает земли, поле за полем, очищает дороги, перебрасывает через реки мосты, строит дома со стеклянными окнами и кирпичными или каменными каминами, иногда разбивает фруктовый сад, возводит мельницы, школы, судебные здания и т. д., создавая картину простой, скромной цивилизованной жизни.

Катится следующая волна. Приходят капиталисты и предприниматели. Поселенец с готовностью продаёт имущество, идёт дальше во внутренние районы и сам становится капиталистом и предпринимателем. Небольшая деревня вырастает до просторного города, всюду видны кирпичные здания, обширные поля, сады, колледжи и церкви. В моду входят дорогие ткани и всё роскошное, изящное, легкомысленное. Так волна за волной катится на запад. Настоящее Эльдорадо ещё где-то далеко.

Часть поселенцев из первых двух категорий остаются на месте, улучшают свои условия и привычки и становятся уважаемыми членами общества.

Автор долго путешествовал с первой категорией – настоящими пионерами. Он много лет прожил рядом со второй категорией. Сейчас над большими районами Индианы, Иллинойса и Миссури проносится третья волна. Переселение вошло на Западе в привычку. Можно найти сотни людей не старше пятидесяти лет, которые в четвёртый, в пятый, в шестой раз переезжают на новое место. Продажа земли и передвижение хотя бы на несколько сотен миль немного скрашивают жизнь первопроходца».

Не считая тех фермеров-пионеров, которые переезжают из любви к приключениям, передвижение большинства фермеров легко объяснимо. Очевидно, переселенцев привлекают дешёвые земли фронтира, и даже коренной фермер сильно чувствует их притягательность. Фермерам, которые за годы истощили землю, предлагается девственная почва на фронтире за номинальную стоимость. Их растущим семьям тоже требуется земля, а она дорогая. Неистощённая, дешёвая и легко обрабатываемая земля прерий вынуждает фермера сделать выбор: или идти на север и продолжить истощать почву на новом фронтире, или заняться интенсивным земледелием. Поэтому перепись 1890 года показывает, что на многих территориях Северо-Запада наблюдается абсолютное или относительное снижение численности населения. Эти штаты отправили фермеров на равнинный фронтир, а сами обратились к интенсивному земледелию и к промышленности. Десятилетие назад на той же переходной стадии находилось Огайо. Так нужда в земле и любовь к свободе толкают фронтир вперёд.

Грубо обрисовав разные типы фронтиров и способы их продвижения, главным образом с точки зрения самого фронтира, сейчас мы можем рассмотреть, как фронтир влиял на Восток и на Старый Свет. Всё, что я могу успеть – быстро перечислить наиболее заметные последствия.

Для начала обратим внимание на то, что фронтир ускорил создание сложносоставной американской национальности. Побережье было преимущественно английским, но последующие волны переселенцев текли по свободным землям. Вот пример из ранних колониальных времён. Шотландцы, ирландцы и палатинские немцы (или «пенсильванские голландцы») представляли господствующий элемент на колониальном фронтире. С ними были свободные слуги или редемпшионеры[20], которые по истечении срока их службы шли на фронтир. Губернатор Виргинии Спотсвуд писал в 1717 году: «Обитатели наших фронтиров состоят, в основном, из тех, кто приехал сюда в качестве слуг. Отслужив свой срок, они селятся на свободных землях и малым трудом производят всё необходимое для жизни». В основном, эти редемпшионеры не были англичанами. В плавильном котле фронтира иммигранты американизировались, освобождались и смешивались в один народ, который не был английским ни по национальности, ни по характеристикам. Этот процесс продолжается до наших времён. Бёрк и другие авторы в середине восемнадцатого века считали, что Пенсильвании «угрожает опасность полностью перенять чужой язык, чужие нравы и чужие склонности»[21]. Немецкий и шотландско-ирландский элементы на фронтире Юга были столь же велики. В середине нынешнего века немецкий элемент в Висконсине уже столь значителен, что ведущие публицисты говорят о том, чтобы сосредоточить это сообщество и создать немецкий штат. Такие примеры приучают нас к пониманию того, что хотя английская речь и распространена в Америке, но не нужно считать Америку английской.

Иначе говоря, продвижение фронтира уменьшает нашу зависимость от Англии. На побережье, особенно на юге, не хватало своего производства, и оно было зависимо от поставок из Англии. Юг также зависел и от поставок еды из северных колоний. Губернатор Южной Каролины Глен[22] писал в середине восемнадцатого века: «Наша торговля с Нью-Йорком и Филадельфией выкачивала из нас деньги и векселя, за которые мы получали их муку, хлеб, пиво, ветчину, бекон и другие товары. Всё это, кроме пива, начало производиться в наших новых городках, где поселились процветающие трудолюбивые немцы. Это, без сомнения, уменьшит поток груза и облик нашей торговли, но далеко не в ущерб нам».

Вскоре фронтир породил нужду в коммерсантах. Когда он отступал от побережья, Англия постепенно теряла возможность присылать товары прямо к причалу потребителя, и основные сельскохозяйственные культуры временно уступили многоотраслевому земледелию. Это воздействие фронтира на северную секцию можно осознать, если вспомнить, как движение фронтира заставило такие приморские города, как Бостон, Нью-Йорк и Балтимор, участвовать в конкуренции за то, что Вашингтон называл «крупномасштабной торговлей растущей империи».

Законы, которые расширили полномочия национального правительства и сыграли самую большую роль в его деятельности, были проверены на фронтире. Многие авторы рассуждают о тарифах, земельном вопросе и внутреннем улучшении как о чём-то второстепенном по отношению к вопросу о рабстве. Но если посмотреть на американскую историю должным образом, то можно увидеть, что вопрос рабства – это случайность. С конца первой половины нынешнего века до конца Гражданской войны вопрос о рабстве стал вопросом первостепенной, но далеко не исключительной важности. Но это не даёт права, например, доктору фон Хольсту выпускать «Конституционную историю Соединённых Штатов», посвятив только один том периоду становления государства вплоть до 1828 года, а ещё шесть томов – истории рабства с 1828 по 1861 годы. Рост национализма и эволюция американских политических институтов зависели от продвижения фронтира. Даже современный автор Родс[23] в своей «Истории Соединённых Штатов с компромисса 1850 года», говоря о законодательстве, обращается к движению на запад как случайному эпизоду в борьбе с рабством.

Это неверный взгляд. Пионер нуждался в товарах с побережья и поэтому начал принимать законы о внутреннем улучшении и о железных дорогах, что привело к мощным последствиям для укрепления нации. Внутреннее улучшение вызвало крупные споры, в которых поднимались важные конституционные вопросы. В голосованиях появляется разделение на секции, чрезвычайно значимое для историка. По мере того, как нация двигалась на запад, возрастала роль расширительного толкования законов. Но Запад не удовлетворился переносом фермы к фабрике. Под руководством Клея («Гарри с Запада»)[24] были приняты протекционистские тарифы с призывом перенести фабрику к ферме. Третьим важным предметом национального законодательства, на который повлиял фронтир, было распоряжение государственными землями.

Государственная собственность на землю была чрезвычайно важным фактором в укреплении нации и правительства. Влияние борьбы земельных и безземельных штатов и ордонанса 1787 года[25] не нуждается в обсуждении. Фронтир породил некоторые высочайшие и самые устойчивые формы деятельности центрального правительства. Луизианская покупка была, возможно, поворотным пунктом в истории республики. Она предоставила новый район для национального законодательства и стала поводом прекратить политику ограничительного толкования законов. Но покупка Луизианы была вызвана нуждами и требованиями фронтира. Когда штаты фронтира перешли к Союзу, возросла сила нации. Мистер Ламар[26] в речи, посвящённой памятнику Кэлхуну, объяснял: «В 1789 году штаты были создателями федерального правительства. В 1861 году федеральное правительство было создателем большинства штатов».

Когда мы рассматриваем государственную собственность с точки зрения продажи государственных земель, мы снова лицом к лицу сталкиваемся с фронтиром. Политика Соединённых Штатов по отношению к земле резко отличается от европейской системы научного управления. Тщетными были попытки сделать из этой собственности источник дохода и удержать от неё переселенцев, чтобы уплотнить расселение. Зависть и страхи Востока оказались бессильны перед требованиями фронтирсменов. Джон Куинси Адамс[27] вынужден был признать: «Моя система управления, по которой предполагалось создать национальный запас неистощённых земель для прогрессивного и непрерывного внутреннего развития, провалилась». Причина очевидна. Не такой системы управления требовал Запад – ему нужна была земля. Адамс говорит об этом положении следующее: «Рабовладельцы Юга подкупили западные территории западными землями. Они отдали западным штатам свою долю в государственной собственности и помогли им захватить все земли». Автором этой системы был Томас Х. Бентон[28]. Он выдвинул её в качестве замены американской системы мистера Клея, чтобы вытеснить Клея с места ведущего государственного деятеля Запада. Мистер Клей из-за тарифного компромисса с мистером Кэлхуном, забросил свою американскую систему. В то же время он выдвинул план разделения между всеми штатами Союза дохода от продажи государственных земель. Его билль одобрили обе палаты Конгресса, однако президент Джексон[29] наложил на него вето. В декабре 1832 года в своём ежегодном послании Джексон предложил, чтобы все государственные земли были безвозмездно переданы всем желающим, а также штатам, в которых эти земли находятся.

«Ни один из вопросов, представленных в Конгресс в настоящем или в прошлом, – говорил Генри Клей, – не является настолько важным, как вопрос о государственных землях». Когда мы рассматриваем далеко идущие последствия земельной политики правительства на политические, экономические и общественные аспекты американской жизни, мы склонны с ним согласиться. Но эти законы были выработаны под влиянием фронтира и под руководством таких государственных деятелей с Запада, как Бентон и Джексон. В 1841 году сенатор Скотт из Индианы сказал: «Я рассматриваю закон о преимущественном праве покупки просто как закрепление обычного права поселенцев».

Можно с уверенностью сказать, что законы относительно земли, тарифов и внутреннего улучшения (американская система национализации, созданная партией вигов) были обусловлены идеями и нуждами фронтира. Но фронтир действовал против секционализма[30] побережья не просто законодательными актами. Против секционализма действовали общественно-экономические характеристики фронтира. Люди фронтира лучше помнили о Среднеатлантическом регионе[31], чем о какой-то другой секции. Пенсильвания была рассадником переселения на фронтир. Хотя она через Великую долину пропускала поселенцев на запад в Виргинию и обе Каролины, всё же сообщество этих южных фронтирсменов всегда было более похоже на сообщество Среднеатлантического региона, чем на сообщество приморской части Юга, которая позднее распространила свой тип производства на весь Юг.

Среднеатлантический регион с нью-йоркской гаванью был дверью для всей Европы. Приморскую часть Юга представляли типичные англичане, изменённые тёплым климатом и рабовладением и живущие в роскоши своих огромных плантаций. Новая Англия держалась на особом английском движении – пуританизме. Среднеатлантический регион был менее английским, чем любая другая секция. Здесь смешались разные национальности, сообщества, городские и окружные системы местного управления, экономические системы, множество религиозных течений. Коротко говоря, это был регион, связывающий Новую Англию и Юг, Восток и Запад. Он представлял ту сложносоставную национальность, которая свойственна современным Соединённым Штатам, то смешение неанглийских групп, которые живут в одной долине или в небольшом поселении и в своём многообразии отражают карту Европы. Он был демократичен и не страдал секционализмом. «Свободный, терпимый и довольный», он был основан на материальном процветании. Это были типичные современные США. Он не страдал секционализмом не только потому, что лежит между Севером и Югом, но и потому, что благодаря системе водных сообщений не имеет преград, которые отделяют его фронтиры от заселённых районов. Среднеатлантический регион связывал Восток и Запад точно так же, как Север и Юг. Это был типично американский регион. Даже выходцы из Новой Англии, отделённые от фронтира Среднеатлантическим регионом, при задержке в Нью-Йорке или Пенсильвании смягчались в своём секционализме.

Расширение хлопковой культуры во внутренние районы Юга в конце концов разрушило противоречия между приморским районом и остальным Югом и легло в основу южной рабовладельческой политики. Прежде, чем сказались последствия этого процесса, западная часть Юга, родственная Пенсильвании по населению и общественно-экономическим особенностям, начала отпадать от веры отцов в национализм и законы о внутреннем улучшении. На Виргинском конвенте 1829-1830 годов, созванном для пересмотра конституции, мистер Ли[32] из Честерфилда – одного из приморских округов – заявил:

«Одна из основных причин недовольства, которая привела к этому конвенту, которая сильнейшим образом повлияла на то, что мы перестали почитать труд наших отцов, которая заставила нас презирать мнение Генри, Мейсона и Пендлтона[33], которая отучила нас от уважения к властям штата, была самонадеянная страсть к внутреннему улучшению. Я говорю это с полной убеждённостью, поскольку в этом мне много раз признавались джентльмены с Запада. И позвольте мне сказать джентльмену из Альбермарла (мистеру Гордону), что одним из важнейших вопросов, которые привели революцию в движение, была отмена доктрины прав штатов, на которой держится Виргиния, и отмена преграды, которую она поставила для федерального правительства, желающего преобразовать законодательное собрание штата и прицепить Виргинию к федеральному вагону».

Национализирующая тенденция Запада преобразовала демократию Джефферсона в национальный республиканизм Монро и демократию Эндрю Джексона. Запад времён войны 1812 года, Запад Клея, Бентона, Гаррисона[34] и Эндрю Джексона, отрезанный Среднеатлантическим регионом и горами от прибрежных секций, поддерживал укрепление нации. На берегах Миссисипи Север и Юг встретились и смешались в единую нацию. Непрерывно продолжалось перемещение между штатами – процесс взаимного обогащения идеями и институтами. Яростная борьба секций по вопросу о рабстве на западном фронтире не уменьшает истинность этого утверждения – она доказывает его истинность. Рабство было признаком секционализма, но на Западе оно не могла оставаться таким признаком. Именно величайший из фронтирсменов[35] заявил: «Я считаю, что правительство не может постоянно терпеть состояние полурабства-полусвободы. Оно должно привести всё или к одному состоянию, или к другому». Ничто так не действует в пользу национализма как связи внутри нации. Подвижность населения – это смерть провинциализма, а западный фронтир всегда способствовал тому, чтобы население перемещалось. Это воздействие фронтира испытали на себе атлантическое побережье и даже Старый Свет.

Но самым важным воздействием фронтира стало развитие демократии здесь и в Европе. Как уже было указано, фронтир влечёт за собой индивидуализм. Сложное общество попадает в дикую местность с примитивной организацией, основанной на семье. Эта тенденция антисоциальна. Она порождает отвращение к надзору, особенно к прямому надзору. Сборщик налогов кажется представителем тирании. Профессор Осгуд[36] в своей неплохой статье показал, что условия фронтира, преобладающие в колониях, стали важным фактором для объяснения Американской революции, когда личная свобода иногда путалась с полным отсутствием действенного правительства. Те же условия помогают объяснить сложность учреждения сильного правительства в период конфедерации. Индивидуализм фронтира с самого начала развивал демократию.

Штаты фронтира, которые вошли в Союз в первой четверти его существования, вошли в него с демократическим избирательным правом. Они могли воздействовать на более старые штаты, жителей которых они привлекали. Существенным стало расширение избирательного права. Именно западный Нью-Йорк заставил расширить избирательное право на конституционном конвенте этого штата в 1821 году. Именно западная Виргиния вынудила приморский регион утвердить более либеральные положения об избирательном праве в конституции 1830 года и дать региону фронтира более пропорциональное представительство по сравнению с приморской аристократией. Восход демократии как действенной силы начался при Джексоне и Уильяме Генри Гаррисоне. Он означал триумф фронтира – со всеми его хорошими и плохими качествами. Интересную иллюстрацию того, каков был характер демократии фронтира в 1830 году, можно найти в уже цитировавшихся дебатах на виргинском конгрессе. Представитель западной Виргинии заявлял:

«Но, сэр, этот джентльмен должен бояться не роста населения на Западе. Переселенцев наделяют силой горный ветер и западные привычки. Они перерождаются – я имею в виду, политически, сэр. Вскоре они становятся работающими политиками. Разница между говорящим и работающим политиком огромна, сэр. Старый доминион[37] издавна славился великими ораторами, выдающимися политическими метафизиками, людьми, которые могут обсуждать самые глубины политической экономии. Потом они возвращаются из Конгресса домой, ложатся спать, и негры обмахивают их опахалом. Политики же из Пенсильвании, Нью-Йорка, Огайо или западной Виргинии в логике, метафизике и риторике не сравнятся с политиками старой Виргинии. Но они имеют то преимущество, что, вернувшись домой, снимают сюртук и начинают пахать землю. Это укрепляет их кости и мускулы, сэр, и сохраняет их республиканские принципы в чистоте и неприкосновенности».

Пока существуют свободные земли, существует возможность развиваться, и экономическая мощь обеспечивает политическую мощь. Но демократия, рождённая на свободной земле, упорная в эгоистичности и индивидуализме, нетерпимая к управлению сверху и к подавлению личных свобод вне надлежащих рамок, рискует так же, как и выигрывает. Индивидуализм в Америке разрешает расхлябанность по отношению к государственным делам. Это делает возможным «делёж добычи»[38] и проявляет все пороки, которые следуют за нехваткой высокоразвитого гражданского духа. В этой связи можно также обратить внимание на то, как фронтир влияет на плохую деловую репутацию, раздувание денежных средств и рискованные банковские сделки. Колониальный и революционный фронтир был тем регионом, откуда проистекали многие из самых порочных форм денежного обращения. Во время войны 1812 года Запад повторил явления фронтира тех дней. В период кризиса 1837 года на новом фронтире следующего ряда штатов происходили те же спекуляции и рискованные банковские сделки. Таким образом, каждый период финансовой слабости совпадает с периодом, когда возникали новые штаты фронтира и, по большей части, совпадает с районом этих последовательных фронтиров. Нынешнее популистское брожение[39] – это тот же случай. Многие штаты, которые теперь склоняются к доводам популистов, на ранних стадиях своего развития сами были привержены подобным идеям. От примитивного общества вряд ли можно ожидать, что оно проявит разумность к сложным деловым интересам развитого общества. Постоянное возвращение этих районов к спорам о бумажных деньгах – ещё одно свидетельство того, что фронтир следует вычленить и изучать как фактор величайшей важности для американской истории.

Восток всегда боялся нерегулируемого продвижения фронтира и пытался сдерживать и направлять его. Английские власти хотели сдержать переселение к верховьям атлантических рек и «сократить пушную торговлю, чтобы дикари могли мирно жить в своей пустыне». Это вызвало блестящее возражение Бёрка[40]:

«Если вы прекратите жаловать землю, то каковы будут последствия? Люди займут её без пожалований. Они уже заняли её во многих местах. Вы не можете оставлять гарнизоны в каждой части их пустыни. Если вы уведёте людей из одного места, то они перенесут свою пахоту и свои стада в другое. Многие люди в отдалённых селениях уже мало привязаны к определённому местоположению. Они уже перевалили через Аппалачские горы. Они видят обширные равнины, бескрайние, обильные, ровные луга площадью пятьсот миль. Там они будут бродить без притеснений и вести себя согласно своим привычкам. Скоро они забудут правительство, от которого они отреклись. Они превратятся в орды английских татар. И они хлынут на ваши незащищённые границы в яростной и неодолимой атаке. Они станут хозяевами ваших губернаторов и чиновников, ваших сборщиков податей и ревизоров, ваших рабов, которые перейдут на их сторону. Пройдёт немного времени, и таким будут последствия того, что вы запрещаете как преступление и подавляете как порок заповедь «Плодитесь и размножайтесь». Таким будет исход того, что вы пытаетесь сохранить для диких зверей ту землю, которую бог, как сказано, дал сынам человеческим[41]».

Но английское правительство было не одиноко в своём желании ограничить продвижение фронтира и направлять его. Приморская Виргиния и Южная Каролина подтасовывали итоги выборов, чтобы обеспечить господство побережья в законодательных собраниях. Вашингтон хотел единовременно устроить штат на Северо-Западе. Джефферсон хотел сохранить от заселения территорию Луизианы к северу от тридцать второй параллели, чтобы отдать её индейцам в обмен на их земли восточнее Миссисипи. «Когда мы заполним этот берег, – писал он, – мы можем создать ряд штатов на западном берегу от верховьев к устью, и продвигаться плотными рядами по мере того, как увеличивается наша численность». Мэдисон[42] вообще доказывал французскому посланнику, что Соединённые Штаты не рассматривают возможность расширяться на правый берег Миссисипи – они, скорее, боятся этого. Когда в 1824 году обсуждался вопрос об Орегоне, то Смит из Виргинии хотел создать неизменяемую границу для штатов за Миссисипи, жалуясь, что приморские штаты теряют своих лучших людей из-за того, что на рынок попадает слишком много земли. Даже Томас Бентон, человек широчайших взглядов на судьбу Запада, на этой стадии своего жизненного пути заявлял, что гребень Скалистых гор – это «западная граница республики, а на самом высоком пике, который никто не должен переходить, нужно воздвигнуть статую легендарному богу Термину[43]». Но попытки установить жёсткие границы, чтобы прекратить расселение и продажу земель и лишить Запад его политической мощи, остались тщетными. Фронтир непрерывно продвигался вперёд и нёс с собой индивидуализм, демократию и национализм и сильно влиял на Восток и на Старый Свет.

Самыми действенными попытками Востока регулировать фронтир стала образовательная и религиозная деятельность, которая проявлялась в межштатных перемещениях и организованных обществах. В 1835 году доктор Лайман Бичер[44] заявил: «Столь же очевидно, что религиозная и политическая судьба нашей нации решается на Западе». Он указывал, что население Запада, «собранное из всех штатов Союза и всех наций Европы и несущееся, как воды потопа, для моральной устойчивости нуждается в немедленных, всеобщих действиях тех институтов, которые дисциплинируют разум и вооружают совесть и сердце. Мнения и привычки на Западе столь разные, знакомства столь недолгие, поселения столь редкие, общественный настрой столь неоднороден, что нужные институты не могут быть узаконены. И всё же они необходимы прямо сейчас во всём своём совершенстве и могуществе. Нация «родилась за один день». Но что станет с Западом, если его процветание достигнет такой силы, а великие институты, необходимые для формирования разума и совести на этом обширном пространстве, опоздают? Нельзя этого допускать. Не позволяйте людям Востока успокоиться и грезить о свободе, забыв о Западе. Его судьба – это наша судьба».

Обращаясь к совести Новой Англии, он обращается и к её опасениям за то, что другие религиозные течения обойдут течения Новой Англии. Священники и учителя Новой Англии оставили свой след на Западе. Страх перед освобождением Запада от политического и экономического надзора Новой Англии сопровождался опасениями, как бы Запад не оторвался от её религии. Комментируя отчёты о том, что поселения в Висконсине быстро расширяются на север, редактор «Хоум Мишионари» писал в 1850 году: «Мы даже не знаем, радоваться или огорчаться расширению наших поселений. Мы сочувствуем увеличению материальных ресурсов и процветанию нашей страны, но мы не можем забывать, что это рассеяние по глухим углам всё более препятствует распространению средств для обретения благодати». В согласии с этими идеями на Западе были учреждены миссии и колледжи. Пока такие города, как Филадельфия, Нью-Йорк и Балтимор боролись за господство в западной торговле, точно так же разные церкви боролись за овладение Западом. Так Запад был обогащён интеллектуальным потоком из Новой Англии. Своих миссионеров отправили и другие секции, и между религиозными течениями началась настоящая война. Битва за власть и склонность к расширению, которые проявились у различных религиозных течений благодаря подвижному фронтиру, имели важное влияние на характер религиозной организации в Соединённых Штатах. Умножение соперничающих церквей в небольших городках фронтира вызвало глубокое и продолжительное воздействие. Религиозные аспекты фронтира составляют в нашей истории отдельную главу, которую нужно изучать.

Условия жизни на фронтире породили интеллектуальные черты чрезвычайной важности. Труды путешественников на фронтиры начиная с колониальных времён описывают некоторые общие черты. Эти черты, хотя и ослабленные, сохраняются как пережитки в местах их происхождения, даже если социальная организация достигла более высокой стадии. Американский интеллект обязан фронтиру своими потрясающими характеристиками. Это грубость и сила, соединённые с остротой и любознательностью. Это практический, изобретательный склад ума, способность быстро найти подходящие средства. Это умение разобраться в мире материальных вещей, нехватка художественности при склонности к эффектному завершению. Это безрассудность, возбудимость, энергичность. Это преобладающий индивидуализм, который может быть и добром, и злом. Это бодрость и восторженность, которые приходят со свободой. Всё это черты фронтира или черты, порождённые существованием фронтира. Начиная с тех времён, когда Колумб прибыл в воды Нового Света, Америка стала синонимом возможностей. Народ Соединённых Штатов получил свой характер от беспрестанного расширения, которое напрашивалось само собой. Только опрометчивый пророк станет утверждать, что расширение Америки закончилось. Движение было господствующим фактом, и пока эту подготовку не пройдёт весь народ, американская энергия будет постоянно требовать более широкого поля для деятельности. Но больше никто не предложит такого дара в виде свободных земель. Узы обычая на фронтире разрушены, и свобода празднует триумф. Здесь не tabula rasa[45]. Здесь суровая американская среда надменно требует принять её условия, здесь есть и наследственные способы поведения. И всё же, несмотря на среду, несмотря на обычаи, каждый фронтир – это новое поле возможностей, это способ ухода от ярма прошлого. Фронтир сопровождают свежесть, уверенность, презрение к более старому обществу, нетерпимость к его ограничениям и его идеям, безразличие к его урокам. То, чем Средиземное море – с его разрушением обычаев, предложением нового опыта, рождением новых институтов и новых форм деятельности – было для греков, тем же, даже в большей степени, стал фронтир для Соединённых Штатов и косвенно для наций Европы. И сейчас, через четыре века после открытия Америки, после ста лет жизни при Конституции, фронтир исчез, и с его исчезновением завершился первый период американской истории.

 

 

[1] Джон Колдуэлл Кэлхун (1782-1850) – американский политический деятель, 7-й вице-президент США.

[2] Герман Эдвард фон Хольст (1841-1904) – немецко-американский историк.

[3] «Линия водопадов» – граница между Пидмонтом (предгорьями Аппалачей) и Приатлантической прибрежной равниной, где реки, текущие с гор, образуют водопады. Здесь были основаны многие старинные американские города: Ричмонд, Балтимор, Филадельфия и др.

[4] Александр Спотсвуд (ок. 1676 – 1740) – британский офицер, губернатор Виргинии.

[5] Палатинские немцы – выходцы из Палатината, или Рейнского Пфальца.

[6] Внутреннее улучшение, общественные работы – строительство общественно важных объектов (общественных зданий, железных дорог и т. д.), которое финансируется государством.

[7] Фрэнсис Джозеф Грунд (1805-1863) – американский журналист немецкого происхождения.

[8] Акилле Лориа (1857-1943) – итальянский экономист.

[9] Камберлендский проход – горный проход в Аппалачах.

[10] Америго Веспуччи (1454-1512), Джованни да Верраццано (1485-1528), Генри Гудзон (1570-1611), Джон Смит (1580-1631) – европейские путешественники, исследователи Америки.

[11] Мэриуэзер Льюис (1774-1809), Уильям Кларк (1770-1838), Джон Чарльз Фримонт (1813-1890), Джон Бидуэлл (1819-1900) – американские путешественники, исследователи Запада.

[12] Рене-Робер Кавелье де Ла Саль (1643-1687) – французский путешественник, исследователь Америки.

[13] Мишель-Анж Дюкен де Манневиль (ок. 1700-1778) – французский колониальный чиновник, губернатор Новой Франции.

[14] Шесть наций – объединение ирокезов.

[15] Виктор Хен (1813-1890) – немецкий историк.

[16] Август Готлиб Шпангенберг (1704-1792) – немецкий теолог, епископ Моравской церкви.

[17] Дэниел Уэбстер (1782-1852) – американский политический деятель, госсекретарь США.

[18] Дэниел Бун (1734-1820) – американский фронтирсмен.

[19] Кристофер Хьюстон (Кит) Карсон (1809-1868) – американский фронтирсмен.

[20] Редемпшионеры – иммигранты из Европы в Америку, которые временно становились слугами, чтобы оплатить переезд.

[21] Бёрк и другие авторы. – Цитируется книга «Отчёт о европейских поселениях в Америке» (1765), авторами которой были два Бёрка: английский писатель Уильям Бёрк (1730-1798) и английский государственный деятель и философ Эдмунд Бёрк (1729-1797).

[22] Джеймс Глен (1701-1777) – английский колониальный чиновник, губернатор Южной Каролины.

[23] Джеймс Форд Родс (1848-1927) –американский историк.

[24] Генри Клей (1777-1852) – американский государственный деятель, госсекретарь США. За защиту интересов западных штатов получил прозвище «Генри (Гарри) с Запада».

[25] Ордонанс 1787 года, Северо-западный ордонанс – акт Конгресса США, по которому была создана Северо-западная территория (современный Средний Запад) под управлением федерального правительства.

[26] Луций Квинт Цинциннат Ламар (1825-1893) – американский государственный деятель.

[27] Джон Куинси Адамс (1767-1848) – американский государственный деятель и дипломат, 6-й президент США.

[28] Томас Харт Бентон (1782-1858) – американский государственный деятель, сторонник расширения на запад.

[29] Эндрю Джексон (1767-1845) – американский государственный деятель, 7-й президент США.

[30] Секционализм – местный патриотизм штатов.

[31] Среднеатлантический регион – регион США, который включает Нью-Йорк, Пенсильванию и другие штаты.

[32] Бенджамин Уоткинс Ли (1781-1849) – американский политический деятель.

[33] Патрик Генри (1736-799), Джордж Мейсон (1725-1792), Эдмунд Пендлтон (1721-1803) – американские государственные деятели, участники Виргинского конвента 1788 года, на котором Виргиния ратифицировала Конституцию США.

[34] Уильям Генри Гаррисон (1773-1841) – американский военачальник и государственный деятель, 9-й президент США. Был губернатором территории Индиана, победил индейского вождя Текумсе.

[35] Величайший из фронтирсменов. – Имеется в виду Авраам Линкольн, который жил в Иллинойсе, т. е. на Среднем Западе.

[36] Герберт Леви Осгуд (1855-1918) – американский историк.

[37] Старый доминион – прозвище Виргинии.

[38] «Делёж добычи» – практика в американской политике, когда победившая на выборах партия распределяет госдолжности среди своих избирателей в награду за голос.

[39] Популистское брожение. – Имеется в виду Народная (или Популистская) партия – партия, которая существовала в США в 1891-1908 годах и выражала интересы фермеров Юга и Среднего Запада.

[40] Возражение Бёрка. – Имеется в виду Эдмунд Бёрк и его «Речь о примирении с Америкой» (1777).

[41] Бог… дал сынам человеческим. – Цитата из Библии (Псалмы, 113:24).

[42] Джеймс Мэдисон (1751-1836) – американский государственный деятель, 4-й президент США, один из авторов Конституции.

[43] Термин – древнеримский бог границ.

[44] Лайман Бичер (1775-1863) – американский священник.

[45] Tabula rasa – букв. чистая доска (лат.).